Архимандрит Константин (Зайцев, 1887–1975).
Большую роль в духовном становлении Кирилла Иосифовича сыграл в то время его духовник – архимандрит Филарет и прозорливый схимник-слепец Игнатий из Казанского монастыря, первой с которым познакомилась Софья Артемьевна Зайцева, супруга профессора.
Позиция схимонаха Игнатия по поводу подсоветской Церкви сводилась к безапелляционному: «Священство не священство и таинство не таинство».
Сам Кирилл Иосифович в те годы был настроен, кажется, далеко не столь категорично, как впоследствии: «Я вполне понимал эту точку зрения и ее формально разделял, но не в такой безапелляционной форме. Я принципиально стоял на той же точке зрения, но я допускал возможность таких явлений в жизнедеятельности [под]советской Церкви, когда, по милосердию Божию, даже в условиях этой заведомой лжи, способна была обнаруживаться Божия благодать, преодолевающая порочность [под]советской Церкви, как таковой. Не знаю, как воспринимал это старец – мы не дебатировали на эту тему. Я только высказывал слагающийся у меня взгляд на вещи. Он же оставался при своей формуле, которую, кстати сказать, в той же редакции, самостоятельно, выработал для себя и митрополит Мелетий» (Архимандрит Константин «Схимник Игнатий» // «Православный Путь». Джорданвилль. 1970. С. 27).
Митрополит Харбинский и Маньчжурский (с 1931 г.) Мелетий (Заборовский, 1868–1946): https://sergey-v-fomin.livejournal.com/107371.html
Выработанная Митрополитом Мелетием формула, однако, не помешала ему (как и всем другим архипастырям заграничной юрисдикции, находившимся на Дальнем Востоке, кроме Святителя Иоанна Шанхайского) составить и отправить 26 июня 1945 г. (т.е. более чем за месяц до вступления Красной армии в Маньчжурию) обращение к Патриарху Московскому и всея Руси Алексию (Симанскому).
В нем, в частности, читаем: «В настоящее же время благодаря великой милости Господней снова радостью забились сердца наши, ибо, почитая себя верными сынами святой Матери нашей Русской Православной Церкви (мы всегда в храмах наших поминали православное епископство Церкви Российския и богохранимую страну Российскую), мы снова имеем возможность возносить в молитвах наших имя первосвятителя Церкви Российской – Святейшего отца нашего Алексия, Патриарха Московского и всея Руси, законного преемника Святейшего Патриарха Тихона, избранного Поместным Собором 1945 г., имеющего каноническую связь с прошлым Собором 1917-1918 гг.».
Митрополиту Харбинскому и Маньчжурскому Мелетию (Заборовскому) Зайцев носил для ознакомления свой новый труд – Историю Русской Церкви в ее подсоветском существовании, из которого впоследствии (в Шанхае) была опубликована лишь одна часть, две другие безследно пропали.
Предшественник этого Владыки, митрополит Мефодий (Герасимов), так обосновывал свое отношение к Московской Патриархии: «...Признание советской безбожной власти Богом данной властию, благословлять и молиться за нее есть акт чуждый благочестию. Церковь не может благословлять и молиться за богохульников и врагов Божиих; она не молилась за гонителей, не молилась за еретиков, хульников, разорителей веры, а предавала их анафеме; поэтому Церковь не может благословлять и богохульную, богоборную советскую власть и молиться за нее. [...] Тогда нельзя будет помянуть молитвой убитых, замученных, растерзанных в кровавой расправе советскими палачами… ибо все это будет нарушением лояльности к советской власти и выступлением против нее» («Церковный страж на Дальнем Востоке. К 65-летию блаженной кончины митрополита Мефодия Харбинского (1931-1996 гг.)» // «Православная Русь». Джорданвилль. 1996. № 19. С. 2).
Митрополит Харбинский и Маньчжурский (с 1922 г.) Мефодий (Герасимов, 1856–1931).
Но таковы мысли человеческие, иными были свидетельства святого – святителя Иоанна Шанхайского, под началом которого, хотя и недолгое время, довелось служить архимандриту Константину (Зайцеву).
Свидетельствует епископ Василий (Родзянко): «Я был, в общем, на сербском приходе, ни один мой прихожанин никуда не уезжал, потому что это была их родина, это была их деревня, они тут жили. И для них, парадоксально, приход советской армии – тогда она еще называлась Красной армией – был освобождением, и действительно было освобождение от завоевавших их, оккупировавших и чинивших невероятные злодеяния над ними немцев. Ну как же мог пастырь покинуть такую паству. Конечно, условия были разные для эмиграции русской белой и для вот этих простых крестьян сербских. Но уж если я был пастырем этой паствы, то я должен был с нею остаться. И помню, как читал Евангелие – как раз то место, где говорится: “А наемник видит волка грядуща, и бегает, и приидет волк и распудит овцы. А пастырь добрый не бежит, а отдаст жизнь свою за овец своих” [Ин. 10, 11-12].
Для меня это был очень острый вопрос. Я прекрасно знал, что Сербская Церковь уже установила евхаристическое общение, то есть общение в литургическом служении и в Причастии, с Русской Православной Церковью, и как только придет окончательное освобождение, то будет и внешне установлено полное общение с Московской Патриархией. А вся моя семья и вся вот эта белая эмиграция, как известно, была в Русской Зарубежной Церкви.
По просьбе Сербской Церкви меня рукополагал во священники митрополит Анастасий, тогдашний глава Русской Зарубежной Церкви. И хотя сразу же я пошел на сербский приход, но тем не менее рукоположение есть рукоположение, и я чувствовал в этом смысле, что я был таинственно, в самой глубине таинства священства, связан с Церковью, в которой были мои родители, мои братья, сестры и вся семья. И поэтому тут для меня был, конечно, вопрос – потому что я знал, какова была теория зарубежников в отношении Московской Патриархии после Декларации митрополита Сергия о лояльности к советской власти.
Это было все, конечно, в основном политическое, но тем не менее в этом было и нечто духовное. И поэтому для меня вопрос этот был очень острый – я знал, что оставаясь со своей паствой, что было по прямому завету Христа в Евангелии, я тем самым фактически переходил из общения с Зарубежной Церковью ко прямому и непосредственному общению с Русской Церковью Патриаршей, с Московской Патриархией.
И когда я для себя этот вопрос решил, то я понял, что это был принципиальный вопрос – о том, что Божественная благодать Евхаристии, то есть Причастия, выше церковных юрисдикций, то есть подчинения тому или иному Синоду, Собору или епископу. Уже став на этот путь, я с него не сходил и никогда не сошел, потому что Церковь была для меня выше, чем земные пути. Божественная природа Церкви, выражающаяся в иерархии и в таинствах, была для меня выше, чем человеческая природа Церкви, которая может иногда ошибаться.
Я думал, что так и останусь навсегда отрезанным от своих родителей и что буду за “железным занавесом” и никогда с ними не встречусь, – а тут я вдруг уехал в Париж, после того как меня выпустили из коммунистической югославской тюрьмы и, можно сказать, “посоветовали”, в кавычках, покинуть Югославию (это было после того как Тито рассорился со Сталиным), и в самом Париже с вокзала уехал – куда? – в Русскую Зарубежную Церковь, и там мне предложили служить.
И первое, что я сказал после первой встречи, первых слез обоюдных, я сказал открыто и прямо владыке Иоанну, что я не могу по совести своей бросать камнем, как это делали многие в Зарубежье, в Русскую Православную Церковь, ее Патриарха и ее иерархов. Знаете, что он мне сказал? Он мне сказал: “Я каждый день на проскомидии поминаю Патриарха Алексия. Он Патриарх. И наша молитва все-таки остается. В силу обстоятельств мы оказались отрезаны, но литургически мы едины. Русская Церковь, как и вся Православная Церковь, соединена евхаристически, и мы с ней и в ней. А административно нам приходится, ради нашей паствы и ради известных принципов, идти этим путем, но это нисколько не нарушает нашего таинственного единства всей Церкви. [...]
Через некоторое время вдруг звонок по телефону, уже в Лондоне. Владыка Иоанн звонит: “Я здесь в Лондоне, приезжай со мной служить!” И я сразу же поехал. Он был управляющим в то время всеми Зарубежными приходами Западной Европы, в том числе и Лондона, а я в это время встретился и очень подружился с моим новым духовником владыкой Антонием Сурожским... И служил постоянно с ним. И там, конечно, – это была Патриаршая Церковь – поминали Патриарха Алексия. Это нисколько не помешало Владыке Иоанну пригласить меня и служить в том же Лондоне в противоположной, так сказать, Церкви. Оба моих друга и духовных отца не препятствовали этому. И владыка Иоанн даже радовался этому, и владыка Антоний тоже» («Святитель Русского Зарубежья Вселенский чудотворец Иоанн». Сост. А. Леднев, Е. Лукьянов. М. «Паломникъ», 1998. С. 14-17, 20-21).
Хочется видеть, что именно такое или, по крайней мере, близкое к этому, понимание было основной причиной того парадоксального, на первый взгляд, явления, что все епископы Зарубежной Церкви, так или иначе оказавшиеся в пределах СССР, были лояльны советской власти. «Ни один “зарубежный” епископ, попав в зону влияния советской власти, не отличился исповедничеством, которое они же требовали от Московской Патриархии» (На этот факт не раз обращал внимание Никита Струве, внук того самого, уже упоминавшегося нами Петра Бернгардовича. См. сб. его статей «Православие и культура». М. «Христианское издательство». 1992. С. 79, 204).
Да, в России молились за власти, власти безбожные, атеистические, но при этом – не забудем! – за власти, посланные нам Богом, за наши грехи! Однако не приклоняли глав своих пред каким-либо религиозным культом (не потому что были верны или несгибаемы, а просто Господь миловал). А вот части Зарубежья такое искушение было попущено Богом, возможно, за грех осуждения своих собратьев в России в пленении безбожников сущих, ну и за гордыню…
Как известно, в созданной 1930-х годах Маньчжурской Империи большую роль играли ее союзники-японцы. Находившийся в это время в Харбине архимандрит Константин вспоминал: «Сначала японцы потребовали у всех, кто хоть какое-нибудь общественное дело делает начинать его с поклона в сторону Императора. Школа ли, присутственное ли место, официальная какая организация – все и всегда обязаны так начинать каждый день. Тут еще ничего духовно-недозволительного не было: знак почтения в отношении действующей власти. Потом постепенно стали давать понять, что поклон этот делается не только в сторону дворца, но и в сторону “храма” – богини Аматерасу. [...]
В особые дни все школы, по классам, строем во главе с учителями, идут к Собору, сбоку от которого стояло какое-то подобие храма, и все должны были, перед всем известной часовней Божией Матери – делать эти поклоны в сторону этого подобия храма... И делали! Что касается детей, то, конечно, часто не давали они себе даже полного отчета в смысле совершаемого. Но тут бывали и исключения. По соседству с нами жила одна семья, так девочка их, одного уже из старших классов, с плачем выбежала из строя и примчалась домой – не может она этого делать... Но, по общему правилу, все так делали...» («Православный Путь». Джорданвилль. 1970. С. 25).
Господи, как же правы суды Твои: не хотели чтить своего Всероссийского Императора, злословили Его, – кланяйтесь императору Японскому. Соучаствовали в свержении Им установленной власти, поправ тем самым Веру своих отцов, – кланяйтесь языческому идолу (Подробнее об этом см. в кн.: С.В. Фомин «Апостол Камчатки. Митрополит Нестор (Анисимов)». М. 2004. С. 239-245).
Но, разумеется, не во всех иссякла вера. В церковной среде, правда не тотчас, возникло сопротивление. Митрополит Мелетий составил послание, в котором поклоны эти объявлялись грехом, недопустимым для православного христианина. Послание это огласили с церковного амвона, опубликовано же оно из-за опасения японских властей не было.
Проводы архиепископа Мелетия на Всезарубежный Собор в Югославию. 1938 г.
Что же японцы? Отношение их к подобным явлениям, по словам о. Константина, «было обычно таким: их тактика должна была вызвать “добровольное” выполнение требуемого! Никаких видимых проявлений принуждения не должно быть! Тех, кто после этого не совершали поклонов – не трогали. Не трогали и тех представителей духовенства, которые соответственно себя вели. Но мое положение было иное: я был мiрянин – и не в свое дело вмешался. Меня надо убрать». И не только убрать, но и выслать в... советскую Россию.
[Примечание 2021 г.: Готовя этот очерк к публикации в ЖЖ, набрел на принятый 11/24 ноября 2008 г. Акт Архиерейского Собора Русской Православной Церкви Заграницей о прославлении в лике святых митрополита Филарета (Вознесенского), в котором, в частности, утверждается: «Святитель, претерпев страшные, нечеловеческие пытки, побои и издевательства, заступничеством свят. Николая Чудотворца, с помощью Божией, идолу не только не поклонился, но чад своих от поклонения отвратил, что и вызвало озлобление японских властей, хотевших его предать смерти. Следы повреждений остались навсегда на лице Святителя»: https://afanasiy.net/pamiat-sviatytelia-mytropolyta Между тем, будущий Первоиерарх РПЦЗ в описываемое время служил в «Доме милосердия» Камчатского подворья в Харбине в сане игумена, а потом и архимандрита. Давление властей Маньчжоу-Ди-Го на православных в связи с поклонами языческой богине действительно оказывались, но до таких крайностей всё же не доходило… Процитированный нами четвертый пункт Акта не более достоверен, чем вот эти слова из известной поэмы Маяковского: «в паровозных топках сжигали нас японцы»: https://www.liveinternet.ru/users/word_solo/post234299705/]
Какие же выводы можно сделать из всей этой истории с поклонами? Прежде всего, оказалась забытой вся история первохристиан, были преданы подвиги тысяч христианских мучеников. И ведь, заметьте, отказ поклониться языческому капищу смертью не грозил, могли последовать лишь какие-то ущемления, неудобства. Но и на такие микроскопические жертвы большинство русских, именовавших себя православными и осуждавших своих малодушных братьев и сестер в России, были не готовы.
И еще, заметьте: на поверхностный взгляд, в эмиграции был не худший отбор людей. Но только вот по какому признаку «не худший»? Митрополит Сергий Японский в одном из своих писем того времени писал: «В шанхайских газетах так и печатают: состоится панихида протеста... То-то до Бога дойдет!» (Свящ. Андрей Голиков, С. Фомин «Кровью убеленные. Мученики и исповедники Северо-Запада России и Прибалтики (1940-1955)». М. «Паломникъ», 1999. С. XLII).
Но Бог милостив: в условиях охватившего тогда дальневосточную (говорим о том, что́ знаем точно) эмиграцию духовного нечувствия Он не довел дело до выбора перед каждым эмигрантом, каковой должен был сделать К.И. Зайцев – поклоны языческому храму или высылка в советскую Россию на верную смерть. Если бы это было попущено, сколько бы душ погибло безвозвратно.
Но тут невольно на ум приходит другое: тот выбор, о котором толковала святая праведная Матрона Московская. «Придет время, когда перед вами положат крест и хлеб и скажут: “Выбирайте!”» И многие ли смогут, как говорит матушка Матрона: «Мы выберем крест»? («Россия перед Вторым пришествием». 3-е изд. Т. II. СПб. 1998. С. 548.) Но, конечно, смочь надо...
И архимандрит Константин, понимая, какие пришли времена, призывал своих читателей внимательно осмотреться вокруг себя, чтобы сознательно готовить себя – без смущения – к неизбежному грядущему. В наши дни, считал он, «повторяется опыт первохристианства – но в условиях неизмеримо более тягостных, почти безнадежных. С кем шла борьба первохристиан? С людьми, христианства не знающими и воспринимающими его, как разрушительную новизну». Ныне борьба идет с началом антихристовым – теми, кто, познав Христа, против Него поднялся. «Тем самым верность Христу принимает формы уже исповеднические».
Таким образом, «подвиг Русскости», по о. Константину, в наши дни – это «верность – то есть исповедничество, готовое обратиться в мученичество» («Православный Путь». Джорданвилль. 1965. С. 191-192).
Все сказанное стоит ныне уже «при дверех». Воистину, как говорил иеромонах Серафим (Роуз), сегодня позже, чем мы думаем. Антихрист, в любом поколении людей готовый явиться в мiр, испытывает и нас, готовы ли мы уже поклониться ему. Мы же, словно в каком-то оцепенении, не можем даже назвать власть его, осторожно грядущую в мiр, истинным ее именем – антихристовой, в неком смущении заменяя истинное ее имя безобидными по сути эвфемизмами, вроде «глобализации», «мондиализма», «мiровой закулисы» и т.д.
И разве не видим мы сегодня, насколько возможно осуществление сказанного около 30 лет назад православным американцем о. Серафимом (Роузом), знавшим, кстати, о. Константина: «Все церковные организации в конце концов поклонятся антихристу»? Растолковывая эти слова, он говорил, что, что «Церкви, в силу того, что являются организациями [не как мистическое Тело Христово!], вынуждены будут подчиниться единому мiровому руководителю, чтобы быть «признанными им для продолжения своего существования» («Россия перед Вторым пришествием». Т. II. С. 365).
И еще: «Наше возрождение – внутреннее, к нему мы должны стремиться, и события в России обнадеживают: в противовес христианству ложному, или тому, что распространено сейчас, возродится и истинное, страждущее христианство, и не только в России, а повсюду, где еще не оледенели сердца. Мы же должны готовиться к страданиям, ибо они предварят истинное возрождение веры…» (Там же. С. 340).
Антихрист. Фреска 1350 г. итальянского мастера Витале из Болоньи в монастырском храме Св. Марии Бенедиктинского аббатства Помпоза (Эмилия-Романья).
Вернемся, однако, в предвоенную Маньчжурию…
По милости Божией, высылка К.И. Зайцева в советскую Россию на верную гибель не состоялась. Вместе с женой он был выслан в Русскую Духовную Миссию в Китае – «Бэй-Гуань».
Русская Миссия была известна воздвигнутым в 1916 г. на ее территории храмом во имя Всех Святых, от века Богу угодивших, на месте упокоения честных останков православных китайских мучеников за Христа убиенных во время т.н. боксерского мятежа 1900 года. Лютая резня христиан в Пекине произошла в ночь с 11 на 12 июня. С 1903 г. этим мученикам стала совершаться особенная служба, а почитание их как местночтимых святых Угодников Божиих началось годом ранее. Днем празднования определено 11/24 июня. Немногое время спустя, 3 апреля 1920 года, в Светлую пятницу, сюда прибыли гробы с телами Алапаевских мучеников, которые, после заупокойной службы, поместили в специально устроенном склепе [1].
[1] С 1945 г. этот храм отошел к Русской Православной Церкви. В 1954 г. он был закрыт. Участок русской земли был занят советским посольством. Храм был снесен, а на его месте разместилась детская площадка и другие постройки посольства. Подробнее об этом см. в нашей публикации (начало): https://sergey-v-fomin.livejournal.com/288854.html
С сиротами приюта при Богородице-Владимiрской женской обители в Шанхае. В центре – Святитель Иоанн Шанхайский. Справа от Владыки – настоятельница матушка Ариадна (Мичурина). Второй слева от Владыки – отец Кирилл Зайцев (будущий архимандрит Константин).
В 1944 г. К.И Зайцев был рукоположен правившим там епископом Иоанном (Максимовичем) в сан диакона, а 28 августа 1945 г. (несколько дней спустя после кончины его супруги Софьи Артемьевны) – во иереи.
Приходской совет шанхайского кафедрального собора Пресвятой Богородицы «Споручница грешных». В центре – архиепископ Иоанн (Максимович). В первом ряду (сидит крайний слева) – иерей Кирилл Зайцев. Шанхай.
Вместе с Владыкой отец Кирилл и покинул красный Китай, успев издать здесь в 1947-1949 гг. пять книг. Перед эвакуацией он нес пастырское служение сначала в Шанхае, а потом настоятелем Софийского храма в Циндао.
Святитель Иоанн, игумения Ариадна и священник Кирилл Зайцев (сидит крайний слева). Шанхай.
27 мая 1949 г. о Кирилл прибыл в Сан-Франциско, где остановился у своих духовных чад – в Богородице-Владимiрской женской обители. В начале августа 1949 года он прибыл в Свято-Троицкий мужской монастырь в Джорданвилле.
Общий вид Свято-Троицкого монастыря.
Тут же он становится преподавателем Духовной семинарии. Сначала он читает курс догматического богословия, потом истории русской словесности и пастырского богословия. Впоследствии курсы пастырского богословия и лекции по истории русской словесности выходят в монастырской типографии отдельными изданиями.
Продолжение следует.
