Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/

В Царицыне на вокзале я встретился с полковником нашего полка Гранитовым, который уже побывал в полку, а сейчас возвращался из служебной командировки из Екатеринодара; мы ехали таким образом в одном поезде и этого не знали.
Царицын — большой торговый город, в то время почти мертвый, понемногу начинал возвращаться к жизни. Большевики наложили свою сатанинскую печать на весь облик города и жителей.
К моменту моего прибытия бывший «Сводно-Гренадерский» батальон, пользовавшийся в свое время чрезвычайно малолестной боевой репутацией, переформировывался в дивизию, причем предположено было каждую из бывших гренадерских дивизий представить одним полком с тем, чтобы батальон имел название соответствующего полка. Таким образом, наш Сводный полк Кавказской гренадерской дивизии должен был иметь первый батальон Эриванский, второй Грузинский и т.д.
На деле этого не получилось. Сформированными оказались два полка: 1-ый Сводно- Гренадерский полк из Московских гренадер и наш 2-ой Сводно-Гренадерский полк, каковые и вошли в состав 6-ой пехотной дивизии генерала Писарева.
1-ый Сводно-Гренадерский полк был 3-хбатальонного состава, тогда как наш полк — только однобатальонный — 4-хротного состава. Каждая рота нашего полка называлась по своим полкам, причем количественно мы — Эриванцы — были представлены сильнее других, за нами в порядке постепенности шли Мингрельцы, Тифлиссцы и Грузинцы. Последние не имели в своем состав ни одного кадрового офицера.
Полк имел знамя и одну из серебряных труб Мингрельского полка, каковые были привезены из Тифлиса офицерами-мингрельцами.
Командные должности в полку распределены были так: 1) Командир полка полковник Пильберг (Эрив.), 2) Полковой адъютант шт.-капитан Рычков (Эр.), 3) Помощник адъютанта шт.-капитан Александров (Грузинец), 4) Помощник команд. полка полковник Иванов (Тифл.), 5) Начальн. хозяйств. части полк. Кузнецов (Эрив.), 6) Командир батальона полк. Талише (Мингр.), 7) Командир 1-ой Эрив. роты полк. Гранитов (Эрив.), 8) Помощник команд, роты шт.-капитан Попов (Эрив.), 9) Мл. офицер поручик Борис Силаев (Эрив.), 10) Мл. офицер поручик Богач (Эрив.), 11) Мл. офицер поручик Цюлкович (Эрив.), 12) Мл. офицер поручик Мохов (Эрив.), 13) Мл. офицер прапорщик Шаталов (Эрив.), 14) кадровый подпрапорщик 13 роты Гончаров (Эрив.).
Грузинская рота. 1) Командир — штабс-капитан Засыпкин, 2) Помощник — прапорщ. Осадчий (б. подпр. Гр. полка), 3) Прапорщик Абт, 4) Поруч. Жильцов.
Тифлисская рота. 1) Командир роты — поручик Резаков, 2) Фамилии не помню, 3) Фамилии не помню.
Мингрельская рота. 1) Командир — штабс-капитан Лепин, 2) Помощник подпоручик Шах Назаров, 3) …
Пулеметная команда: Начальник Поручик Братшау-младший, шт. капитан Братшау старший, младшиe офицеры: поручик Линьков, поручик Павлов.
Команда связи — капит. Гаврилов (Мингр.)
При штабе полка: поруч. Богомолов (Мингр.), командир, нестр. роты — шт. кап. Мельницкий.
В таком составе застал я формирующийся полк. Для формирования дивизии были отведены, так называемые, студенческие казармы б. казармы N полка, стоящие на высоком месте недалеко от Волги. Мы, Эриванцы, собравшиеся в далекий и чуждый Царицын для формированы полковой ячейки, понимали, что нас мало, что многие могли быть с нами, но их не было. Причин, почему их не было с нами, было много. Одни, да будет им стыдно, как всегда, старались не делать того, что могут сделать другие; это те самые, что в Германскую войну не успели побывать ни в одном бою, это типичные тыловики-«ловчилы», за которыми не должно сохраниться почетное имя «Лейб-Эриванца», имена их всем Эриванцам хорошо известны, и я не возьму на себя труда перечислять их имена. Ко вторым относятся те, что из-за причин материального свойства не могли оторваться от семьи, от полученной уже службы и пр.
Тех жаль, потому что они забыли слова: «И для славы его не жалей ничего».
Третьи, возвращаясь из плена, заблудились, если так можно выразиться. Так заблудились наши доблестные однополчане подпоручики Зуев и Долженков; первый, попав в 11-ый Донской полк, а второй — в Лейб-Гвардии Гренадерский. Оба они сумели поддержать славу полка на стороне и, конечно, не их вина, что они не нашли нас, а мы их.
И, наконец, к последней группе нужно отнести тех, что погибли героями в самом начале гражданской войны, предпочитая смерть позору.
Мы знаем и запомним светлые имена: капитана Бориса Гаттенбергера, капитана Николая Четыркина, поручика Дмитрия Белинского и подпоручика Солнцева. Мы гордимся этими именами, как и тем, что нет ни одного Эриванца с революционным именем, что нет ни одного Эриванца в красной армии. Этим мы доказали, что двум богам не молились... Нас было мало, но недаром говорят: «Дело не в количестве, а в качестве», и, действительно, если разобрать всех начальствующих с точки зрения военных качеств, то аттестация получится выдающаяся и не будет удивительно, что четырехротный полк сначала силою 500, а потом 400 штыков делал такие дела, который могли сделать честь истории любого полка старой Императорской Армии. Кто из Эриванцев не знал спокойного, выдержанного, умного и хитрого Густава, кто не побаивался его колючего языка. Этот офицер увел с честью с фронта остатки Эриванского полка, унес его святыню знамя и передал его в надежные руки, веря в светлое будущее Росси и в воскресение полка.
Этой верой Густав заражал младших и, указывая им верный путь, обильно и часто орошал его своею благородной кровью.
Таков был командир. Его помощник Илларион Иванович Иванов, офицер Тифлисского полка, закаленный в боях воин, еще в Японскую войну пронизанный двумя пулями навылет в грудь, невозмутимый на поле боя, высокогуманный человек, тонко понимающий психологию русского солдата. Его невольные ошибки искуплены его геройской смертью.
Что касается третьего героя, А.Г. Кузнецова, этого железного человека, с необычайной силой воли и духа, то при одном воспоминании о том, что его уже быть может нет в живых, становится жутко, ибо на нем и на его имени у меня зиждилась и зиждется надежда о будущем полка.
О Гранитове, моем ротном командире в гражданскую войну, я получил представление, как о боевом офицере — впервые, точно так же, как и он обо мне. И должен признать, что будь Гранитов в полку с самого начала войны, его имя стояло бы наравне с именем Сабеля, Пильберга, Геттенбергера, Хржановскаго, а полк несомненно увеличил бы формат страниц своей истории, дабы дать место описанию дел и этого офицера.
Признавая, что все остальные офицеры полка были доблестны и храбры, что будет видно из дальнейшего повествования, я хочу сказать несколько слов о дорогом и незабвенном Борисе Силаеве.
У нас в полку было много сверстников Бориса — сыновей или родственников наших же офицеров, но из них настоящим Эриванцем был только Борис. В нем первом закипела молодая горячая кровь, которая по непроторенной дорожке толкнула его в туманную еще тогда Добровольческую Армию. Это он в многочисленных и никому из нас неизвестных, но страшных по жестокости боях под Армавиром, Ставрополем, в Ингушетии и на Маныче, среди чужих, гордо произносил имя родного полка, когда случайные соратники его, удивленные неустрашимостью и никогда не покидающим его прекрасным настроением, интересовались именем полка, его воспитавшим. Он был тем мстителем от нашего полка, которые дали понять русскому народу в тот особенно страшный период гражданской войны, что офицер тоже человек, что он также хочет жить, как и все, и имеете на это больше прав, так как больше и сознательнее любит Родину... и что когда преступно направленная рука народа попыталась задушить офицерство, то оно в лице таких же, как Борис, не дало зарезать себя, подобно агнцу, а решило умереть с оружием в руках, как подобает каждому храброму офицеру; Четыркин и Белинский могут спать спокойно... они отомщены.
Таков был офицерский состав полка. Гренадеры из мобилизованных и пленных красноармейцев на первый взгляд не внушали доверия, да многие и в действительности больше симпатизировали красным, чем нам, но и среди них были не только лояльные солдаты, но и убежденные противники большевиков. Из старых кавказских гренадер к нам попали двое, 9-го года службы — Эриванец и Тифлисец, оба верные люди.
В общем, нужно сознаться, идти в первый бой «со многими неизвестными» было довольно жутко, но я возлагал большие надежды на то, что после первого боя все ненужное и вредное отсеется; так оно и случилось. Так стоял вопрос укомплектованы личным составом; что касается вооружения, то нужно отметить, что новоявленное чудо Гражданской войны — пулемет на тачанке — имелся у нас в полку в количестве шести экземпляров «Максима» и с этой стороны мы, казалось, были обеспечены. Обмундирование у офицеров и солдат было пестрое — добровольческое. Особенно курьезным был Борис Силаев в штатских ситцевых брюках в полоску с обмотками и в онучах, так как незадолго перед этим, когда он был еще в Сводно-Гренадерском батальоне, его вещи, вместе с обозом, достались после какого-то неудачного боя красным. Купить же новое в то время не представлялось никакой возможности по скудности офицерского жалованья.
26-го Июля в 4 часа дня мы выступали из Царицына по Саратовскому тракту в направлении на Камышин, который в то время уже был занят нашими частями.
Первая ночевка была у деревни Орловки, которая месяц спустя сделалась центром кровавых боев за обладание Царицыным. Шли мы вдоль Волги, проходя по очереди Ерзовку, Пичугу, Дубовку, Песковатку, Водяное, Пролейку, Балаклею.
Наконец 6-го Августа пришли в Камышин, где нас встретил наш начальник дивизии, генерал Писарев, занимавший впоследствии крупные посты в Добровольческой и Русской Армиях.
В Камышин к нашему полку были присоединены 2 роты Астраханского полка с их командой разведчиков, что увеличило наш полк по численности вдвое. К тому же оказалось, что Астраханцы — все добровольцы, великолепно дрались с красными, не за страх, а за совесть. Если не ошибаюсь, эти две роты представляли собой остаток полка, незадолго перед нашим приходом геройски погибшего на левом берегу Волги. Астраханские роты сохранили целиком свою организацию и влились в наш полк, как 5 и 6 роты.
В Камышине мы не задерживались и, не доспав ночи, вышли из города по направлению к колонии Марюнфельд.
Идя по степи, я никак не думал встретить еще одного старого знакомого, — смотрю, скачет с ординарцем, никто иной, как полковник Манакин. Я искренно обрадовался этой встрече, и мы расцеловались. Я ценил полковника Манакина за то, что он удивительно быстро оценивал обстановку в очень ответственные моменты в 17-году и тонко проводил за нос социалистических деятелей, ему доверявших. Он проводил в жизнь принципы революционной инициативы. Никаких препятствий для него не существовало, когда нужно было что-нибудь быстро и неотложно сделать. Не было кажется таких героических мер, на которые бы он не решился. В Добровольческой Армии его не баловали... и, помню в Ноябре 19 года я встретил его в Ростове, где, если не ошибаюсь, он держал уже путь к адмиралу Колчаку.
В этот день мы получили боевую задачу: сдержать напор красных на окраине деревни Барановки и не дать им переправиться через р. Иловлю у той же деревни. Фронт давался батальону 4 версты. Дистанция солидная.
Когда роты разошлись, нас осталось совсем мало — горсточка. Расставили взводы, навели пулеметы и начали осматриваться. Впереди шел бой. Можно было видеть лавы конницы, то подававшейся назад, то опять переходившей в наступление. Гудели орудия. Справа выкатился наш доморощенный бронепоезд и стрелял куда-то вдаль.
Вечерело... затихал бой... и только один бронепоезд не унимался. От времени до времени резкий звук орудийного выстрела прорезал воздух, и молния освещала темные силуэты близ растущих деревьев. На утро бой возобновился. Уже чаще била артиллерия с обеих сторон, дымки шрапнели не успевали расходиться над лавой, как появлялись новые. Бой как будто приближался.
Я с Гранитовым полезли на крышу соседнего дома — оттуда было все видно, как на ладони. У Володи сохранился еще «Цейссъ».
После полдня к орудийному огню присоединилась трескотня пулеметов, лавы нашей конницы начали поддаваться назад. Со стороны красных показался пушечный броневик, который и решил исход боя. Наша кавалерия бросилась стремительно назад. Даже проскакав версты две, она не могла сдержать своих коней и неслась мимо нас. Громыхали повозки и орудия. Мы не остались безучастными и приняли некоторые меры к остановке панического бегства. Преследование вел броневик. Положение было серьезное.
Тогда, бывший с отступающими частями генерал Щеголев, командир конно-артиллерийского дивизионa, остановил одно орудие и лично открыл огонь по броневику, чем заставил его немедленно ретироваться. Паника сразу улеглась, и части стали собираться... но обозы... нашей кавалерии были, увы, утеряны.
К нам всю ночь подъезжали конные и справлялись, не знаем ли мы, есть уже в балке красные, «там наши повозки застряли», — поясняли они... и видно было — страдали станичники.
Под утро был получен приказ отходить за деревню, а когда прошли деревню, то, не останавливаясь, углубились в степь. Шли мы долго, пока не подошли к деревне Олени, где переночевали в поле, лежа в цепи. На утро нас перевели еще верст на пять вправо. Без карты очень трудно было ориентироваться, а карты этого района были и очень редки и к тому же не точны.
Роты были разведены по участкам и опять мы, Эриванцы, остались в одиночества. Телефонов и не думали тянуть, ибо слишком велики были интервалы. Рота окопалась.
С правого фланга к нам подошли две Кубанских тачанки с пулеметами и стали на линии наших окопов, совершенно не маскируясь. Так простояли мы целый день. К вечеру небо нахмурилось и хлынул дождь. Дождь шел всю ночь и вымочил нас до костей. Мы терпеливо ждали, что будет.
Ночью Кубанцы получили сведения от перебежчика, что к красным подошла бригада Донской конницы и что в соседней деревне целиком стоить 28 «Железная» дивизия товар. Азина, которая прибыла с фронта Колчака, и что на завтра им назначено наступление.
Пришел Гранитов, ходивший к Пильбергу. Сведения, который он принес, были неутешительные. Все, что говорили казаки, подтвердилось. «По-видимому будет дан приказ отступать», добавил он.
Через час, когда начало светать, началась где-то справа перестрелка, но никого и ничего не было видно. Дождь в это время прекратился. Перестрелка усиливалась, все повернули из окопа головы на меня и Гранитова, как бы вопрошая, как быть. Кубанцы уже час тому назад от нас ушли. Но вот бежит связник... приказано немедленно отходить.
Всех охватывает нервное настроение, шаг невольно ускоряется.
Проходим версты две и спускаемся в деревню N. и идем по дну лощины, где расположены огороды.
Ни на ком из нас нет сухой нитки. В деревне, когда мы ее проходили, начиналась паника; обозы и артиллерия с трудом вылезали по раскисшей дорог.
У красных появился броневик с пушкой Гочкиса, который то там, то здесь разбрасывал свои маленькие снаряды, не причиняя никакого вреда.
Путались по балкам мы довольно долго. Увидев хорошую горку, мы поползли на нее. Когда мы добрались до самого верха и увидели всю панораму наступления красных, настроение у всех еще больше понизилось. Нам приказано было спуститься с высоты и принять влево на скат значительной седловины.
Добравшись до назначенного нам места, мы рассыпались в цепь, пулеметы на тачанках по тактике гражданской войны расположились в цепи при каждой роте. На той горе, откуда мы только что ушли, располагался наш 1-ый Гренадерский полк. Значительно дальше, вправо, на больших относительно высотах окапывались пластуны. Но вот пошел опять дождь, стало холодно и темно, — облака шли низко, низко. Около меня лежит какой-то гренадер в порванной рубахе, под которой видно голое тело, он дрожит.
Через час дождь прекратился, облака местами разорвались, показались клочки голубого неба и мгновенно началась стрельба. Стреляли десятки пулеметов. Красные возобновили наступление.
«Что с нами будет, если нас обстреляет артиллерия, когда мы лежим ногами вверх без всякого укрыта, как мокрые курицы», заговорил я с Владимиром. «Да, сегодня плохая для нас обстановка, а впрочем увидим».
Показались цепи красных. Их было так много, что только первая их цепь была вдвое гуще и длиннее всего нашего расположения, а за ней показывались все новые и новые.
На самом командующем пункте нашей позиции, на седловине, стоял Густав, мы попросили его передать нашей 5-ой гренадерской батарее открыть огонь. Батарея почему-то медлила, красные надвигались, а тачанки их засыпали нас пулями. Артиллерия красных безмолвствовала. Вот мы видим, показывается всадник с красным знаменем. Роты открывают огонь. Красные не ложатся — идут. Заговорила наша артиллерия, один снаряд попадает в тачанку и пулемета нет. Поручик Линьков на ближайшей тачанке изготовился к бою. На правофланговой тачанке замер в ожидании команды поручик Павлов. Вот сразу все наши пулеметы неуверенно проводят строчку. Потом пауза и огонь на поражение. Цепи красных редеют, они падают, поднимаются, видно, как пулемет скашивает подряд 3—4 человек, но порыв их силен, они идут. Уже нас отделяешь 200-300 шагов, огонь достигает наибольшего напряжения. У Линькова задержка; он не справляется с ней и перебегает на другой пулемет. Тачанка ползет на седловину, на нее косятся из цепи. Пули роют землю то тут, то там, мы несем серьезный потери; все время тянутся раненые, то в цепи кто-нибудь вдруг вздрогнет и повернется на бок или замрет, эти оставались на месте.
Первая цепь красных спустилась уже в овраг, что шел параллельно нашему фронту. Вторая цепь остановилась и открыла огонь с колена. Положение принимало серьезный оборот. Принять штыковую атаку ни я, ни Гранитов не решались, ибо не уверены были в людях. Инициатива всецело была в руках красных. Густав, наблюдавший все это и переживавший те же чувства, что и мы, в последний момент подал сигнал отходить. Вырвался вздох облегчения, теперь только перевалить за седловину. Перевалили благополучно. Рота не понесла потерь в офицерском составе, зато треть гренадер, по крайней мере, осталась добровольно в окопах. Так началось наше отступление, остановившееся только 23 Августа, после упорного боя на укрепленной Царицынской позиции.
С этого дня мы потеряли веру в свои силы и красные теснили нас все время, не имея даже артиллерии. И только тогда, когда мы подходили близко к Волге, и хотя бы узенькая ленточка реки находилась в поле нашего зрения, мы неизменно попадали под обстрел тяжелой судовой артиллерии Волжской флотилии красных.
Отходили мы той же дорогой, по которой пришли, причем все мобилизованные гренадеры, проходя мимо своих деревень, дальше не шли, а вдруг бесследно исчезали. Мы перенесли целый ряд боев, причем один, 15 Августа, едва не кончился для всех нас трагически. Занимая обычную позицию, мы были внезапно атакованы перед рассветом — матросским десантом. Оба пулемета, находившееся при нашей рот, «отказали» после первых же выстрелов. Красные были в 100 шагах и с громким «ура» бросились на нас. Мы бежали. Нас преследовали огнем на протяжении 2-х верст. По пути все время падали раненые, мы тянули за собой только тех, кто мог хоть как-нибудь передвигаться. Я потерял всякую надежду уйти живым, так как буквально задыхался от быстрой ходьбы... ноги переставали повиноваться. Душу раздирающие вопли оставленных раненых неслись нам вслед. Шедший рядом со мной Борис Силаев, вдруг закачался и побледнел. «Скажи, пожалуйста, я не ранен?» сказал он, снимая фуражку и проводя рукой по голове. «Нет, нет. Иди. Давай твою винтовку», предложил я. Вдруг глаза его расширились, и он показал мне свою фуражку, простреленную пулей. Действительно чудеса. Ведь блин, а не фуражка и все же как-то пронесло.
Но вот спасительный овраг. Мы вышли из-под обстрела. Наша 5 батарея, остановившись у дороги, беглым огнем сдерживала порыв красных. Подкатили санитарные двуколки и начали забирать раненых.
...Вечером, сидя у огня и доедая какой-то двузначный по порядку арбуз, мы делились впечатлениями. Все рассматривали фуражку Бориса. Он уже был весел и, улыбаясь говорил: «Чуть-чуть не пошел на удобрение Саратовской губернии».
В общем каждый из нас был чем-нибудь недоволен. Гранитов потерял свой бинокль, что по тем временам была крупная утрата, Богач жалел об английских консервах и хлебе, которые мы получили поздно вечером и, не начав, оставили на утро, а утром было не до них, и все это досталось красным, и т. п.
С питанием было бы совсем плохо, если бы мы не находились в царстве прекрасных арбузов в самый разгар сезона. Наши кухни в первом же бою по ошибке завезли наш обед красным, а мы остались без кухни. Наш артельщик, взятый нами впоследствии в плен, уморительно рассказывал нам об этом эпизоде. Так или иначе, мы не видели горячей пищи и мяса. Питались исключительно арбузами с хлебом и вдруг английскиe мясные консервы — новинку, и не удалось попробовать... Поручик Богач был неутешен. То бывало ни у кого ничего нет, а Богач снимает свой мешок и говорит: «В мешке у старого солдата должен быть трехдневный запас продовольствия»... и извлекал из мешка то полкурицы, то ногу утки или несколько яиц и все поровну между всеми делил. «На сколько дней у старого солдата осталось запасов в мешке?» смеялись мы... и только что пережитое отходило вдаль.
«Как ты думаешь, Густав, почему нас гоняют красные?» спросил как-то я после новой неудачи Пильберга, «Не умеете воевать»... «Да, не умеете», неподражаемо язвительно произнес он, а потом уже серьезно добавил: «против нас большие силы. Остановимся у Царицына».
22-го Августа мы остановились севернее дер. Орловки, наша же кавалерия была выдвинута к дер. Ерзовке. В ночь с 22 на 23 вдруг началась впереди нас стрельба, части слева от нас открыли огонь, на нас что-то надвигалось, слышался конский топот. Мы затаили дыхание и приготовились. «Свои, свои, не стреляйте!» послышались голоса. Наша батарея сделала всего один выстрел, и граната взрыла землю у нашей цепи. «Встать!» скомандовал я, чтобы дать пройти сквозь наши ряды отходившей кавалерии.
Измученные, издерганные, оборванные, грязные и обросшие проходили мы через проволочное заграждение Царицынской укрепленной позиции утром 23-го Августа 1919 года, пройдя свыше 500 верст.
По обеим сторонам дороги в окопах было полно солдат в новеньком английском обмундировали; это был Саратовский полк. «Вот она сила то где накопилась», шутили оставшиеся гренадеры. «Ничего, братцы, теперь вы поработайте, а мы немного поотдохнем», продолжали те же голоса. Дальше по дороге мы повстречали генерала Б. Запольского с 4 Пластунским батальоном, пришедшим только что с Украины. «Ты что тут делаешь?» обратился он ко мне, «куда ты лезешь?..» «Воюем», отвечал я на ходу. «Ну, воюй», донеслось мне вслед.
Пришли мы в с. Городище, что в глубокой лощине — Мокрой Мечетки, как раз внизу против ст. Разгуляевки, и остановились против церкви. Нам назначен был привал. Роту мы разместили в двух ближайших дворах, а сами, т.е. офицеры, в ожидании дальнейших инструкций, расположились под стогом соломы вздремнуть. Прошел какой-нибудь час или два. Помню, первым проснулся я. Кругом гудела артиллерия, отчетливо выводили строчки пулеметы и трещали ружья. Я разбудил Гранитова. Мы прислушались. Пули визжали высоко в воздухе. Мы сразу без слов поняли, что что-то творится неладное, разбудили всех и приказали быть наготове; но Густав уже сам шел к нам. С командующих над Городищем высот спускались цепи. «Батенька! наши отходят. Не удержали такой позиции!», невольно воскликнуло несколько голосов. «Да это не наши, это красные!», воскликнули еще более удивленные голоса. И действительно на нас спускались красные. Через Городище неслись карьером какие-то двуколки, повозки, скакали конные, появилась какая-то девушка ординарец, умолявшая спасти оперативную часть штаба дивизии. Начинался какой-то сумбур. И в этом хаосе отчетливо и деловито раздавались гулкие выстрелы какой-то нашей батареи, стоявшей в 300 шагах за церковью, бившей по красным.
Густав шел впереди нас, мы все поротно за ним. Сбоку из улицы вытягивались и присоединялись к нам Астраханские роты. Вдруг мы заметили на высотах у ст. Разгуляевки группу начальствующих лиц: появился генерал Писарев с частью штаба. Два конных орудия немедленно были установлены там же и открыли огонь. Мы остановились и нашим глазам представилась редкая по своей красоте картина атаки нашей 4-ой Кубанской дивизии полк. Скворцова на красную пехоту, спускающуюся в Городище. Сверху — нам казалось, что лошади поднимаются по отвесной горе, всюду замелькали всадники. В атаку неслись 2 Кавказский и 2 Уманский полки. Красные открыли беспорядочный огонь. Лавина нашей конницы все поднималась, и вот на солнце блеснули шашки. В момент все было кончено. С гор спускались уже не цепи, а толпы пленных. Нам же предстояло выбить красных из занятых ими окопов Саратовского полка, который только что целиком сдался красным, перебив своих командиров. Мимо нас вели пленных, трубачи играли сбор, отовсюду спускались казаки, многие вытирали шашки.
Наши четыре роты взяли направление на то место, где Саратовский тракт прорезает окопы и проволочное заграждение. Кубанцы же спешили к орудийному заводу, где положение было критическим и вызвало даже появление на поле боя самого генерала Врангеля, который лично направлял свои последние резервы... Чуткость нашего высшего командного состава встала во весь рост. По дороге две случайно разорвавшихся шрапнели ранят несколько гренадер. Мы идем, все ускоряя шаг. Вот мы выходим на Саратовский тракт, рассыпаемся цепью и сейчас же нас встречает сильный пулеметный огонь засевших в окопах коммунистов. Я иду с крайнего левого фланга, Гранитов — с правого. Не обращая внимания на огонь и потери, мы делаем порывистое движение вперед, но встречаем сильный отпор, так как к красным подошли еще новые тачанки. Нас отделяет от них уже 100 — 150 шагов, когда вдруг, не выдержав огня, мы попятились назад. Ко мне подошел бледный, шатающийся и окровавленный с ног до головы поручик Цилкович. «Спасите, я еле иду», едва проговорил он. Он был ранен в руку и в грудь. Я взял его под руку, с целью помочь ему выбраться из-под обстрела. Поле густо было усеяно трупами атакующих, уцелевшие накоплялись в ближайшем овраге. По близости оказался Бражинский с ротной повозкой. Я немедленно сдал Цилковича и повернул обратно. В этот критический момент нам на помощь двумя красивыми лентами подошли две роты Астраханцев, с которыми непосредственно шел заместитель начальника дивизии, храбрый полковник Икишев. Все встрепенулись, Гранитов подал команду, и мы снова все двинулись вперед. На этот раз произошла форменная свалка. Поручике Богач, громадного роста и силы, заколол трех матросов. Красные были смяты и обратились в бегство. Поле еще гуще покрылось трупами убитых. Пулеметы с тачанками перешли в наши руки. Среди убитых обнаружено было несколько китайцев, матросов с «Андрея Первозванного», п. л. «Нерпы» и одна красная сестра. Бригада туземной дивизии была пущена преследовать, но по дороге порубила двух наших пулеметчиков... несчастных еле спасли.
Положение хотя и было восстановлено, но все же оставалось неопределенным. Все так перепуталось и перемешалось, что не было никакой возможности в наступившей темноте разобраться. К утру начали разбираться и собираться. Нам прислали из резерва учебную команду Саратовского полка с двумя офицерами, фамилии которых, к великому моему сожалению, я не помню. Оба они, особенно начальник команды, поручик Н., отличались храбростью и невозмутимым спокойствием.
Когда мы подсчитались, то оказалось, что нас осталось в четырех ротах всего 60 человек при трех пулеметах. Полковник Гранитов принял командование на правах батальонного над Саратовцами, нашими остатками и Астраханцами.
Осмотревшись, мы увидели, что занимаем полукольцевой окоп. Справа, до пластунов, окопавшихся у орудийного завода, был интервал с версту, влево до окопов 1-го гренадерского полка интервал был шагов восемьсот. Окопы наши были построены чрезвычайно бесталанно. От проволочного заграждения, до которого было не больше 30 шагов, начинался довольно крутой спуске в ту же Мокрую Мечетку, и таким образом атакующие только тогда становились видимыми, когда вплотную подходили к проволочному заграждению. Наше секторе обороны мы заняли таким образом: на флангах по роте Астраханцев, в центре мы и остатки Саратовцев.
24 Августа бой начался с 9-ти часов утра, когда красные сосредоточили по всей нашей позиции огонь судовой тяжелой артиллерии. Полевая артиллерия красных стреляла шрапнелью. Окопы наши, вырытые в слежавшемся песчаном грунте, не представляли серьезного препятствия для 6-ти дюймового калибра oрудий и нас спасало только то, что, благодаря нашей малочисленности, мы занимали окопы не сплошь, а группами по 6-10 человек.
За день 24 Августа в наши окопы попало свыше десяти тяжелых и десяти легких снарядов, причем в силу вышеизложенных обстоятельств мы понесли довольно незначительные потери.
Сначала красные матросы атаковали пластунов у французского завода и потеснили их, затем атака произведена была на наш 1 Сводный Гренадерский полк и левее до самого земляного вала. Нас почему-то не трогали, хотя наши наблюдатели, стоявшиe на бруствере окопа, когда поднимались на цыпочки, видели, как и против нас внизу залегло нисколько густых цепей. В полдень бой достиг наивысшего напряжения. Наконец мы видим, что и соседи слева отходят. Наши фланги повисли в воздухе.
В это время к нам в роту пришел офицер-артиллерист от гаубичной батареи, стоявшей за нашим полком. Узнав, что внизу против нас скапливается противник, он предложил его обстрелять. Жутко стало сидеть в окопе, когда через голову один за другим, нагнетая воздух близко-близко, так что казалось вот-вот сотрет с лица земли, загудели снаряды. Я невольно вспомнил эпизод с потерей руки, но делать было нечего. Огонь артиллерии был весьма действителен, это мы узнали на другой день. Снаряды великолепно ложились по цепям красных и убивали их дух. Теме не менее положение становилось с каждой минутой все более критическим. Пластунов мы уже не видели, стрельба шла где-то за горизонтом. Вдруг слева, по расположению наших гренадер часто открыла огонь наша артиллерия, 1-ый полк перешел в контратаку и скоро не только восстановил положение, но и преследовал огнем бегущих красных.
К наступавшей ночи левый фланг был обеспечен. Что делалось у пластунов было неизвестно. Ночь прошла тревожно. Гранитов боялся за наши большие интервалы, и я предложил ему, в случае, если бы нас обошли, сомкнуть кольцо, так как рельеф местности позволял это сделать без всяких помех, сохраняя обстрел во все стороны. Когда я объявил об этом офицерам, Борис Силаев подошел ко мне и потихоньку спросил: «Ну как, не останемся мы здесь на удобрение Саратовской губернии?» и скорчил прекомичную гримасу... все начали хохотать.
Под утро мощные крики «ура» у французского завода заставили нас насторожиться. Крики слышались явственно, поднялась ружейная трескотня. По телефону вскоре передали, что положение восстановлено и на правом фланге. Утром бой возобновился. Красные повели атаку по всему фронту. Наш сектор атаковали 258 и 259 советские стрелковые полки. Часовые дали знать, что цепи идут. Я поднялся на бруствер и сначала справа, а потом против всего нашего участка увидел быстро поднимавшиеся цепи. Все приготовились. Красные то там, то тут стали как бы вырастать из земли прямо перед проволокой; мы открыли убийственный огонь. Был момент, когда нас, казалось, не хватало, ибо красные стояли у проволоки сплошной стеной; в нас полетели ручные гранаты. Какой-то коммунист подъехал к проволоке верхом. «Борис!» крикнул я, «стреляй!» и показал ему верхового. У Бориса глаза заблестели от волнения, он приложился, и всадник грохнулся с лошади. Трескотня стояла невообразимая, моментами ее заглушало «ура» очередной цепи красных. Пулеметы рыли около проволоки землю, вздымая песок фонтаном, так что атакующие были как бы в тумане. Красные дрогнули и как бы провалились сквозь землю. Гренадеры, почувствовали, что наша берет, повыскакивали из окопа и бросились к проволоке. «Назад!» кричал я изо всех сил; красные дали очередь шрапнели, и три человека остались лежать у проволоки, пронзенные десятками пуль. Бой затихал, и только красные, лежа внизу под проволокой, отчетливо командовали: рота — пли, рота — пли... и пули, не принося нам никакого вреда, уносились в высь. Тревожно и тягостно было на душе. Столько жертв, столько доблести проявлено с обеих сторон, но идем ли мы вперед, — конечно нет, мы все дальше уходим назад, своими собственными руками разрушая наше могущество.
Ведь, если бы тогда, когда начиналась революции хоть на момент можно было показать народу картину сегодняшнего боя русских против русских, ведущегося с таким ожесточением и упорством, он бы понял, насколько путь к действительному миру через войну внешнюю был короче и дешевле пути, выбранного революцией через немедленный мир — к миру и хлебу... и война была бы выиграна еще в 17 году. Но этого боялись решительно все, и наши союзники, особенно англичане, и немцы, не терявшие надежды без России справиться с врагами, и наши революционные круги, боявшиеся усиления престижа Монарха и Монархии после выигрыша такой исключительной кампании. И все приложили дружные усилия к тому, чтобы победы не было во что бы то ни стало. И гибнет русская сила в междоусобной борьбе, под смех всей Европы, глумящейся над нашей простотой. «Какой ужас», мысленно повторял я, а «рота, пли»... все звучало. По-видимому, какой-то командир усердствовал в угоду своему комиссару.
Наступила ночь, прекрасная лунная ночь — немного холодная. Красные все стреляли, чем страшно действовали на нервы. Хотелось отдохнуть, ибо нервы натянулись, как струны, а сердце билось в груди так сильно, что, казалось, биение его слышно посторонними. За проволокой кто-то надрывающим душу голосом молил о помощи. Он употреблял все дорогие когда-то имена. «Ползи к нам! Мы ничего тебе не сделаем», кричали ему наши... «Не могу», неслись стоны. Красные били по проволоке, и не было необходимости рисковать новыми жизнями.
«Разрешите, я вынесу раненого, он уж больно на нервы действует», произнес подошедший прапорщик Абт. «Куда вы? Жить надоело?», старался отговорить его я. Крики все неслись, раздались рыдания. «Ну, что не прошло у вас желание?», спросил я Абта, полчаса спустя. «Никак нет, я сейчас».
Через 5 минут, Бог весть каким способом, раненый был доставлен. Рана была в живот и, по-видимому, задет был позвоночник, так как ноги не действовали. Я приказал его перевязать. Он плакал, стараясь поймать мою руку.
Володя вызвал меня к себе для прочтения только что полученного приказа. «Ну, поздравляю, пришли танки», встретил он меня.
На утро нам приказано было перейти в наступление. Танкам приказано было со станции «Разгуляевка» через Городище атаковать в направлении на Орловку. Коннице Бабиева и 4 Кубанской дивизии давалась задача преследования. Мы должны были атаковать прямо перед собой по получению особого приказа.
И так завтра увидим действия магических танков. Все воспрянули духом. Ночь прошла в нервном ожидании этого решительного боя. Пусть смерть, чем такое напряжете нервов.
 

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ И ИЗДАНИЕ НОВЫХ КНИГ НАШЕГО ИЗДАТЕЛЬСТВА!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii