В Москве я не имела права поселиться и устроилась в г. Можайске, за 100 километров. Я имела комнатку, делала цветы и ездила в Москву продавать на базаре. Других средств к существованию у меня не было. Я ездила к сестре, которая признавала Сергианскую церковь и потому не была арестована, и у ней жила иногда тайно по две недели, платя дворнику, чтоб скрывал мое присутствие.
Узнали очень скоро о существовании тайных Иосифлянских церквей, т. е. не церквей, а богослужений в тайных комнатах, где собирались иногда по 20–25 человек. Служение шло шепотом, со строгим контролем молящихся ввиду возможности предательства. Приходили обычно на рассвете по условному знаку. Большею частью осторожно стучали в водосточную трубу у окна, где кто-нибудь стоял, прислушиваясь. Старый монах-священник самоотверженно ездил всюду, куда его звали и даже в больницах умудрял Господь его приобщать больных. Сидя около них, как посетитель, он исповедовал, а затем, как бы подавая лекарство и питье, приобщал.
Так шла жизнь. Москва была для меня совсем чужая. Меня привезли туда родители месячным ребенком. Я родилась в имении бабушки на Дону, но жизнь до 25-летнего возраста провела в Москве. Как и все москвичи, я любила ее, и как хороша, как самобытна была она, красива своей стариной: тысячами церквей, блестевших золотыми куполами, зданиями разных архитектур, дворцами, памятниками, часовнями с чудотворными Иконами, как Иверской Божьей Матери и других, монастырями, кремлем с его историческими соборами, полными необычайными святынями. И что же теперь? Перед Вами безобразные многоэтажные дома еврейского стиля в виде прямолинейных коробок, с массой узких окон, ни часовень, ни церквей, кроме нескольких, оставленных на лживый показ. В кремле купола не сияют, как солнышки, они стоят мрачные, черные. Кто говорит, что сняты позолоченные листы, а кто считает, что на опустошенных соборах, где мерзость запустения, купола сами почернели. Нет Чудова монастыря, нет Вознесенского женского монастыря в Кремле. В городе снесены все монастыри, уничтожены памятники, нет Триумфальных ворот, неть Красных, нет Сухаревой башни, что тоже составляло красу Москвы. Над городом стоить мгла оть фабрик, на улицах почти все евреи, разодетые в дорогие меха, и коммунисты. Если встретится оборванный и с опущенной головой интеллигентный прохожий, то можно с уверенностью сказать, что это из бывшего дворянского высшего или купеческого сословия, по каким-либо причинам уцелевший. Что страшней всего, это музыка интернационала на Спасской башне у Святых ворот в Москве, вместо чудной молитвы «Коль славен наш Господь в Сионе». Над дворцом, где живеть Сталин в Кремле, горит как бы громадный адский огонь. Посредине дворца в крыше—резервуар, не видный с улицы: в нем гигантский спрятанный электрический светь, который снизу освещает целый лес, на длинных древках, красных ярких шелковых флагов, которые, развеваясь от ветра, дають полную иллюзию огня.
Вместо Храма Христа Спасителя возвышается каркас строящегося дворца советов. Как было в газетах, на вопрос какого-то иностранца: «Вы строите новую Вавилонскую башню?» Сталин ответил: «Да, только разница в том, что ветхозаветная башня рухнула, а для моей нет силы, которая могла бы ее сокрушить. Я знаю от строителей инженеров, что главная заслуга постройки, если дворец будет закончен, принадлежит не Сталину, а Америке. Когда советские инженеры клали глубочайший фундамент, то два раза его смывала подпочвенная вода из Москвы-реки. Тогда были приглашены американские инженеры, которые заложили фундамент на круглых подушках. Я, конечно, ничего в этом не понимаю, но так слышала от инженеров. Здание должно было быть так высоко, что фигура Ленина была бы выше облаков. В момент моего расставания с Москвой шел разговор о том, что нужно было что-то менять в архитектуре, т. к. статуя могла не выдержать магнитных бурь. Замысел сатанинской гордости. У Ленина, как на всех статуях, выдвинут вперед указательный палец, то в этом пальце предполагалось несколько комнат, а в другой руке — фонарь, освещающий на 100 километров окрестность. Все здания на большое расстояние должны были быть снесены, между прочим, и старинный, так называемый «Княжий двор», а Музей Александра Ш‑го, это громадное мраморное здание с грузными по весу, но красивыми колоннами, должно было быть целиком откатано вглубь на много метров.
В смысле снабжения продовольствием и другими необходимыми предметами населения Москвы и других городов по всему пространству России дело обстояло так: для коммунистов было всего в изобилии. Роскошные выставки (конечно, не такие, как в благословенное царское время) в магазинах, так называемых «закрытых распределителях», только соблазняли всех тех, кто не имел права входа в них. Двери двух магазинов рядом: из одних выходят евреи и партийные, как военные, так и штатские, вынося пакеты самых отборных закусок и фруктов, да вообще всего, чего им нужно, выходят в кожаных куртках с откормленными самодовольными лицами. У другой двери бесконечная очередь за порцией хлеба озлобленных людей, которым приходилось стоять не один час.
Когда начались слухи о возможной войне с Германией, то предусмотрительная власть советов, начиная с 1939 г. стала понемногу выбрасывать кое-что и для пасынков, а в 1940 и 1941 г. можно было иметь и по 3 р. 50 к. до 60 р. сколько хочешь сладостей в каждом магазине по кило или полкило. И те, что были 3 р. 50 к. из сои, были очень сладки и неплохи. Можно было купить по 100 гр. масла, простояв у нескольких магазинов в очереди. До этого в очередях доходило не только до драк, а нередко до убийства, если кто-нибудь хотел пройти вперед. Не раз убивали камнем или бутылкой по виску. Евреи в очереди никогда не стояли, ѵ них все было дома, и они продавали у себя не открыто. По улицам ходить страшно. Такое воровство, такие разбои, о которых и не слыхано, думаю, ни в одной стране. Подрежут сумку бритвой или карман и все вытащат так ловко, что и не почувствуешь. Если вы видите, что у кого-нибудь крадут, сказать не можете. Вас в лучшем случае, если не убьють через день-два сообщники воровских шаек, то изуродуют.
Я знаю факт, когда неосторожная девушка крикнула: «Гражданин, у вас из кармана тянут». Не прошла она нескольких шагов, как мальчишка лет 16-ти бритвой срезал ей нос и скрылся. Бывало, если боишься чего-нибудь и увидишь царского солдата, то чувствуешь опору и защиту, но в советах, если Вы одна на улице и идет красноармеец, то быстро, кто верит, твори молитву, а неверующий от страху замечется, чтоб скрыться. Пусть опровергает, кто хочет, а это истинная правда. Итак, я жила в Можайске тихо, почти никого не видя и ездила в Москву. Б 1940 году я была У Пасхальной заутрени на тайном богослужении. Вернувшись к сестре после литургии, нахожу повестку: «Обязательное присутствие в Можайгком финансовом отделе в воскресенье до обеда, для дачи отчетности в производстве цветов и уплаты налогов». Пришлось с первым же поездом вернуться в Можайск. Пришла, показываю повестку. «Можете идти, сегодня не будет разбираться Ваше дело». Это было просто желание испортить мне Праздник. Вернувшись в тот же день в Москву, я предалась большой грусти, и зспомнилась мне моя уютная гостиная в Ярославле и музыка Мусоргского «Ведьмы на Лысой горе». Часто играла я эту прекрасную вещь с мужем или: старшим сыном в четыре руки. Кто знает эту музьку, тот помнит, наверное, как под Киевом в полночное время бушевала нечистая сила, такая реальность чувствовалас в звуках, что в воображении под свист и рев беснования представлялись летающие ведьмы, стукались друг о друга черные рога и в пляске вертелись хвосты. Но вот в самый разгар торжества темной силы над Киевом (при появлении зари в виде розоватой полоски на востоке) раздается мощный удар церковного колокола к утрене. Заметались ведьмы, заметались врассыпную с визгом нечистые, страшные звуки затихают. В божественной тишине зарождающегося утра мерно раздаются удар за ударом, уже звуки колоколов не в одной, а многих церквах и святых монастырях. Чудно передал Мусоргский всю картину победы молитвы над адом. Флейта пастуха, блеяние овец, пение птиц встрепенувшихся навстречу солнцу, все это было реально чудесно в звуках. В голове моей зародилось сравнение, не пророчество ли это было в музыкальном гении Мусоргского? Может, раздастся над Москвой при восходящей заре покаяния мощный удар Ивана Великого (говорят, что величина и тяжесть этого колокола помешали его снять). Испуганная властными его звуками, заставляющими дрожать землю, вся нечистая антихристова сила рассеется и скроется в преисподней от трепета перед Грозным Всемогуществом Божиим, сказавшем в звуке колокола «довольно». На Спасских воротах часы заиграют «Коль Славен», и вместо адского огня над дворцом будет развеваться трехцветный русский флаг. Унеслась в эти фантазии на минуту. Страшная действительность власти ГПУ пробудила сознание. Никто не знает ни дня, ни часа, еще не время! И надо терпеть.
Так прошло три года с лишним. Гонение на верующих не только не затихали, а наоборот принимали все более жестокий характер ввиду слухов о войне. Где бы кто ни собрался, только и разговору о новых мучениях. Сыну одной женщины в Можайске, посаженному в тюрьму, совершенно невиновному в каком-то преступлении, в течение нескольких месяцев вырывали понемногу волосы, чтоб заставить сознаться. Волосы были очень густые вьющиеся. Когда вернулся домой, то был совершенно лысый. Его отпустили, т. к. преступник нашелся. Ужасный, безчеловечный прием стали применять при допросах в ГПУ. Приводили маленьких или даже больших детей, если кто не мог сознаться будучи невиновен в обвинении, и на глазах матери или отца начинали мучить детей. О происходящих тут драмах говорить не стоит, само собой понятно. Родители принимали на себя какие угодно обвинения. Скрытая ненависть к Сталину и коммунистам, конечно, была у значительного большинства населения, но страх, страх, непередаваемый никакими словами, приводил даже, казалось, и сильных духом людей к малодушию. Многие при допросах отрекались даже от веры въБога. Мне приходилось не раз слышать, как несчастные оправдывались тем, что они отрекались только на словах и бумаге, ав душе они веруют. Спаситель сказал: «Кто отречется от Меня перед людьми, от того и Я отрекусь перед Отцем Моим». Тому, кто испытал и видел кошмарные ужасы в советской России, невозможно осудить таких людей. Не всякий имеет силу принять мученичество, и, конечно, тогда человек кается и уповает на Милосердие Божие в прощении, но, чтоб спасти себя от преследования, посещает лживые богослужения в церквах, духовенство которых само неверить в существующую там благодать, иначе немогло бы быть допуЩено самое страшное кощунствов Таинстве Причащения. Священникам вменено в обязанность иметь всегда две лжицы: одну для здоровых, другую для больных во избежании заразы. За эти годы ничего особенного со мной не произошло, о чем можно бы написать, кроме картины свободных выборов. За месяц на всех домах, улицах, магазинах, столбах, киосках и т. д. расклеивались плакаты, где большими буквами значилось: «Голосуйте за Сталина». Горе мое в потере детей было слишком велико, и сама смерть не была так страшна, как когда они были со мной. Я решила, что не пойду. Хозяева моей комнатки умоляли пойти, т. к. они отвечали бы арестом за то, что сдавали комнату контрреволюционерке и не донесли. Я всю ночь не могла заснуть накануне выборов от внутреннего разлада. Я знала мнение высокодуховных лиц, что это есть насильственное принуждение властей, которому приходится подчиняться, как и многому другому, и они подчинялись. Никакое рабство в мире не сравнить с большевистским рабством. Ночь была сильно морозная и бушевала безпросветная метель. Еще было совсем темно, когда в мое окошко резко застучали со словами «отворите». Я еще не вставала, и отворила хозяйка. Без дальных слов ко мне вошло двое комсомольцев и комсомолка. Велели мне при себе одеться и повели. на улицу, где стояли сани. Посадили и привезли в здание выборов. За большим столом, украшенным лавровыми деревьями и по средине двумя бюстами Ленина и Сталина, сидело несколько коммунистов со списками по буквам ибыло несколько урн. Меня отметили на листе и дали конверт со вложенной бумагой и сказали: «Заклейте и бросьте в указанную урну». Конверты подали в последовательном порядке. Если кто-нибудь интересовался содержанием бумажки, то мог пройти в кабинку и там за тонкой занавеской вырисовывался силуэт спрятанного агента. Это истинная правда!
Люди, не пришедшие или написавшие другое имя, иногда непосредственно, а иногда через короткий срок арестовывались.
Кончая свои воспоминания, могу дать еще некоторые интересные данные о личности Сталина и возмутительных фактах. Недвижимая собственность, прекрасные здания во всех городах России, отнималась у владелыдев и поступала в дар за заслуги перед властью в собственность коммунистам. Приведу один факт и его довольно. В Москве на Воздвиженке был дом богатейших купцов Морозовых. Это был роскошный дворец. Его получил в награду за заслуги Горький. На воротах сняли вывеску Морозова и вывесили Горького. Во всех газетах, начиная с «Правды», было объявлено об этом подарке Сталина.
На второй остановке от Москвы по Смоленской ж. д. станция «Кунцево», в нескольких верстах от нее, по щучьему велению и по хотению антихристовых слугь, возводились колоссальных стоимостей дворцы, летния увеселительные резиденции Сталина, Ворошилова, Буденного и т. д. К этим дворцам шло шоссе, на которое никто не имел права вступить. На всем протяжении (верст 25) стояла полиция ГПУ. Устраивались оргии и балы, где, во время общего резкого недоедания усыпанные бриллиантами и драгоценнейшими камнями, упиваясь шампанским, дорогими винами и самыми изысканными закусками, ужинами и фруктами, подвизались советские женщины.
Когда Сталин выезжал около 6–7‑ми часов из Кремля, то на всем протяжении его проезда останавливалось движение. Массы полицейских заставляли всех сворачивать в другия улицы, Сталин мчался с быстротой молнии по пустой Арбатской улице и дальше. Спереди ехал автомобиль, где из страха перед покушением предусмотрительно ехал загримированный Сталиным, а на втором автомобиле—он, или в рыжем парике, или с белой большой бородой и усами.
Все это знали, но и шепотом боялись об этом говорить. Придет и на него суд, как на царя Антиоха из книги «Маккавеев» в Библии. Мы, многие приехавшие в последние годы, удивляемся, что заграницей почти никто не знает правды о смерти Ленина и его мумии по смерти. Он разложился при жизни. Это было что-то ужасное, явная кара Божия. Когда его с большими трудностями все же набальзамировали и положили в мавзолее на Красной Площади, то он провалился вместе с гробом и исчез. Мавзолей был выстроен над канализацией Кремля, куда он и провалился в нечистоты, и его нашли за много сажень от него. Теперь лежит восковая фигура, почему все желающие побывать в мавзолее, как последователи, так и любопытные должны проходить быстрым шагом, не смея приостановиться. Инженеров, строивших мавзолей, судили (негласно) и всех расстреляли, обвинив в умышленном преступлении. Факт исторический.
В конце 1940 г. и начале 1941 г. стали ходить упорные слухи о войне с Германией. Со дня вступления немецких войск через границу в Москву въезд запретили исключительно всем, кроме партийных и ГПУ. Я пыталась просить права на приезд к сестре, но мне его не дали. Я осталась в Можайске. Описывать военные события—не моя цель, скажу только истину о том, что по распоряжению Сталина при приближении наступления города поджигались бегающими в безумной панике комсомольцами, с керосиновыми бидонами в руках. Никаких немцев еще не было, когда бушевало пламя огня со всех сторон. За два дня до прихода немцев в Бородино сожжен был, или, вернее, изуродован вконец, т. к. не весь рухнул, исторический Можайский собор. Когда немцы заняли Бородино, то было приказано уходить в тыл. Я стояла в раздумьи на крыльце дома. По городу масса арестов и всех, кого подозревали в сочувствии немцам, тут же, отведя немного на окраину города, расстреливали. Красная армия отступала в панике. Пробегая мимо меня, остановился на мгновение незнакомый мне человек и быстро сказал: «Гражданка Урусова, если имете возможность, то немедленно скройтесь. Вы в списке приговоренных, и вас сейчас арестуют». Стоявшая со мной соседка сказала мне: «Знаете ли кто это? Это ГПУ, я его лично знаю».
Я взяла узелочек и быстро через сады и огороды ушла за город в деревню, лежащую на окраине, где меня приютила семья знакомого мне крестьянина. Сутки провели в вырытой, покрытой досками и травой, яме. Бой был короткий. Через 24 часа утром немцы заняли Можайск.
Тяжелый камень, давивший сознание, что Россия подпадает под власть иностранной державы, в то утро все же как бы свалился с плеч; у меня, у всех, любящих свою дорогую родину Россию, вырвался вздох освобождения от адской жизни.
В победу Сталина тогда не верили. Немцы под Москвой. Через три дня займут ее и освободять замученных, кто еще жив, из лагерей севера и Сибири, и из страшной Лубянской тюрьмы. Немцев встречали, бросаясь на колени, поднимая руки к небу, благодаря Бога. Люди рыдали и поздравляли друг друга. Это был непередаваемый подъем радости.
При отступлении немцы увозили беженцев, я была среди них, я оставляла за собой все дорогое на земле. По приезде в Германию, я стала хлопотать о разрешении поездки во Францию, к единственному оставшемуся сыну, старшему Сергею, но разрешения не получила. Я уехала в Моравию, а оттуда в Прагу. Перед приходом большевиков уехала в Кемптен в надежде вскоре попасть к Американцам, что и оправдалось всего через несколько дней.
В бытность в Праге пришлось мне узнать еще об одном приеме мучений, о котором не слыхала в СССР. Там была женщина, уже не молодая, сибирячка, дочь богатых рыбопромышленников. Ей удалось бежать из лагеря Сибири, скрывалась по лесам и ночью пробиралась на югь.
Под Сталинградом попала к немцам и с ними приехала в Европу. На спине у нея, между лопатками на хребте, глубокий шрам, отпечаток трехъвершковой пятиконечной выжженной звезды, и на голове бесформенный, тоже глубокий шрам, отчего она теряет иногда способность говорить. В этом лагере всех клеймили раскаленной добела железной формой. Эту Елизавету очень хорошо знали все прихожане Николаевской церкви, и у Епископа Сергия [Пражского] она бывала, и он ее знает, и знает ее шрамы.
Сейчас 1947 г., осенью 10 лет, как я рассталась с двумя младшими сыновьями. Две младших дочери, если живы, то где-то в России. Мужья их в ссылке. Старший сын умирает в больнице Парижа. Вот краткая история моей жизни с 1917-го года, по 1947 год.
Цель моих воспоминаний не была желанием поделиться своими печалями. посланными мне в испытание Господом Богом. Как я писалр, видела я и много радостей во взаимной любви моей детям и их ко мне, и много чудесных Милостей Божиих. Я хотела в последовательном описании своих переживаний за 30 лет обнажить правду о большевиках тем, кто ее не знает или ослеплен пропагандной неправдой о ней. 1946 г. Декабрь. Узнала о том, что при отступлении немцев из-под Сталинграда за ними шел поезд в несколько тысяч беженцев сопровождаемый ими. Поезд на мосту реки Воронеже был взорван налетом большевиков рухнул в воду. Погибли все до одного, и там, каке мне сказали, должна была быть моя дочь с моим внуком 12-ти лет. 1947 г. В августе скончался в Париже мой старший сын Сергей. На все просьбы пустить меня только проститься и увидеть его, после 29-ти лет разлуки, французское консульство дало отказ. |
