Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
8 Ноября 1914 года, в день училищного праздника Тифлисского военного училища, нас сменили части, только что пришедшие из России, сформированные из Московских гренадерских полков. Нисколько дней мы шли походным порядком, проходя через дивные имения и охотничьи парки. Между прочим, одну ночь провели в охотничьем замке Императора Вильгельма в окрестностях Роте-Буде. Масса диких коз выскакивала стадами при нашем появлении. Два раза мелькали силуэты прекрасных оленей. Пейзажи бывали минутами столь восхитительны, что я невольно останавливался, чтобы продлить удовольствие.
В эти морозные ноябрьские дни особенно красивыми казались хвойные леса, окаймлявшие озера. Покрытые инеем, они искрились в багряных лучах заходящего солнца.
Раскиданные повсюду замки и красивые усадьбы дополняли эту прекрасную картину; и в эти минуты забывалась война, ее ужасы и долгие переходы, от которых болели ноги.
Придя в Маркграбово, мы остановились по квартирам; нам предстояла дневка.
Вполне приличный город с солидными постройками, вмещавший тысяч 6-7 жителей в довоенное время, совершенно был пусть. Все квартиры были разгромлены и разграблены. Не было помещений с целыми окнами. Вся мебель, постели, посуда все было исковеркано, растерзано, разбито и валялось грудами по полу. На завтра мы покидали Восточную Пруссию и должны были идти на Сувалки, чтобы грузиться в вагоны и ехать на какой-то новый фронт. Казалось, что мы одержали успех, но успех этот даже для кругозора пехотного офицера казался микроскопическим. Немцы казались все более непобедимыми, а война затянувшейся до бесконечности. Еще больше лезло неприятных мыслей в голову, когда восстанавливала память картину пребывания на немецкой территории. Эта железная дисциплина народа, как один, покидавшего свои пепелища, великолепно характеризуемая одной картиной, виденной мною в доме одного немца, по-видимому запасного солдата. Картина представляете собой в то же время аттестат и носит название: «Воспоминание о моей военной службе». Тут можно видеть карточку самого хозяина дома, императора Вильгельма и всей царствующей семьи. Фон этого аттестата наглядно учите немецкого солдата, как нужно повиноваться: унтер-офицер скомандовал шеренге солдат: «шагом марш» и о чем-то замечтался, или просто хотел испробовать, как будет выполнена его команда, если он не даст приказания остановиться. И вот в дальнейшем картина показывает, как немецкий солдат, привыкший слепо повиноваться, и в данном случае, не получив приказания остановиться, обходит вокруг земного шара и приходит на прежнее место. Любовь к кайзеру и родине стоять превыше всего. Обе этом говорят и те многочисленный фотографии царствующей династии, те надписи и молитвы, которыми украшены стены немецких домов. Все это сливается в один гимн Богу, Родине и Императору, и невольно проникаешься уважением к народу с такими твердыми и здоровыми традициями, впитанными еще со школьной скамьи.
В Маркграбово нас выстроили для получения наград. Представленные к наградам были вызваны перед фронтом. Кроме нас были Грузинцы и артиллерия. И при торжественной обстановке была произведена раздача крестов и медалей отличившимся в боях гренадерам. После полдня мы двинулись к границе, идя на Бакаларжево. Вечером мы перешли границу, узнав об этом по состоянию шоссе, резко изменившему свои качества к худшему. Бакаларжево было пусто и наполовину разрушено; кое-как переночевали и утром тронулись дальше.
Теперь мы проходили немецкую артиллерию и пехотные позиции. Всюду виднелись признаки недавних кровопролитных боев: воронки от снарядов, могилы, каски, брошенные, пришедшие в негодность винтовки и патроны. Окопы не сплошные, как у нас, а на двух-четырех, примерно, бойцов. Каждый окопчик обязательно с укрытием от шрапнельного огня. Дорога случайно шла в 200-х шагах влево от наших прежних окопов, в которых мы провели бои 16-18 Октября. Часть офицеров, в том числе и я, отпросились осмотреть место боя.
С каким волнением подходил я к этим местам, казавшимся мне священными от массы пролитой на них крови. Мрачен был изуродованный лес, приютивший навек могилы неведомых героев. На привале мы догнали свой полк и вскоре вошли в Сувалки.
В Сувалках кипела жизнь. Это был первый прифронтовой город, в котором сохранились все признаки жизни, несмотря на то, что он сильно был разграблен во время кратковременного пребывания в нем немцев. Энергия евреев была изумительна и уже к нашему приходу, в Сувалках можно было достать решительно все. Два дня, которые мы провели в ожидании посадки, были посвящены полнейшей дезинфекции своей собственной персоны. Гренадеры тоже успели выкупаться и, если не переодеться, то во всяком случае вымыть свое белье. 14-го Ноября мы погрузились эшелонами и двинулись через Гродно — Белосток к Варшаве.
Попав опять в вагоны, мы, офицеры, да и гренадеры почувствовали себя прекрасно — это был настоящий отдых. Хотя офицерам был подан не вагон II кл., а III, и нам это сильно было не по душе, мы скоро с этим примирились. Не только замена вагона II класса — III-м бросалась в глаза, — было и нечто другое. В батальон было уже не 15 офицеров, а только 5. Уже не было ящиков с вином, были только отдельные бутылки. Свободные места в вагоне занимали денщики. Теперь всем хватало места. Всех занимало положение на фронте. Изголодавшись по печатному слову, мы покупали, все что попадалось под руку. Вагон был завален газетами, книгами и журналами.
Особенный интерес проявлялся к положению дел на фронтах. К нашим врагам, не так давно, прибавился еще один — Турция и, читая газеты, мы бегло старались воспроизвести общую картину театров войны. На каждой станции мы проглатывали новую дозу слухов и уток, в промежутках между станциями мы их комментировали и так почти всю дорогу. Вначале слухи были ошеломляюще победоносны: «мы разбили немецкую гвардию». Взято Н-ое количество орудий и несколько десятков тысяч пленных и т.п. По мере приближения к Варшаве слухи о взятии в плен десятков тысяч немцев теряли в указываемой цифре нули справа, и хотя и не дошли до нуля, но оказалось, что ровно столько же, если не больше и немцы взяли в плен наших. Конечно наступало полное разочарована. Еще бы. Ведь приятно, сидя в вагоне, получить известие, что где-то, какими-то частями враг уменьшен на 100.000 бойцов. Другое дело самому принять участие в уничтожении такой цифры. Об окончании войны теперь почему-то вопрос не поднимался, хотя дела наши в этот период войны были вполне удовлетворительны. Мы это поняли и как-то не сговариваясь запаслись в Сувалках всеми необходимыми теплыми вещами. Я уже спал на прекрасной бурке, которая всю войну была моим верным другом, и придя в конце ее в негодность не послужила трофеем для алчных разбойников в гражданскую войну.
Появилась новая тема для разговоров о наградах вообще и об представлениях к Георгиевскому кресту в частности. Должен сознаться, что никогда эти разговоры не лезли на язык во время боя, но только лишь разрывался над головой последний снаряд как наступали бесконечные разговоры на тему о наградах. Сейчас в вагоне комментировалась претензия одного офицера пулеметчика, Поручика Ч., на Георгиевский крест за бой 2-го ноября. Я был буквально поражен, ибо не представлял себе, что кто-нибудь из офицеров мог просить себе награду и подавать рапорт с описанием своих собственных подвигов. Тем более мне казалось невероятным, что такой способ применим для получена высшего военного отличия Ордена Св. Вел. и Поб. Георгия. Во всех тех боях, которые мы до сих пор провели, по моему мнению, не было совершенно ни одного геройского поступка, каковыми я их себе рисовал. Правда я рисовал себе и войну нисколько иной. Во всех тех действиях, коим я был свидетелем, а в частном случае и в действиях пулеметов Поручика Ч. в бою 2-го ноября при 5-й роте, я никак не видел большего, чем обыкновенное и честное исполнение своего воинского долга. И признаться, с этого момента я сильно охладел к этому порядочному и прекрасному офицеру, геройски погибшему месяц спустя. Несмотря на то, что исписано им было много листов, что ко всем он обращался засвидетельствовать правильность изложенного, в кресте ему было отказано. Он эту горесть унес с собой в могилу, оставив по себе память как о прекрасном офицере, и мы не раз, впоследствии, его вспоминали... и пили за упокой его души.
В это время был период крупнейших боев за обладание Варшавой. Немцы имели успех, но подоспевшие свежие части из Сибири не только остановили наступление немцев, прошедших к местечку Блоне, но и отогнали их на линию Лович — Илов, а местами и далее. В этом районе шли кровопролитнейшие бои с переменным успехом. Когда мы подошли к Варшаве, шли знаменитые Брезинские бои, где немцы с трудом, но с большой честью вышли из охватившего их кольца русских корпусов. От Варшавы мы шли на Блоне и Сохачев, у которого перешли через реку Бзуру.
По пути встречались замки и поместья польских магнатов, по своему богатству и благоустроенности нисколько не уступавшие таковым же в Восточной Пруссии.
Мы шли по большим культурным имениям и, между прочим, имели ночлег в Тересинском парке, столь известному всей Poccии по нашумевшему процессу.
В имении Сороках наш сильно поредевший полк получил пополнение, пришедшее из Сибири. До Сохачева мы шли по прекрасному шоссе. Всюду, вправо и влево от дороги, встречались фабрики и заводы, носившие на себе следы недавних боев. Много было свеженасыпанных могил. Даты показывали 8 Ноября. За Сохачевым мы сошли с шоссе и пошли по грунтовым дорогам. Шли без мер охранения; а в виду того, что стояла хорошая погода, не претерпевали особенных лишений.
20 Ноября, когда мы последний раз стояли на ночлеге в деревне, название которой у меня не сохранилось, до нас все время доносился гул боя, из которого особенно выделялась трескотня пулеметов. Ночью был получен приказ о выступлении, и мы тронулись.
В описываемый период времени, на одном из больших Привалове я неожиданно переменил свое амплуа младшего офицера на более самостоятельное, но зато и более беспокойное, а именно — на должность начальника команды разведчиков. Командир полка приказал мне набрать от каждой роты полка по два человека, причем мне самому предоставлялось право выбора людей. Этим устранялась возможность ротным командирам сплавить из роты ненужный элемент. Формирование команды на походе без всякого плана и указания, к вечеру того же дня встретило препятствие в хозяйственном отношении. Гренадеры, оторванные от роты, оказались лишенными возможности довольствоваться. Мне было приказано перевести их на довольство в пулеметную команду. Фактически это было невыполнимо, ибо сама пулеметная команда была разбросана по ротам, а нам каждую ночь давалась какая-нибудь задача. Пища же готовилась с таким расчетом, чтобы она была готова к наступлению темноты, ибо только тогда, когда становилось темно, можно было приблизиться кухням к боевой линии и то не безнаказанно. Вследствие описываемых неудобств, команда моя голодала и довольствовалась способами, известными только разведчикам.
Утром 22-го Ноября наш полк вошел в соприкосновение с немцами и влился в редкую боевую линию перемешавшихся частей Александро-Невского полка. Состояние смененных частей было подавленное; от солдат нельзя было добиться, какой они части, офицеров, как они докладывали, всех поубивало. Видно было, что дело обстоит на этом участке серьезно. Восстанавливаю в памяти картину боев в районе Сковорода, Венец, Александрово с 22—29 Ноября. Части корпуса оказались расположенными: влево от дороги Сохачев—Кернозя — 15 гр.
Тифлисский полк, левее их Мингрельцы и Грузинцы. Вправо от той же дороги стал наш полк, выдвинув три батальона в боевую линию и четвертый в резерв. По фронту полк занимал около двух верст. Вправо от нас с промежутком в полверсты стояли Ардаганцы и другие части 51 пехотной дивизии. В резерве были Кавказские стрелки.
22-го Ноября полк занимал позицию, правым флангом упираясь в деревню Кристишки, которая представляла из себя длинный ряд домов, вытянувшихся вдоль дороги, шедшей перпендикулярно лиши наших окопов. Таким образом концы деревни были заняты враждующими сторонами. Средина деревни была нейтральна и в ней происходили знакомства наших разведчиков с немецкими. Левый фланг полка упирался, как я сказал, в большую дорогу на город Кернозя, занятый немцами.
Весь день 22-го Ноября немцы пытались вести наступление, главным образом, против участка 2-го батальона, но наша артиллерия, подкрепленная неизвестно чьей тяжелой артиллерией, разбивала все попытки немцев высунуть голову. Артиллерийский огонь был так силен и удачен, что немцы покинули свои окопы и бежали. В эту же ночь командир полка приказал мне проникнуть в немецкие окопы и взять пленных. Я был снабжен и техническими вспомогательными средствами: мне были вручены четыре ручных гранаты с длинными деревянными ручками. Особенность этих ручных гранат та, что они должны при падении на землю обязательно упасть на колпачок, который имеет жало, направленное в капсюль гремучей ртути. Если падение произойдет не на колпачок, а на какое-либо другое место, то никакого взрыва не произойдет. Вторая особенность этих ручных гранат та, что они не наносили никакого поражения. Между прочим уже после описываемого случая этим гранатам производились испытания, в которых я тоже принимал участие и которые выяснили всю непригодность их для боя. Редкие из них падали на жало, несмотря на то, что к деревянным ручкам приделывались направляющие плоскости. Тут мне стало даже смешно, каким опасным и смертоносным оружием мне приказано было забросать немецкие окопы. К счастью, эти гранаты за всю войну больше не применялись.
Было 11 часов ночи, когда мы перешли окопы нашей 5-ой роты, предупредив часовых, что мы идем на разведку. Ночь была темная и только зарева пожаров освещали местность. Идя к немецким окопам, я не сообразил, что мы проектируемся своими силуэтами на фоне горящих сзади нас зданий и чуть было за это не поплатился. Пройдя шагов 100, мы легли, прислушались и поползли по направленно к немецким окопам. Ползли в буквальном смысле этого слова. Со мной было 28 человек, я был в середине этой маленькой, но тесной цепи. Временами отдыхая и переводя дух, мы проползли шагов 500, может быть меньше, но казалось страшно много. Вдруг остановившись, стали ясно слышать голоса в немецком окопе. Судя по голосам, с уверенностью можно было сказать, что немцы бодрствуют.
Продвинувшись еще десятка два шагов, я приготовился к действию, причем по условно мы должны были дружно броситься без всяких криков на немцев в тот момент, когда разорвется брошенная мною граната. Все затаили дыхание, я снял с пояса гранату и приготовил ее для броска... еще момент и граната полетела к немцам. В этот же миг план наш расстроился совершенно неожиданно: граната упала, но не разорвалась, а вместо этого по нас грянул выдержанный залп всего лишь в 20-25 шагах. Не знаю, что испытывали в этот момент гренадеры, но у меня уже не было никакого желания выполнять план. Немцы не прекращали огня. Ощущение было таково, что вот-вот пуля попадет тебе обязательно в голову.
Затаив дыхание, мы прижались к земле, как к родной матери, ища спасения. К счастью, никто не был ранен и ни один гренадер не потерял присутствия духа и не вскочил, чтобы броситься назад, что при таких неожиданностях не редкость. Я подал знак ползти назад, и все приняли его с большим удовлетворением. Ползли мы очень быстро, теперь нечего было бояться шелеста одежды. Стрельба, хотя и становилась редкой, но все же заглушала производимый нами шум. Вдруг мы все инстинктивно поднялись и бросились к своим окопам, но наши пулеметчики приняли нас за немцев и едва не открыли огонь сразу из двух пулеметов. По отчаянному крику часового: «Свои разведчики, не стреляй!», мы поняли, какой опасности мы подвергались, когда считали себя уже в безопасности. Весьма сконфуженный, я предстал перед командиром и доложил ему, что не мог выполнить его приказа — добыть пленного. Командир полка, большой джентльмен, понял по-видимому всю искренность и рвение, с которыми шел я на это дело и не только не сделал мне выговора, но пожал руку и, ласково потрепав по плечу, улыбаясь добавил: «Ничего. Следующий раз Вы будете, надеюсь, более удачливы».
23-го Ноября днем я отдыхал и находился при штабе полка. Против штаба в 200-х шагах была ветряная мельница, на ней примостились артиллеристы, установив наблюдательный пункт. Я пошел к ним посмотреть, что они обстреливают. Оказалось, их внимание было привлечено другой мельницей, служившей немцам наблюдательным пунктом. Еле-еле ее можно было наблюдать, так как день был пасмурный, тем не менее третьем снарядом мельница была сбита. Артиллерист наблюдатель передал наводчику «спасибо» и прекратил стрельбу.
23 и 24 немцы вели артиллерийскую подготовку и временами видно было, как к ним подходили все новые и новые части. Ночами я не спал ни одной минуты. Все время рыскал с командой у немецких окопов и однажды мы захватили немца, который шел куда-то с котелком. Оказалось, что он искал свою кухню. Его Величества рота захватила двух немцев, тоже попавших как-то по ошибке к ним. Путем опроса пленных и по погонам убитых против нас немцев было установлено, что к немцам подошли сильные подкрепления из Бельгии и что в районе расположения нашего корпуса немцы располагали тремя корпусами.
25-го начался страшнейший обстрел расположена нашего корпуса по всему фронту. Наша артиллерия отвечала на 10 немецких снарядов только одним. И мы скоро стали нести большие потери. В ночь с 24 на 25 Ноября я находился в районе 1-го батальона и утро застало меня в Его Величества роте. Рота окопалась, сильно загнув правый фланг. Далеко сзади, чуть ли не в полуверсте, и вправо видно было расположена 204 Ардаг. Михайл. полка. Немцы густыми цепями вели против нас наступление, а за домами видно было, как стояли резервный колонны. 51 артиллерийская бригада открыла редкий, но удачный огонь. Немцы проходили мимо расположения Его Величества роты флангом в 300-400-х шагах. От нашей артиллерийской бригады появился в роте офицер-наблюдатель. Завязался общий бой. Цепи немцев шли отовсюду. На глазах их колонны рассыпались и вели наступление в несколько линий. Все поле покрылось людьми. В этот день только лишь 3-й батальон нашего полка, как стоящий уступом позади 2-го батальона, не принимал активного участия в бою. 4-ый же батальон под командой князя Геловани был экстренно вызван закрыть прорыв, образовавшийся в одном из полков 51 дивизии. Задача была выполнена, но в самом конце боя батальон потерял убитым доблестного офицера, шт.-капитана Солнцева. К вечеру 4 батальон был оттянут к своему полку и стал в резерве в 400-х шагах за 2 батальоном, т.е. за срединой полка. Впервые за войну, перед нашими окопами стали возводиться проволочные заграждения, но их так и не окончили, и они не представляли сплошной линии.
26-го Ноября шел ужасный бой. Сотни снарядов рвались в расположении 1 и 2 батальонов. Из всех прилегающих домов не уцелело ни одного — все горело. Немцы непрерывно шли в атаку и тысячи их трупов устилали все поле впереди. Насколько хватало взора, всюду видны были лежащие немцы и их ранцы из телячьей кожи мехом вверх. Тщетно немецкие офицеры старались увлечь своих людей. Два-три взмаха обнаженной шашки, нисколько призывных слов — и офицер падал, сраженный меткой пулей. На его место становился другой. Под вечер немцами была произведена сильнейшая атака на 8 роту, которой командовал хладнокровный капитан Пильберг. Атака, во время отражения которой был ранен Пильберг была отбита, немцы повернули и в панике бросились бежать вдоль нашего фронта и около 6 роты были сплошь уничтожены. Непрерывно шел бой по всему фронту корпуса. Ночью наступление немцев не прекращалось и от адской стрельбы все кипело, как в котле.
28 Ноября бой достиг наибольшего напряжения, а за это время ряды наши сильно поредели, был убит поручик Черепанове, бывший во 2 батальоне с пулеметами, убит был поручик Козлов I, командовавши 16 ротой, будучи вызван на помощь Его Величества роте.
Через полковой перевязочный пункт только одного нашего полка за эти дни прошло свыше 800 человеке ранеными, много раненых попадало на перевязочные пункты других полков. Немцы все наседали; пользуясь большим и страшно густым туманом, они подошли вплотную и залегли под самым проволочным заграждением. Вдруг в 1-м батальоне кричат: «Братцы, немцы сдаются!». Немцы действительно шли с поднятыми вверх руками, а на ремнях за плечами были винтовки. На минуту стрельба прекратилась, местами немцы стали перелезать через проволоку. В это же время немцы, прорвав расположение Ардаганского полка, атаковали 1-ый б-н с тыла; роты открыли огонь, местами завязался страшный штыковой бой, две роты 4-го батальона, перешедшие в контратаку на участке 1-го батальона, имели успех, но немцев было так много, что наши последние резервы буквально растворились. Уходили одиночные люди. Энергично ведя наступление, немцы стали заходить в тыл 2-го батальона, который вынужден был драться на все четыре стороны. На командира 2-го батальона, капитана Балуева, бросился немец и ударил его штыком в бок, рана оказалась легкой, а немец в свою очередь был заколоть гренадером 14 роты, в тот момент подоспевшей под командой подпоручика Зуева на выручку 6 роты. И здесь завязался ожесточенный штыковой бой, в результате которого три взвода 14 роты со своим доблестным командиром, подпоручиком Зуевым, сломили упорство немцев, принявших удар, и, завалив их трупами, как окопы, так и ходы сообщений, восстановили положение. Подпоручик Зуев послал устное донесение об успешном исходе контратаки, а сам с остатками роты занял бывшие окопы 6 роты. Немцы после маленькой паузы открыли вновь сильнейшей артиллерийский огонь по окопам, занимаемым теперь остатками 14 роты и перешли вновь в наступление. Густые цепи немцев подошли вплотную и ворвались в окопы вторично. Наши приняли штыковой удар и погибли в неравном бою. Подпоручик Зуев, показавший удивительные примеры храбрости и хладнокровия, застрелил в рукопашном бою 4-х немцев, но, окруженный со всех сторон, потрясенный морально небывалой картиной боя, буквальна леденящего душу, пытался застрелиться, но в револьвере не было уже ни одного патрона и ему пришлось испить горькую чашу плена.
Мой друг, подпоручик Гаттенбергер, имел в отделе один взвод своей роты; когда началась общая сумятица, он побежал к взводу, чтобы передать приказание, как вдруг оказался окруженным 6-ю немцами. Немцы были уверены, что он не окажет сопротивления, но он инстинктивно выхватил револьвер и направил его на одного из них и тот дал ему дорогу. Подпоручик Гаттенбергер бросился бежать и одной из посланных вдогонку пуль был легко ранен в руку, но остался в строю. До 5-ой роты немцы распространились частично, и она с остатками 6 ой роты успела пробиться.
Потери были велики. Командир полка Фл.-Ад. полк. Мдивани прибыл на место боя, но трудно было добиться толку от отходивших одиночных людей. В большинстве это были раненые, обалдевшие от непрерывного 5-тидневного боя. Расположение корпуса было прорвано во многих местах и немцы широкой волной влились в наше расположение. Подошедший батальон 1-го К. Стр. полка перешел в контрнаступление на фронте нашего полка, но был встречен сильным пулеметным огнем; в тумане роты потеряли связь и остановились.
Все же наступление немцев было задержано. Спустившийся густой молочный туман, не дававший возможности видеть в десяти шагах, положил конец этому отчаянному бою.
В этот день на меня выпала крайне тяжелая работа. Я, как знавший всю местность, служил проводником всем и каждому. В ночь с 28 на 29 Ноября на своем месте стоял только один третий батальон в трехротном составе, так как 12 рота была в прикрытии артиллерии. Вправо от 3-го батальона никого не было. Фактически корпус перестал существовать, как боевая единица. Это выяснилось, когда мы подошли к реке Бзуре, но почему-то не было своевременно получено приказания отойти и утром рано, последний оплот нашего полка, — третий батальон, руководимый кап. Кузнецовым, человеком с железной волей и такой же решимостью, один отбивался от немцев. Командир полка, находясь вблизи и не получая никаких приказаний, решил спасти хотя бы последний батальон и приказал мне передать командиру батальона отходить. Я написал две копии приказана и передал четырем разведчикам, приказав им идти разными дорогами, ибо снаряды за третьим батальоном рвались сплошной огненной завесой. Приказание было передано в тот момент, когда капитан Кузнецов упал сраженный пулей в грудь навылет. Он имел еще силы передать, чтобы батальоне отходили к штабу полка. Уходили немногиe, большинство было заживо засыпано землей в окопах от бесчисленного числа падавших снарядов.
Командира батальона понесли на руках, но разорвавшимся снарядом двое носильщиков были ранены, и капитан Кузнецов остался на поле сражения. К счастью, обладая здоровым организмом и будучи от природы сильного сложения и большой натренированности, капитан Кузнецов остался жив, и мне еще раз пришлось делить с ним боевые невзгоды в гражданскую войну по возвращении его из германского плена.
В третьем батальоне все офицеры были ранены и двое из них остались на поле сражения, двоим, кап. Круповичу и пор. Агарунову, как более легко раненым, удалось уйти. Гренадеры же ушли частично, оказавшись без офицеров и обойденные со всех сторон. Узнав о судьбе 3-го батальона и его командира Капитана Кузнецова, которого считали убитым, как сообщили прибежавшие санитары, которые его несли, командир полка схватился за голову, и слезы показались у него на глазах. В лице капитана Кузнецова полк понес тяжелую утрату на всю войну.
К 12-ти часам дня остатки корпуса спешно отходили к линии реки Бзуры. В тот же день вечером мы ночевали в город Сохачев. После описываемого боя Командир 2-го Кавказского армейского корпуса, генерал Мищенко, был отрешен от командования корпусом.
Полк вышел из боя в составе: в строю — 3 офицера: капитан Сабель, подпоручик Агарунов и я. В штаб полка, считая и командира, оставалось семь человек, из них один легко раненый.
Гренадер из боя вышло: 12 рота полностью, 5 рота — 35, 6 рота - 20, прочих рот одиночными людьми — 50, команда развед. — 21 (11 человек из команды было убито и ранено).
Офицеров убито 5: Солнцев, Черепанов, Козлов, Элров и Киншин.
Остатки полка были сведены в 2 роты, одной из коих командовал капитан Сабель, имея младшим офицером пор. Агарунова, чудом вышедшего из боя 29-го Ноября, а 12 ротой вместо заболевшего поручика Багеля, назначен был командиром я. Как сейчас помню этот день — 3 Декабря 1914 года. С тех пор я уже все время оставался ротным командиром. |
