Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
13-го Июня вечером, ничего не подозревая и считая, что нет твердыни более крепкой, чем наша позиция, я получил приказание остаться с ротой в окопах до утра 14-го Июня, а с наступлением рассвета отходить в арьергард полка. Полк же снимался в 9 часов вечера. За четверть часа до ухода полка, я получил второе приказание, гласящее, что через три часа после ухода полка т. е. в двенадцать часов ночи я могу уйти. До 12-ти часов я должен сидеть в окопах, причем мне нужно держать связь с Его Величества ротой, находившейся на крайнем правом фланге. При наличной обстановке задача не представляла ничего трудного, но все же, когда телефоны были сняты и по часам можно было предполагать, что полк отошел уже на 5-6 верст, стало жутко. Я побоялся растянуть свою роту, как мне было указано, тем более, что меня не предупредили, чем вызван наш отход. А потому послал вдоль фронта дозор в Его Величества роту, а сам остался с ротой в том же положении, как и был. Вот уже 12 часов. Страшно тянет уйти, уйти, как можно скорей. Но я выдерживаю характер еще час и, заранее предупредив взводных и фельдфебеля, подаю условный сигнал к отходу. В условленном месте за окопами взводы собираются. Поверяю людей, все налицо. Трогаемся в путь, я иду впереди. За нашими окопами оказался густой лес. Дороги искать не пришлось. В тыл вела одна дорога. Мне все казалось, что вдруг из темноты покажутся немцы, такова психология отступающих. Но я был спокоен, со мной была вся рота, а рота была хорошая и даже считалась одной из лучших в полку. Шли мы довольно долго. По дороге нам пришлось пройти горевшую деревню. Был момент, когда я пожалел, что не обогнул горевшую деревню, так невыносимо жарко было идти по улице среди горевших справа и слева ее зданий. Наконец и деревня была пройдена. Мы вышли на более ровное место и заметили вдали какие-то огни. Подойдя к ним, в предрассветных сумерках, мы увидели, что здесь собирается весь наш полк и что здесь возведены окопы, хотя и не законченные, но весьма солидной постройки.
Когда я подошел к командиру полка доложить, что прибыл с ротой, получил нагоняй: «Почему Вы так рано пришли?» - задал мне командир полка вопрос. Я не ожидал такого вопроса и, достав часы, доказал, что я ушел на час позже, чем мне было приказано. «Где Вы бросили Его Величества роту?» Я имел мужество ответить, что не знаю, где Его Величества рота. Тут мне влетело порядочно. Я и не пытался оправдываться, потому что чувствовал, что не совсем прав. «Вот видите», волновался командир, «из-за Вас погибнет Его Величества рота». Я не на шутку испугался, хотя отлично помнил, что, когда мы уходили, да и во все время дороги, кроме одиночных выстрелов, нигде ничего не было слышно.
Наконец командир меня отпустил, и я отошел к роте в совершенно подавленном состоянии духа. Почти что в эту минуту я услышал голос командира полка: «Попросите сюда поручика Тихонова». Поручик Тихонов был командиром Его Величества роты, только что прибывшей к расположению полка. В этот же момент я почувствовал, как разошлась спазма, щемившая мне что-то в груди.
Стало рассветать. Полк все еще не был разведен по участкам. Позиция, как я уже говорил, не была закончена. Окопы были полной профили с блиндажами, но ходов сообщены еще не было. Были вбиты колья для проволочного заграждены чуть ли не в пять рядов, но проволоки не было и проч. Когда я разобрался по карте, то по-моему вышло, что предполагаемая позиция идет чуть ли не перпендикулярно к фронту противника, и действительно, Тифлисской полк, стоявший левее нас, был далеко сзади и строил новые окопы, а Грузинцы окапывались еще левее и чуть ли не на версту сзади Тифлиссцев. Сразу бросалась в глаза какая-то ненормальность. Я доложил об этом командиру 2 батальона, подполковнику Тимченко, опять принявшему б-н. Он согласился со мной, и мы вместе пошли к командиру. Нам удалось убедить командира не занимать приготовленные окопы, а отойти шагов на 500 назад и построить новые окопы. Я отвел свою роту назад и выбрал новое место, хотя очень неважное, но все же гораздо лучшее, чем готовые окопы с подставленным к противнику флангом.
Приказав роте окопаться, я завернулся в бурку и заснул. Проснулся я от нескольких толчков в бок. «Ваше Благородие, куда телефон проводить? спрашивают телефонисты… и так что как будто немцы наступают»... - докладывал фельдфебель Мезенцев.
Я протер глаза и увидел, что рядом со мной уже выкопано нечто вроде могилы, долженствующей изображать окоп для «ротного». В окопчике была уже настлана солома. Действие продолжалось. Нисколько шрапнелей с высоким розоватым разрывом подали сигнал к началу боя. Вправо от моей роты змееобразной линией окопались 6 и 7 роты. Пятой роты мне уже не было видно. Влево на буграх, значительно возвышаясь над нашим расположением, окапывались Тифлиссцы. На них наступающие обратили особое внимание, и туда понеслись очереди тяжелой шрапнели, отличавшейся от обыкновенной гнойно-желтым облаком дыма, появлявшимся при разрыве, в то время как у обыкновенной полевой пушки шрапнель дает белое облачко. Сначала я видел, как люди закопошились, как муравьи, стараясь как можно скорее врыться поглубже в землю, но было поздно и, не выдержав сильного и меткого огня, 2 роты Тифлиссцев бежали.
Я сообщил об этом по телефону командиру батальона, прося принять меры к их возвращению, так как наступающие были еще далеко и держаться было вполне возможно.
Дошла очередь и до нас. Прямо против нас высыпали густые цепи в несколько рядов. Присмотревшись в бинокль, я увидел, что против нас австрийцы. Наша Гренадерская артиллерия открыла уб1йственный огонь по цепям. Страшно было смотреть, как удачно рвались над цепями наши шрапнели. Наступавши были уже близко, но не выдержали и залегли в 600-800 шагах. Затем они постепенно стали группами накапливаться в оставленных нами окопах. Их артиллерии била страшно метко — исключительно шрапнелью. Три раза за один час был перебить кабель и два телефониста, вызвавшиеся его поправить, были убиты на моих глазах. Третий был счастливее и, все время под ужаснейшим огнем, исправлял повреждена. Оглянувшись назад, я увидел идущего по направленно к моей роте офицера Тифлисского полка. Офицере быль высокого роста, представительный, с внушительным видом. В руках у него была большая палка. Я вылез из своего окопчика и пошел ему на встречу. Всюду рвались снаряды. Когда я назвал свою фамилию и часть, полковник назвал свою. Это был командир одного из батальонов Тифлисского полка, доблестный полковнике Ил. Ив. Иванов. «Не видели ли Вы здесь наших гренадере?» - обратился он ко мне, - «разбежались мерзавцы». «Я уже вот часть загнал обратно», - сказал он, выразительно взглянув на палку.
Долго стоять не приходилось; дав нужные ему сведения, я подошел к роте и спустился в окоп.
«Справа передают, невозможно держаться, Ваше Благородие», - кричали из окопов. Ввиду того что за всю войну этот термин от гренадер я услышал первый разе, я вылез из окопа и нарочно пошел открыто вдоль него к тому участку, откуда передавали, что держаться невозможно. Пули свистели роем и выбивали трель пулеметы. Бой достиг наивысшего напряжения.
«Где не могут держаться?» - спросил я. - «Здесь?» «Ваше Благородие, спускайтесь скорее, а то убьют», - кричали мне, - «смотрите, как Штрауса ранило». Ко мне шатаясь, подошел лучший гренадере роты, немец Штраус, кадровый солдат и георгиевский кавалер. Лицо его было мертвенно бледно, окровавленная рубаха была сорвана, ему собирались делать перевязку. Громадный осколок попал ему в плечо и вышел в лопатку, вывернув за собой и кости, и мясо. Санитары перевязали его, наложив целую кипу бинтов. «Можешь ты сам идти или тебе дать носильщиков?», - спросил я. «Пойду сам, прощайте, Ваше Благородие, желаю вам всего хорошего», - ответил он. Я все же дал ему провожатого, так как в роте было 12 человек без винтовок, за неимением таковых, которые исполняли роль санитаров, а по мере убыли кого-либо из строя замещали уходивших. «Скорее, скорее», кричали ему сзади. К сожалению, я так и не узнал о его дальнейшей судьбе.
Бой кипел. Австрийцы пытались подниматься, но мы их быстро укладывали. В ушах звенело от трескотни. Вдруг над козырьком, основанием которого служило большое бревно, лежавшее на бруствере, разорвалось четыре снаряда, причем один стакан попал в бревно и сбил его в окоп. Правый конец бревна чудом удержался, за что-то зацепившись, а левый рухнул в окоп и придавил 4 гренадер. Самый крайний был раздавлен на месте, трое других сильно пострадали, а я остался цел. Ряды роты все редели; все время слышалось по окопу: такого-то убило, такого-то ранило. Но дух сломлен не был, мы не унывали, — «австрийцы это не противнике». В 7 часов вечера, все же, приказано было отходить. Оставив убитых в окопе, не успев их предать земле, так как это обыкновенно делалось ночью, мы поспешно отошли, не преследуемые противником. Ему тоже хорошо досталось. Так кончился бой 14-го Июня у Нароля.
С 7 часов вечера и до 9 часов утра мы шли непрерывно и под утро перешли Австро-Русскую государственную границу.
Вскоре по переходе границы, мы остановились на местности, сплошь занятой огородной культурой вблизи деревни Лозник. В этот день меня знобило и сильно болела голова. Когда командир полка случайно узнал, что я нездоров, то предложил мне идти в резерв, но я просил его в резерв меня не назначать, так как при той обстановке, в которой мы предполагали принять бой, резерв сулил больше неприятностей и встряски, чем боевая часть.
Командир рассмеялся, когда я сказал ему что-то вроде того: «Чувствую, что сегодня вы будете гонять резерв по всему фронту», и назначил меня с ротой на крайний левый фланг.
Бой 15-го Июня рисуется мне в каком-то тумане, так у меня болела голова. В результате нас обошли где-то слева, и мы отступили в этот день весьма поспешно и с большими затруднениями.
Отходя к лесу, мы настигли наших пулеметчиков, выбивавшихся из последних сил под тяжестью несомых ими пулеметов. Никто не хотел помогать. Я и Побоевский взвалили по телу пулемета на плечи и понесли. Сколько бы мы их протащили — неизвестно, но это помогло. Гренадеры устыдились, и по очереди, задыхаясь от усталости и быстрой ходьбы, вынесли пулеметы на своих плечах.
В этот день геройски, но бесцельно погиб прапорщик Ростомов, выскочивший из окопов с целью захватить подошедший немецкий дозор. С большим трудом рота вынесла его тело, употребив для этой цели веревочную петлю, которую удалось набросить на ноги его трупа.
В бою 15 Июня немцы проявили много настойчивости и энергии. Когда мы отошли уже верст на 15 от той позиции, что занимали утром, и остановились в большой деревне Пасеки, чтобы перевести дух, туда же вкатилась команда немецких велосипедистов и была нами захвачена целиком в плен. Оказывается, они думали, что Пасеки уже в их руках. В Пасеках мы не задержались, а тронулись дальше. Гренадеры нервничали и вдруг эта нервозность вылилась в неожиданную панику. Мы шли в лесу, как вдруг сзади послышались вопли: «Кавалерия, кавалерия». Все вмиг стремительно бросились бежать... Сзади, действительно, слышался конский топот. Офицеры пытались остановить бегущую массу, но безуспешно. Их крики «стой» были восприняты своеобразно. Все начали кричать: «стой» и все, в то же время, бежали во всю прыть. Вдруг сзади все стало раздаваться и давать дорогу. То летела карьером одна из наших батарей. Какой-то гренадер попал под колеса и только чудом не был убит, а сильно искалечен. На этом все и кончилось.
Оказалось, что наша батарея была кем-то принята за неприятельскую кавалерию и одного крика «кавалерия» было достаточно, чтобы измотавшаяся в непрерывных отступлениях и уставшая пехота предалась самой безудержной панике. Через полчаса полк шел, как ни в чем не бывало. Уже начинало смеркаться, когда мы стали подходить к одной из позиций, занимаемой в прошлогодних боях с австрийцами нашими частями у Тарноваткн. И теперь можно было видеть следы воронок и повсюду разбросанные стаканы шрапнели. Мы сошли влево с дороги и стали в резервной колонне. Место, на котором мы сейчас расположились, представляло из себя громадный луг, в версте от нас переходящий в болото. Уже контуры рельефа местности стали сливаться и трудно было создать себе общую картину нашей позиции, но то, что впереди нас был прекрасный обзор и обстрел говорило, что позиция должна быть хорошей.
В ожидании приказания офицеры расположились у костра под большим ветвистым деревом; кто начинал дремать, кто пил чай. Наша компания офицеров 2-го батальона подтрунивала над командиром батальона, полковником Тимченко, который благодаря близорукости, разбил себе нос, пролезая под какой-то забор в Пасеках. Подъехала подвода и чьи-то голоса спрашивали, куда везти тело прапорщика Ростомова. Жаль было молодого храброго офицера, недавно только вернувшегося в полк после ранения, полученного 3-го Марта в бою под Праснышем. Более опытные офицеры понимали, что причиной его преждевременной смерти была его горячность, что ему и не нужно было вылезать из окопа, так как, если бы даже за ним пошла и вся рота, то и то от этого дело нисколько бы не выиграло. Подошедший командир сделал какое-то распоряжение, и подвода удалилась. Все сняли фуражки. В этом и выразилась вся воинская почесть павшему герою-офицеру. Время было тяжелое: бессонные ночи, утомительный ночные движения, ежедневные бои без всякой надежды на успехе, — временами доводили до отчаяния, то нас где-то обходил невидимый нами противник и мы отступали по приказанию, то мы, не имея достаточных средств к обороне, уходили сами... и так без конца. Свежих частей, которые могли бы подпереть нас и вселить в нас стойкость, по-видимому, не было, не было и солидной укрепленной позиции, которая усилила бы наши ослабевши боевые качества. Усталость всего организма дошла до своего предела, и казалось, вот-вот упадешь от изнеможения и уж тогда тебе будет все равно, что с тобой станется.
В ночь с 15 на 16 Июня нас разместили по окопам, в которых мы просидели до утра. Что же касается моей роты, то ей достался участок без готовых окопов и почти всю ночь пришлось возиться с устройством позиции. Только что взошло солнце, как был получен приказ отходить. Мы шли по прекрасному шоссе. С нами по тому же шоссе двигались части 3-ей Гвардейской дивизии. В то время, когда мы были под Осередском, 3 Гвардейская дивизия стояла левее нас и вынесла на своих плечах тяжелые бои. Сейчас она была в сильно поредевшем составе.
Идя по шоссе, мы прошли мимо двух бронированных автомобилей, замаскированных ветками. Их присутствие здесь было весьма уместно, но работы броневиков за всю Германскую войну мне ни разу не пришлось видеть.
Пройдя верст 15 по шоссе, мы свернули с дороги вправо и пошли без дорог. К нам подъехал наш новый начальник дивизии, генерал-лейтенант Габаев и, сняв фуражку, благодарил гренадер за отлично выполненную тяжелую работу и высказал уверенность, что и впредь мы покажем себя такими же молодцами. Разрозненно и хрипло отвечали гренадеры на приветствие и еще более измученными казались их голоса, отвечавши: «постараемся, Ваше Превосходительство». Постараемся, только оставь нас в покое, как бы говорили эти голоса. С меня струился градом пот, а осевшая слоями на потное тело пыль изменяла лицо до неузнаваемости. Вид роты говорил сам за себя. Начальник дивизии и его штаб проехали дальше и не знаю, что они осматривали, но только позиция, на которой мы остановились, не выдерживала никакой критики. Обстрела не было никакого, обзора тоже. Мало того, я с ротой попал в лощину к какому-то ручью, протекавшему по ней. Тут же находилась маленькая деревушка Ксенжостаны. Лощина имела крутые обрывистые берега и мне с ротой была видна только узкая полоска неба. Окопов здесь никаких не было, и я даже не пытался их возводить, ибо было ясно, что дело безнадежное. Единственным плюсом этой позиции был большой лес, находившийся в 400, примерно, шагах за деревней. Командир батальона, подполковник Тимченко взял от моей роты взводе в свое распоряжение. Я остался с тремя взводами. Сначала я сидел в овраге, но потом решил забраться на левую сторону этого оврага, ибо оттуда все же была видна соседняя 7 рота по другую сторону оврага. Всюду колосилась пшеница, обещая прекрасный урожай, в то же время, не давая возможности видеть нам дальше своего носа.
Немцы приближались и через час над ротами, расположенными по правую сторону оврага, начала рваться тяжелая немецкая шрапнель. Вскоре немцы открыли огонь и по З-му батальону, расположенному влево от меня. Меня же немцам совсем не было видно так, что только 3-4 снаряда случайно попали в овраг. Бой разгорался все сильнее и сильнее. С правой стороны оврага сносили раненых. Вот вижу, ведут совершенно окровавленного прапорщика, прибывшего к нам в полк за нисколько дней перед этим. Я даже не знаю его фамилию. Вот опять носилки. Вижу — офицер. «Кто такой?» спрашиваю я. «Их Благородие пр. Котляревский». — «Куда ранен?» — «Они контужены». Я говорю носильщикам, куда нужно нести, чтобы выйти на дорогу.
По ходу боя было видно, что сейчас все сорвется и побежит. Злорадно трещат немецкие пулеметы. Все чаще и чаще идут раненые. Смотрю, спускаются наши пулеметчики, тянут пулемет и кричат: «Ваше Благородие, дайте людей вытащить пулемет, мы сами не можем». Я отрядил шесть человек, — пулемет понесли. В этот же момент прибегает связник от командира батальона и говорить: «Ваше Благодарю, командир батальона приказали вести роту в лес, они там будут ждать Вас». Я собрал остатки роты и спустился с ними в овраг, чтобы укрыто и без потерь войти в лес. Пройдя 100 шагов, мы наткнулись на носилки с пр. Котляревским. Около носилок стояли три гренадера, окончательно выбившиеся из сил. Я взглянул на лежавшего на носилках пр. Котляревского и не узнал его. Он весь опух и не походил на самого себя. Я нарядил 8 человек и приказал им во что бы то ни стало донести прапорщика до первой повозки.
Увидя, что мы отходим, немцы усилили огонь и перенесли его в лес. Лес трещал и валился, когда мы в него вошли. Тем не менее, со всех сторон отступавшие стекались к спасительному лесу. Здесь я встретил вторично раненого подполковника Балуева, командовавшего 3-им батальоном. Тут же с пулеметами шел князь Шервашидзе и рассказывал, что его чуть-чуть не ранило осколком. «Какая досада», — прибавил он, — «ведь чуть-чуть не задело, и осколок совсем маленький. Пора бы отдохнуть». Я его отлично понимал. Нам, уставшим и измотавшимся, но не считавшим возможным уйти на отдых каким-нибудь иным способом, мерещилось легкое ранение, как единственный почетный предлог отдохнуть.
В лесу мы подобрали нескольких раненых, между прочим, одного тяжело раненого в обе ноги и руки. Перевязав и уложив на носилки, мы понесли и его. На счастье, по выходе из леса, мы встретили санитарный автомобиль г. Гернгросса, своей самоотверженной работой много принесшего пользы в деле эвакуации раненых непосредственно с поля боя. Старший брат г. Гернгросса — кавалергард, прикомандированный, вместе с другими кавалергардами, к нашему полку, командуя 2-ой ротой, быль серьезно ранен в бою 2-го Июня.
На этот раз г. Гернгросс особенно сильно нас выручил, забрав наших раненых, которые нас связывали по рукам и ногам.
Выйдя из леса, части стали понемногу разбираться. Все же некоторые роты совсем исчезли, выйдя на участки других полков. Отойдя верст 6-7, мы остановились у фольварка Лабуны, где был сахарный завод и господский дом, окруженный дивным английским парком. Парк был на возвышенности и представлял собой прекрасный пункт для наблюдения. Роты расположились в густой высокой пшенице и стали окапываться. В полуверсте вправо, перпендикулярно к фронту, шло шоссе. Наш полк уперся правым флангом в шоссе, имея правее себя части 51 дивизии. Моя рота расположилась у самого парка, имея сзади себя в 30 шагах прекрасную железную решетку. В общем пшеница скрывала наше расположена совершенно. Роты залегли и притаились, ожидая, что будет.
В 5 часов дня из леса, который мы недавно прошли, стали появляться колонны немцев. От них отделились дозоры и, образовав редкую цепь, двинулись вперед. Можно было наблюдать, как, пройдя шагов 100-200, дозоры останавливались.
Часть из них ложилась, а часть, вооруженная биноклями, рассматривала впереди лежащую местность, затем все вновь вставали и двигались дальше. До немцев было версты 11/2 -2, не больше. Вдруг послышался сильный грохот, который все усиливался. На шоссе показалась группа всадников. Поравнявшись со своими цепями, всадники остановились и минуту спустя подали какие-то знаки. Грохот, на время прекратившийся, вновь дал о себе знать и вот, как на ладони, вправо от шоссе, выкатилась сначала одна батарея, за ней другая и третья. Я насчитал всего 12 орудий. Видно было, как убраны были передки и около орудия закопошилась прислуга. Я обомлел. Сердце мое готово было выскочить из груди. Я бросился к командиру батальона и показал ему невиданное зрелище. Командир батальона, подполковник Тимченко, побежал к телефону, чтобы дать знать нашей артиллерии, но оказалось, что телефон не могут дотянуть до командира батальона, так как не хватает кабеля на 50 шагов. Пришлось полковнику Тимченко переместиться к телефону. Когда он передал по телефону в штаб полка о виденном, где в то время находился и командир Гренадерской Артиллерийской бригады, оказалось, что у наших артиллеристов нет ни одного снаряда. Когда я услышал об этом, то буквально заскрежетал зубами. Но делать было нечего.
Установившись, немецкая артиллерия открыла огонь куда-то далеко по шоссе в тыл. Я понял, что они нас не видят. Гренадеры как-бы вросли в землю. Немецкие цепи приближались. Вот уже их дозоры в 100 шагах от наших цепей, за ними в отдалении двигаются в сомкнутом строю батальоны. На шоссе замаячили кавалерийские разъезды. Вдруг кто-то не выдержал и выстрелил. Как электрический ток пробежал по всей линии. Винтовки разрядились. Наши части открыли частый огонь. Немцы перешли моментально из сомкнутого строя в рассыпной и повели наступление. Артиллерия сделала паузу и... сразу засыпала нас шрапнелью. Помимо легких орудий у них оказались еще и тяжелый и в две минуты вся наша лития была, как в тумане, от рвущихся снарядов и от вздымаемой ими пыли.
Не выдержав такого сосредоточенного огня, роты поднялись и, как один бросились назад. Все поле бежало. Артиллерия стреляла беглым огнем туда, где больше всего скоплялись люди.
В фольварке в это время находились штабы нескольких полков и артиллерийской бригады. Все они бросились на коней и развили наибольшую скорость. «Сегодня мы, кажется, не уйдем», говорил я подполковнику Тимченко, прибавляя шагу. Вместо ответа нас обдал град еловых шишек, сбитых разорвавшейся шрапнелью. Гренадеры моей роты бросились через решетку в парк и смешно было видеть, как здоровый дядя не мог от страху взять такое незначительное препятствие, как железная решетка, не более метра высотой.
Из парка мы вылетели, как угорелые, и помчались в открытое поле.
Какой-то ординарец подскочил к командиру батальона и что-то передал ему. Подполковник Тимченко попытался остановиться, чтобы посмотреть на карту, но ноги не слушались, бежали, и он, махнув рукой, продолжал бежать. Я бежал за ним, а за мной часть роты. Пробежав версты две, мы перешли на шаг, с трудом переводя дыхание. Начали разбираться. Моя рота оказалась почти вся на лицо. Другие же роты понесли более серьезные потери, и, как передавали потом, некоторый роты, бросившись в панике в хмель, запутались в нем, и многиe не успели оттуда выбраться. Другая части попали в болото и все перемешалось. К счастью стало темнеть. Проходя по болоту, я наткнулся на брошенный двуколки Мингрельского полка. Одна двуколка оказалась телефонной и была полна прекрасными Эриксоновскими аппаратами. Я приказал вынусь все аппараты и провода, и забрать на себя. В минуту все было забрано, и гренадеры пообвешались телефонными аппаратами и проводами. Помимо аппаратов, мы еще раньше разобрали двуколку с патронами, тоже завязшую в болоте. В патронах была острая нужда, нужно было запасаться, хотя мы все от усталости едва волочили ноги.
Не останавливаясь, мы шли всю ночь; под утро, пройдя Бог весть сколько верст, нас наконец остановили. Силы оставили меня. Я буквально рухнул и заснул, как убитый. Подъехавшие с кухнями денщики рассказывали, что застали весь полк спящим мертвецким сном. Кто, как стоял, так и повалился. Полк обратился в серую людскую кашу.
Проспав два часа, мы тронулись дальше. Пройдя верст 10, наш полк прошел через проволочные заграждения заблаговременно подготовленной позиции Красностав-Грубешов. Тут были и блиндажи, и ходы сообщений и проволочное заграждение в несколько рядов. Одним словом, такой позиции мы еще ни разу не встречали. Я боялся только одного, как бы нам не приказали оставить такую прекрасную позицию без боя. Пройдя проволочное заграждение, мы пошли вдоль окопов, принимая все вправо, а по отношению противника — влево. Шли мы еще часов 5—6 и наконец дошли до дер. Генрикувки, где и остановились.
Когда стемнело, нам приказано было стать в резерв в лесу за дер. Генрикувкой в 2-х. верстах.
18 Июня прошло совершенно спокойно. Противник не показывался. 19-го утром я с ротой назначен был в резерв Грузинского полка и стал в версте за дер. Берестье в прекрасных окопах. Грузинцы занимали окраину деревни Берестье и укреплялись. Я пользовался затишьем и отсутствием противника и ходил по соседним окопам и осматривал их устройство и месторасположение.
Линия наших окопов проходила по холмам, имевшим общий скат к большой лощине, в которой находились деревня Берестье и несколько далее вправо фольварк Облычин. От этих пунктов, находившихся в нейтральной зоне, шел длительный пологий подъем, вершина коего была покрыта лесом. Здесь шла первоначальная линия окопов немцев. Расстояние между нашими и немецкими линиями было не менее 1L/2 верст. Позиция наша была сильно укреплена: имела два ряда хорошо примененных к местности окопов, причем впереди первой линии тянулось проволочное заграждение в три, а местами и в 5 рядов, что я впервые встретил на войне.
Окопы полной профили защищены были козырьками, имели бойницы в виде длинных узких щелей; местами попадались довольно солидные убежища от огня легкой артиллерии.
Кроме того из каждого окопа шел в тыл ход сообщения. Недостаток и окопов, и ходов сообщений как-то сразу всеми офицерами был отмечен и подчеркнут, а именно: и те, и другие были слишком широки. В резерве Грузинцев я с ротой простоял три дня. За это время немцы подошли и заняли лесистый гребень противоположного ската. Наши, сильно потрепанные, части за это время перевели дух. Командир полка распорядился, чтобы ротам два раза в день давали горячую пищу, и гренадеры приободрились. Помню, когда мы последний день стояли в резерве Грузинского полка, ко мне в роту пришел командир полка с фотографическим аппаратом и снял меня с частью роты на траверсе ротного окопа; эта фотографа сохранилась у меня и по сию пору и как нельзя лучше характеризует по нашим лицам и внешнему виду те трудности и лишения, которые мы тогда переносили... Наш полк в это время был сведен в три батальона и еще под Осередеком ко мне в роту влилась часть 13 роты. Другие же полки дивизии имели по одному, а в лучшем случае по два батальона. У меня в роте было 120 гренадер. Простояв три дня на позиции в резерв, я был сменен и отошел в лес, где стоял полк. Мы устроились в наскоро сделанных шалашах, и несколько дней безмятежно отдыхали. С 23 числа началась небольшая стрельба. Немцы вели пристрелку, а наша артиллерия, раздобыв несколько снарядов, делала вид, что стреляет. |
