ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

3

- Ну, что ты так волнуешься, «крестник»? – весело обратился Александр Сергеевич к Воронихину, ерзавшему напротив него и беспокойно глядевшего то в окно, то на свои ногти.

- Помилуйте, ваше сиятельство, не всякий день к Государю на аудиенцию являться приходится. Мне так и вовсе впервой…

- Все когда-то бывает впервой. Привыкай и к этой чести, - Строганов чуть пристукнул тростью о пол саней и посмотрел в окно.

Морозный зимний день украсил столицу искристыми ледяными узорами. На Неве резвилась, нацепив коньки, молодежь. Рождество едва миновало, и теперь стояло на Руси то дивное время, что зовется Святками, время беззаботного веселья, веры в чудеса, а иногда и исполнения их…

- К чести лучше не привыкать, ваше сиятельство, ведь ее всегда можно лишиться.

- Мне кажется, ты сомневаешься в успехе нашего предприятия? – прищурился граф.

- Не скрою, ваше сиятельство, я не верю, что Государь остановит выбор на моем проекте. Ведь мои соперники - Гонзаго, Камерон, Тромбара, Тома де Томон!..

- И что же? Твой проект лучше их. И неужто ты, предерзостный, сомневаешься в отменном вкусе своего монарха?

- Ни в коей мере! Но вы прекрасно понимаете, о чем я… Кто они, а кто я! Всего лишь бывший крепостной…

- Друг мой, тебе давно пора забыть об этом. Ты известный и уважаемый мастер. Академик. И тебе нечего стыдиться своего происхождения. К тому же твои родители были честными людьми, а не разбойниками. Ломоносов тоже был из мужиков, но это не помешало ему стать академиком трех академий и пользоваться почтением всех, начиная с венценосных особ!

- Я, однако же, не Ломоносов.

- Верно, - кивнул Строганов. – Но ты Воронихин. И никогда не забывай об этом.

- Вас будут упрекать, что вы пытаетесь продвинуть своего протеже.

- Это меня не волнует, - граф плотнее запахнул свою соболью шубу. – Твой проект лучший. И не думаю, что тебе хватит дерзости полагать, что я утверждаю это, потому что люблю тебя, как сына, а не потому что так есть на самом деле.

- Помилуйте, ваше сиятельство, я…

- Твой проект лучший. А я в этом кое-что понимаю. А Государь, что бы не говорили о нем, человек, обладающий порядочным вкусом, чтобы с этим согласиться. Что до твоей глупой, прости уж, вечной печали о своем происхождении, то уж кого-кого, а Павла Петровича это точно не смутит. Ты ведь знаешь, наш Император начал свое царствование с того, что дозволил простым людям обращаться к себе напрямую, даже завел для этих обращений специальный почтовый ящик… Государю не по душе избыточные привилегии дворянства, за что оно и недовольно им. Но человек труда и таланта, как ты, всегда может рассчитывать на его благоволение. К тому же Его величество согласен с моим мнением, что храм сей должен строить русский зодчий.

Воронихин немного успокоился. Граф не преувеличивал, говоря, что относится к своему протеже, как к сыну. Этот мальчик, которого он много лет назад отметил в далекой пермской деревне и с той поры помогал его становлению, всегда с лихвой оправдывал его надежды. Его голова никогда не кружилась от успеха, ему не знакома была леность. Скромный и ответственный, он служил своим даром Дародателю, не возносясь, подобно богомазам, одним из которых он так и не стал. Строганов доверял Андрею многие проекты в собственных владеньях. Им уже были возведены дача на Черной речке и дом в усадьбе Городня. Кроме того, Воронихину была доверена реконструкция каскадов у «Ковша Самсона» в Петергофе.

Возглавив Академию, Александр Сергеевич, примечая, что знать все еще гнушается бывшего крепостного, использовал свое положение и принял «крестника» в число академиков. Отныне Воронихин, так и оставшийся самоучкой, преподавал мастерство будущим зодчим.

Однако, пора было сделать следующий шаг, закрепить положение мастера. Строганов приближался к 70-летнему рубежу и отнюдь не желал, чтобы, лишившись покровителя, найденный им самоцвет-гений, оказался затоптан более родовитыми завистниками.

Как раз в это время Павел Петрович озаботился строительством храма для особо чтимой Казанской иконы Божией матери. Еще в 1733 году на Невском проспекте была заложена каменная придворная церковь Рождества Пресвятой Богородицы, построенная русским зодчим Михаилом Земцовым. Сорок лет спустя именно в этом храме венчался Цесаревич Павел Петрович. Уже с середины века явилась идея постройки нового храма – более величественного и соответствующего статусу хранящейся в нем святыни Императорской семьи. Один из проектов был разработан Семеном Волоковым, другой – Джакомо Кваренги. Однако, идея так и повисала в воздухе, пока Государь Павел Петрович не распорядился о строительстве. Император желал, чтобы чтимая икона обрела дом прекрасный и величественный, и проект Воронихина, в котором без труда угадывались мотивы собора Петра и Павла в Риме, как нельзя более отвечал этой задаче. И… вкусу Государя, на которого это чудо западного зодчества произвело в свое время сильнейшее впечатление. Поэтому Строганов, коему и было поручено проследить за достойным воплощением монаршей воли, не сомневался в успехе. В конце концов во всем, что не касалось дел семейных, удача всегда была на его стороне.

- Позволь спросить тебя, «крестник», не знаешь ли ты, что такое происходит в последнее время с Попо? Он весь черен от непонятной хандры, и я опасаюсь, как бы не занедужил от нее всерьез…

Первое время по возвращении из заграничного вояжа санкюлотствующий недоросль бунтовал, хандрил и бывал решительно предерзостен. Пришлось Александру Сергеевичу применить отцовскую власть и «заточить» любимого сына в Братцево, где так и не стала жить его беспутная мать. Несколько лет затвора оказались воистину благодетельны для юноши. Он успокоился и остепенился и, наконец, женился на соседке по имению – прелестной Софье Голицыной. На венчании Строганов, незадолго перед тем лишившийся дочери, молил Бога только об одном: чтобы сын оказался счастливее в семейной жизни, чем он сам.

Молодые зажили как будто бы дружно. Невестка радовала Александр Сергеевича заботой о крестьянах, для которых она, продолжая его почин, стала открывать школы. Вскоре пошли и дети. Казалось бы, все хорошо? Но примечал граф, что сын, вопреки всякому здравому смыслу, несчастлив, что какая-то маята томит его душу, а в последнее время – особенно.

Из Франции среди прочих ужасных вестей, умножающихся изо дня в день, пришла особенно горькая для бедного Попо: казнили Жильбера Ромма. Бывший учитель успел высоко подняться на гребне революции, заседал в Конвенте, голосовал за бесчеловечную казнь короля, стал автором нового революционного летоисчисления. И, вот, финал: его и четырех его товарищей, последних якобинцев, как их называли, приговорили к гильотине за попытку восстания против Термидора… Чтобы не даться палачу живыми, они закололи себя кинжалами…

Это известие потрясло Попо. Да и сам граф не остался к нему равнодушен. Слишком много связывало его с Роммом. С тех далеких времен, когда они с женой еще жили в старой-доброй Франции, и явился на свет их первенец, в наставники которому рекомендован был друзьями энциклопедически образованный и весьма одаренный молодой педагог… Этому человеку Александр Сергеевич доверился всецело, доверил ему самое дорогое – душу единственного сына. И, вот, душа эта заполнена химерами и тоской, никогда и ничем не бывает удовлетворена, а наставник, принявший на свою голову кровь Божия помазанника (и сколько еще иной! невинной!) – казнен своими же друзьями революционерами… Это ли так надломило ранимого Попо?

Строганов пристально посмотрел на Воронихина, ожидая ответа.

- Ты что-нибудь знаешь? – повторил вопрос, уже по смущению своего подопечного угадав, что – знает. – Ведь ты друг моему сыну, и он доверяет тебе. Равно, как ты, я надеюсь, доверяешь мне.

- Родному отцу я не мог бы доверять более вас, ваше сиятельство, - отозвался Воронихин. – Недавно Попо получил из Парижа весьма горькую весть о женщине, которую он любил.

- Это та артистка, что избрала своими подмостками баррикады?

- Теруань де Мерикур.

- И что же? Ей отрубили голову, как и всем прочим «друзьям народа»?

- Хуже, ваше сиятельство. Разгневанные парижанки, доведенные до отчаяния нескончаемыми революционными бесчинствами, поймали ее на улице, раздели донага и высекли.

Граф усмехнулся:

- Хоть я и не поклонник телесных наказаний, но в данном случае…

- Они засекли бы ее до смерти, если бы не появился Марат и не отбил ее.

- Однако же, трагедии покамест не вижу.

- Несчастная Марикур сошла с ума, ваше сиятельство. Страх лишил ее рассудка, и теперь она помещена в дом умалишенных.

- В сущности закономерный конец для такой особы, - покачал головой Александр Сергеевич. – Но лучше было бы Попо не знать об этом. Дурно, что он сохранил во Франции связи… И в том числе, насколько мне известно, с семейством Ромма.

- Увы, он узнал об этом, и это произвело на него ужасное впечатление. Кажется, он действительно любил эту женщину и так и не смог забыть ее.

- Тем хуже, - тяжело вздохнул Строганов и, отвернувшись к окну, попытался обратить печальные мысли к предметам более отрадным.

Судьба явно не желала дать ему счастья ни в женщинах, ни в детях. Для того ли, быть может, чтобы счастье это искал он в ином, умножая тем и счастье самой России? Его долголетние просветительские труды были увенчаны двумя высокими должностями - президента Императорской Академии художеств и директора Императорской Публичной библиотеки. И это было счастье, ибо на этих должностях мог Александр Сергеевич еще больше и ревностнее служить просвещению и искусству, а также помогать тем, кого наградил Бог куда более великими дарами. Прежде в его распоряжении была лишь собственная галерея и собственная библиотека, коими он предоставлял пользоваться всякому, серьезно интересовавшемуся той или другой областью искусства или литературы. Теперь Император дал графу возможность развить свою деятельность в государственном масштабе.

Ему шел 68-й год, его блестящий 18-й век канул в прошлое, уступая место неведомому еще 19-му. И этот новый век ставил старые-новые задачи. И первая из них – просвещение. Стараниями графа в Императорскую библиотеку поступали теперь целиком лучшие книжные собрания, для которых были открыты новые помещения. Александр Сергеевич неутомимо следил за всякой мелочью – от изготовления шкафов до соблюдения требований пожарной безопасности. Графский титул, придворная жизнь, близость к государям не истребила в нем исконного строгановского духа – работника, делателя, не боящегося труда, не прикипающего душой к роскоши. Строганов жил в самом прекрасном дворце Петербурга, но, случись нужда, мог бы он и теперь сам работать на своих пермских заводах, как работали его предки – первые русские промышленники… А вот, Попо – сможет ли? Смотрел Александр Сергеевич на сына и чувствовал – нет, не сможет, оторвался от корней, от того и не находит ни в чем успокоения и радости, ни к одному делу прочно пристать не может. А без дела – какая же жизнь? Какое счастье?

У Строганова счастье было. Счастье, во всякий день переполнявшее ликованием душу. Когда-то все собрание его и иных коллекционеров составляли шедевры европейских мастеров, литература была сплошь иностранной. Но новый век уже уверенно обещал стать веком русским. Следом за Ломоносовым и Державиным явились Гнедич, Дмитриев, Карамзин и чудо из чудес – русский Лафонтен – Крылов! Этого неповоротливого, отчаянно ленивого гения Александр Сергеевич определил на должность библиотекаря с окладом в полторы тысячи рублей – с тем, чтобы он мог впредь творить, не нуждаясь. Впервые заявила о себе русская музыка – в творениях Бортнянского… А живопись, скульптура? Боровиковский, Левицкий, Варнек, Щукин, Шебуев, Мартос… Всех и не счесть вдруг разом явившихся гениев! А сколько еще будущих возрастало теперь в Академии! В ней Строганов завел новые классы: реставрационный и медальерный. Он добился, чтобы в вольные слушатели отныне принимали крепостных, а самые талантливые студенты имели возможность путешествовать по Европе, изучая творения старых мастеров. Частично эти вояжи оплачивал Александр Сергеевич из личных средств. Что было жалеть их? Ведь ими слагалась будущая слава России, слава, которой предстояло затмить и Францию, и Италию… В это Строганов верил свято, и эта вера также составляла его счастье, окрыляла, прогоняла прочь усталость и недуги. Когда-то незабвенная Императрица, беседы с которой граф неизменно записывал, сказала: «Какими бы побудительными причинами ни руководствовались те, кто совершает добрые поступки на благо людей или общества, – при этом совершенно безразлично, ради чего это делается, то ли из-за стремления к личной выгоде, то ли из-за тщеславия, трусости или нетвердого характера или просто из-за желания творить добро, – эти добрые дела являются важными и благодатными для тех, для кого они совершаются». Строганов всю свою долгую жизнь стремился умножать добрые дела. Уж, конечно, не для выгоды. Для тщеславия? Что ж, грешен, для него тоже, и во многом – для него. Но в первую очередь все же – для самого добра. И это первое да покроет в очах Божиих грешное иное, слабость человеческую!

Сани остановились у только что отстроенного Михайловского замка, и Александр Сергеевич сделал Воронихину знак следовать за собой. Государь не заставил себя ждать, и вышел к ним, едва только ему было доложено об их приезде. Прямой, точно всегда вытянувшийся во фрунт, нервный, с движениями быстрыми и порывистыми, Павел Первый тепло приветствовал Строганова. Он был одним из очень немногих приближенных Екатерины, кого не постигла опала ее сына. Возможно, от того, что Александр Сергеевич всегда был далек от политики. Или же сыграла свою роль его репутация первого в России знатока искусств, а также его неизменная щедрость к нуждам государственным. В 1790 году Строганов подарил казне треть своих земель – случай невиданный ни в русской, ни во всеобщей истории. Впрочем, было еще и другое. Несмотря на свою дружбу с Императрицей, граф всегда сердечно жалел ее сына… Этот ребенок знал мало любви, но много потаканий своим капризам с одной стороны и много обид с другой… Недоброжелатели его матери вливали яд в детское сердце, настраивая его против родительницы и заискивали перед будущим монархом. Фавориты матери, напротив, слишком пренебрегали им. А она сама… Она была великой Государыней, не уступавшей Петру в своем государственном гении. Она была истинной женщиной. Но ей так и не удалось сделаться нежной матерью своему сыну… А ребенок, которому кажется, что мать пренебрегает им, унижает его ради чужих людей, ребенок, которому представляют мать убийцей его отца, обречен жить с тяжелейшей сердечной раной, которую ничто не сможет исцелить. Даже такая ангельская душа, которая после первого трагически завершившегося смертью Цесаревны брака, досталась ему в жены…

И ныне видел Строганов, что стремления Императора большею частью благи и справедливы, но незаживающая его рана отравляет их частой поспешностью, непродуманностью, уродливостью исполнения. И чем тут поможешь этому несчастному Царю, который настроил против себя уже большую часть знати, отвергнув и обидев подчас и достойных, и верных престолу?..

- Проект хорош, - таков был вердикт Государя по изучении представленных ему Воронихиным чертежей. – Верно ли, что ты бывший крепостной?

- Так и есть, Ваше Величество, - робко отозвался зодчий.

- Напрасно краснеешь. Стыдиться должно тем, кто бездарные проекты предлагает. Да они не умеют того… Строганов!

- Ваше Величество?

- Теперь мне понятны твои постоянные хлопоты о просвещении крестьян и их доступе в Академию. Наш народ талантлив, а таланты должны служить славе своего Отечества и своего Царя. Вот, пускай твой зодчий и послужит нашей славе. Ты, как председатель попечительского совета по строительству собора, проследи, чтобы строительство сие началось как можно скорее. Я жажду видеть сей проект не на бумаге, но в камне, во всем величии его! Этот собор станет жемчужиной моей столицы!

- Так и будет, Государь! – с поклоном отвечал довольный победой Строганов.


4

Императору Павлу Петровичу не суждено было увидеть храма своей мечты. Ни даже присутствовать на закладке оного. Несчастный монарх был убит заговорщиками из числа собственных приближенных в своем замке буквально через считанные недели после того, как Воронихин удостоился Высочайшей аудиенции. И по сию пору, оказываясь вблизи Михайловского дворца, чувствовал он какой-то неприятный холодок, а с ним печаль. Сколь ужасались многие в русском обществе расправою над французской королевской семьей! Казнью на площади короля и королевы, мученической судьбой дофина… Но отчего так мало досталось слез своему убитому Царю? Его не возводили на эшафот, его просто вероломно убили в собственной опочивальне, как некогда Андрея Боголюбского – в его храме… Убили. Забили. Словно бы собаку… Хотя хороший человек и животного никогда не замучает. Изувеченное тело даже нельзя было показать народу при прощании. И ведь это сделала не безумная, нищая чернь, а люди благородного сословия. Их имена шепотом назывались, но не произносились в полной голос. Их знало общество. Их знал молодой Государь, который вроде бы даже был осведомлен о заговоре и потому не мог покарать убийц отца. Все знали и… молчали. Но хуже того, даже не сочувствовали замученному Государю. В дни Великого Поста люди, словно нехристи, ездили друг к другу в гости и поздравляли с окончанием «мрачного времени», с новым молодым Императором… С цареубийством? С преступлением? Они говорили, что Павел был безумен. Но Воронихин, вспоминая монаршую аудиенцию, не мог согласиться с этим вздорным обвинением. Его распускали те, чья совесть, а, может, и руки были не чисты…

Впрочем, свое мнение Андрей Никифорович держал при себе. Мелкой сошке высказывать себя не годится, да и кому какое дело до его суждений? Разве что милой Мери, его ненаглядной Машеньке. Все-таки необычайно милостив был к нему Господь! Он дал ему дело, дал благороднейшего покровителя, отечески поддерживавшего его всю жизнь, дал добрую и кроткую жену, не только родившую ему троих ребятишек, но ставшую верной сподвижницей, незаменимой помощницей. Дочь английского пастора, она начинала служанкою в доме Строганова, а затем выучилась на чертежницу. И, вот, уже который год копии всех проектов Воронихина снимала ее верная рука. Иногда она даже подавала ему советы, делала небольшие, но точные замечания к его расчетам. Имея такую спутницу и свое дело, что еще вправе желать мужчина для счастья? Андрей Никифорович не желал ничего более, изо дня в день благодаря Бога за свой жребий.

Его крепостное происхождение более не угнетало его, а небрежность сановитых членов-попечителей, надзиравших за постройкой Казанского собора – не уязвляла самолюбия. Воронихин научился не обращать на нее внимания. В конце концов, какое дело ему до всех этих высокомерных снобов? Главное, что он может неустанно работать над своим детищем, облечен на то доверием двух Государей, почившего и здравствующего. И, как всегда, хранит его от козней завистников добрый гений – граф Александр Сергеевич…

Граф добился, чтобы на строительстве собора были заняты только русские мастера, использовались только русские материалы. Стены строили из пудостского камня, привозимого из-под Гатчины. Резьбу по нему выполнял искусный мастер-самоучка Самсон Суханов. Приезжавшие поглазеть на возводимое диво иностранцы изумлялись: «Простые мужики в рваных полушубках, пытливо взглянув на указанный им план или модель, они точно и изящно их копировали. Глазомер этих людей чрезвычайно точен. С окончанием постройки собора торопились; несмотря на зимнее время и 13-15 градусов мороза, работы продолжались даже ночью. Крепко зажав кольцо фонаря зубами, эти изумительные работники, забравшись на верх лесов, старательно исполняли свое дело».

Полнилось сердце Воронихина гордостью за своих мастеров! Прав барин-благодетель: придет время, что не Россия у Европы, а Европа у России учиться станет – с таким-то даровитым и самоотверженным народом! Эти мужики работали по 15-17 часов и в нестерпимый зной, и в лютую стужу. Не просто работали, но радели Божиему делу.

Десятый год возводился собор, и, вот – не верилось даже! – близился срок окончания строительства. Воронихин дневал и ночевал на нем, не зная усталости и покоя, проверяя всякую мелочь. Помогали ему, а в случае нужды заменяли – ученики, Андрей Михайлов, Иван Колодин, незаконнорожденный сын бывшей крепостной и сын казачьего сотника Николай Алферов. Именно им надлежало завершать строительство собора в случае преждевременной кончины главного архитектора. Ох, как не нравилось это господам попечителям и прочим знатным особам! Чтобы жемчужину стольного града «выскочки» строили! Но делать нечего, приходилось смириться им. Глядишь, и попривыкнут со временем, как некогда привыкли родовитые бояре к петровским сподвижникам…

За эти без малого десять лет Воронихин успел возвести не только Казанский собор. Ему было доверено строительство Горного института, а вдовствующая Императрица Мария Павловна сделал его главным архитектором в своем любимом Павловске. Здесь Андрей Никифорович создал Розовый павильон, несколько хозяйственных построек, павильонов, мостов и беседок, а также проектировал интерьеры самого дворца. Не оставлял Воронихин и преподавания в Академии. Однако, Казанский собор оставался главным делом его жизни, его любимым детищем. И теперь, в последние месяцы строительства, все силы и время всецело отдавались ему.

Ночные сумерки только рассеивались, но вокруг храма было светло, благодаря полыхающим кострам. Работа уже кипела вовсю, начавшись, как всегда задолго до зари. Неожиданно к опутанному лесами зданию подъехала запряженная четверкой превосходных лошадей карета. Воронихин тотчас узнал ее и, спешно отдав Колодину чертежи, которые перед тем совместно разбирали они, поспешил навстречу гостю. Гость уже и сам шел ему навстречу – как всегда легкий, стремительный, почти не касающийся земли…

- Ну, здравствуй, «крестник»! – граф широко распахнул руки и обнял Андрея Никифоровича. – Вижу, трудишься, рук не покладая!

- Вижу и вы, ваше сиятельство, уже на ногах в столь ранний час!

- Ты знаешь, я никогда не был рабом Морфея, а в нынешние мои лета мне вполне довольно и трех часов для отдыха. Жизнь коротка, мой друг, и это главный ее недостаток! Поэтому надо дорожить каждым ее мгновением.

Строганову шел 78-й год, но язык не поворачивался назвать его стариком. Многие страдающие новомодным английским «сплином» юноши казались рядом с ним дряхлой ветошью. С годами никогда не отличавшийся плотностью Александр Сергеевич еще больше высох, что придавало его подвижной фигуре ощущение невесомости. Истончившееся же лицо его сделалось теперь словно прозрачным и светилось тем внутренним светом, который изливала на всех его щедрая душа. Этот человек был прекрасен, прекрасен еще более, чем много лет назад, когда впервые увидел его Воронихин и принял за сказочного царевича. Глядя на своего благодетеля, Андрей Никифорович на мгновение пожалел, что архитектор Его Величества не может пасть на колени и лобызать руки барина, как сделал бы это крепостной…

Они шли по длинной галерее собора, вдоль многочисленных колонн, и Александр Сергеевич подробно расспрашивал Воронихина о ходе работ. Этот храм был его детищем не в меньшей степени, чем Андрея Никифоровича. И не только потому, что он все эти годы курировал это строительство, вкладывал в него свою душу. Когда казна переживала тяжелые времена, Строганов сам финансировал все работы, чтобы проект не был остановлен.

- Злые языки утверждают, что Казанский собор вас разорил…

- На то они и злые, - тонко улыбался Александр Сергеевич. – Но если он и разорит меня, то жалеть о том я не стану. Легче будет пройти в узкие врата.

- Не думаю, что ваши родственники согласятся с этим.

- Им пора приучаться рассчитывать на себя, жить своим умом и своим трудом, а не праздно растрачивать то, что в поту стяжали веками наши предки. Я был бы счастлив, если бы мой внук понял это и имел бы в себе тот стержень, коего всегда не хватало его отцу…

- Мне кажется, Попо, наконец, нашел себя на военной стезе, - заметил Воронихин.

В первые годы царствования Александра Первого Павел Строганов, как и вся Россия окрыленный надеждами на преобразования, а к тому являясь близким другом молодого Императора, буквально ожил. Он вошел в негласный комитет, созданный при Государе для разработки либеральных реформ, кои и Александру, и его сподвижникам казались исключительно необходимыми и благодетельными. Их идеалом была Англия, устоям которой стремились они подражать, отстаивая новые общественные идеи. Павел же, памятуя о провозглашенной в дни французской революции «Декларации прав человека и гражданина», ратовал за признание прав человека в России, за отмену крепостного права, обличал дворянство, называя это сословие невежественным, тупым и ничтожным… Старик Державин назвал членов комитета «якобинской шайкой» и высмеял их в басне «Жмурки». Мальчишество это, однако, вскоре закончилось. Государь, столкнувшись с реальным положением дел, вынужден был с сожалением оставить многие прекраснодушные мечтания юности, и это стало поводом для отдаления Попо. Последний был верен своим идеалам и немало разочарован, что его венценосный друг не оправдал его надежд. Огорченный таким отступничеством, он отказался от государственной службы и перешел на военную. На этой стезе молодой Строганов, приняв под свое начало казачий полк, участвовал уже в нескольких кампаниях, показав изрядную доблесть и был неоднократно отмечен наградами.

- Вот, только принесло ли это мир его метущейся душе… - задумчиво произнес граф и, тотчас встряхнувшись, заговорил с прежней живостью: - Кстати, о войне. Поторопись, мой милый, со своим строительством. Ходят слухи, будто корсиканец вынашивает намерение идти войной на нас.

- А как же мир? Тильзит?

- Договоры, мой милый, соблюдают люди, имеющие понятие о чести. А какая же честь у этого короновавшего себя авантюриста? Он бы, несомненно, продал и родную мать, когда бы это служило его выгоде и честолюбию. К тому же очевидно, что двум медведям в одной берлоге не жить. И рано или поздно мы обречены сойтись в единоборстве… Этого, в сущности, требует и наша честь, честь нашего Императора, столь униженная Тильзитом.

- Что же, угроза столь серьезна и близка?

- Серьезна. А близка ли… Сроков не положено, как сказано в Откровении. Но мы должны бодрствовать всегда. Поэтому поспеши.

- Строительство будет окончено до конца сего года, ваше сиятельство! – пообещал Воронихин.

- Вот и славно, - одобрил Строганов.

Они вышли к главному входу в Собор. Граф посмотрел наверх и, скинув свой подбитый мехом плащ на землю, сказал:

- А теперь осмотрим этот прекрасный купол изблизи!

- Ваше сиятельство, это может быть опасно, - покачал головой Воронихин.

- В мои лета, «крестник», опасно уже все, а это все равно что не опасно ничего, - улыбнулся Александр Сергеевич и с удивительным проворством стал карабкаться по лесам вверх, ничуть не беспокоясь чистотой своего богатого камзола и кружевных манжет. Андрей Никифорович последовал за ним. Сам он совершал такие подъемы почти всякий день и чувствовал себя на крыше собора, как птица в родном гнезде, но холодело сердце от страха, как бы не оступился граф.

Но Строганов не оступился, будто бы всю жизнь только и занимался подобными упражнениями. Быстро взобравшись на крышу, он отряхнул пыль с камзола и, распрямившись, оглядел представшую его взору панораму Петербурга, окрашенного первыми розовыми лучами всходившего на горизонте солнца. Воронихин встал подле Александра Сергеевича, готовый во всякий миг подхватить его под руку. Лицо графа сияло. Казалось, что заря поднималась теперь не где-то там, на востоке, но в полных вдохновения глазах этого человека.

Что видели его глаза в дали, в которую были устремлены? Начало ли нового дня? Наполняющую душу восторженным трепетом красоту петрова детища, что лежало теперь перед смотрящими, как на ладони? Или же что-то много более дальнее и великое?

Стоя на самом краю крыши, не обращая внимание на ветер, разметавший его белоснежные волосы и готовый поднять и унести прочь его самого, Строганов опустил руку на плечо Воронихина:

- Знаешь, мой милый, стоя здесь, я думаю, что все-таки недаром прожил свою жизнь. И что мало найдется людей, столь счастливых, сколь был в своей жизни я. Меня, нас с тобой не станет, но останется этот собор, вся эта великая красота, во имя которой стоит жить!

Солнце уже высоко поднялось над городом, и граф, прищурив глаза, приветственно улыбнулся ему, добавив:

- И новый век будет русским веком и ничьим другим!



_______________


Александр Сергеевич Строганов скончался в 1811 году вскоре после освящения Казанского собора, оставив наследникам помимо имущества долг в три миллиона, на погашение которого последним пришлось брать ссуду. В своем завещании сыну Александр Сергеевич писал: «Павел, сын мой, я тебе повторял сто раз - и днем и ночью, во всякое время и всюду, нужна вера в единого и истинного Бога. Он на небесах, он везде, без Него все ничто и все исполнено Им. Он велик. Он добр, я верю в Него. Сверх того, будь добрым русским, подчиняйся требованиям страны, где родились все твои. Будешь ли ты начальником или подчиненным, будешь ли ты при Дворе или не будешь, имей в глубине своего сердца следующие, многократно тебе мною говоренные слова: будь добр, будь прям, будь уверен, сын мой, что, когда желаешь того, что достижимо, достигнешь всего, чего пожелаешь. Мое самое большое желание, сын мой, чтобы цель твоей жизни заключалась в любви к правде, ко всему возвышенному, ко всему прекрасному».

Павел Строганов доблестно проявил себя в войне 1812-1814 гг. Эта война, однако, привела к еще одной горчайшей потери для него. В 1814 году, в сражении при Краоне пал его единственный сын, 19-летний прапорщик Александр Строганов. Юноше оторвало голову ядром, и отец едва нашел обезображенное тело среди других трупов. Эта потеря надломила Павла Александровича. Он оставил службу с тем, чтобы отвезти сына в столицу и похоронить подле могилы деда на кладбище Александро-Невской лавры. В Петербурге его ждало известие об еще одной утрате: за два дня до битвы при Краоне от удара скоропостижно скончался Андрей Никифорович Воронихин… На службу Павел Строганов не вернулся. Он жил в своем имении с женой и тремя дочерями. Вскоре граф заболел чахоткой, от которой и скончался, направляясь на лечение заграницу. На другой день в парижском доме умалишенных окончила свою многострадальную жизнь Теруань де Марикур…



[1] Марсельеза, гимн французской революции.

[2] Иудейская героиня. Жена персидского царя Артаксеркса. Добилась от мужа казни его первого вельможи Амана, бывшего врагом иудейского народа, и указа о праве иудеев защищаться и истребить тех, кого они считают своими врагами и кто нападал на них. В силу этого указа иудеи восстали и убили порядка 70 тыс. чел. Аман был повешен вместе с десятью сыновьями. Эта кровавая расправа лежит в основе одного из главных иудейских праздников – Пурима.