Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
16 Октября все кругом гудело, чувствовалось, что назревают события. Немцы вели наступление на нескольких участках фронта. Точно не могу указать часа, когда им удалось прорвать расположена 2-ой Финляндской стрелковой дивизии. Левый фланг 51-ой дивизии обнажился. Находившийся в резерве 202-го Горского полка Капитан Кузнецов с нашим 3-м батальоном, по своей инициативе, бросил в прорыв навстречу немцам сначала 12-ую, а потом 9-ую роту. Окопы Финляндцев были на опушке густого леса у д. Орлени, Заианчково и Жилино. Подготовив свою атаку огнем, немцы смяли примыкавшие к 51-й дивизии 8 и Финляндской стрелковый полк и распространились в их окопах. В это время из леса на встречу немцам вышла наша 12-ая рота, единственная рота, не имевшая до этого дня никаких потерь.
Окопы Финляндцев, теперь занятые немцами, были сейчас же на опушке и рота по команде ротного командира, Капитана Колчина, бросилась в штыки. Немцы бросили Финляндские окопы и отошли, но немедленно открыли бешеный пулеметный огонь по расстроенной и перемешавшейся 12-ой роте. Командир роты, Капитан Колчин, был ранен и выбыл из строя. Рота, потеряв убитыми свыше 50 человеке, остановилась. Поручик Багель, мл. оф. 12 роты, с остатками роты удержался в бывших Финляндских окопах. В это же время левее атаковала немцев 9-ая рота под командой подпоручика Долженкова и тоже успешно, но командире 9-й роты, подпоручик Долженков был ранен и рота, дошедшая до основных немецких окопов и выбившая из них защитников, оставшись без офицера, отошла и заняла с подпрапорщиком Ковтуном бывшие Финляндские окопы. Немцы всюду остановились. В это время подходили одна за другой роты 1-го батальона и ими заполнялся прорыве. Немцы попробовали еще разе прорвать нашу линию, подготовив артиллерийским огнем свое стремительное наступление, но наткнулись на стойкое сопротивление. И обе роты под командой штабс-капитана Степанова, понеся большие потери, в беспорядке отошли в исходное положение, оставив на бруствере окопа 11 роты массу своих раненых и убитых помимо значительного количества пленных. За это дело три офицера нашего полка, а именно: капитан Кузнецов, капитан Колчин и штабс-капитан Степанов получили ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-ой степени, а капитан Пурцеладзе и поручик Багель — Георгиевское оружие. Эти офицеры были первые кавалеры нашего полка в Великую войну.
Несмотря на то, что наступление немцев было остановлено, положение все же оставалось серьезным. К 9 часам вечера из Пржеброд к месту боя подошел 2-ой батальон в трехротном составе, так как 6-ая рота осталась в прикрытии артиллерии.
В эти дни 2-м батальоном командовал капитан Сабель, а я замещал его в качестве командира 5-ой роты, 7-ой ротой командовал поручик Кандауров, 6-ой ротой подпоручик Гаттенбергер и 8-ой ротой капитан Пильберг.
Ночью продвинулись и мы на опушку леса и заняли бывшие окопы Финляндских стрелков. В лесу лежало много убитых, преимущественно артиллерийским огнем. Большой сосновый строевой лес был буквально искалечен снарядами, всюду виднелись громадные воронки от снарядов. Стояла чудная октябрьская холодная ночь. Луна светила так ярко, что было также хорошо видно, как днем. Найдя окопы Финляндцев неудобно выбранными, я вынес новые окопы чуть влево и назад так, что мы были замаскированы кустарником, окаймлявшим лес. Вправо и уступом вперед стояла 7-ая рота, имевшая, в свою очередь, правее 4-ую роту с поручиком Тихоновым. Влево от нас был промежуток 100 шагов и шла 8 рота.
В ночь с 16 на 17 не удалось нашему левому флангу войти в связь с соседними нашими частями. От 2-го батальона был послан старший унтер-офицер Жакулин с разведчиками, чтобы найти правый фланг наших соседей (21 стр. полка), но команда эта набрела на немецкое расположена и большей частью погибла, вернулись двое раненых, от которых мы эго и узнали. Утром 17-го начался артиллерийский бой. Часам к 8-ми немцы перешли в наступление против нашего 2-го батальона и главным образом устремились в незаполненный прорыв. Левофланговая 8-ая рота кап. Пильберга доблестно парировала охват фланга, а в 9 часов утра подошел и 2-ой Кавказский стрелковый полк, впоследствии покрывший неувядаемой славой свои знамена. Неся большие потери от страшного артиллерийского огня, 2-ой Кавк. стр. полк выдвинул вперед свою отличную пулеметную команду со штабс-капитаном Варгановым, которая, не взирая на страшные потери, блестяще выполнила свою задачу - немцы были окончательно отбиты. Наш 2-й батальон в этом бою понес тоже большие потери, в моей 5-ой роте 18 человек было убито и 21 ранен. Большой процент убитых объясняется исключительно метким огнем немецкой пехоты. В этот бой немцы залегли от 7-ой роты в 40 шагах, я сам впоследствии точно измерил это расстояние. А против 5 и 8 рот расстояние не превышало 200 шагов. Такое близкое расстояние при той обученности войск стрельбе, которой отличались кадровые войска, буквально не позволяло сделать неосторожное движете. Только показывался кончик каски, а немцы были страшно смелы, как его пронизывала пуля. То же самое бывало и с нашими зазевавшимися гренадерами. Самообладание и выдержка наших гренадер были удивительны. Я был свидетелем случая, когда гренадер 8-ой роты Зубков, все время наблюдавший за немцами и стрелявший по ним, вдруг обратился ко мне, я был около него, и говорит: «Вот смотрите, в меня целится нем...» и не успел договорить, как пуля пробила ему голову и он опустился на дно окопа.
Понеся громадные потери и не добившись успеха, немцы открыли сильнейший артиллерийский огонь в ночь с 17 на 18 Октября. Стреляла их тяжелая артиллерия. Лес стонал и валился. Я говорю «стонал», потому что громадные сосны, перебитые снарядом, издают звук, повторяемый лесным эхом, надрывающе заунывного тона, и уже потом с треском и грохотом падают.
В описываемый период боев стояла прекрасная погода. Правда, по утрам бывали заморозки. Приходилось сильно мерзнуть из-за отсутствия соломы, солому старались заменить сосновыми и другими ветвями хвойных деревьев, а отогревались чаем, воду для которого брали из болота, бывшего в лесу. Ее хорошенько кипятили сдабривали кто чем мог и пили. Густой лес позволял разводить небольшие костры, которые горели в лесу круглые сутки. Мой денщик Антон сделал мне большую услугу. Заочно заказал для меня в Сувалках походные сапоги и, когда я в них влез, то почувствовал себя, как в раю, настолько они были удобны и теплы. Сапоги оказались на бурочной подкладке и из очень хорошего материала.
Кстати несколько слов о моем денщике Антоне. Антон Ведлуга, гренадер 5-ой роты, а затем мой первый денщик, был по национальности литвин из-под Ковно. В момент, когда я был выпущен из училища и прибыл в полке, Антон почти не умел говорить по-русски, плохо стрелял и был из рук вон плохим строевиком. Когда же дело касалось словесности, то над ним хохотала вся рота. К тому же природа перекосила ему как-то странно физиономию, а его нижняя губа придавала ему сильно комический вид даже тогда, когда он был совершенно серьезен. Теперь прошло уже много лет, как мы расстались, но, к счастью, мы расстались в то время, когда отношения солдат к офицерам и офицеров к солдатам, прикрытые дисциплиной, носили самый дружеский характер, а с денщиками чуть ли не родственный, и я сохранил о своем дорогом Антоне те хорошие добрые чувства, которые питал к нему во все время нашей совместной службы. Много и горя и радости видели мы вместе и, если Антон жив и по сию пору, то это уже не тот, что был в 13 году, когда фельдфебель Козлов привел его ко мне первый раз на квартиру, радуясь в душе сплавить никчемного солдата. Уже уезжая на войну, он умел читать вывески и расписываться. Будучи честным, он был также очень аккуратен. Последнее качество я в нем усиленно поддерживал, и мой Антон, не нарушая формы, выглядел даже среди других денщиков щеголем. Будучи, как я уже говорил, безусловно честным, Антон имел своеобразный взгляд на собственность. Бывало пошлешь его что-нибудь купить, у него останутся деньги, но он их не возвращает, а докладывает: «Ваше Благородие, сдачу я взял себе, а Вы вычитайте, когда получите мое жалованье».
Или был случай, когда он держал пари с другим денщиком (я лежал в госпитале) одного раненого офицера. Оказывается, их волновал вопрос, кто из офицеров лучше одевается, и у кого лучше форма. Тот и другой выволокли из цейхгаузов чемоданы и призвали в качестве жюри подпрапорщика, наблюдавшего за цейхгаузом. Антон пари выиграл, так по крайней мере он мне докладывал, но, перебирая мои вещи, он вынул мою японскую почтовую бумагу, причем подпрапорщику эта бумага сильно понравилась. Антон решил, что для меня много будет целой коробки и несколько листов нашел возможным подарить. Я совершенно случайно обнаружил пропажу бумаги и таким образом узнал об оригинальном пари моего денщика.
Хохотали до упаду все офицеры палаты, когда Антон рассказывал, куда исчезла бумага.
Я очень рад, что революция не отняла у меня хорошего воспоминания о моем дорогом Антоне, к которому я сохранил привязанность и по cию пору.
19-го Октября, будучи сменены полками 2-й очереди, пришедшими только что из Финляндии и не бывшими еще в бою, мы ушли, оставляя этот ужасный лес с массой братских могил Эриванцев и финляндских стрелков. На другой день вечером получали жалованье, в это же время адъютант записывал адреса близких, кому надлежало дать знать... в случае смерти. 21-го мы уже шли по пятам немцев, отступавших по всей линии. Так мы пережили бои, именовавшиеся в сводках «напряженными» — у Бакаларжево. 23-го, на самой границе у м. Филиппово, от которого ничего уже не осталось, кроме груды камней и дымовых труб, произошел небольшой бой с немецким арьергардом и 24-го Октября в 5 часов вечера при криках «ура» мы перешли границу Восточной Пруссии. В этот момент я отлично понимал, что это не победа, а лишь временный выигрыш территории, ибо немцы уходили без всякого давления с нашей стороны, не оставляя нам ровно никаких трофеев.
Вместе с армией исчезало и гражданское населениe. Мы занимали помещичьи усадьбы, деревни, замки, города, в которых не было живой человеческой души. Между тем видно было, что люди бросили все на произвол судьбы за несколько часов до нашего прихода. Становилось немного жутко. Первая деревня, в которую мы вошли, называлась Мирунскен. Было уже темно, когда мы в ней расположились. Не знаю, кто был в этот день в сторожевом охранении, но отлично помню, что ночью меня подняли, я должен был войти в связь или по крайней мере обнаружить местонахождение 28-й дивизии. Когда я собрался, получена была отмена приказа, был послан кто-то другой, но сон пропал, мне уже казалось всю ночь, что вот-вот опять придут за мной.
Вплоть до 29-го Октября мы шли по Восточной Пруссии, останавливаясь в прекрасных усадьбах, замках или чистеньких и маленьких деревнях. Ввиду того, что немцы бросили весь свой скарб, весь скот, всю птицу на произвол судьбы, поднялось мародерство. Пехота ничего не крала, ей было не до этого. Сегодня возьмешь, неси на себе, а завтра убьют, а потому все, что можно, пожирала, как саранча, била посуду, портреты Вильгельма, которых было массовое количество в каждом доме немца, а особенно доставалось зеркалам. Я до сих пор не могу объяснить себе страсти солдат к разрушению, обуревавшей их при виде отражения своей собственной физиономии в зеркале.
Была и другая, не менее оригинальная страсть. На второй или третий день путешествия по Восточной Пруссии, строя роту, я обратил внимание на то, что почти вся рота побросала свои фуражки, они были заменены Бог весть чем, тут были и фетровые шляпы, и меховые, и охотничьи, и дамские, и даже один армянин одел каску, а поверх нее башлык. Я призвал подпрапорщика Козлова и приказал немедленно посбрасывать все неформенные фуражки. Приказание было в точности исполнено; к концу перехода все были в фуражках. Откуда они были взяты, так и осталось секретом. Походные движения этого периода войны представляли невероятную деморализующую картину: каждая рота отмечала свой путь массой пуха и пера домашней птицы, которая щипалась на ходу. На штыках у солдат можно было видеть пронзенную свиную ляжку или утку. Никакие средства не помогали; даже подпрапорщики, эти блюстители законности и дисциплины, и те были бессильны, хотя каждый раз можно было наблюдать их благой порыв на несколько измененных профилях особенно упорных гренадер. Так обстояло дело у нас в пехоте. В артиллерии уже можно было видеть целую свинью на передке орудия, граммофоны, взятые для развлечения и т.п. Использовалась, так сказать, лошадиная тяга. Все же обозы, начиная с II разрядов, дивизионные, корпусные, лазареты, те уже брали все, что можно было увезти. Не хватало своих повозок, запрягали немецкие, лошадей же немцами было оставлено вдоволь. В обозах везлись пружинный кровати, зеркальные гардеробы, трюмо и даже нередко встречались пиaнино. Видно было, что люди надеются вернуться с войны живыми. Противно было смотреть на эту гадость, вносившую в войска деморализацию, но к сожалению не было принято тогда же против любителей чужой собственности драконовых мер, и дурные, но заразительные примеры нашли себе более широкое применение в период революции, а особенно в гражданскую войну.
Итак, пехота отъедалась. Гренадеры из кавказских туземцев шутили, говоря: «Белое мясо надоело». Действительно, в то время в Восточной Пруссии было всего вдоволь и долго еще можно было видеть, как за частями войск гнались гурты крупного породистого скота, взятого у немцев во время пребывания в Восточной Пруссии. 30 Октября наш 2-ой батальон вошел в только что занятый гор. Гольдап. До нас здесь побывали части 28 дивизии и казаки и разгромили все до одного магазина. Грустно было глядеть на этот маленький чистенький город в этот момент. Улицы были завалены выброшенными из магазинов товарами, оказавшимися не по вкусу солдатской душе. На одной улице я увидел, буквально, гору дамской обуви. Все это валялось в грязи, мокло под дождем и затаптывалось. Можно было видеть, как солдат тащил по пяти, шести кусков сукна. Куда он тащил и зачем — он и сам не знал, просто разбегались у всех глаза от возможности легко поживиться. Безобразие еще большее и даже опасное творилось на местном пивном заводе. Пивной завод был полон солдат всех частей и всех родов войск. Пиво тащили ведрами обыкновенными, ведрами брезентовыми, из которых поят лошадей, кастрюлями и вообще всякой посудой, способной елико возможно больше вместить. Часовые, стоявшие у ворот, были мертвецки пьяны от добровольных приношений выходивших. И разгул царил неописуемый. Порядок был наведен только тогда, когда пива не стало.
В эти дни стояла отвратительная погода. Все время лил дождь, ночи были темны и непроницаемы. Зато тепло и уютно было в такие вечера на мягком диване в одной из комнат больших казарм 44-го линейного Восточного Прусского полка. Все офицеры 2 батальона устроились в одной комнате. Впервые к нам в батальон привезли денщики из Сувалок газеты и всякой снеди и необходимых в поход вещей. Я получил электрический фонарь, но не подозревал, что не позже, как через 7 часов он будет мне прямо необходим.
Между прочим, в этих казармах я дал себе слово принять за правило на время войны: полк остановился, распоряжения сделаны, люди размещены - спи, высыпайся, ибо тебе могут всегда в этом помешать. Сидя в тепле на мягком диван, я не помышлял о сне, мы весело болтали и делились впечатлениями с только что прибывшими из Сувалкского госпиталя подпоручиками Зуевым и Долженковым.
Часов в 12 я лег и крепко уснул. Вдруг чувствую, что меня будят. От командира полка получилось приказание вызвать 30 гренадер, желающих идти на разведку, и идти с ними в усадьбу Н., где я должен получить дальнейшие инструкции. Часы показывали 12.22., карта 14 километров. Рассуждать не приходилось, 30 человек желающих быстро набралось, к величайшему моему удивленно, ибо погода на дворе была такая, про которую говорят: «что и собаки на двор не выгонишь».
Моя любовь к прогулкам и небольшое знание немецкого языка мне сильно помогли.
Взглянув на карту, я сразу определил, что мне нужно идти по тем улицам, по которым я ходил вчера днем на вокзал, за вокзалом шло шоссе, по которому мне и нужно было держать своп путь. Дороги в Восточной Пруссии в идеальном состоянии. Помимо того, что всю страну прорезывают по всем направлениям прекрасные шоссе, всюду и везде и на обыкновенных грунтовых дорогах на всех перекрестках стоят указатели дорог с обозначением куда дорога ведет и сколько до указанного пункта километров. К указанному мне пункту я прибыл под утро совершенно мокрым. В большом доме какого-то помещика расположился штаб нашего 4-го батальона. Когда я вошел, все спали. Я доложил, что прибыл с 30 разведчиками и просил дать мне дальнейшая инструкции. Когда же я узнал, что произошла путаница и что нужны были только гренадеры, а меня никто не вызывал, я страшно рассердился. Теперь мне было все равно не до возвращения, и я стал просить послать меня с моими людьми на разведку. В этот момент подошел подпоручик Хржановский, одного со мной выпуска, но только из Одесского училища. Он мне передал, что моих людей возьмет с собой он, что ему это разрешено сделать. Когда его заявление подтвердилось, я передал ему свою команду, а сам сел греться у топившегося камина.
Тут же в комнате сидел незнакомый мне красивый офицер кавалергард. Я не замедлил представиться. «Князь Багратион-Мухранский», — назвал он свою фамилию. Оказалось, что где-то недалеко стоял их полк, а князь, узнав о приходе нашего полка, в котором у него было много друзей, поспешил нас навестить. Мы придвинулись ближе к огню и разговорились. Князь быль очень доволен всем виденным и слышанным про полк, с восторгом отзывался о подпоручике Хржановском, который быль героем последних дней, о нем как-то все в полку действительно заговорили, как о храбром, толковом и неутомимом офицере.
За час до моего прихода он пришел только что с разведки и привел 8 пленных немцев 44-го Восточно-Прусского полка. Жажда подвига в нем была страшно сильна и сегодня он опять отправился на разведку, не желая уступить мне возможность с ним соперничать. Увы! С этой разведки он не вернулся, как не вернулась и его команда.
Потом уже, через несколько дней, выяснилось, что они слишком зарвались, были окружены, отказались сдаться и дрались до последнего. Подпоручике Хржановский пал смертью храбрых. Не думал я, что и мой собеседнике, князь Багратюн-Мухранский, связанный узами родства с царствующим домом, погибнет у нас же в полку смертью героя в качестве рядового офицера.
Я думал уже распрощаться и возвратиться в Гольдап, как получена была телефонограмма, что к вечеру 2-ой батальон подойдете сюда же. Батальон действительно подошел. Я опять занял свое место. Батальоном теперь командовал не Сабель, а Балуев. Местность, где происходили описываемые события, была холмистой и закрытой. Всюду были рощи, леса, чистенькие деревни и проч. Где-то в стороне бухали орудия, трещали пулеметы. По дороге, ведущей к позиции 4-го батальона, двигалась наша кавалерия. Внезапно кавалерия подверглась беглому огню немецкой артиллерии, это продолжалось несколько мгновений, и кавалерия вышла из-под обстрела, найдя более скрытый путь. Судя по стрельбе, бой разгорался, чаще забила наша артиллерия. Оказалось, немцы на виду у наших высаживались из поездов и тотчас же шли в наступление. Из штаба 51-ой дивизии от прикомандированного к ней поручика нашего полка Гвелеани пришла записка паническая содержания, сообщавшая, что в 51-ой дивизии дела плохи, а кроме того не важны дела и у Грузинцев. Стрельба усилилась, рядами рвалась над буграми впереди немецкая шрапнель. Какая-то невидимая наша батарея бешено огрызалась. Неслись зарядные ящики. Куда-то скакали одиночные всадники.
Получив приказ, мы двинулись вперед, держа направлена на холм, покрытый лесом, за которым стоял эскадрон кавалерии. Мы были предназначены в резерв и встали за 1-ым батальоном нашего полка, занимавшим гребень холмов. Издали красиво было смотреть, как вдруг появлялись белые облачка шрапнели; казалось, что ничего страшного, а тем более смертоносного не несут с собой эти облачка. В 1-ом батальоне думали иначе. Им было тяжело. Можно было видеть, как одиночные люди по временам спускались медленно вниз, — то уходили раненые. Сегодня было 1 Ноября.
Подскакавший конный ординарец привез приказ. Командир батальона вскрыл конверт. Минуту спустя 5-ая рота уже шла гуськом вдоль шоссе по канаве, остальные роты батальона ушли куда-то вправо. 8 рота пошла прикрывать одну из батарей, стоявшую у мельницы и все время стрелявшую по невидимому врагу. Не прошли мы и полкилометра, как справа с небольшого лесистого холма по нам был открыть частый ружейный огонь. Пули с неприятным свистом врезались в землю или, попадая в шоссе, рикошетировали, жалобно визжа. Мы вдруг круто повернули вправо и пошли прямо на высоту, откуда по нас стреляли. Впереди шел капитан Сабель. Я шел сбоку и по средине роты. Не доходя полкилометра до указанной возвышенности, расположена была маленькая деревушка Гросс-Думбельн, тут же вправо было озеро. В деревушке нас ждал наш пулеметный взвод с поручиком Черепановым.
Подтянувшись и осмотревшись, мы продолжали наше наступление. Капитан Сабель приказал идти пулеметам с ротой перекатами. Делалось это таким образом: был выслан один пулемет вперед; когда он устанавливался, то открывал по немецкой цепи огонь, а мы двигались под прикрытием этого огня вперед. В это время другой пулемет занимал новую позицию еще впереди и тоже открывал огонь. Первый пулемет снимался и шел с нами. Одновременно с нами огибали озеро справа 6 и 7 роты, идя цепями в две лиши. Когда мы подошли на 200 шагов немцы бросились бежать, мы заняли высоту и преследовали бегущих немцев еще дальше, но потом принуждены были вернуться и окопаться на опушке леса, построив кольцевой окоп. Не подойди мы вовремя, немцы оказались бы в тылу у нашего 1-го батальона. Вскоре стемнело. Немецкая пехота себя не проявляла, зато артиллерия посылала от времени до времени тяжелые снаряды, которые ложились больше около третьей роты или, перелетая, попадали в озеро. В 10 часов вечера я получил приказание набрать разведчиков и осветить местность в смысле выяснения расположена немецкой пехоты.
Со мной вызвалось идти 20 человек. Ночь была темная; не смотря на предшествовавши дожди, грязи не было, и даже не было холодно. Мы спустились в лощину и, медленно крадучись, стали двигаться вперед, временами останавливаясь и прислушиваясь. Довольно скоро мы добрались до какой-то деревушки, около которой слышались голоса и какая-то возня. Мы прислушались. Разговор велся на немецком языке. Подъехала кухня, зазвякали котелки. Тут же невдалеке непрерывно стучали топоры, явственно чувствовалось, как в каких-нибудь 60-70 шагах немцы строили окопы. Меня страшно подмывало неожиданным ударом произвести переполох среди немцев и, воспользовавшись случаем, прихватить пленного. Когда я сообщил свой плане своему унтер-офицеру, он категорически мне отсоветовал это сделать, ссылаясь на то, что немцев здесь самое меньшее рота. Пораздумав минуту, я решил никакой атаки не производить, а вернуться обратно, выждав еще некоторое время. Так я и сделал. Вернувшись, я доложил, где остановились немцы и какие работы ими производились, и предоставил высшему начальству производить сводку всех разведок и делать из них выводы.
В предрассветном тумане впереди нас появились густые цепи. Я был уверен, что это немцы и оценил расстояние до них в 12. Командир батальона кап. Балуев, командир роты и офицер пулеметчик почему-то утверждали, что это наши соседи Потийцы идут занимать высоту, что впереди и вправо нас. Гренадеры были уверены, что это немцы, произошел спор. На всякий случаи навели на них пулеметы и послали трех человеке на разведку. Только одно предположена могло говорить за то, что это наши, это что они поднимались на высоту, как бы желая занять командующее положение. Так было еще плохо видно, что даже в бинокль нельзя было разобрать, шли ли цепи на нас или от нас. Вдруг видим, бежит один из посланных назад без фуражки. Оказывается, когда они подошли ближе к цепям и разобрали, что это немцы, было поздно и им приказали остановиться. Двое остановились, а третий побежал. Тогда немцы открыли одиночный огонь. Побежали и двое других, но один был тотчас ранен, а другой, бросив для облегчения фуражку и вещевой мешок, все же прибежал. Немедленно был открыт по цепям сильный огонь. Огонь был весьма действителен, так как на другой день мы сами были свидетелями своей стрельбы. Немцы залегли. Вдруг из тумана прямо против нас, шагах в 600, появились цепи немцев; мы тотчас перенесли огонь по ним и сейчас же заставили их остановиться. Пулеметы наши заливались. Немцам это не понравилось. Владея командующей высотой, немцы, как на ладони, видели наше расположена. Когда туман рассеялся, немедленно заговорила их артиллерия. Повторилась та же история, что и 24 Сентября под Морги, но на этот раз наши батареи на каждый немецкий снаряд отвечали. Откуда-то издали великолепно била батарея 51-ой бригады. Все слилось в сплошной гул. Наша горка, стоявшая особняком, красиво выделялась своим очертанием, увенчанная на самой верхушке сосновой рощей. К вечеру от рощи остались одни стволы. Окопы наши были засыпаны, а частью сравнены с землей, но мы и не подумали отойти. Немцы тоже были в скверном состоянии духа. Сколько они не поднимались, их немедленно всех расстреливали. Потери наши были сравнительно не велики и большей частью от шрапнельного огня. «Чемоданы», т.е. тяжелые снаряды, ложились, слава Богу, в озеро или за первым батальоном. По-видимому они предназначались нашим батареям, стоявшим у мельницы. Так бой шел весь день. Рядом со мной в 15-20 шагах в яме сидел мой товарищ по выпуску Борис Гаттенбергер, и мы с ним переговаривались все время. Борис командовал 6-ой ротой, и на этот раз был моим непосредственным соседом слева. К вечеру я до того устал, что сам не заметил, как опустился на дно окопа и заснул. Уже поздно вечером, когда бой совсем уже прекратился, подъехали кухни и пришли денщики. Меня разбудили. Мой Антон принес мне две плитки шоколада, и я ими закусил. Со стороны немцев всю ночь велся редкий ружейный огонь, который к утру смолк. Высланная разведка обнаружила, что немцы отступили. В это время Потийцы поднялись на высоту, что вчера занимали немцы.
Вдруг туда полетели один за другим наши снаряды. Потийцы скатились вниз. Недоразумение вскоре выяснилось, и все двинулись вперед. Я правда не встретил ни одного немца не подобраниого, но обилие крови в одиночных окопах (немцы рыли одиночные окопы) и касок на свеженасыпанных могильных холмиках, свидетельствовали о больших потерях убитыми, понесенных немцами в бою 2-го Ноября. 5 рота потеряла всего 10 гренадер убитыми, которых мы и предали земле на самом высоком месте, поставив большой деревянный крест. Таковы итоги последнего боя в Восточной Пруссии. Дальше мы двигались без боев и достигли укрепленной полосы лиши Мазурских озер, став против форта заставы Летцен. Движение по Восточной Пруссии шло ощупью; был случай, когда наша 5 рота, посланная в сторожевую заставу на одном из ночлегов, оказалась в тылу какого-то полка 28 дивизии, имевшей в свою очередь полную схему сторожевого охранения. Сразу чувствовалось, что никто из высших чинов не осведомлен о противнике, а действует на «авось». |
