XIV век — эпоха преподобного Сергия. Мы не всегда так говорим. Например, за последние сто лет уверенно держится почитание преподобного Серафима, столетие которого мы только что праздновали, столетие прославления, разумеется. Но ведь никто не скажет: «эпоха преподобного Серафима Саровского». Нет, так не говорят. Скажут: «Александровское время» — по императору. Или скажут: «эпоха Пушкинская». По царям, по правителям эпохи датируют везде только потому, что это очень удобно, как по имени святых государей, так и по имени негодяев. Это просто удобно, ибо даты правления всегда известны. А чтобы датировать по какому-нибудь другому лицу, надо что-то исключительное. И мы действительно не говорим: «эпоха Дмитрия Донского», хотя теперь даже и прославили и почитаем его как святого. Мы говорим: «эпоха Сергия Радонежского». То есть, преподобный в полной мере воплотил эпоху, он ее олицетворил, как никто другой, хотя современниками его были многие замечательные люди, в том числе и святые. Это очень существенно. Пожалуй, впервые в отечественной истории у нас был всенародный пастырь.
Лет около десяти тому назад я прочитал в Московском университете доклад о двух возрождениях в русской истории. Я сравнивал конец XIV столетия и начало столетия XX-го. Совпадений получилось очень много. Просто первое возрождение состоялось, а другое не состоялось, потому что вместо него мы сорвались в мерзостную революцию. И последним совпадением было то, что и та и другая эпоха, в отличие от многих других, знали совершенно редкостное явление, знали всенародного пастыря — тогда преподобного Сергия, а в начале XX-го века — святого праведного Иоанна Кронштадтского. Это, может быть, самое интересное совпадение, потому что никакими рациональными моментами, рациональными положениями объяснить значение преподобного Сергия невозможно. Можно только описать, что сейчас и сделаю. Объяснить это невозможно, так как он начал свою карьеру игуменом маленького, деревянного, нищего тогда, то есть, пользуясь современной терминологией, задрипанного монастырька в лесу, на горе, ничем особенным не примечательного.
Ученики и сподвижники Сергия уйдут на север на многие сотни верст. Например, преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские. А с Троицким монастырем ничего подобного не было. Он был основан в 15 километрах от городка Радонеж, еще меньше от ближайшего Хотькова монастыря, старинного, известного еще с XIII века. Но при этом Сергий мирил князей и всегда успешно, призывал князей к порядку, а князья прислушивались к его мнению. Он был известен в Константинополе. Его старшим другом и возможно даже немного наставником был святитель Алексий Московский, который бывал в Константинополе и мог рассказать там о Сергие. Но это тоже ничего не объясняет. Он был заметной фигурой для патриаршего и императорского тогда Константинополя. Вот такая ситуация.
Этнологически Сергий стоит на очень интересной точке истории. Закончился «инкубационный период» этногенеза русского народа, как в ранних работах Гумилева, а в поздних работах — «скрытый подъем». И начался «явный подъем», фаза явного подъема. В этом отношении русские очень интересный народ. Можно точно указать год и даже точную дату перехода из скрытого подъема в явный подъем. Обычно это невозможно, а у нас возможно. Это Куликовская битва, то есть, праздник Рождества Богородицы 1380 года от Рождества Христова. Хотя этнологически это не совсем так, эта дата абсолютно точно фиксирует и олицетворяет происшедшее. Ключевский написал: «Русь родилась на Куликовом поле, а не в скопидомном сундуке Ивана Калиты». А Гумилев в юбилейном 1980 году, в журнале «Огонек» написал: «На Куликово поле пришли москвичи, владимирцы, суздальцы, псковичи... А ушли с Куликова поля русские». Это очень интересная, очень привлекательная эпоха.
Что обусловило подъем Руси, России? Слово «Россия» еще в будущем. Это вообще-то эллинизация и латинизация слова «Русия». Что обусловило тот подъем, лицом которого и сейчас остается Сергий?
Ну, во-первых, чистая этнология. Русские действительно заканчивали продолжавшийся около полутора веков скрытый подъем и готовы были перейти в фазу явного подъема.
Во-вторых, демография. В фазе этнического подъема люди размножаются с удовольствием, детей любят и полагают, что чем больше детей, тем лучше, а не так, как мы сейчас. Моя прабабка рожала десять раз. Бабушка, младшенькая прабабки, родила только двух детей, а мама — меня одного. Тогда было не так, хотя младенческая смертность была очень высокой. Моя прабабушка четырех потеряла, то есть вырастила шестерых. Правда, все шестеро скончались за 80, прожили долгую жизнь. Итак, второе — хорошая демография.
Третье. Благодаря прежде всего московским князьям в сущности вся Русь была обязана долгим периодом мирной жизни. Ну, была Орда, и в Орду платили. Как у нас сейчас говорят, «отстегивали». «Крыша» у нас была, Ордой называлась. Но зато ордынцы к нам набегов не устраивали. У нас было сорок лет чисто мирной жизни, совсем мирной. А относительно мирной — намного дольше — с начала правления Ивана Калиты до Дмитрия Донского, когда было два нашествия литовских. Я о них уже рассказывал. Это тоже важно. Конечно, платить ордынскую дань было накладно. Но обратите внимание на такой совершенно строгий, научный факт. Любой постоянный фактор в экономике ее стабилизирует и даже улучшает ее качество. Платили ведь хану каждый год один и тот же «выход». То был постоянный фактор. Хану ежегодно платили одну и ту же сумму. И больше Орда не требовала.
Четвертый фактор. Очень важным было возвышение Москвы. А почему собственно Москва возвысилась? Во-первых, с Москвой уже начали связывать надежды. При Москве, при московском князе в должности великого князя Владимирского была стабильная, мирная жизнь. Можно было нянчить детей и внуков. У кого-то и на правнуков жизни хватает. Я прабабку помню. Она, правда, 93 года прожила. Это особый случай, потому и помню. Москва вызывала доверие. Как уже сказал, Москва обеспечивала мирную жизнь.
Во-вторых, начиная с первого постоянного московского князя Даниила, Москва собирала на службу лучших людей Руси, по крайней мере, самых известных. Уже Данила Александрович стремился привлечь на службу детей тех бояр, которые служили его великому отцу Александру Ярославичу. И то производило серьезное впечатление.
Москва была признанным православным городом, а московская княжеская семья — признанной православной княжеской семьей. То имело значение.
И то, что митрополиты Петр, Феогност, Алексий, а потом и Киприан ближе к концу XIV века поддерживали Москву, тоже играло положительную роль.
Всё это, этнический и демографический подъем, экономическая стабильность, мирное время, вело к общенациональному подъему. Но того было мало. Только от хорошей и сытой жизни общенациональных подъемов не бывает. Был еще подъем духовной жизни и жизни душевной, то есть подъем богословия и искусств. И тем мы обязаны другой земле и другому народу. Мы обязаны угасающей Византии.
Как вы помните, в 1204 году мерзкие крестоносцы захватили, разорили, разграбили Константинополь. Притом кощунственно. Они, например, ободрали облицовку амвона Софийского собора из золота и слоновой кости. Выкрали серебряное паникадило, которым освящали этот соборный храм, тогда самый большой в христианском мире. Украли святыни Софии и константинопольских монастырей, которые затем были утрачены, потеряны. Одна уцелела — «Туринская плащаница». Но на самом деле мы должны называть ее Плащаницей Цареградской, потому что в 1204 году ее украли. В 1261 году, о чем я рассказывал подробно, была открыта Сарайская епархия в Орде. В том же году василевс Михаил Палеолог вышвырнул вон оккупантов и частично вернул западные провинции империи. Она просуществовала еще почти два века, без 8 лет, по 1453 год. В этом году отмечался печальный юбилей захвата Константинополя турками. А в наступающем году мы будем праздновать скорбный юбилей захвата его крестоносцами — 800 лет. Я к этому готовлюсь, статью уже написал. Готовлю радио и так далее, и так далее.
Так вот, те 200 лет были двумя столетиями агонии. Империя была настолько слаба, что даже в Греции не решилась упразднить два крестоносных государства — Ахейское княжество и Афинское герцогство. Они остались, империя их не вернула, потом их захватили турки. Территория империи постоянно уменьшалась. Она была довольно приличной, когда вернули Константинополь. Но через несколько десятилетий были потеряны все азиатские провинции. Там уже были турки. А к страшному 1453 году последний василевс Константин XI владел только самим Константинополем с ближайшими окрестностями, несколькими небольшими островами и кусочком территории южной Греции, в Морее. И всё. Но всё равно он для всех оставался императором. Никто не посягал на его титул — «василевс» по-гречески или «император» на латыни.
И те 200 лет, особенно ранний период, особенно первая половина XIV века, были периодом потрясающего по размаху художественного расцвета. Думаю, что очень многие, особенно наиболее талантливые греки чувствовали, что империя погибнет. И с этим чувством обращались ко временам славным, когда она была победительницей, более того, когда она была непобедимой — к V веку, к IV веку, когда еще существовал западный Рим, ко временам Василия Великого, Иоанна Златоуста, к VI веку, ко времени святого царя Юстиниана Великого. Тогда всё было в порядке.
А что значит обращались? Перечитывали книги, писали комментарии. Исследовали. То был расцвет филологии в Константинополе. Появилась такая тенденция, как орнаментальная проза, которая оказала влияние на русскую литературу. Что это такое? Дело в том, что понятия плагиата тогда не было. Требование точного цитирования источника только складывалось. Кстати, будем справедливы. Родина точного цитирования — схоластика — средневековая западноевропейская наука. Кстати, номера глав и стихов в Библии появились тогда же. До того их не было. Причина очень проста. Если к тебе пришел предполагаемый еретик и говорит, что у пророка Исайи сказано то-то и то-то, ты его спрашиваешь: «В каком стихе? Ну-ка, дай-ка мне точную ссылку! Где Исайя это сказал?» До XIII века мы без этого жили. Правила цитирования еще не сложились. И орнаментальный автор делал так. Он разрывал свой текст и безо всяких скобок и пометок вписывал фразу из знаменитой книги. И при этом, наверняка, тонко улыбался, полагая, что образованный читатель в этом месте узнает текст и закивает: «Да, это Великий Василий» или «Да, это великий Гомер». У нас мастером подобной прозы был, кстати, преподобный Епифаний Премудрый, автор житий Сергия Радонежского и Стефана Пермского, крупнейший писатель XIV столетия.
Появилось подражание в живописи. То есть иконы, фрески, мозаика, книжная миниатюра. В то время в них было много античных мотивов. У меня тут нету картинок и даже доски. Но вы видели эти старые иконы в музеях, в альбомах.
Вот, например, именно в XIV веке появляется такой иконописный мотив: ткань, покров, переброшенный слева направо на иконе, то есть с левой архитектурной кулисы на правую. Представляете себе, да? Он имеет символическое значение, имеет смысл. Он означает, что действие происходит внутри, в интерьере. Этот мотив всегда на иконах Благовещения XIV века, но на иконах Благовещения XII века вы его не увидите. Он называется «велум» (лат. velum — парус). И велум — мотив античный, он был воскрешен в XIV столетии.
Снова в Константинополь толпами поехали учиться, в том числе поехали учиться с Запада. Но ситуация изменилась. Раньше художественное превосходство Константинополя, превосходство в искусствах не вызывало ни у кого сомнений. Джорджо Вазари, автор жизнеописаний знаменитых живописцев и архитекторов эпохи Итальянского возрождения, сам живописец, напишет: «А до Чимабуэ художников в Италии не было, и в такую-то церковь пригласили расписывать греков». Художественное превосходство греков никем под сомнение не ставилось, но наступило другое время, прошел XIII век. Романское зодчество было намного примитивнее византийского. О романской живописи даже нечего говорить. Но в XIII веке на Западе родилась готика, которая художественно по-своему не уступала византийскому искусству. В XIII веке на Западе открылись первые университеты. Все старейшие университеты в странах Западной Европы основаны в XIII веке, за исключением школы Салерно в Италии, но мы ее в расчет не берем, потому что она была чисто медицинской, и преподавали там только мусульмане арабы. Появилась схоластика и схоластическое богословие. В том была беда Запада, в том было будущее Итальянское возрождение, будущее Просвещение, потому что схоластика принесла в философию богословия рационализм. А рационализм всё расчленяет, рационализм — это анализ. И расчленяя веру, можно расчленить ее окончательно. Но, во всяком случае, Западная Европа могла считать, что она «сама с усами». И всё же они ездили в Константинополь, они учились.
Первый великий архитектор Итальянского возрождения Филиппо Брунеллески работал под сильным византийским влиянием. И Римом для него был не тот пустырь, который только в XVI веке снова станет великим городом, не то довольно заплеванное и заброшенное место еще в XV веке, а Константинополь (Новый Рим), которому он подражал как ренессансный архитектор. Пусть даже и разграбленный, Константинополь все равно был прекрасен.
Однако ездили не только учиться, они хотели и учить обижаемых турками, обижаемых Западом состарившихся греков. Так, в Константинополь приехал молодой, католически образованный грек Варлаам Калабрийский (Варлаам Калабриец). Он был родом из южной Италии, там греков было много. И в основном они были уже либо римо-католиками, либо оставались православными, но были воспитаны католиками, были, так сказать, униатами. Он явно обладал обаянием. Его прекрасно приняли. Константинополь оставался столичным, прекрасным городом, тем более что пошла волна возрождения. Его встретили при дворе. Ему разрешили преподавать, читать лекции в Константинопольском университете, который, между прочим, существовал с V века, а не с XIII-го. Видимо, он был принят в лучших домах. И Варлаам с изумлением обнаружил, что тут есть своя школа философии, свое богословие, уходящее в святоотеческую глубину, восходящее к аскетической традиции еще IV и V веков, к традиции «многоделания», то есть уединенной аскетической молитвы, безмолствования и размышления о божественном. Он обнаружил, что представители этой традиции, в основном Афонские монахи, не приемлют рационального богословия, что у них оно живое, а не рациональное, что они веруют в то, что каждый христианин может удостоиться созерцания божественного.
Совершенно ошибочно в советское время вас учили, что еретик есть человек смелой мысли. Ничего подобного! Василий Великий был человеком смелой мысли. А еретик чаще всего есть человек мысли трусливой. Труслив был и Варлаам. И как только он сталкивался с чем-то непостижимым для него, он немедленно шарахался. Потому, как только он услышал о возможности созерцания божественного, он бросился с обвинениями в ереси. «Вы проповедуете общение с несообщимым!» — кричал Варлаам. «Нет» — отвечали Афонские и другие монахи устами своего лучшего проповедника Григория Паламы, — «Бога человеком не возможно видети», как вы помните из канона, «но возможно видеть божественные энергии». Ведь на горе Фавор ученики видели Божественное преображение? Да, видели, и любой христианин тоже может, если Господь его удостоит! Надо размышлять о божественном и молиться, и узришь божественную энергию.
Варлаам долго с ними бился, назвал их «исихастами». И с этим славным именем они вошли в историю. Исихия значит безмолвие. Но тогда у Варлаама то звучало издевательски — «молчальнички». Еще называл он их «пуподушниками». Дело в том, что во время молитвы исихасты опускали глаза, дабы не рассеиваться. Из этого тут же появилось обвинение, что они смотрят в пуп и надеются там увидеть собственную душу. Это не единственный случай, когда ругательство стало почетным наименованием. Так во второй половине XIX века художников-импрессионистов «импрессионистами» обложил враждебный журналист, а через считанные 1-2 года они уже сами себя так с удовольствием называли и устраивали «выставки импрессионистов». Кстати, христиан, то есть нас с вами, «христианами» первоначально тоже обложили, в Антиохии, в Сирии. Но с тех пор мы сами себя называем христианами, и ничего.
Как и полагается прохвосту (а еретик обычно прохвост), не победив в полемике богословской, Варлаам перешел к совершенно нормальной для мерзавца форме политического доноса. Дело в том, что в Константинополе было два императора — Иоанн V и Иоанн VI, дядя и племянник. В тот момент они поругались, и дядя Иоанн VI Кантакузин и его сторонники отсутствовали. Потому Варлаам обвинил Паламу и его сторонников и в «кантакузинизме» заодно. И Палама 4 года провел в тюрьме, где вероятно ему было хорошо, потому что никто не мешал ему безмолвствовать, молиться и пребывать в богомыслии.
Но тут-то выяснилось нечто поразительное. Оказалось, что споры о Фаворском свете интересовали всех — вельмож, солдат, рыбаков, ткачей, землепашцев — всех! Так обычно и бывает. Подлинный духовный подъем рождается в голове великого праведника или в мыслях группы великих праведников, а потом начинает интересовать всех. И племянник проиграл, он потерял Константинополь. Иоанн VI Кантакузин вернулся править. Церковный собор оправдал Паламу с подвижниками и отлучил от церкви Варлаама, которого, кстати, в тюрьму не посадили. И он благополучно сделал ноги домой в Италию, потому что здесь больше делать было нечего. Может быть, потому, что христиане милосерднее, чем еретики. А может быть, потому, что ничего страшнее, чем отлучение от церкви не бывает. Варлаам сбежал. Палама стал вселенской православной знаменитостью. Обратите внимание. Кроме дня его памяти Палама еще особо почитается во второе воскресенье Великого поста. Это еще один его день. Его поставили архиепископом Фессалоникийским, но то не доставило ему ни малейшего удовольствия, потому что времени на уединенную молитву стало мало совсем. Зато он произнес свои знаменитые проповеди — «Омилии Григория Паламы», которые изданы, полностью переведены на русский язык в 3 толстых томиках. Их чтение доставит вам удовольствие даже чисто стилистически. Это великолепный перевод знаменитого филолога начала XX века, архимандрита Амвросия Погодина.
Понятие исихазм приобрело разные оттенки значения. Во-первых, это путь самосовершенствования, но не всякого монаха, а особо одаренного монаха, который склонен к усердной молитве. Во-вторых, это путь совершенствования любого монаха. В-третьих, это путь совершенствования мирянина, включающий учение о Фаворском свете, о Фаворском сиянии. И наконец, наш соотечественник и современник, слава Богу, здравствующий, питерский профессор Прохоров дал понятие «политического исихазма» — путь самосовершенствования целого народа. И так у них и получалось. Нормальный путь монаха-исихаста был таким: молодой человек из хорошей столичной семьи под влиянием проповеди Паламы или его учеников принимает монашество, затем покидает монастырь, исполняя церковные поручения, или его назначают на кафедру епископом, или посылают с церковным посольством. Эти люди были рассеяны по всей Восточной Европе, и в Западной встречались, хотя и немногие. Они были тесно связаны перепиской, видимо, интенсивной перепиской. Например, преподобный Сергий, несомненно, имел интенсивнейшую переписку. Более того, вероятно, ему помогали. Но ни одной строчки до нас не дошло. Есть два письма святителя Киприана Московского Сергию и его племяннику Федору, Симоновскому игумену, впоследствии Ростовскому епископу. Надо полагать, что если митрополит писал двум знаменитым монахам, то они ему отвечали. Просто у нас нету текстов. Они утрачены.
Святитель Киприан, болгарин, учившийся в Константинополе, есть типичнейший пример ученого исихаста. Они были связаны. И казалось, что единство православных восточных христиан преодолеет страшную угрозу с Востока, угрозу турок. Но, увы, наука этнология непреложна. Ромеи слишком состарились. А вот русские были молоды. Потому исихазм хоть и увлек очень многих молодых людей в Константинополе, но не смог стать мировоззрением целого народа. Неслучайно Сергию приписывается фраза, воплощенная в Троицкой иконе преподобного Андрея Рублева, его последователя: «Воззрением на Святую Троицу побеждается рознь мира сего». У них не получилось, им было поздно. У нас получилось.
А что случилось в искусстве? Оно сохранило все черты возрождения. У нас византийского происхождения эпоха преподобного Андрея Рублева, а на Западе — Итальянское возрождение. Оно тоже византийского происхождения, я уже обращал ваше внимание. Ренессансные черты икон, а также фресок, мозаик, миниатюр того времени сохранились. Обратите внимание, как все те мастера стремятся сохранять композицию, либо вписанную в треугольник, либо в круг. У Рафаэля, например, почти все композиции — или треугольники или круги. И у Рублева круги. Представьте себе его Троицу, она идеально вписана в круг. Это ранний или проторенессансный мастер. Это — поразительное умение передать анатомию человеческого тела. Но мастера Палеологовского возрождения прошли буквально по лезвию бритвы. Они, мастера XIV века, в сравнении с предшествующей эпохой Комнинов сумели передать анатомическую точность фигуры. Но сложность заключается в том, что передавая анатомическую точность, строгость, они не сделали свои фигуры тяжелыми. Они оставили их бесплотными, как и подобает образу на иконе, потому что это иной мир. Это очень трудно. В Италии быстро научатся у греков пропорциям человеческого тела, позам, анатомии. Но у них всё станет тяжеленным. Их иконы перестанут быть иконами. А у греков не так, и у нас не так. Преподобный Андрей — настоящий византийский мастер, настоящий палеологовский ренессансный мастер, может быть, вообще крупнейший иконописец за всю историю человечества.
К сохраненным ренессансным чертам добавились черты, которые дал исихазм. Иконописцы начинают писать светом. Или как говорят на научном языке, свет становится «формообразующим элементом». Вы можете видеть рублевские иконы в Благовещенском соборе Кремля; в Музее изобразительных искусств на Волхонке есть великолепное собрание палеологовских икон XIV-XV веков. Там можно видеть, как лик как бы изнутри насыщается светом, и свет создает образ. Это — влияние Паламы, это влияние споров о Фаворском сиянии.
Вот, что произошло, когда ренессансное и исихастское (Паламистское) начало попало на Русь, где носителями этого учения, этих тенденций, этих художественных форм стали монахи, прежде всего монахи круга преподобного Сергия. Мы вообще-то не знаем, был ли Андрей Рублев знаком с Сергием. Может быть, и не был. Но он был близко знаком и даже был учеником трех учеников преподобного Сергия — преподобного Никона Радонежского, преподобного Афанасия Серпуховского и преподобного Андроника, основателя Спасо-Андроникова монастыря в Москве. Рублев сам был монахом этого монастыря. Могила Андрея утеряна, на территории монастыря был концлагерь, там всё изуродовано, искать что-либо бесполезно.
Неслучайно Рублев — автор Троицы. Троицу можно было написать только в эпоху Сергия Радонежского. Вспомните фразу, которую ему приписывают.
Теперь давайте выясним, а что же такое «возрождение» или «ренессанс», что это за термин. Этот термин придумали в XIX веке, причем во Франции, не в Италии. При этом подразумевали художественную эпоху в жизни Италии, связанную с именами Леонардо, Рафаэля, Микеланджело. Однако в науке современной Западной Европы знают и возрождение Каролингское рубежа VIII и IX веков, и возрождение Оттоновское конца X века — тоже по императору Отто или Оттону Великому. В Византии мы знаем Македонское возрождение тоже конца X, начала XI века, и Палеологовское возрождение XIV века. И в великой культуре ислама находим периоды возрождения. Академик Конрад, крупнейший русский синолог XX века, увы, давно покойный, нашел возрождения в истории культуры китайской. Таким образом, «возрождение» есть универсальная историко-культурная категория. «Возрождение» есть не что иное, как культурный подъем, достигнутый путем обращения к классической древности. Здесь тысячу раз прав Прохоров (Гелиан Михайлович). Разница между Италией и Византией с Русью в том, что мы все сначала обратились к христианской античности, а далее Запад сделал то, чего мы не сделали. Запад обратился и к античности языческой. А начинали мы одинаково.
Причем, у каждого народа, у каждого вероисповедания есть своя классическая древность. Для китайца эпохи Тань VIII-IX века нашей эры классической древностью был Китай эпохи Хань II-I веков до нашей эры и I-II веков нашей эры. В своей статье «Наше похищенное возрождение» я доказываю, что чертами возрождения обладал и наш модерн, то есть русская художественная культура начала XX века. Но наше возрождение не состоялось, вместо него мы получили революцию.
Как мы уже отметили, носителями возрождения на Руси были монахи. И надо учесть, что монахи изменились. Это очень интересно. Во второй половине XIV века наблюдается сильное монашеское движение, значительный монашеский подъем. Монашество XIV-XV веков совершенно не похоже на монашество XI-XII веков. Первое было городским, а второе — монастырским. Города пребывали в таком упадке, что не вытягивали роль культурных центров, как то было в XI-XII веках. И центрами культуры в эпоху не только обнищания, но и одичания становятся монастыри. Книгописание, иконописание, ученость связаны были в XIV веке прежде всего с монастырем. Так же, как в Западной Европе в VI-VII веках центрами и хранителями культуры и даже цивилизации были венедиктинские монастыри. Примерно то же самое происходит с нами в XIV веке.
Вот, например, эллинистическая образованность. В Домонгольской Руси была знаменита библиотека Ростовских князей. Потом она исчезла. Видимо, кому-то досталась. Еще в начале XIV века в Ростовском соборе один клирос поет по-славянски, а другой по-гречески. Правда, епископ был грек. Потом и это исчезает. Что остается? Крошечный монастырек, городской монастырек — Григорьевский затвор. Но там можно было в совершенстве изучить греческий язык и много другого. Именно там греческий изучили Стефан Пермский и Епифаний Премудрый. Образованность сужается, но не исчезает. Остается монастырь. Григорьевский затвор — исключительное явление. Однако мы видим, что в эпоху Сергия основаны многие монастыри. Некоторые были основаны им самим: Сергиев, Киржачский и Благовещенский. А его ученики основали множество монастырей. Сподвижники, уже не ученики, как преподобный Стефан Махрищский (или Махрищенский), основали тоже много монастырей, например, Кирилло-Белозерский.
Если Варфоломей, будущий Сергий, и его брат ушли на полтора десятка верст от собственного дома, хотя то был дикий лес, гора, где медведи бродили, то последующие монахи уйдут уже за сотни и сотни верст — в дикую глушь. И там, где они окажутся, они будут носителями ренессансной и исихастской культуры. Тот же Ферапонт Белозерский. Они уйдут очень далеко. В то время монашество сыграет поразительную роль в истории русского общества и государства. Хотя монахи строили монастыри там, где никого или почти никого не было, во след монахам шли крестьяне. И началась очередная, но самая мощная волна заселения Русского Севера. Заметьте, что через сто лет, в конце XV века северное крестьянство было уже самым богатым и мощным русским крестьянством, невзирая на короткое лето, на холодный климат. Они стали самыми надежными плательщиками податей великому князю, а затем царю.
Север, конечно, суровый мир. Но всё на планете имеет свои достоинства и недостатки. Конечно, мы нигде в России не собираем два урожая в год, и тем более не четыре. Но с другой стороны на Соловецких островах ходить невозможно без содрогания, потому что чувствуешь себя кощунником, потому что идти приходится по ягодникам. Все острова покрыты ягодами. Говорят, что в России жить трудно, холодно, что в Москве пять с половиной месяцев зима, а на Соловках восемь месяцев зима. Да, холодно. Только вот что интересно. У нас притом был природный мед. Озера и реки не заполнены, а, я бы сказал, забиты рыбой. А где-то была и морская рыба. Леса полны ягод и грибов, которые вкуснее и, между прочим, полезнее ананасов. Ну, нет у нас ананасов, зато морошка есть, между прочим, или брусника — моя любимая ягода, самая прекрасная ягода. Ядовитых существ у нас практически нет. От укуса гадюки может погибнуть один из тысячи младенцев или дряхлых стариков. А взрослый человек в расцвете сил вообще не погибнет. Только место укуса раздует. А там, где ананасы на голову падают, ядовитая гадость из каждого угла лезет. Непонятно, как там люди живут. У нас есть, безусловно, два ядовитых гриба и шесть условно несъедобных. Все остальные, много десятков, съедобны. Правда, не все вкусны. Те, что на деревьях растут, тоже съедобны, они только рано деревенеют, их надо только молодыми собирать. Всё сплошь вокруг съедобно! Чего жаловаться-то! Бедные русские люди жили без помидоров и картошки, ели брюкву и репу. Но хуже ли было русскому крестьянину, чем французскому, который преимущественно питался морковкой и луком? Это их простонародная французская похлебка — луковый супчик. Да, на Русском Севере жить можно! Это я вам точно говорю.
Вот какова роль Сергия Радонежского. Он явился центром русского монашества, которое в частности перевело на русский язык творения Паламы и его сподвижников, привело новые тенденции в иконопись и архитектуру. А центром монашества, того большого центра русской культуры был сам Сергий. Его ученики, его сподвижники, его собеседники были тем большим центром, с которого начиналась Россия.
Авторитет Сергия был таков, что, как я уже отметил, он дважды мирил Московского великого князя с великим князем Рязанским. И ведь получалось, уговаривал же обиженного Олега. Весьма возможно, что он же, еще молодым, по поручению святителя Алексия остановил начинавшуюся войну Москвы и Нижнего Новгорода. Он сумел восстановить традиции общежительного монашества — киновии. У нас оно связывается, прежде всего, с преподобным Феодосием Киево-Печерским, относится еще к XI веку. Однако ко времени Сергия даже бывшие общежительные монастыри, бывшие киновии перестали быть таковыми. В частности надолго такой перестанет быть Киево-Печерская лавра. Как отмечал историк Георгий Федотов, русскому человеку по всей вероятности было легче отказаться от чего угодно, но только не от собственности. Русский был готов принести в монашество обеты нестяжания, безбрачия, послушания. Но чтобы никакого имущества не было — это ему не годилось. Потребовался авторитет Сергия, чтобы не все, но многие монастыри стали снова киновиями, снова общежительными.
Вот какова эпоха, которая дала нам Куликову победу и в которой мы этнически перешли из фазы скрытого к фазе явного подъема, эпоха, которая в разных книгах получила такие почетные названия как «Золотой век русской иконописи» и «Золотой век русской святости». При случае посмотрите в Минее, где есть список русских святых, в Июньской служебной Минее. Вы оцените, каков получится процент преподобных отцов и благоверных князей того времени. Такого больше не было.
Вместе с тем, русский национальный подъем не сводится только к подъему монашества. Эпоха преподобного Сергия и святого благоверного князя Дмитрий Донского — это еще эпоха, непосредственно предшествующая созданию России. Почему? Кто собственно создал единую Россию конца XV века? Конечно, великий князь и первый наш царь Иоанн Третий. Он наследник линии московских и владимирских князей, наследник Дмитрия Донского. Но также и старомосковское боярство, первая боярская знать будущей России, ядро знати будущей России, которое сложилось именно при Дмитрии Донском. Это весьма убедительно показал выдающийся отечественный историк Степан Борисович Веселовский. Соответствующая книга академика Веселовского была издана уже посмертно. Он скончался в 1952 году. При его жизни, при Сталине ее невозможно было издать. Книга называется громоздко — «Исследования по истории класса служилых землевладельцев в России». Там в частности есть генеалогические исследования, например, предков Пушкина. Так вот, именно он убедительно показал, что в эпоху Дмитрия Донского московское боярство достигло наивысшей мощи. Московское боярство почти не знало случаев отъезда. Каждый боярин имел право перейти на службу к другому князю. Этим страдали тверские, суздальские, ростовские, ярославские бояре, но не московские.
У московских князей сложилось «местничество», «местнический счет». Обычно мы знаем местничество по XVII веку, когда оно устарело, мешало новым отношениям в государстве и, в конце концов, было упразднено. Но в XIV и XV веках местничество играет колоссальную положительную роль. Что такое местничество? Это учет заслуг рода, а не личных заслуг. Например, твой отец служил старшим воеводой в полку моего отца. Потому мне идти воеводою в твой полк «невместно». Вспомните Князя Серебряного великого Алексея Толстого: «Хоть казни, Государь, а ниже Годунова не сяду!» Это очень серьезно. Дело в том, что местничество с одной стороны мешало произволу государя, благодаря местничеству бояре всегда могли дать великому князю демократический отпор, потому что князь никак не мог сделать боярином своего холуя. Иногда, когда очень нужно было полезного, талантливого человека продвинуть по службе, то для него создавали новую должность, не вписанную в местнический счет. Но с другой стороны, всё равно нельзя было заменить настоящего, знатного боярина Пушкина каким-нибудь Хрюшкиным. То было совершенно невозможно.
То была чисто византийская традиция, которую мы заимствовали. Василевс назначал на должности и давал титулы, но они были не наследственные, они были пожалованы, например, титулы протоспафария, патрикия, магистра, проедра, севаста, севастократора и другие. Но исследования историка Александра Каждана в XX веке показывают, что на протяжении X-XII веков мы видим в аристократии Византии представителей одних и тех же фамилий. То есть, если василевсу не нравился конкретный Цимисхий или конкретный Владиславич, то он не стал бы протоспафарием, а тем более магистром. Но зато какого-нибудь задрипанного Метаксу вместо Владиславича и василевс не мог сделать вельможей. Если русскому государю не нравился конкретный князь Оболенский, то князь Оболенский так и помер бы стольником и не стал бы боярином, но царь не мог сделать князя Оболенского окольничим, потому что после стольника было положено сразу место боярина, и царь не мог вместо Оболенского посадить боярином какого-нибудь Хрюшкина. Спасибо нашим предкам за аристократическую традицию! В истории Италии были десятки тиранов, а у нас до порабощения интернационалистами-большевиками было всего два тирана — Иван IV и Петр I. Это так мало, что можно сказать, слава тебе Господи! А без тирана ни один народ не обошелся: так мир устроен.
Но была и другая сторона местничества. С одной стороны оно преграждало дорогу произволу царя, а с другой стороны мешала отъезду боярина. Боярин был волен уехать к другому князю, но как только он уезжал, он терял все заслуги рода, даже если потом возвращался. И местнический счет начинался заново. Потому при Дмитрии Донском был только один отъезд в итоге личной ссоры.
Дмитрий Иванович умер очень молодым, в 39 лет. И в своем завещании князь пишет своим сыновьям, жестко пишет, чтобы они обо всем советовались с боярами, бояр любили и награждали. Вот вам равновесие монархии и аристократии в русской традиции. А в похвальном слове Дмитрию Донскому, фактически в его житии, которое опубликовано, неизвестный нам дееписатель приводит такие слова святого: «Не бояре вы, но князи земли Русской!». Слова двусмысленны: с одной стороны превознесение московских бояр, а с другой стороны — его Дмитрия, потому что если они князья земли Русской, то он тогда уже не князь, а царь!
Вот так наша аристократическая, боярская традиция, создавшая Россию, сложилась в эпоху преподобного Сергия. А также традиция ее взаимодействия с русской монархией.
А восстановление нашей демократической традиции произойдет позднее, в середине XVI века, в реформах Избранной Рады. Впрочем, демократическая традиция никогда полностью на Руси не исчезала. В Новгороде и Пскове заседало вече до потери ими независимости. Горожане всегда были организованы в сотни и слободы. Всегда сохранялся сельский и волостной сход. Потому на уровне земского, то есть местного самоуправления наша демократическая традиция никогда не исчезала. И не надо нам учиться демократии в Западной Европе, потому что у них как раз ее было гораздо меньше! Кроме того, те, кто учится, наши нынешние правители, есть такие же демократы, как я римский папа, потому что какой смысл в нашей государственной думе, если на низовом уровне никакой демократии нет, а всё управляется чиновниками — чиновниками из милиции, чиновниками из «мэрии», и всеми прочими чиновниками.
А что такое демократическое государство? Можно представить себе государство, особенно небольшое, которое управляется без парламента самодержавным государем, но имеет полное муниципальное самоуправление в городах и селах. Тогда мы вынуждены признать, что в этом государстве демократия существует. А можно представить себе государство, которое управляется правительством с парламентом, пусть даже с парламентом двухпалатным, или трехпалатным, или даже четырехпалатным! Но если внизу в этом государстве только чиновники, то мы должны признать, что в этом государстве никакой демократии нет! Она там даже близко не ночевала. Потому что только снизу, только с земского самоуправления начинается демократия. И других путей у демократии нет.
Закончить разговор, конечно же, хочу Куликовым полем, хотя каждый русский знает, что там произошло. Я уже коснулся Куликова поля прошлый раз, когда решительно защищал Рязанского великого князя Олега. Но есть еще пара загадок.
Загадка первая. Почему на месте Куликовской битвы археология почти ничего не дает. Некоторые считают, что битвы вообще не было или что она была в Москве, как полагает, например, не вполне нормальный математик Фоменко. А вместе с тем, действительно, подумайте сами. Если были большие захоронения, братские могилы, то уровень органики должен быть ненормальным и сейчас, через шестьсот лет. Железные доспехи, кольчуги и мечи забирали. Они слишком дорого стоили и обычно переходили по наследству. А вот деревянные щиты с железными обкладками и особенно стрелы оставляли.
В 1986 году ныне покойный геолог, сын знаменитого философа и священника Павла Флоренского, Константин Павлович разгадку нашел. Ее подкрепили исследования историка Кучкина и архивиста Долговой. Первоисточник — журнал «Природа» за 1986 год, кажется, 6-й номер. Так как я имею честь читать вам в храме, у меня нету доски. Потому покажу руками. Смотрите, вот это Непрядва, это Дон. На всех схемах показывают, что вот здесь Дмитрий пересек Дон и где-то здесь сражался с Мамаем. Там стоит замечательный памятник великому князю Дмитрию, столб Александра Брюллова, и чуть подальше прекрасный храм Щусевской работы, освященный в 1918 году и сразу же закрытый большевиками, естественно. Сейчас он открыт. Так вот, по непонятным причинам Дмитрий якобы пересекает Дон ниже Непрядвы, где он вдвое шире. В месте впадения Непрядвы в Дон она столь же полноводна, как и Дон. Потому непонятно, почему Непрядва впадает в Дон, а не наоборот. Она подобна Оке, которая в своем устье шире Волги. Так вот, Константин Флоренский предполагает, что битва произошла не в тупом углу впадения Непрядвы в Дон, а в остром углу (то есть на левом берегу Непрядвы, а не на правом). Летописец отмечает, что на месте битвы между Доном и Непрядвой было тесно, и что Дмитрий Непрядву не переходил. Он перешел Дон не ниже Непрядвы, а выше устья Непрядвы, оказался в узком междуречье и поставил Мамая в очень тяжелое положение, где тот был вынужден атаковать в лоб, ибо не мог обходить с фланга. Уйти от противника, имея численный перевес и в пехоте и в коннице, Мамай мог, но не хотел. Ведь он не был ханом, не был Чингизидом, он был военным узурпатором. Если бы он отступил, то потерял бы лицо и войско, что для узурпатора гораздо страшнее, чем для законного правителя. Это одна загадка Куликова поля.
Загадка вторая — знаменитое переодевание Дмитрия перед сражением. Как вы помните, он поменялся каким-то снаряжением и вооружением с ближним своим человеком Михайлом Бренком и оставил его под великокняжеским стягом. Сам же уехал в большой полк. Почему и зачем? Некоторые говорят, что то место под стягом было самым опасным, вот он вместо себя другого и поставил, что очень разумно. Хочу возразить сразу, что Дмитрий Иванович трусом не был. Более того, за два года до того в сражении на реке Воже он был под стягом и себя ни на кого не менял. И победил, правда, не Мамая, а Бегича. Кроме того, из строя полка он никак не мог управлять войском. В 1380 году самые простые приказы подавались барабаном, а сложные приказы мог передать только конный или пеший гонец. Делать их из строя полка было никак невозможно.
Потому я готов предположить, что уже после выхода войска он задержался, отстал от войска и посетил преподобного Сергия, и получил его благословение. Сергий, согласно житию, прощаясь, тихо сказал князю, что он победит, но потери будут огромными. И Дмитрий, человек огромной русской, православной совести, мучился тем, что многих ведет на смерть. Это Сталин и Жуков, не к ночи будут помянуты их поганые имена, могли швыряться человеческими жизнями. А раньше мы так не воевали. И при последних государях у нас так не воевали. И великий князь не гордился тем, что его победное сражение стало для многих смертью. Он понимал, что может случиться, если войско увидит его гибель. И потому Дмитрий поступил самоотверженно. После того, как он вступил в полк, он исчез. И если бы он погиб, об этом узнали бы только несколько ближайших человек, больше никто. Пока не закончилось сражение, князь был там, в полку, среди своего войска. Поменяться перед битвой он мог только шлемом и княжеским плащом. Доспехи делают по фигуре. Чужой доспех на поле боя тебя изобьет больше, чем противник. Именно в том-то и дело, что всё войско видело, что они плащами поменялись, что князь ушел в полк.
Мы закончили сегодня материал высокого Средневековья. Далее создание державы Российской, чем мы займемся в будущем году, после Святок, 7 (21) января, после Крещения. А затем приглашаю всех на Рождественские чтения. Они разбросаны по всему городу. Кто, где и что читает, указано будет в расписании.
Поздравляю вас с приближающимся Рождеством! И с Крещением, до которого вас также не увижу. Будущий год високосный, но не будем суеверными! Помолимся, чтобы он был лучше, чем этот, 2003-й год.
Давайте помолимся!
Москва, прочитано в храме. Декабрь 2003.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, ноябрь 2013. |
