Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
В ночь с 30 на 31 Мая на работе был наш 2-ой батальон. За эту неделю мы успели получить пополнения, и у меня в роте насчитывалось 123 штыка. Всю ночь мы работали под ружейным огнем немцев, были потери, но на это никто не обращал внимание. Перед рассветом мы ушли. Когда мы вернулись с работ, я тотчас разделся и лег, приказав сделать чай через два часа. Но заснуть не пришлось. «Слышите», — говорил мне лежавший со мной подполковник Тимченко, «какая стрельба, интересно, кто это стреляет: мы или нас. Ответ последовал сам собой. «Первый батальон в ружье!», раздался в лесу спокойный, но властный оклик командира 1 батальона, капитана Сабеля, повторенный сначала эхом, а затем подхваченный сразу многими голосами, очевидно, тоже насторожившихся.
Лес на пять минут ожил, слышна была команда, рассчет и... удаляющийся топот ног, возвестил, что батальон вызван на помощь.
Считаю, что вправе буду впервые за войну употребить выражение «ураганный огонь» для обозначения силы и частости артиллерийского огня немцев, проявленного в этот день. «Ну, нужно одеться, сейчас и нас потребуют», заметил Николай Владимирович, спуская ноги с гинтера, на котором лежал. И действительно, он был правь. Вбежал вестовой и доложил, что батальону тоже выступать. Теперь мы настолько уже привыкли ко всем превратностям боевой обстановки, что ни для кого это не показалось странным. В ту пору я одевался с быстротой поразительной и на этот раз был готов в три минуты. Денщики на ходу, что называется, вскипятили чай, зная, что до вечера мы уже во всяком случае не встретимся. Батальону спешно приказано было выдвинуться вперед и сдержать наступавших немцев, прорвавших нашу вторую бригаду у дер. Тухлы и уничтоживших ее почти целиком. Только мы тронулись, как встретили знамя Мингрельского полка и около него группу в 5—6 человек раненых гренадер.
С немцами мы встретились у опушки леса, в котором мы стояли, пройдя всего версты три. Я с ротой был направлен командиром полка на крайний левый фланг. Сюда немцы еще не подошли, но были уже близко, и пули посвистывали и, попадая в деревья, издавали оглушительный звуке. Солдаты считали в таких случаях, что немцы стреляют разрывными пулями. Правофланговые части нашего полка ввязались в ожесточенный бой. Наши пулеметы свирепствовали, бешено изрыгая свинцовый дождь. Немцы остановились. Их артиллерия стала нащупывать наши пулеметы. В этот момент боя был убит прекрасный офицер, по отзывам офицеров 3 батальона, командир 10 роты, прапорщик Трусевич. Наблюдатель, сидевший на дереве, доложил мне, что немцы идут цепью по ржи и что можно стрелять. Я приказал наблюдать результаты стрельбы, так как мне не было видно цепи, которая была от меня скрыта высокой рожью, и дал залп. Прицел 6 пришелся как раз, и на 4 залпе немцы залегли, — так передал мне мой наблюдатель. Я уже сам собирался взлезть на дерево, как прибежал связник от командира батальона и, запыхавшись доложил, что приказано, как можно скорее, отступать, что батальон уже двигается.
Я конечно был благодарен за предупреждение, но нужно знать, что чувствует солдат, когда он слышит слово: скорей. Я выругал связника и умышленно назвал его лгуном, так как батальонный командир не мог передать: скорей. А сам отлично понимал, что нужно убираться по добру, по здорову. Стрельба ружейная и пулеметная затихла, артиллерия немцев бросала свои снаряды уже куда-то в тыл. Мы шли по опустевшему лесу, инстинктивно ускоряя шаг, но все же никого не было видно из наших частей.
Тогда я достал карту и осмотрелся. Зная направление нашего фронта, не трудно было даже и в лесу взять правильное направление. Гренадеры всегда внимательно присматривались к подобным моим операциям с картой и, зная, что не было такого случая, чтобы я привел их не туда, куда нужно, даже не допытывались, куда я их веду.
Скоро мы вышли из леса и пошли по тропинке, идущей по местности, поросшей густым кустарником. Тропинки на карте не было, и я взял направление по компасу.
Пройдя верст шесть, судя по времени, и идя все время максимальной скоростью, мы встретили казачий разъезд какого-то Донского полка. Они были высланы направлять отходившие наши части. Донцы нам сообщили, что в 10—12 верстах отсюда есть позиции с проволочным заграждением и что там в деревне нас и ожидает штаб дивизии. Пройдя еще верст 7, мы уже ясно различали холмы, на которых была наша предполагаемая остановка. Всюду виднелись темные ниши окопов и частокол проволочных заграждений. Наш полк поротно постепенно подтягивался и собирался. Не хватало только первого батальона с капитаном Сабелем. К вечеру подошел и он, заставив всех изрядно поволноваться за его судьбу. Первый батальон кап. Сабеля вел с собой не только пленных, но и нес даже одного немца, раненого в ноги.
Мне достался прекрасный участок позиции, хотя и с неважным обстрелом, но зато скрытый в самой гуще леса и только кончиком правого фланга вылезавший из леса на ниву, засеянную рожью и теперь уже колосившуюся. Впереди роты шло проволочное заграждение, прерывавшееся только на дороге, шедшей по лесу и прорезывавший мои окопы на две равные половины.
Как только I-ый батальон пришел и сообщил, что за ним никого нет, я приказал перекопать дорогу и соединить проволочное заграждение. Дорога представляла собой просеку и до первого поворота ее можно было прекрасно обстреливать. Помимо проволочного заграждения, лес впереди окопов был повален на 40—50 шагов и образовал непроходимую чащу.
Одним словом, здесь можно было отсиживаться сколько угодно. Роте было придано два пулемета, и я ничего уже не страшился.
Все прочие части полка, кроме стоявшего влево от меня третьего батальона, расположились на холмах вправо и уступом 400 шагов сзади; склоны их окопов и вся впереди лежащая местность, насколько хватало глаз, была покрыта рожью в рост человека.
Из моей роты в тыл шла единственная дорога, сразу поднимавшаяся вверх на бугор, стиснутая в 50 шагах от окопов болотом.
Остаток дня 31 Мая и половину дня 1 Июня мы непрерывно укрепляли и без того довольно сильную позицию. Против нас было тихо. Вправо от нас, в 2-х примерно верстах, уже шел бой. Немцы наступали. По телефону передавали, что наступление ведется на правый фланг 1-го батальона. На правом фланг 1-го батальона была пятая рота с доблестным прапорщиком Жилиным. По мере подхода немцев бой начинал разгораться по всей линии. Какая-то рота стреляла по подъехавшему вплотную немецкому разъезда и взяла в плен раненого улана. Ровно в полдень мои посты, выставленные в лесу, донесли, что появились немецкие дозоры, которых они хотят захватить. Через полчаса в лесу послышались одиночные выстрелы, потом все смолкло, и я увидел, как из леса мои гренадеры вели двух пленных. Их было пятеро, доложили мне мои гренадеры, двух застрелили, одного закололи, а двух «честь имеем доставить». Наблюдатель с дерева докладывал, что немцы идут во ржи густой цепью и «уже можно стрелять». Бой шел по всему фронту. Я сам полез на дерево и увидел, что немцы, самое большее, в четырехстах шагах. Я приказал рот приготовиться и то же передал пулеметчикам, находившимся по ту сторону дороги. Вдруг мне передают, что пулеметчики уходят. Смотрю, от командира батальона бежит связник и кричит: «Ваше Благородие, приказано отступать». Я только хотел подать команду выходить из окопов, как немцы показались всюду, и cyxие ветки захрустели под их ногами. Их было очень много. Отходить было поздно. Я дал залп. Немцы с криком «ура» бросились вперед. Еще четыре залпа и немцев как не бывало. Тогда я вылез из окопа и приказал: «За мной шагом». Все бросились, что было сил, ко мне. Часть хотела меня опередить, но я вытянул руки и предупредил, что убью того, кто перейдете эту линию. Несмотря на это, часть наиболее спешивших попала все же в болото, их быстро повытягивали и елико возможно скорее стали уходить. Наше спасенье заключалось в том, что немцы должны были перелезать через проволоку. Пока они перелезали, мы уже были в полуверсте. Я знал, что немцы, взобравшись на бугор, будут преследовать нас огнем и поэтому заблаговременно рассыпал роту в цепь. Теперь только нужно было сохранить спокойствие.
Вылезши на бугор, немцы действительно установили пулеметы и открыли сильный огонь. Я боялся, чтобы кого-нибудь не ранило, потому что по себе чувствовал, что трудно будете нести. Несколько тяжелых немецких снарядов, упавших впереди нас, подняли громадные черные столбы земли и пыли. И все замолкло. Немцы прекратили бесполезный огонь. Я свернул роту и вывел ее на дорогу, где легче и скорее можно было идти. На этот раз мы шли остаток дня и всю ночь.
За час до рассвета мы остановились прямо на дороге, где собрался и весь полк. Через полчаса роты стали расходиться по участкам. Командир батальона приказал мне отправиться к командиру полка, который хотел меня видеть.
Когда я к нему подошел, он поздоровался со мной и сказал: «Вы, поручик, отправитесь с Вашей ротой на крайний левый фланге, вот на ту вершину», причем указал мне горку без всякой растительности в полуверсте от нас. Очертания ее уже ясно обрисовались в этот момент. «Очень возможно», добавил он, «что влево от вас не будете никого совсем, тогда примите меры против охвата фланга». «Вот», подумал я, «будете мне сегодня жара».
Не теряя времени, я повел роту на вершину горы. Уже светало и нужно было окопаться, как можно скорее. Когда я взобрался на самую вершину горки, которая оказалась командующей вершиной над всей позицией, я осмотрелся. Обстрел во все стороны был идеальный, даже пшеница, засеянная всюду, нисколько не мешала обстрелу. Сзади нас в полуверсте, под бугром была маленькая деревушка из 5-6 дворов, а за нею непосредственно в 200 шагах начинался густой лес. Гренадеры окапывались и жаловались, что лопата в землю не лезет. Я попробовал копнуть, и у меня ничего не получилось. Глинистая почва была суха, как камень.
Вправо, в район расположения частей 51 дивизии немцы уже наступали. Взяв бинокль, я обвел взором всю впередилежащую местность, стараясь что-нибудь увидеть. И вдруг увидел массу людей в версте от нас впереди. Стояли ли они или шли, — различить было нельзя. Я переждал. Немного погодя я обратил внимание, что они растягиваются все влево и влево. «Немцы», решил я, «наверное обходят фланг». Невольно я повернулся назад и взглянул на спасительный лес, мысленно измеряя до него расстояние. Лес стоял на том же месте, и я немного успокоился. Ко мне подошел пр. Meлик Адамов, большой шутник и весельчак. Он находился со своей ротой вправо от меня в 100 шагах. «Слушай, что это там такое», указал он мне на цепи, которые я принял за наступающих немцев, «мне что-то они не нравятся». «А мне они нравятся еще меньше твоего», ответил я.
Каково же было мое удивление, когда через четверть часа после этого разговора от мнимых немцев была получена записка с просьбой сообщить, какая часть здесь стоит. Оказывается, впереди нас расположились Грузинцы и выбирали себе позицию. Все что нужно было, я набросал на листке полевой книжки и отослал с присланным. Как камень свалился у меня с плеч, когда я узнал, что «воображаемые немцы» — свои.
Справа бой разгорался и постепенно приближался к нам. Уже горели все видимые мною деревни в сфере боя. Против же нас не было никого, и все было тихо. Мне провели телефон, и я связался со штабом полка. Пока немцев не было, я взял телефонную трубку и приложил к уху в надежде узнать, что творится вправо. Телефоны в то время имели крупный недостаток. Когда вы хотели с кем-нибудь говорить, то могли слышать, как артиллеристы докладывали, что у них нет снарядов, что штаб дивизии переходит в такой-то пункт, что телефонист Рура никак не может вызвать его коллегу Осадчего, кто-то заявлял: «поверяю линию», и т.д.
В свою очередь и вы в то же самое время могли кого-нибудь вызывать и что-нибудь передавать, вмешиваться в чужой разговор, вас все слышали и кто нужно отвечал. На этот раз в телефоне стоял обычный гам и шум, однако это мне не помешало из отдельных фраз уловить, что 51 дивизия уже «намазывала пятки салом», было такое выражение, получившее право гражданства во время отступления 1915 года.
Отступление чувствовалось в воздухе. Я вмешался в разговор и спросил помощника адъютанта, поручика Снарского, о положении дел. «У нас пока ничего, а в 51 дивизии плохо», ответил он. «А как у тебя», поинтересовался он. «У меня все спокойно». И я в кратких словах обрисовал ему обстановку на моем участке и сообщил, что держу зрительную связь с Грузинцами.
Не прошло после этого разговора и 20 минут, как телефонист мне докладывает: «Ваше Благородие, приказано снимать линию. «Разрешите снимать?» «Снимай», сказал я и взглянул направо, где чаще всего рвались снаряды. Ключ к загадке сразу обнаружился. Правый фланг соседей бежал во всю прыть. Наш полк стоял на месте, но когда правофланговая рота увидела, что справа бегут, выдержала известную паузу и тоже сорвалась с места. Но вдруг кто-то ее остановил и вернул на свое место. На нас немцы не наступали.
Продолжая наблюдать с своего прекрасного наблюдательная пункта, через полчаса после описанного, я увидел, что 1 батальон поднялся вновь и уже шагом пошел назад, за ним стали подниматься соседи слева и очередь дошла до меня. Я, как левофланговый, должен быль предупредить Грузинцев. Достав полевую книжку, я написал командиру правофланговой роты Грузинского полка: «Наше полк отходит, ставлю Вас об этом в известность». Запечатав конверт, я послал Грузинца-связника с донесением и просил вернуть мне моего связника, находящаяся у них в роте.
Проделав это, я медленно спустился с горы. Несмотря на то, что немцев еще и не было видно и никто по нас не стрелял, гренадеры все-же старались меня опередить. Уж таков стадный инстинкт.
Когда мы прошли деревушку и подходили к лесу, неожиданно, и как снег на голову в 10 шагах от роты, шедшей в колонне по отделениям, разорвались две гранаты. Мы прибавили шаг и вошли в лес. Я остановил роту, чтобы дать ей передохнуть. Теперь мне казалось, что немцы преследуют нас и уже, вероятно, карабкаются на оставленную нами высоту. В опровержениe моих мыслей над только что оставленной нами высотой разорвалось четыре шрапнели. Потом еще. К ним вскоре присоединились и гранаты, вперемежку взрывая наши следы. Вскоре на злосчастную высоту страшно было смотреть. Вся она дымилась. Гренадеры снимали шапки и крестились: «Избавил Боге», «Слава Те, Господи», «Спаси и помилуй». Но до спасения было далеко. Подъехал адъютант, поручик Снарский, и сообщил, что приказано вновь занять свои позиции.
Я отлично понимал, что удержаться на этой высоте не сможем и почти быль уверен, что диспозиция будет изменена, но приказе оставался приказом. Не прошли мы и 400 шагов по направлению к только что оставленной вершин, как меня догнал конный ординарец и передал приказание командира полка следовать в его распоряжение. В это время бой шел уже не на прежней лиши, а нисколько отступя, — на том месте где удалось остановить отступательный порыв. По дороге попадались раненые. Ранения были исключительно от артиллерийского огня. Между прочим я встретил носилки с раненым прапорщиком. Мелик-Адамовым. Будучи серьезно ранен в стопу ноги с раздроблением кости, он был в чрезвычайно веселом состоянии. Задержавшись на секунду около него, я пожелал ему скорого выздоровления, пожал ему руку и ускорил шаг, чтобы догнать ушедшую вперед роту. Меня ждал командир полка, Полк. Вышинский; он был взволнован. Дав мне направление, он приказал занять интервал между 2 и 3 батальонами. Я рассыпал роту в цепь и повел ее по указанному направленно. Вскоре я врезался в наши цепи, лежавшие чуть ли не вплотную друг к другу. Никаких признаков немцев не было и только изредка залетали одиночные снаряды. Бой шел в первом батальоне и в 51 дивизии.
Прождав тут с час, где получили приказ отходить. На этот раз отходили спокойно без всякого давления со стороны немцев. По дороге узнаем новость, наш адъютант, поручик Снарский, ранен в тот момент, когда пытался остановить отходившие роты 3-го батальона.
Часам к шести вечера мы добрались до прекрасной зеленой лужайки ярко изумрудного цвета. За лужайкой шел густой сосновый лес. На опушке леса нас остановили и приказали окопаться. Ружья составлены в козлы. Задымились костры и, как по мановению волшебного жезла, закипел в котелках чай. В лесу стоял шум и гам. Слышался лязг топоров и треск падавших сосен, срубаемых на блиндажи. Вот уже совсем стемнело... Наступила чудная теплая ночь. Я обошел свою роту и убедился, что гренадеры прекрасно обосновались в лесу за сравнительно небольшой промежуток времени. Окопы были уже готовы и имели необходимый укрытия от шрапнельного огня. Позиция не оставляла желать лучшего, так как, помимо того, что имела безукоризненный обстрел, вся линия окопов была закрыта от взоров противника густым сосновым лесом. Воздух был насыщен запахом сосновой смолы. На земле густой слой хвойных игл образовал мягкую постель, и все мы предвкушали сладость длительного отдыха после утомительных боев. Гренадеры, наработавшись, сладко заснули, задремал и я. Но уже в 11 часов ночи был получен приказ сняться и отходить вглубь. Роты одна за другой тронулись, скоро мы прошли лес и вышли опять на поляну. Затем мы прошли деревню, спавшую мертвецким сном, и, пройдя ее, вышли на дорогу, пролегавшую по колосившимся полям. Шли мы весь остаток ночи и к 9-ти часам утра остановились прямо в поле. Роты получили участки и отправились их занимать. Я попал в полковой резерв и стал у штаба полка. В полдень я отправился к расположению шестой роты, где застал всех ротных командиров 2-го батал., которые распивали чай. Верстах в пяти вправо виден был город Любачев. Позиции не имела совсем никакого обстрела. Всюду и везде стояла рожь в рост человека. «Ну, здесь мы долго не удержимся», решили все в один голос.
Когда я вернулся к роте, то застал всех спящими; подумав немного, и я залег спать, завернувшись в бурку. В это же время, как я узнал позже, происходила экзекуция — пороли кашевара и возницу одной из ротных кухонь. Причиной же к ней послужил забавный эпизод. Накануне, когда мы устраивали себе позицию в лесу, командир полка возвращался после обхода позиции в штаб полка. В лесу он поравнялся с какой-то темной фигурой. Фигура, не узнав командира, приняла его за обыкновенного гренадера и разговорилась.
«Ну, и жарко было вечерась», - говорила фигура. «Где?», — спросил командир. «Да вот когда вчерась мы ехали с кухней. Он как зачал обстреливать нас чеймоданами, и давай, и пошел. Я и говорю кашевару: не выбраться нам с кухней. Давай утекнем. Взяли мы с ним обрезали постромки, сели на коней и давай Бог ноги». — «А кухня как же?» — поинтересовался командир. «А кухню бросили. Ну ее к лешему. Он ее за антиллерию принимает».
Велико было изумление доверчивого рассказчика, когда он увидел, кто был его слушателем. Утром и кашевару, и вознице всыпали по 20 плетей.
Весь день 3-го Июля на фронте полка было затишье. Правее нас шел бой и видно было, что в Любачеве начались пожары.
Влево от нас, мне передавали, какая-то наша кавалерийская часть в конном строю атаковала немецкую пехоту и взяла пленных, но я лично не был свидетелем этого боевого эпизода. Как рассказывали очевидцы, атака была очень красива.
В 10 часов вечера приказано было отходить. Помню, мы перешли какую-то речку и пересекли полотно железной дороги. Когда мы прошли уже версты две, над нашим бывшим расположением стали вспыхивать взблестки рвущейся шрапнели. Немцы очнулись. Мы отходили. Шли всю ночь. Останавливались редко.
Когда начало рассветать, мы увидели впереди на буграх копошившиеся фигуры. Подойдя ближе, распознали в них наших саперов, трассирующих линию окопов. Тут же находился наш командир полка. Наш бат-н принял полк. Тарасенков, только что вернувшийся в полк по выздоровлении от натуральной оспы.
Опять повторилась старая история. Развели роты на участки, гренадеры стали окапываться. Мне почему-то казалось, что и здесь мы не будем долго задерживаться, но я ошибся. Я с 8-ой ротой получил участок па левом фланг полка, где уперся одним своим взводом в опушку леса. Левее моей роты вдоль опушки леса шло расположение 14 гренадерского Грузинского полка. К вечеру мы окопались, вырыв окопы полной профили. Грунт был песчаный и потому все время осыпался. Вечером нам доставили проволоку и немного кольев и обещали на следующий вечер принести рогатки.
Я выбрал самое возвышенное место на бугорке за ротой в 30 шагах и приказал вырыть мне землянку и сюда же провести телефон.
Ночь с 4 на 5 Июня прошла спокойно. Впереди рот были высланы секреты на 500 шагов. Нужно сказать, что еще днем 4-го я измерил впереди окопов расстояния до всех выдающихся предметов, а где таковых не было, приказал воткнуть еловые ветви. Каждому взводному расстояния были известны и им же было поручено растолковать хорошенько это гренадерам. Позиция наша проходила у деревни Осередек и для нашего полка под этим названием сохранилось наименование боев, здесь происходивших.
5-го Июня в 9 часов утра из леса, что был прямо против нас в 1 верст, показались густые цепи противника. Цепи шли уверенно, как на парад, подравниваясь на ходу. Рельеф местности, начиная от самого леса, понижался, спускаясь в небольшую лощину, шедшую параллельно нашим окопам в 400 шагах.
В этот момент я был занят в 4 взводе моей роты, отдавая распоряжения по укреплению позиции впереди 4-го взвода. Став так, чтобы большинство людей моей роты меня видело, я дал знак приготовиться, но ни в коем случае не стрелять. Как сейчас помню, как головы всех были повернуты в мою сторону. Рота была совершенно спокойна. Облокотившись за крайнее дерево за окопами, я рассматривал в бинокль подходившие цепи. Все молчало. Я решил допустить цепи до отметки 600 с тем расчетом, что если противник принужден будет остановиться, то ему придется лечь на скате, обращенном в нашу сторону, или идти назад в гору, что тоже давало нам преимущество.
Как только цепи подошли к веткам на 600 шагов, я громко скомандовал: «Рота, пли!» Грянул выдержанный залп. Всюду вокруг шедших на нас немцев обозначились рикошеты. Отчетливость их увеличивал песчаный грунт. Многие фигуры упали.
Немедленно последовал второй залп, еще более удачный и еще более выдержанный. Затрещали пулеметы Побоевского, бешено вздымая пыль под самыми ногами наступавших. Стоявшая за нами наша вторая батарея подполк. Стопани дала очередь, буквально засыпавшую цепи.
В минуту цепи были сметены. Сквозь поднявшуюся пыль видны были одиночные силуэты убегавших немцев. Этот случай лишний раз подтвердил невозможность взятия позиции без артиллерийской подготовки. Гренадеры мои от такого оборота дела пришли в восторг, повылезали на бруствер я стреляли «с руки» по убегавшим, но я их немедленно поставил вновь в окопы. Когда пыль рассеялась, нашим взорам представилось поле, усеянное телами противника, разбросанными по всем направлениям. Атака была отбита.
Немецкая артиллерия, как бы в отместку, загрохотала по нашим окопам. Одно тяжелое орудие особенно свирепствовало, вздымая колоссальные земляные фонтаны. Во многих местах окопы наши сравнены были с землей. Лица у всех из радостных приняли пасмурно-паническое выражение. Но все же чувствовалась твердость и устойчивость, было видно, что улепетывать никому не приходило в голову.
Постреляв часа два, немцы успокоились, к великому нашему изумленно и радости. Тотчас я приказал исправить все повреждения и приступить к постройке ходов сообщения из каждого взвода. Ночь прошла тревожно. Мы ждали атаки и все время бодрствовали, но никакой атаки не случилось. Немцы убирали убитых. Нами было принесено нисколько раненых, которые сообщили, что им было приказано во что бы то ни стало взять наши окопы, что их тут целая дивизия и что они понесли большие потери.
Под утро произошел трагикомический случай. На секрет 7-ой роты внезапно наскочил немецкий дозор из двух человек. Наших тоже было двое. Когда те и другие распознали друг друга, то обменялись несколькими выстрелами к бросились бежать — каждый к себе. Командир 7-ой роты, прапорщ. Борисов, допросил «дозорных» и узнав, как было дело, погнал их обратно. Через нисколько минут секрет вернулся и привел раненого немца, который сильно стонал. Его осмотрели и увидели, что он ранен в руку. Перевязали и отправили в тыл. На утро командир батальона узнает, что его не уведомили о том, что взят был пленный, и, страшно раздраженный, приказывает пленного вернуть. Навели справки. Оказывается, пленный умер, не дойдя до штаба полка. Допросили водивших его. Все удивлялись, отчего мог раненый в руку так скоро умереть. Вскоре все выяснилось. Оказывается, несчастный немец был ранен не только в руку, но и в живот.
6-го, 7-го и 8-го Июня мы укрепляли свою позицию. Впереди наших окопов уже были рогатки, обмотанный проволокой. Всюду шли ходы сообщения; лес или опушка его была заплетена проволокой и представляла сильнейший пункт ротного участка.
10-го утром, проснувшись, мы увидели, что и у немцев появились колья. Это был симптом того, что наступление их остановилось.
В одну ночь к нам пришел перебежчик австрияк и от него мы узнали, что немцы, понесшие сильные потери, заменены австрийцами. Здесь, впервые за войну, мы встретились с австрийцами и, если не ошибаюсь, впервые взяли перебежчика.
Начиная с 10-го Июня, бои шли левее нас, у дер. Брусно-Ново, ни разу не докатываясь до нашего расположены. Каждую ночь ваши разведчики приводили пленных и у нас царило прекрасное настроение. В этих боях наш новый командир б-на полковник Тарасенков, получал серьезное боевое крещение и проявил себя с самой лучшей стороны. На батальонных командиров безукоризненно повезло. Офицеры ближайших рот к его блиндажу, что был в 150—200 шагах за моей ротой, собирались у него в минуты затишья на шашлык, который жарил денщик его Аваков. Помню, как у кого-то из офицеров оказалась бутылка вина. Ее немедленно осушили и пожалели, как единственную.
10-го Июня вечером, обойдя роту и отдав все нужные приказания, я лег и крепко заснул. Со мной же в землянке жил подпоручике Побоевский, находившийся у меня при роте с двумя пулеметами «Максим». Не помню, сколько я проспал, как вдруг проснулся от невероятной стрельбы. Был какой-то ад. Минуту я не мог сообразить, что происходит. Сначала я решил, что немцы нас атакуют, но тотчас отбросил это предположение, ибо со стороны немецких окопов несся над нами рой пуль. В то же время моя и все соседние роты поддерживали самый отчаянный огонь. Артиллерия и той и другой стороны свирепствовала вовсю. Я бросился в ближайший окоп и увидел такую картину: часть людей, прижавшись к передней отлогости окопа спиной и, держа винтовки у левого плеча так, что дула их приходились над бруствером; учащенно палили в звездное небо. Другая же часть стреляла в бойницы, не отдавая себе отчета куда и зачем. Я пробовал кричать, ничего не помогало. Голоса моего никто не слышал, а в темноте и в панике никто не признавал ротного командира. По счастью я захватил свою палку и начал ею лупить обалдевших гренадер. Только когда я лично обошел, таким образом, всю роту, стрельба умолкла. Постепенно стрельба стала затихать по всему фронту. Штабы недоумевали. Посыпались запросы. Никто ничего не мог понять. Но результат этой панической стрельбы оказался для нашего полка плачевным. Вышедшая с вечера за проволочное заграждение наша команда разведчиков в составе 17 гренадер с фельдфебелем Науменко, была вся перебита. Ни один человек не остался н живых. Утром их хоронили. У меня в роте тоже оказалось несколько убитых шальными пулями. Все последующие дни наши окопы подвергались сильному обстрелу немецкой артиллерии, причем одним осколком на мне был пробить футляр моего бинокля. 12-го Июня разразилась гроза с ливнем. Телефоны пришлось выключить, так как говорить стало опасно. Пытавшийся что-то передать телефонист, сидевший рядом со мной, вдруг весь как-то покоробился и бросил трубку, так как из нее блеснула сильная искра. Я сам тоже не на шутку испугался и приказал убрать «ко всем чертям» телефон.
|
