Не успел Муравьев вернуться из экспедиции, как прочность предпринятых оборонных мероприятий была проверена военно-морскими силами неприятеля. Крымская война объединенными силами Англии, Франции и Турции развернулась на Черном море, на Балтике и на Тихом океане. Россия в кольце. Двадцатого августа Муравьев еще находился на пути в Якутск, когда неприятельская эскадра из шести кораблей под командованием адмирала Прайса встала в Авачинской бухте и обрушила огонь на Петропавловский порт. Камчатка вместе с цепочкой Курильских островов замыкали собой Охотское море, обозначая его естественной российской акваторией, поэтому разрыв этой пограничной линии был подобен сдаче восточных окраин. На памяти морских захватчиков все еще маячил сокрушительный разгром густонаселенного Китая с его полумиллионной армией, хотя и плохо оснащенной и необученной, отчего высадка на пустынных камчатских берегах представлялась повелителям мира легкой прогулкой, не более того. Неужто им, европейцам, способны противостоять аборигены? Здесь и сказался задел генералитета Муравьев-Невельской по укреплению нижнего Амура, через который в порт Петропавловска-на-Камчатке морем были доставлены необходимые силы и средства обороны.
Залпы корабельной артиллерии и быстрые морские десанты приносили успехи Англии, признанной владычице морей, везде и всюду. Политическая карта мира на всех его континентах пестрела английским колониями и доминионами, по площади стократно превосходящими британские острова. Китай в английской короне значился полуколонией. На очереди – «ничейная Сибирь» с целью отторжения от Российской империи полузаброшенного и богатого промыслового района. Для того и был выбран момент под грохот севастопольской канонады, когда «война в Крыму, все в дыму».
Но вот незадача эскадре – после инспектирования Охотского побережья Муравьевым ее поджидал сюрприз из семи береговых батарей и гарнизона из семисот восьмидесяти солдат, моряков и казаков при сорока малокалиберных пушках, хотя и устаревшего образца. В подмогу защитникам начальник гарнизона Василий Завойко собрал народную дружину в сотню охотников, бивших белке в глаз. Тут не до шуток. В Авачинской бухте стояли парусный фрегат «Аврора» и транспорт «Двина», имевшие приказ «сражаться до крайности», а в крайности сжечь суда и высадить команды на берег для защиты города. Силы нападения серьезнее, на их бортах боевых кораблей две сотни орудий и корпус морской пехоты в две тысячи шестьсот штыков.
Двадцатого августа в Авачинской гавани началась пушечная пальба. Фрегат и форты яростно отстреливались, но после того, как были подавлены первая и четвертая батареи, на берег высадился боевой десант в шестьсот французов для беспрекословного занятия порта. Но при виде наступавших, хотя и редких, русских цепей, у французов взыграли гены дедов, которых старик Кутузов шуганул на всю Европу из горящей Москвы и до Парижа, и они, неся потери, дали стрекача с камчатского берега до шлюпов, а на них – на суда. Первая шапкозакидательская попытка десантирования окончилась провалом, заставив ошеломленное командование призадуматься, занявшись похоронами убитых. Через три-четыре дня, получив от американских лазутчиков сведения о составе камчатской обороны, эскадра решилась на новый штурм.
Двадцать четвертого августа состоялся решительный штурм крепости, в ходе которого, к удивлению нападения, вновь ожили подавленные батареи первая и четвертая, хотя огонь эскадры на этот раз обрушился на третью и седьмую. Командир батареи князь Максутов сам заряжал орудие, пока не рухнул с оторванной рукой. Герой камчатской обороны скончался в госпитале. И эти батареи были подавлены, что позволило девятистам десантникам коалиции высадиться на берег, где их опять встретили без всякого почтения.
Шестая, озерная, батарея картечным огнем отбросила десант, который взошел на Никольскую гору, открыв с нее уже ружейный огонь по русским кораблям. Завойко скапливал резервы для отражения, сняв с фрегата восемьдесят моряков и подтягивая силы из крепости. Но русские разрозненные отряды, не дожидаясь всей подмоги, по суворовской заповеди «пуля дура, а штык молодец», пошли в штыковую, сбросив десант с гребня горы в пропасть. С северной, более пологой стороны десантники в панике отступали к шлюпкам. Четыре офицера союзников были взяты в плен. Видя картину уничтожения, их корабли подсуетились поднять якоря и выйти из-под обстрела русских батарей, бросая своих на погибель. Отступление на гребных судах под плотным огнем защитников было плачевным, пули сбивали убитых и раненых в воду. Многие брели в волнах по горло, пытаясь догнать шлюпы, пускались вплавь и не находили спасения. Остатки десанта сброшены в море, откуда и пришли.
Общие потери русских составили девяносто восемь человек, включая раненых, у противника до полутысячи убитыми и сотни раненых, превративших боевые корабли в плавучие лазареты, но самое ужасное - знамя морского корпуса в атаке было утрачено. Вторая попытка десантирования стала последней. Какая атака без боевого знамени? После сражения союзные корабли трое суток чинились в Большой Авачинской губе, опять хоронили убитых и скрылись без оглядки. Что им оставалось делать? Петропавловские баталии отбили напрочь у заносчивых заморских вояк испытывать крепость русского штыка, и они перекинулись на слабый и плохо организованный китайский фронт.
В странах Антанты разразился скандал. Один из английских журналов вознегодовал погромной статьей: «Борт одного русского фрегата и несколько батарей оказались непобедимыми перед соединенной морской силой Англии и Франции, и две величайшие Державы Земного шара осилены и разбиты небольшим русским поселением». Что было, то было. Схлопотав головомойку, адмирал Прайс, уязвленный поражением, застрелился, а его французский преемник, адмирал Депуант, решил взять реванш на море, в родной стихии, где чувствовал себя как рыба в воде. Задача проще некуда – потопить пару русских судов и несколько транспортов, стоявших в Авачинской гавани, и вернуться на родину с лаврами победителем.
Победоносные сводки с Петропавловского сражения вызвали в России восторженную реакцию, как спасительный вдох и просвет надежды в угрожающей Крымской кампании. Трофейный штандарт Гибралтарского полка английской морской пехоты, захваченный на Камчатке, произвел в Санкт-Петербурге огромное впечатление, как подтверждение неувядаемой славы русского оружия. С известием об успешной защите далекой Камчатки царь расцеловал Михаила Корсакова, принесшего ему радостную весть.
Муравьев в донесении Государю отписал: «Жаль, что не все адмиралы похожи на Завойко». Не только генерал Муравьев, но и противник восхищался эффективностью выстроенной русской обороны. Французский офицер де Айн признал: « Русские должны были все потерять в предпринятых действиях, но вот что значит человеческая деятельность! Какое превосходное умение воспользоваться временем! … Два офицера (Завойко и командир фрегата Изыльметьев – ред.) доказали, что русские моряки умеют сражаться счастливо». Защита Петропавловска имела громадное стратегическое значение, ибо с его падением захват коалицией Дальнего Востока становился неизбежным. Адмирал В.С. Завойко за блестяще проведенную операцию награжден орденом Святого Георгия. Василий Степанович Завойко вышел из небогатых дворян Полтавщины. В Наваринском сражении за проявленную личную храбрость, будучи мичманом, награжден орденом Святой Анны. Участник кругосветного путешествия. На фрегате «Паллада» служил под командованием прославленного адмирала П. Нахимова. Более чем заслуженный послужной список, но свои лучшие качества и достижения Василий Степанович проявил в должности губернатора Камчатского края.
***
В послании Корсакову, находившемуся в столице, губернатор дал ряд поручений. «К шестому декабря ездят молодцы за наградами, - писал он, - моя же – в истории, следовательно, ехать не за чем». В планах Муравьев, пока еще не Амурский, уже видел свое историческое предназначение. Однако, несомненный успех первого сплава и последовавшей Камчатской военной эпопеи, был по достоинству отмечен царем. Г. Невельской получил звание адмирала, М. Корсаков произведен в чин полковника, а П. Казакевич стал капитаном первого ранга. В конце декабря, по возвращению из Петербурга, Корсаков привез генерал-лейтенанту орден Святого Александра Невского, последнюю награду от царя Николая Первого, скончавшегося в феврале 1855 года. Исполнил Государь свое обещание отблагодарить Сибирского губернатора за труды во благо Отечества. Но Муравьеву нужны были не награды, а высочайшее покровительство, которого лишился. Горестная весть глубоко опечалила генерала, понимавшего, что лучшей поддержки ему уже не будет.
С того времени придворный круг теснее сплотился, выставляя генерал-губернатора Сибири в невыгодном свете перед царским преемником Александром Вторым. «Ты не можешь представить, сколько препятствий я встречаю во всем, но чем их более, тем более усиливается мое желание их побороть», - писал Муравьев брату Валериану. Те же самые наблюдения об обстановке вокруг Муравьева излагал писатель Иван Гончаров: «Он одолевал природу и населял ее бесконечные пустыни. Его, в свою очередь, одолевали чиновники». И все современники об одном, как сговорились: «Граф Муравьев-Амурский сильно утомлен постоянными интригами, борьбой и препятствиями, какие встречал при осуществлении своих планов и проектов … Тяжело было этому энтузиасту на медные деньги вести амурское дело» (Б.К. Кукель).
Губернатор Забайкалья, генерал-майор П.И. Запольский, тоже приноровился не исполнять распоряжения Н. Муравьева, пытался противодействовать им. Резкий и острый на язык, он не уживался с иркутским губернатором Зариным и со штабом Муравьева, был не слишком гож в гражданском управлении, хотя и полезен в военном образовании Забайкальского войска. Следовало также разбить союз Читинского губернатора с декабристом Д.И. Завалишиным, отношения с которым у генерал-губернатора обострились. И опять полномочий для отстранения Запольского от должности у генерала не имелось. Но могла ли помешать такая мелочь? П. Запольскому, имевшему признаки расстройства здоровья, поступила записка от заботливого Н.Н. Муравьева с предложением ему об отпуске для продолжительного лечения и о сдаче дел М. Корсакову «без всяких предварительных объяснений». Если не уволен, так отправлен на бессрочное излечение.
Сложная обстановка на Дальнем Востоке, метания в выборе основного опорного рубежа обороны отрицательно сказались на отношениях трех главных фигур дальневосточного театра действий – Муравьева, Невельского, Завойко. Петропавловск-на-Камчатке или Николаевск-на-Амуре принять за основную базу, мощный флот или укрепление сухопутных позиций? Расхождения политические сказались на личностных отношениях генералитета, пока не стало ясно, что необходимо развернуть вектор российских интересов с северо-востока на юг-восток и попуститься господством на океане, укрепившись на суше.
Адмирал Г.И. Невельской, почивавший на лаврах открывателя сахалинской и иже с тем амурской географии, надумал выпрягаться из муравьевской команды, даже батарею в Николаевском порту поставил не там, где ему было указано – у входа в бухту – а на увале, напротив своего дома. Что должна была защищать батарея, устье Амура или адмиральский дом? Но дело не в батарее, а в том, что адмирал посмел перечить главе сибирской власти в вопросах обороны восточного побережья, настаивая на сдаче Камчатки и средоточии сил на устье Амура, подав свой голос Великому князю Константину Николаевичу. Этого оказалось достаточно, чтобы участь прославленного адмирала была решена, и даже не важно, насколько был он прав – не прав.
Такое понимание общих интересов Муравьев расценил как «излишнее самолюбие и эгоизм», но с заслуженным соратником обошелся пристойно, назначив его «для успокоения» на тихую должность начальника несуществующего штаба и рассудив, что «Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое поприще «почетно». За пустым перекладыванием бумаг, над которыми адмирал был посажен начальником, он быстро убедился, что деликатно отстранен от дел. Напрашиваться на прежнюю дружбу ему уже не представлялось возможным, и Г. Невельской, не пожелавший быть исполнителем при Н. Муравьеве, покинул край, в историю которого вошел своими знаменитыми открытиями. В Санкт-Петербурге адмирал нашел достойное место в Главном морском штабе.
Забавна зарисовка этой незаурядной личности, сделанная Н.А. фон Гленом, отслужившим в Сибири от прапорщика до полковника: «небольшого роста, рябой и лысый, говорил быстро и в разговоре держал собеседника за пуговицу. По рассеянности пальцем собеседника пытался прочистить табачную трубку». Не свой же палец обжигать.
Расставляя сподвижников по заслугам, Николай Муравьев все теснее сближался с Михаилом Семеновичем Корсаковым в делах и крепкой дружбе, выдержавшей испытание временем до гробовой доски. М.С. Корсаков, двоюродный брат губернатора, происходил из известной дворянской семьи. В 1849 году молодой подпоручик Семеновского полка поступил офицером для особых поручений к Муравьеву, поселился в губернаторском доме и принят в обществе как родственник могущественного начальника края. Уже через месяц службы «близкий человек» был отправлен губернатором на далекую Камчатку для передачи Г.И. Невельскому инструкции для его дальнейшего плавания. Поездок по Сибири Корсакову выпало множество, они были тяжелым испытанием, но и полезны для познаний края и для становления характера. Будучи человеком деликатным и обходительным, служил посредником вспыльчивого губернатора с подчиненными, смягчая напряженную обстановку.
П.А. Кропоткин, видный революционер и он же исследователь Сибири, похваливал М.С. Корсакова, как человека «порядочного, без чопорности и надутости». Сам Корсаков в письме Муравьеву о своей персоне отзывался довольно скромно: «Я ведь не вам чета. Нет той энергии в характере». Его самокритические нотки подхвачены М.И. Венюковым, человеком науки, автором двухсот научных работ: «… не мог стать в уровень с тем положением, на какое его выдвинули судьба и родство, слишком мало образован для этого…».
Александр Ведров,
писатель, публицист,
(г. Иркутск)
Опубликовано в журнале "Голос Эпохи" №1/2021 |
