ПРИОБРЕСТИ КНИГУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:
http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15578/
«Идем мы лесом стройно,
Лишь стелется туман.
Пришли в Мацкову Руду
Нас встретил «чемодан».
(На мотив: «Горные вершины
Мы вас видим вновь,
Балканские долины,
Могилы удальцов!»)
Около 10-го сентября 1914 года батарея выгрузилась в г. Гродно и расположилась тут же, у станции. Мы, офицеры, пошли поесть в вокзальный буфет, где встретили поручика H. Н. Моисеенко-Великого, выпуска 1908 года из Пажеского корпуса, вышедшего в Лейб-Гвардии Егерский полк, а затем ушедшего в летчики. Воздушная область военного дела была нам тогда совершенно неизвестна. Все мы наблюдали в Коломягах, на окраине Петербурга, на поле, где летом происходили скачки, первые полеты. Тогда они казались чистой акробатикой. В программу корпуса летное дело не входило, но уже до войны в Гатчино открылась военная воздухоплавательная школа, и некоторые офицеры из полков поступили в нее: кавалергард Николай Воеводский, Моисеенко-Великий, наш конно-артиллерист Сахновский и другие. Во время похода в Восточную Пруссию мы испытали воздушные ночные налеты Цеппелинов (8-го августа бомбами было ранено несколько лошадей в 4-ой батарее). У станции Вильковишки в первые дни похода пришлось наблюдать пролет разведывательного самолета противника. В начале войны немцы с аэропланов сбрасывали небольшие стрелки, на которых была надпись: «invention française, fabrication allemande.» Лишь позже нам пришлось серьезно считаться с бомбами и пулеметным огнем немецких самолетов. Рассказы Моисеенко мы слушали с большим интересом, они были для нас чем-то совершенно новым. Он жаловался на то, что наши аппараты технически сильно уступают немецким. Его повествования о смелых разведках над расположением противника были захватывающими.
Как пример значения таких разведок, он приводил подвиг Николая Воеводского, который получил Георгия за то, что на подбитом аппарате сумел вернуться до наших линий и дать штабу Северо-Западного фронта точные сведения о сосредоточении германских войск. Сам собой разговор перешел на гибель армии генерала Самсонова. Район, где произошла эта драма, был нам хорошо известен по лекциям в корпусе. Как Воеводский на Северо-Западном фронте, так и разъезды наших кавалерийских полков доносили о сосредоточении крупных германских сил, но, по-видимому, сведения эти были мало учтены русским командованием.
На другой день нашей стоянки в Гродно я пошел в город искать чемоданы для вьюка. Спешно купленные в Гвардейском Экономическом обществе во время трех-дневной мобилизации чемоданы от первых же осенних дождей размякли и расползлись. После завтрака поехали с братом Сергеем за город, в Румлевку, летнюю стоянку 2-го армейского корпуса, начальником штаба которого 11 лет тому назад был наш отец. Посетили наш лагерный барак, посмотрели на разбитый отцом сад, обошли овраги, по которым лазили детьми. В конюшнях штаба стоял один из эскадронов Конной Гвардии. Встретили там Кушелева, который нам рассказал, как он доставил в Петербург гробы убитых под Каушеном.
На утро, перейдя Неман по городскому мосту, батарея пошла на северо-запад, в направлении на Августовские леса. Пересекаемая нами местность поражала своей бедностью: пески, бедные избы, крестьяне-белоруссы, запуганные и молчаливые. Ночевали в какой-то деревушке, в избе с земляным полом. Ночью по ногам бегали кролики, и блохи не дали сомкнуть глаз. Невыспавшийся и злой стоял я утром у ворот избы и смотрел, как проходили эскадроны Кавалергардского авангарда. И вдруг в строю одного из них вижу весело мне улыбающееся лицо товарища и друга по корпусу, барона Александра Остен-Дризена. Я радостно подбежал к нему. Он только что приехал из Швейцарии, где он в Давосе лечил свои слабые легкие. Там же жил и мой товарищ по корпусу Дима Мосолов с матерью и сестрами. Условились вечером встретиться и поговорить обо всем.
Под вечер батарея дошла до Августовского канала, уже на несколько верст втянувшись в высокий строевой лес. Я пошел разыскивать Дризена, но не нашел, - его эскадрон прошел дальше, до переправы у Бялого Бржега. А на другой день мы, вместе с его братом Георгием, молились у его тела: Дризен был убит в первой же перестрелке, лежа в цепи эскадрона. Жаль его было, всегда такого веселого и приветливого, хорошего товарища и друга.
Наш отряд состоял из Первой бригады 1-ой Гвардейской Кавалерийской дивизии и нашей батареи. Впоследствии к нам был временно присоединен только что прибывший Крымский конный полк. Свежий, еще не замотанный походом конский состав позволял татарам сломя голову носиться по походным колоннам с приказаниями. Нас это раздражало: «Повоюйте с наше, и тогда посмотрим, как вы будете носиться галопом на усталых лошадях!». Командовал отрядом генерал Скоропадский, создавший себе небольшой штаб. Исполнять должность начальника штаба он призвал ротмистра Врангеля, но это сотрудничество продолжалось недолго. Очень скоро Врангель снова оказался в строю, ругая на чем свет стоит «Пидзе» (прозвище Скоропадского). Нашей эпопее в Августовских лесах было посвящено стихотворение кавалергарда графа Шереметева (ныне - о. Георгия Шереметева). К сожалению, из этого, написанного греческим слогом творения, помню лишь одну фразу: «Муж совета Пипер (Врангель) хитроумный…». Повторяю, «муж совета» не долго оставался в штабе Скоропадского.
Задача нашего отряда была пересечь с юга на север полосу Августовских лесов и действовать против немцев, прорвавшихся до Друскеник, на Немане, и теперь отходивших по шоссе в направлении занятого ими города Августова. Следом за нами из Гродно шли свежие Финляндские стрелковые полки (если не ошибаюсь, 9-ый и 10-ый). Исполняя эту задачу, мы, переправившись у Бялого Бржега через незначительную речку, углубились в леса. У переправы видны были одиночные окопчики, - следы стычки кавалергардов с неприятелем, во время которой был убит Дризен.
Осенняя ночь наступает рано, и начало уже смеркаться, когда мы за переправой вошли в лес. Песок заглушал топот коней и грохот орудийных колес. Уже было совсем темно, когда мы втянулись в какую-то лесную деревню. На краю дороги я различил две женские фигуры и обратился к ним, принимая их за литовских «мергайте» (девушек), с выученными нами литовскими фразами: «Пейна ира? дуонас ира? кайп каймас?» («Молоко есть? хлеб есть? как деревня?»).
И вдруг совершенно неожиданно прозвучал ответ на чисто русском языке: «Есть, батюшка, есть и хлеб и молоко. А деревня наша Погорельцы называется». «Да вы что, русские?» «Русские, господин офицер», добавил подошедший крестьянин, «милости просим к нам в избу».
Деревня оказалась населенной староверами, давным-давно выселенными сюда во время каких-то преследований раскола. Не расседлывая и не распрягая, батарея простояла в деревне несколько часов. Старообрядцы приняли нас радушно. Несколько парней были разосланы в разведку, чтобы узнать, где немцы, были от деревни даны и проводники, так как ночью в лесу было весьма легко сбиться с пути.
Офицеры батареи собрались в избе одного из крестьян, где хозяйка поставила самовар, дала хлеба, молока, закуску. Конечно, старообрядцы, сохраняя свой обычай, с нами не ели, но нас накормили до отвала. «Дай вам, господа гвардейцы, Господь Бог удачи», говорили они. «Царь Николай Александрович нам даровал свободу молиться по-нашему, - Бог поможет ему и даст победу над врагом». Отдохнув и получив все необходимые для нашего предприятия сведения, мы двинулись дальше. Ночь показалась еще темней, и лес обступил нас будто еще более непроницаемой стеной.
На рассвете мы начали выходить из леса и, когда окончательно рассвело, глазам нашим представилась неожиданная картина: верстах в 3-х от нас, по шоссе, в западном направлении, двигалась пешая колонна немцев, шел обоз, ехали конные люди. Князь Эристов приказал 1-му взводу выехать на позицию и открыть огонь. Стрелял штабс-капитан Рот, на взводе у орудий был поручик Данилов. Остальные два взвода, продолжая стоять в колонне, лишь наблюдали за тем, как развивались события. Действующий взвод стоял на бугре и прямой наводкой стрелял по отлично видимой ему цели, а потому снаряды его ложились великолепно. Но первое замешательство в колонне у немцев продолжалось недолго. На наших глазах пехота рассыпалась в цепь и начала наступать на жидкие части нашей кавалерии, а через короткое время над нашим взводом начали рваться снаряды немецкой артиллерии. Сильные разрывы бризантных снарядов показали, что наш взвод попал под обстрел «чемоданов», о которых мы до того знали лишь понаслышке. Оставшиеся два взвода нашей батареи были сведены с дороги и поставлены на позицию, но мы не стреляли, оставаясь немыми свидетелями того, как наш 1-ый взвод буквально расстреливался врагом. Мы видели, как на бугор, где стоял 1-ый взвод, были посланы передки, как под разрывом «чемодана» полегла шестерка первого орудия, как второе орудие на галопе сорвалось с бугра и понеслось в нашем направлении.
«Отчего мы не стреляем?», думал я. «Нашим огнем мы могли бы отвлечь врага от нашего взвода». Но тут пришел приказ взяться в передки и уходить в лес. Я шел в замке батареи. На опушке я остановился, пропуская части батареи. Орудия 1-го взвода присоединились к нам, первое орудие - на уносах своего ящика. Одного зарядного ящика не доставало, вывозить его был послан брат Сергей с разведчиками, ему помогали кавалергарды из прикрытия батареи (кажется, взвод Сергея Безобразова).
Тут же находился и командир Кавалергардов, князь Долгорукий. Видя перебитую шестерку первого орудия и наши затруднения с лошадьми, он хладнокровно сказал Сергею: «Нет лошадей? Возьмите мою» и собрался слезать со своего гнедого гунтера. Но Сергею удалось, выпростав из хомутов убитых лошадей и на разведческих лошадях, под продолжавшимся огнем «чемоданов», вывести зарядный ящик. За это дело он получил орден Св. Владимира 4-ой степени с мечами. Наши потери выразились, кроме павших лошадей, в двух раненых ездовых (один из них - Латышев) и тяжело раненом поручике Данилове.
Повозка с ранеными подошла к нашей колонне, когда мы уже втянулись в лес. Данилов лежал на ней в окровавленной шинели, у него была вырвана мышца плеча. Его с закрытыми глазами лицо, и без того всегда бледное, было совершенно без кровинки. Б. Б. Бауер, наш милый врач, лишь качал головой: довезут ли Данилова до госпиталя после такой потери крови? Он, действительно, с трудом выжил; когда я его навещал в декабре в госпитале в Петербурге, он только что начал поправляться. В строй он вернуться не смог и, имея два года Военной Академии, продолжал служить уже в штабах.
Покончив с нашим взводом, немцы перенесли огонь на наши цепи и на лес, в который втягивалась наша колонна. «Чемоданы» нас преследовали в лесу, оглушая бризантными взрывами, с треском ломая деревья и обсыпая нас осколками и оторванными ветками. К счастью, потерь у нас от них больше не было, но морально они, конечно, нас сильно подавляли.
Так закончился бой под Мацковой Рудой. Бог помог нам выбраться из довольно опасного положения: вскоре стало известно, что по той самой дороге, по которой ночью двигался наш отряд, за нами шла крупная немецкая часть. На наше счастье бой разыгрался быстро, и батарея вовремя успела втянуться в лес и уйти от следовавшего за нами противника.
Бой под Мацковой Рудой нельзя считать для нас удачным. Конечно, наше неожиданное появление не могло не произвести на противника соответствующего впечатления, но действия наши в этом бою не были достаточно энергичны, и нами не было полностью использовано главное наше преимущество - элемент неожиданности. Свое отступление от Друскеник немцы совершали с большой осторожностью, занимая сильными отрядами опорные пункты, снабженные артиллерией (главным образом - перешейки между многочисленными озерами) и пропуская между ними свои колонны. Этим объясняется быстрая реакция германских войск на наше нападение.
Ночевали мы в какой-то лесной деревне и на другой день занимались подбором лошадей из обоза для пополнения потерь первого взвода. Вместо наших рыжих красавцев, пушки тянули серые и гнедые недомерки. Взвод был настолько слабым, что не мог следовать за батареей по тяжелым песчаным лесным дорогам. Когда мы, после занятия нашей пехотой г. Августова, снова перешли границу Восточной Пруссии, первый взвод пришлось оставить в обозе. Тогда же начались нескончаемые осенние дожди. Непогода продолжалась несколько недель и за ночь, если даже мы отдыхали в избах, шинели наши не успевали просохнуть, и мы с утра одевали их такими же мокрыми, как снимали вечером. Недостаток фуража и тяжелые дороги довели конский состав до полного изнеможения, так что в первых числах октября наша бригада была отведена на отдых.
Из господского двора Шестаково, где мы стояли, кавалергард Олег Дубасов и я были отправлены искать более просторных квартир в глубокому тылу, но не успели мы исполнить данного поручения, как получили приказ присоединиться к своим частям, расположившимся на отдых в г. Вильно и окрестностях. Батарея стояла на окраине города, за Зеленым мостом через Вилию. Тут князь Эристов сдал батарею, приняв Кавалергардский полк, и во временное командование вступил капитан Б. П. Огарев.
Стоянка в Вильне была использована хозяйственным Огаревым для приведения многого в порядок, была пересмотрена также укладка передков и зарядных ящиков. Между прочим, были выброшены надувные брезентные мешки, предназначенные для переправы батареи через реки. Они настолько истерлись в походе, что уже в этот короткий срок начали пропускать воздух. В Вильне же мы нашли брошенную двуколку, которую приспособили для нашего собрания. Людям были розданы полушубки, мы, офицеры, тоже получили из дому теплую одежду, фуфайки, вязаные чулки и полушубки. Недолгое время стоянки в Вильно промелькнуло очень быстро. Каждый вечер офицеры полков и батарей собирались в гостинице «Сен-Джордж», ужинали и слушали игравший там оркестр. Любимым номером оркестра был польский романс «О муви, муви!».
В Вильно к нам присоединились кирасирские полки и наша 4-я батарея, так что, когда пришел приказ о переброске нас в Польшу, вся дивизия была погружена вместе в эшелоны.
А. Гершельман
|
