ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

Земляника уже сходила, торопило ее знойное лето, оплавляло до истечения соком, запахом которого полнился лес, навевая сладкие воспоминания об оставленном доме, о матушке, о старом Илье, что водил детвору и в их числе маленьких барчуков по землянику да малину, по грибы, а то и по чернику – на дальние болота. Возвращались оттуда, бывало, грязнющие, что черти, поболе солдат, почерневших ныне от пыли после многодневного похода. Это были первые приключения в жизни Николки! Только их мальчику упрямо не доставало. Иное дело, кабы на болотах в самом деле водились лешаки и водяные, которых так боялись темный деревенские ребята! Или на худой конец разбойники… Ну, уж на самый худой – зверь какой дикий, волк или медведь… Гриня, пастуха сын, сказывал, что однажды повстречал в лесу шатуна и едва успел забраться от него на высокую сосну! Сидеть пришлось долго. Хищник не уходил, выжидая, когда у добычи иссякнут силы и она свалится ему в пасть. Целую ночь просидел Гриня на дереве, до костей промерз и почти готов был свалиться созревшим плодом и стать мишкиным завтраком, но тут на счастье приключился егерь Игнатьич и Гриню спас. Николка не раз разглядывал самые высокие сосны, представляя, как вскарабкается на них и сколько сможет просидеть в их ветвях в ожидании подмоги. Но случая испытать себя так и не представилось…

Потому известие о том, что отец намерен взять с собою в действующую армию не только старшего брата Сашу, которому едва исполнилось шестнадцать, но и его, одиннадцатилетка, привело мальчика в бурный восторг.

- Ура! Ура! – вопил он, бегая по дому. – Мы идем на войну!

Братья радовались, предвкушая грядущие славные отличия и наперед видя себя героями с Георгиями на груди. Недаром говорил отчаянный рубака Кульнев: «Россия-матушка тем и хороша, что в каком-нибудь углу ее уж непременно рубятся!» Милый Яков Петрович закончил свою рубку три дня назад, когда при переправе через реку французский снаряд оторвал ему ноги… О подобных страшных «приключениях» не думается в одиннадцать лет, когда впервые уходишь на войну с отцом, они настигают уже по ходу сражений… Война – не лесное болото. На ней враги водятся в избытке в отличие от сказочной лесной нечисти.

Пули посыпали лес подобно изрядному граду, то там, то здесь взрыхляли они землю, ударяли в стволы. Перестрелка между русскими и французскими частями была яростная. Но Николка не обращал внимание на смертоносный град. Что толку обращать? Как говорит отец, свою пулю не обминешь, так нечего чужим кланяться. Русские кланяться вообще не любят, ни офицеры, ни солдаты. Не уважал поклонов и Николка.

Теперь он сосредоточенно объедал последнюю землянику. День-другой – и уже не будет этой ягоды чудной! И жди тогда до следующего лета ее! Целую вечность… Николка ждать не хотел и с наслаждением набивал рот.

Внезапно что-то царапнуло по ноге. Вот тебе на! Кровь! Зацепила градина огненная панталончик, разорвала его и ободрала до крови кожу. Могло быть и хуже! Однако же, царапину не годится просто так оставить, и Николка проворно поспешил к протекавшему рядом маленькому, едва приметному ручейку, смочил в воде платок, приложил к ноге…

- Не пущу! Не пущу! – как рыдала бедная родительница, когда отец велел собирать сыновей в поход!

Внучка гениального Ломоносова, она была женщиной нрава мирного, кроткого. Самой счастливой порой для нее стали годы правления Павла Петровича, когда муж ее попал в опалу и вынужден был все время проводить в имении, заботясь о его благоустройстве.

- Зачем забираешь обоих?! Пощади хотя одного! Оставь Николеньку, ведь он ребенок совсем!

Боялся Николка, слушая причитания матери, что отец уступит и возьмет с собою лишь одного Сашу. Но генерал был упрям.

- С вами остаются в утешение все ваши дочери, мадам! Пять дочерей! А я беру с собой лишь двух мальчиков. И обещаюсь беречь их!

- Беречь?! На войне-то?!...

Что можно было ответить убитой горем женщине? Николай Николаевич молчал. Мог ли он принять иное решение? Навряд ли. Отец всего лишь следовал той науке, какова была с младых ногтей преподана ему самому.

Раевские с древних времен служили на поприще военном. Прадед Николки мужествовал 19-летним юношей вместе с самим Петром при Полтаве, а дед пал при штурме турецкой крепости Журжи, отправившись охотником на театр военных действий и оставив в утробе жены своего второго сына – Николая… 20 лет спустя судьбу отца повторит первенец, дядя Александр, которого ни Саша, ни Николка уже не застали в живых. Погиб он при легендарном штурме Измаила.

Отец в свою очередь начал действительную службу в 14 лет. Будучи зачислен в Преображенский полк, он сам ходатайствовал о переводе в действующую армию. Ходатайство было удовлетворено, и юноша был определен под начало своего двоюродного деда – светлейшего князя Григория Александровича Потемкина. Наставления и протекция вельможного родственника были довольно оригинальны. Приписав племянника к казачьему отряду полковника Орлова, светлейший наказал последнему употреблять его «в службу как простого казака, а потом уже по чину поручика гвардии». Григорий Александрович, сам записавшийся в казаки под именем Грицко Нечеса, считал, что для молодого человека весьма полезно с юных лет разделить наравне с простым солдатом тяготы походной жизни. От своего покровителя Раевский удостоился следующего напутствия:

- Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем.

Отца в таком деле учить и не требовалось. В схватках он всегда бывал из первых и показывал примерную отвагу. За годы службы он побывал на самых разных театрах военных действий. Сперва бить привелось вековечного врага – турка. Раевский участвовал в переходе через Молдавию, в боях на реках Ларга и Кагул под началом славного Румянцева, в осадах Аккермана и Бендер. Потемкин доблесть племянника оценил и поручил ему командование Казачьим булавы Великого Гетмана полком. Таким образом уже в 19 лет отец имел чин подполковника, с честью выслуженный в боях.

После турок пришла очередь персов, служба на Кавказе и дербентский поход графа Зубова… Вслед за павловой опалой настал черед защищать честь матушки-России на западе. В нежном детстве своем Николка слушал захватывающие дух рассказы о том, как храбрый отец обращал в бегство французов при Гуттштадте, как был ранен при Гейльсберге, как командовал всеми егерями в мясорубке Фридланда и прикрывал отступление русских частей… После Тильзитского мира, заключенного с Францией, отец буквально кочевал по разным фронтам: то громил он шведов в Финляндии, то на Дунае снова наводил страх на турок и штурмовал крепость Силистрию. Природный воин, он, хотя и мог с большим разумением вести хозяйство, но пороховой дым оставался для него единственной естественной средой обитания.

Больше всего на свете мечтал Николка быть похожим на героя-отца. Вот, и теперь руководит он сражением, сдерживая продвижение превосходных сил противника…

- Никол! Никол! – резкий, ломающийся голос брата вывел мальчика из задумчивости. Замыв царапину, он лежал на траве, не ища новых встреч с жужжащими, как в улье, пулями, и грыз набранные в кивер ягоды. На зов Саши Николка проворно вскочил на ноги и почти тотчас столкнулся с братом. Всегда насмешливое лицо последнего подернулось гримасой презрения.

- Хорош солдат, нечего сказать! Ты чего валяешься здесь? Мы не на пикнике!

- Прости, Саша, я просто…

- Что «ты просто»? Лицо-то вымой! До самых ушей в ягоде: в полк явишься - смеху-то будет!

Николка покраснел и бросился к ручью умываться. И впрямь и лицо, и руки липкими были от земляничного сока…

- Хочешь землянички, Саша? Ты угощайся пока! Я много собрать успел…

Брат взглянул на кивер, мирно оставшийся на траве, и схватился за голову:

- Помилуй Бог! Ну и солдат! В кивер землянику собирать! Что это тебе, корзина?! Форму уважать надо, Никол! А ты позоришь ее!

Николка насупился:

- Чем это моя земляника кивер позорит? И вообще… Я тут, может быть, уже первое боевое ранение получил! – и он с гордостью показал прострелянный панталон.

- Ранение! – усмехнулся Саша, проведя пальцами над губой, где едва-едва начинал пробиваться темный пух долгожданных усов. – В земляничной охоте! Эх, права была матушка: надо было тебя дома оставить при ее подоле! Ходил бы теперь с Ильей, как положено, собирал бы грибы да ягоду в корзину!

- А это не тебе решать! – сердито крикнул Николка.

- Не мне, не мне, - брат все-таки отправил в рот целую пригоршню земляники. – Придется тебя, малыша, выручить, не на голову же тебе урожай свой надевать.

- Можешь не выручать, я и сам со своим урожаем справлюсь! – Николка протянул руку за кивером, но брат не отдал его, рассмеялся только:

- Но! Но! Объешься чего доброго! А лекари с ранеными заняты!

Николка всегда досадовал на братние подковырки. Но что поделать с ним? Таков уж человек Саша, что не может не колоть, не трунить, не пересмешничать. Заноза, как Илья его прозывал. Заноза и есть. Не со злости язвит, а так, для развлечения праздного унижает ближнего.

- Ты чего искал-то меня, Саша?

- Отец послал, - лицо брата вмиг стало серьезным. – Скоро в атаку идем, так он хочет, чтобы мы рядом были.

Всколыхнулось сердце. Помилуй Бог! Стало быть, и он, Николка, наконец, в деле участие примет?! Перестанут его прятать в обозе, подальше от места боя, так что мальчик только недоумевал, для чего в таком случае было брать его с собою, коли не допускать до самой войны?

- Успеешь еще! – отмахивался отец. – Считай, что ты наш арьергард, и выполняй мои приказы.

- Слушаюсь, мой генерал!

Уже месяц шла война. С той июньской ночи, когда Наполеоновы войска перешли через Неман. И все это время русские… отступали! Это было так мучительно, так нестерпимо стыдно! Разве русские – могут отступать? При Суворове не отступали, только вперед шли. А тут… То Фридланд, то Аустерлиц… Неужто воевать разучились генералы русские? Или же и впрямь корсиканец с самим чертом договор заключил, и тот ворожит ему?

Но Фридланд, Аустерлиц – это все земли русскому сердцу чужие были. Ныне же отступали по своим! Отдавали врагу свою русскую землю! Города, деревни, пажити… Живых людей! Этим людям стыдно в глаза смотреть – армия уходит мимо них в тыл, бросая их на глумление неприятелю!

Роптали в войсках все громче, из себя выходя от позора – ругали на чем свет стоит Барклая, который, будучи не только командующим 1-й армией, но и военным министром, определял стратегию действий, которой вынуждена была подчиняться армия 2-я, Багратионова. Багратион, любимый ученик Суворова, обожаемый своими солдатами и офицерами, роптал также. Он еще загодя предсказывал возможное вторжение неприятеля, предлагая подготовиться к оному и составив проект необходимых для встречи неприятеля мер. Увы, предупреждения генерала услышаны не были, а неприятель напал на Россию именно так, как предсказывал Багратион… Теперь же решительным действиям, быстроте и натиску, завещанным Суворовым, противопоставлялась стратегия отступления…

Неприятель, вторгшись в Россию, разделил две русских армии, рассчитывая истребить их по одиночке. 50-тысячный корпус маршала Даву был брошен наперерез Багратиону, чтобы не допустить его соединения с Барклаем в Витебске. Это французам удалось. Опережая 2-ю армию, они захватили Минск и Могилев, закрыв путь на Витебск. Вдобавок по пятам Багратиона шел Жером Бонапарт. Эта изнурительная погоня длилась уже месяц, месяц беспрестанных маршей по выжженным июльским солнцем дорогам, по адскому зною, не имея достаточно воды… и с неприятелем, дышащим в затылок и поджидающим впереди! Несколько улучшили положение отряды генералов Платова и Дорохова, каким-то чудом проскользнувшие меж французских корпусов и пополнившие ряды 2-й армии.

Тем не менее армии грозило окружение. Чтобы не допустить его и все-таки соединиться с Барклаем, необходимо было любой ценой задержать противника, хоть на день, хоть на час, но держать, выигрывая время. Эта-то самая главная и самая трудная задача была поставлена Багратионом перед старым другом Раевским.

В нескольких верстах от Могилева, у деревни Салтановка, Даву разместил свой авангард, укрепив оборонительную позицию. Багратион поручил 7-му пехотному корпусу Раевского атаковать позиции Даву и, если получится, овладеть Могилевом. Основные же силы оставались в полутора переходах от Салтановки, возле городка Быхов…

Бой загрохотал на рассвете. Французские позиции были отделены от наступающих глубоким ручьем, мосты и плотины через который, не считая одной, были разрушены неприятелем. Егеря генерала Колюбакина атаковали единственную переправу, оттеснив французские посты, но были остановлены бившей с холмов вражеской артиллерией. Тем временем генерал Паскевич лесными оврагами обошел неприятеля с правого фланга, захватив деревню Фатово. Однако, дальнейшее продвижение имевшего репутацию баловня судьбы генерала было остановлено атакой четырех французских батальонов.

Битва была в самом разгаре, когда Николка и Саша предстали пред суровыми очами родителя.

- Вы что, господа, грибы собирали или, быть может, охотились? На тетеревов? – грозно спросил он потупившихся мальчиков. – Я думал уже посылать на ваши поиски кого-нибудь из солдат, как будто нет у них теперь дела более важного!

- Простите, мой генерал… - пробормотал Николка. – Это я виноват, я слишком далеко забрел…

- И его оцарапала пуля, - присовокупил Саша. – Я едва нашел его, отец.

- Спасибо, что позиций наших не потеряли! – сердито бросил генерал. – Небось, сложно было сыскать! Где-то оно громыхает! – заметив, что Николка хочет что-то сказать, он поднял руку: - Все оправдания потом, если из бою живыми выйдем. А сейчас молчите и держитесь меня! Ни на шаг не отходить, ясно ли это?

- Так точно, ваше высокопревосходительство! – хором ответили мальчики.

- То-то же!

Николка всегда восхищался отцом. Слушая рассказы его и его боевых друзей, он всегда силился представить себе родителя на поле брани, победоносного, сокрушающего вражеские полчища, ведущего за собою верных солдат! И, вот, теперь он видел это воочию! Три русских полка под барабанную дробь и грохот орудий форсировали ручей. Смоленский полк под командой самого генерала наступал на плотину.

Велика отвага русского солдата! Недаром говорят, что русского легче убить, чем заставить отступать. Полк шагал в сомкнутом строю, плечо к плечу, точно на смотре, не обращая внимание на то и дело падающих на земь товарищей. Казалось, точно несокрушимая стена надвигалась на французов… И впереди нее – отец! Прекрасный! С лицом сосредоточенно-вдохновенным! С саблей, вскинутой вверх и сияющей на солнце столь же ослепительно, как генеральские эполеты…

Рядом шагал знаменосец Данилин, подпрапорщик всего лишь парой лет старше Николки. За время похода мальчики успели порядком сдружиться, а теперь зависть брала смотреть, как этот стройный, бледный юноша вышагивает вперед, гордо неся над головой полковое знамя.

- Данилин, голубчик! – взмолился Николка. – Дайте, пожалуйста, мне понести знамя! Ах, миленький, прошу вас, дайте!

- Оставьте, Раевский, - качнул головой знаменосец, - я сам умею умирать!

В этот момент отец схватил Николку за руку и привлек к себе:

- Я же сказал тебе держаться меня, - прошептал он по-французски.

Николка ничего не возразил, но ком обиды подкатил к горлу. Такой же как он мальчишка нес знамя, а его родитель вел за руку, точно малого ребенка на прогулке!

Ручей, между тем, становился все ближе, неприятель – также. Огонь же сделался столь плотным, что стена, наконец, остановилась под его напором, не выдерживая его. Понимая, что настал решительный миг, отец крикнул громовым голосом, перекрывая рев орудий и картечи:

- Что пятитесь, смоленцы?! Решается судьба наша и всего Отечества! Слушайте, братцы! Я здесь с вами. И дети мои со мной. Мы все идем в этот смертный бой. Жертвую всем ради вас и ради Отечества. Отобьем плотину! Поднимем француза на штыки! Я и мои дети откроем вам путь к славе! Вперед за Царя и Отечество! За мной!

Горячая рука выпустила ладонь Николки. Отец ринулся вперед, увлекая за собой солдат, вторивших ему оглушительным «ура».

- Ура! – кричал Саша, спеша за отцом.

- Ура! – повторял Николка.

- Ур… - остановился вдруг подпрапорщик, и лицо его сделалось бледнее обычного.

- Что с вами, Данилин?! – вскрикнул Николка, бросаясь к приятелю. Тот как-то шало взглянул на него, рука, сжимавшая древко, задрожала, и знамя стало вываливаться из нее…

- Знамя… - едва слышно сорвалось с посиневших губ.

Но Николка уже подхватил его и только сейчас заметил, что грудь подпрапорщика залита кровью…

- Голубчик, держитесь, я сейчас помогу вам!

Но Данилин уже не мог держаться и ничком повалился на траву. Мимо него бежали в атаку славные солдаты. Иные из них падали совсем рядом, так же как и он сраженные картечью… Николка опустился на колени возле подпрапорщика, из глаз его покатились слезы:

- Данилин, миленький, да как же это…

- Не будьте ребенком, мы на войне… - прошептал знаменосец. – Сохраните знамя…

Оборвался навсегда ломкий мальчишеский голос. Он и впрямь знал, как умирать, этот 13-летний герой… Николка закрыл ему глаза:

- Я сохраню его, дружище, клянусь!

Высоко вскинув знамя так, чтобы видно было победное реяние всем солдатам, он помчался вперед, за отцом и братом.

- Ура! Ура! – звенел, срываясь, его еще совсем детский голос.

Единая сила наступающих как-то сама собою, будто бы речной поток, вынесла Николку на плотину, где кипела отчаянная рукопашная. Французы отступали, не выдерживая русской ярости…

К вечеру мост был отбит у неприятеля, оставившего свои передовые позиции, но серьезно укрепившегося на другом берегу. Сумерки прекратили бой, настала пора считать потери, предавать земле павших… Два солдата проворно бросили в наскоро вырытую яму тело Данилина, а полковой батюшка пропел «Со святыми упокой» и поспешил к следующей могиле. Николка опустился на колени перед едва заметным холмиком, над которым не было времени даже поставить креста.

- Вот, Данилин… - произнес он, - я сдержал слово. Я не потерял знамени, и сегодня мы покрыли его славой. Ты ведь знаешь об этом, правда? Ты наверняка видел нас… - Николка взглянул на небо, на пологе которого бледно проступали грустные звезды. Найдя две ветки, и обломав лишние сучья, он перевязал их крест-накрест веревкой и воткнул в изголовье могилы друга.

- Прости, Данилин. Это все, что я могу сделать для тебя… Когда побьем француза, поставлю тебе крест настоящий, и панихиду отслужим настоящую.

Тяжелая рука легла на плечо Николки. Мальчик обернулся. Над ним, опираясь на трость, стоял отец, бледный, усталый. Ему тоже досталось в этом бою: контузило картечью в грудь. Уберег Господь, рана оказалась неопасной, а все ж и от неопасной дышится тяжелее, коле она грудь пробила…

- Отслужим, брат, отслужим… Хотя солдатние души к Богу и без пароля пройдут, из ада земного в чертоги Его…

- Как вы себя чувствуете, отец?

- Хорошо.

- А Саша?

- И Саша также. Должно быть, спит уже с усталости. Молодцами вы показали себя нынче, да… Горжусь вами обоими. Ты бы тоже шел спать. Завтра очередной переход…

- Как? – вскинул голову Николка. – Разве мы не будем вновь штурмовать француза?!

- По сведениям, полученным от пленных, в Могилеве Даву сосредоточил пять дивизий. У нас нет сил против них, а, значит, чаянья Петра Ивановича на взятие города мы оправдать не сможем. Только людей зря погубим.

- А сегодня? – Николка взглянул на могилу Данилина. – Что же, они погибли зря?..

- Нет, не зря, - покачал головой отец. – Мы отвлекли на себя силы неприятеля, дав время князю Петру Ивановичу для возведения моста через Днепр. Это единственный путь к Смоленску, понимаешь? В Смоленске две армии, наконец, соединятся, и, вот, тогда уж мы сможем дать отпор французам, не рискуя быть разбитыми по одиночке!

- Разве Багратиону достанет дня для строительства моста?

Мужественное лицо отца озарила улыбка:

- Ты верно рассуждаешь, сын! Не достанет, конечно. Поэтому мы лишь отойдем на более безопасную позицию, в Дашковку, оставив здесь сильный арьергард. А Платов с казаками тем временем прогуляется вдоль Днепра к Могилеву, показав неприятелю наше присутствие. Даву будет думать, что мы сосредотачиваем силы для нового штурма и ждать этого штурма, понимаешь? А если он ждет штурма здесь, то не решится ослабить позиции и перебросить хотя бы часть войск. Мы сковываем его силы, не давая обрушить их на основные силы наши, на Багратиона. Как только мост будет готов, мы последуем за Петром Ивановичем, и большое удивление будет господам французам узнать, что 2-я армия выскользнула из их клещей! Представляю себе ярость Даву!

Слова отца придали Николке бодрости.

- Мы еще разделаем этого Даву под орех! – воскликнул он, вспомнив любимое выражение Данилина. – И самого Наполеона!

- Так и будет без сомнения, - кивнул отец, обнимая мальчика за плечи. – А для тебя у меня добрая весть. За отличие твое при нынешнем деле ты будешь произведен в подпоручики и зачислен в 5-й Егерский полк. Я посмотрел на тебя сегодня и убедился, что ты стоишь того, чтобы служить по-настоящему, несмотря на твои лета!

У Николки перехватило дыхание. Никакая награда не могла доставить ему больший восторг чем эта – разрешение драться на войне за Отечество наравне со старшими! И к тому похвала не чья-нибудь, но взыскательного героя-отца, боготворимого кумира, на которого так мечтал походить Николка! Он гордится им! И это выражается не только в словах, в производстве, но во взгляде, которым смотрит он на отличившегося сына! Хотелось плакать от переполнявших грудь чувств, броситься родителю на шею! Но все это было бы под стать мальчишке, ребенку, а не офицеру. И с трудом уняв взволнованно бьющееся сердце, 11-летний подпоручик преклонил колено перед отцом-генералом:

- Благодарю вас за доверие и клянусь оправдать его! Клянусь не уронить чести нашего имени!

- Я не сомневаюсь в этом, сын, - ответил генерал, подняв мальчика на ноги и прижав его к раненой груди. – А теперь ступай-ка спать. Я знаю, ты теперь переполнен впечатлениями, сон нейдет к тебе, и, кажется, что можно снова идти в бой. Но это чувство обманчиво и, если ты не отдохнешь теперь, то назавтра тебя разморит в дороге.

- Хорошо, отец, - кивнул Николка. – Дайте мне еще лишь десять минут… Попрощаться…

Отец кивнул и удалился, дабы не мешать последнему прощанию сына с погибшим товарищем.

- Вот, видишь, Данилин, как все обернулось… Я и тебе клянусь, что воинской нашей чести не уроню. Что достоин буду… А ты это увидишь, правда?

Над Салтановкой сгустилась ночь. Не была ни тиха, ни спокойна она. Стоны раненых нарушали тишину, а на другом берегу жег костры неприятель, и его близкое присутствие тревожило душу ненавистью. Улегшись подле безмятежно спящего брата, Николка долго не мог уснуть. Тело ломило от усталости, но перед глазами все время вставали картины минувшего боя, и будоражила воображение мысль о скором производстве и начале настоящей службы.

- Саша, а, Саша? Ты спишь? Ты слышишь меня, Саша? – Николке безумно хотелось поговорить с кем-то, поделиться наплывом чувств, не дававших покоя, но брат был куда меньшим романтиком, чем он, а потому лишь досадливо пробурчал по-французски:

- Николя, прошу тебя, не мешай мне спать! Надо было все-таки оставить тебя с маман…

Николка хмыкнул. Будет же тебе удивление, Саша, когда узнаешь ты, что брат твой уже офицер! Скорее бы начать службу! Скорее бы к егерям! Глаз и рука у Николки верные, и он постарается быть не хуже прочих, старших летами, воинов… Как-то примут они его? Как сложится его служба в их рядах? Не призовет ли Бог и его «без пароля», как нынче Данилина? Что ж, пусть так. Он, Николка, знает теперь доподлинно, как нужно умирать и сам умеет умирать…

______________

Судьба будет милостива к Николаю Раевскому-младшему. Ни пуля, ни штык не коснутся его ни под Смоленском, ни на Бородинском поле, ни в Заграничном походе, который завершит он в Лейб-гвардии Гусарском полку адъютантом генерала И.В. Васильчикова. В дальнейшем Николай доблестно усмирял воинственных горцев под началом Ермолова, сражался с персами и турками под водительством Паскевича, заслужил генеральский чин и орден Святого Георгия… Отличился Раевский и на поприще административно-дипломатическом. В 1837 году он был назначен начальником 1-го Отделения Черноморской прибрежной линии, где развернул огромную работу: устраивал десантные высадки против непокорных племен у разных пунктов побережья, возводил многочисленные укрепления, вел дипломатические сношения с горцами, стремясь замирить их посредством установления торговых отношений и развития цивилизации… Один из построенных Николаем Николаевичем фортов по воле Государя Николая Первого был назван фортом Раевского. Самое же знаменитое наследие генерала – заложенный им город Новороссийск. Раевский был близко дружен с такими разными и выдающимися личностями своей эпохи, как генерал-губернатор Новороссии граф М.С. Воронцов, адмирал М.П. Лазарев, поэт А.С. Пушкин, с которым Николай Николаевич подружился еще в лицеистские годы последнего в Царском Селе, а затем путешествовал по Крыму и Кавказу… Умер Раевский на 42-м году жизни, оставив двоих сыновей, продолживших фамильную стезю и в свое время также вышедших в генералы.