Архимандрит Константин (Зайцев, 1887–1975).
Интерес к русской культуре (исследовательский и профессиональный) возник у К.И. Зайцева давно. В начале 1930-х годов он активно общался с И.А. Буниным (См. об этих взаимоотношениях в кн.: «И.А. Бунин. Новые материалы». Вып. I. М. «Русский путь». 2004. По указателю). Цель – написание о нем книги в связи с присуждением русскому писателю Нобелевской премии (https://sergey-v-fomin.livejournal.com/360626.html).
«Познакомился я с ним ближе, – вспоминал отец Константин в 1970-м, – уже в Зарубежье, в Париже. Я очень ценил его как писателя; он очень меня интересовал и как человек. Тесной стала с ним связь, когда я задумал о нем написать книгу в связи с получением им Нобелевской премии. Тогда я и лично мало его знал, и о нем не так уж много знал. Вот он и предложил – рассказать мне свою жизнь…
Так возникли у нас каждодневные встречи в отеле, где он останавливался – не помню, сколько их было. Изо дня в день он мне обстоятельно и деловито излагал ход своей жизни, проявляя исключительную собранность мысли. […]. Трезво, деловито, как бы наново, осознавал Бунин свою жизнь, свою личность, раскрывая её в её подлинности, и это без малейшего оттенка “исповеди”. […] Точно, ясно, вразумительно восстанавливал он ход событий, определявших течение его жизни.
На этом фоне вновь осваивая содержание его творений, я и написал потом свою книгу. А когда она была кончена, поехали мы с женой на юг Франции, где жил Бунин со своей супругой, и там был уже мой черед читать, день ото дня, по одной главе каждый вечер, свою книгу. […]
И здесь проявил Бунин изумительный такт. Он сосредоточенно слушал. Никаких поправок во время чтения он не вносил. После же окончаний очередной главы начиналась, непосредственно, оживленная беседа по существу, из которой, конечно, могли вытекать, совершенно естественно, те или иные поправки и дополнения».
Книга Кирилла Иосифовича «И.А. Бунин. Жизнь и творчество» вышла в берлинском издательстве «Парабола» в 1934 году. Она оказалась единственной серьезной биографической монографией о нем, вышедшей при жизни писателя.
«…Книгу эту, – писал Р. Гуль, – Бунин весьма одобрил» (Р. Гуль «Я унес Россию». Т. II. С. 33). Более того, Иван Алексеевич ее высоко ценил. Судя по сохранившемуся в Орловском музее И.С. Тургенева его личному экземпляру, Бунин часто перелистывал ее, о чем свидетельствуют многочисленные пометы, оставленные в разное время на полях книги.
Однако то понимание русской литературы и культуры в целом, которое ныне нам знакомо по писаниям архимандрита Константина, пришло к нему, разумеется, не сразу. Еще в конце 1930-х годов в Харбине он всерьез задавался вопросом (в беседе «с одним высококультурным архимандритом»): «Могу представить себе все земное исчезнувшим, но остается для меня недоуменным вопросом – куда же девается музыка! Имел я в виду не звучание как таковое, а комплекс музыкальных достижений...»
«С той поры, – писал в 1965 г. о. Константин, – многое изменилось вокруг меня. Изменился и я сам. Я отходил от мiра. Для меня музыка... постепенно перестала быть неотрывной частью моего внутреннего “я”, настолько господствующей, что вне наличия ее во мне я и реальность мiра не способен был ощутить, а становилась все больше предметом внешнего восприятия, внутренне мне чуждым».
О. Константин сумел преодолеть в себе интеллигентщину, одержимую (и доднесь!) «ложной мыслью, будто догматическое содержание христианства не согласимо с научным мiропониманием» (Н.О. Лосский). Именно поэтому, свидетельствовал Г.П. Федотов, «идея включить Феофана Затворника в историю русской интеллигенции никому не приходила в голову по своей чудовищности».
Один из результатов такого разрыва связи времен (часто в пределах одного времени) в свое время был обозначен в редакционной статье журнала «Литературная Учеба» (1991. Кн. 1. С. 119): «Значение того или иного святого для наиболее глубинного – религиозного – пласта народной жизни практически невозможно исследовать в понятиях и терминах культуры, ибо культура всегда будет чем-то внешним по отношению к религиозной жизни народа. Иными словами, перевод религиозных, сакральных реалий в сферу культуры будет сопровождаться непременным их упрощением, зачастую граничащим с опошлением, – так случается, когда многомерную фигуру переводят на плоскость».
Отсчет начала конца цельного человека в России фактически идет с Петра I. Ибо сознание человека, вкусившего от плодов западничества, вне которого, считалось, нет фактического образования, раздвоено. А ведь принадлежность Православию русский человек свидетельствовал всей полнотой своей жизни.
Отступничество от веры отцов сказалось даже на такой духовно здоровой натуре, как М.В. Ломоносов. Можно Богу не изменить, сохраняя общехристианский внеконфессиональный дух, но в то же время церковность потерять. Своей жизнью это подтвердили В.Н. Татищев, Д.И. Фонвизин, Г.Р. Державин, Н.М. Карамзин и даже небезызвестный адмирал А.С. Шишков. (Обо всем этом напряженно размышлял, а потом и поведал учащимся Духовной семинарии в Джорданвилле архимандрит Константин в читанном им курсе истории русской словесности.)
Такова была цена перехода от традиционной к западнической образованности. А в том, что в допетровские времена она была явлением обыденным, после находки берестяных грамот и описания состава крестьянских библиотек Северной Руси, совершенных учеными уже в наши дни, сомневаться не приходится. Но была эта образованность совершенно иной, зачастую нам сейчас непонятной, а то и вовсе чуждой.
Архимандрит Константин с профессором Иваном Михайловичем Андреевским (1894–1976), философом, литературоведом и церковным историком, преподавателем Свято-Троицкой духовной семинарии. 1959 г.
Говоря о культурном феномене Московской Руси, полностью отвечающем самой природе Русского Православия, архимандрит Константин отмечал «тройческое дело жизни митрополита Макария, давшего нам:
1) Четьи Минеи, обнявшие все, чтомое на Руси,
2) Степенную Книгу, являвшую истолкование исторических судеб России
и 3) Лицевой Летописный Свод, в художественной обрамленности сводивший воедино все запечатленное в летописях.
Это грандиозное предприятие проникнуто идеологией, впервые формулированной старцем Филофеем. Тем самым явилось оно гигантского охвата исповеданием веры московского человека, верного Москве – Третьему Риму».
Русский грамотный человек (а таких было немало), вычитывавший жития святых (или выслушивавший их в церкви в синаксарях – во время богослужений) – и не по одному разу – в течение многих лет, в конце концов, не заблудился бы ни в Киеве, ни в Иерусалиме, ни в Царьграде, ни в Москве. Повсюду он мог чувствовать себя как дома. В житиях география сопрягалась с историей. Поступки святых показывали, как себя вести в сложнейших, самых неожиданных обстоятельствах.
Прибавьте к этому церковно-славянский язык молитвословий и тех же житий. Мы часто сетуем на наш газетно-разговорный новояз, не задумываясь над тем, что язык наш потому и обмелел, что лишился подпитывающего его источника. И до сих пор мы не осознали этого, решив поднимать нашу будущую гуманитарную культуру в скороспелых гимназиях и лицеях, прибавив в них к углубленному знанию современных иностранных древние языки – латынь и древнегреческий, «позабыв» о своем – церковно-славянском.
У входа в Свято-Троицкую семинарию. Справа Владыка Аверкий (Таушев).
Особого разговора заслуживают исторические знания, интерес к которым необычайно вырос. Вспомните требования еще в начале «перестройки» резкого увеличения тиражей на сочинения С.М. Соловьева и В.О. Ключевского, огромные ночные очереди в магазины подписных изданий. А резкий скачок тиража журнала «Москва», печатавшего «Историю Государства Российского» Н.М. Карамзина?
Но вот вопрос, многие ли из счастливых обладателей подписок читают труды этих историков? А начавшие – получили ли то, на что рассчитывали? Боюсь, что нет. И дело тут не только в архаичном или усложненном научном (словно, для посвященных) языке. Беда в том, что вся отечественная историческая наука – от Татищева до Ключевского – попытка уложить Русскую историю в рамки западноевропейской историософии (советские историки сократили выбор зарубежных образцов для подражания до одного-единственного: марксистской школы – отличие только в этом! Отнюдь не в векторе).
Даже автор «Истории Государства Российского» не избежал соблазна. Архимандрит Константин проницательно замечает: «Не рвал Карамзин с Церковью даже в своих пылких увлечениях юношеских Западом. В позе неустойчивого равновесия застыл он на самой границе измены. Но внутренняя отчужденность от церковно-православного сознания исходно-русского проникла самое существо его – русского европейца... Но вот опамятовался Карамзин. И что же? Радикальный совершился в нем перелом в плане идеологическом. Но в отчий дом он не воротился. “Внутренний человек” Карамзина, по его собственному признанию, остается республиканцем. Это признание делает честь моральной честности Карамзина, но выдает его с головой, во всей нецерковности его сознания...»
Право, во всем этом нет ничего обидного для Карамзина. Есть только еще один повод для размышлений.
Вспомним другие характерные явления того же ряда. Одного из самых народных поэтов – Н.А. Некрасова – тот же самый народ просто и гениально поправил, отвергнув текст «профессионала» и создав на его основе знаменитую «Легенду о 12 разбойниках» («Кудеяра»).
Или – отпор наших лучших критиков-патриотов утверждениям целого ряда историков, что Борис Годунов-де невиновен в смерти Царевича Димитрия, что тот сам, мол, наткнулся на ножичек. Если так, возмущались критики, то, выходит, обезценивается (страшно сказать!) пушкинский «Борис Годунов». Но, вот, никому из патриотов и в голову не пришло, что Церковь, прославившая благоверного Царевича Димитрия Московского, Угличского чудотворца, не могла канонизировать самоубийцу.
Отец Константин в Джорданвилле.
Отлично понимаю, что все сказанное слишком твердый хлеб для многих читающих эти строки. Трудно, а иногда и вовсе невозможно увидеть на солнце пятна. А как отречься от «страны святых чудес» – Европы? Выдержат ли наши тонкие нервы, услышав «поклеп» на святая святых любого интеллигента – образование? И все-таки выслушать иную точку зрения (пусть даже в рамках «непререкаемого» плюрализма), познакомиться с доводами другой стороны (коли таковая наличествует), по возможности избегая с порога отвергать или навешивать ярлык реакционера-обскуранта, необходимо. Ведь реальность не перестает существовать от того, что мы ее не замечаем. Но мстить в последнем случае (за невнимание к себе) она может. Да еще как!
Кстати, можно длить и длить список покушений современных российских историков на само Русское самосознание (или, как определял о. Константин, «Православную Русскость»), доказывающую только одно – их полную бездуховность. Слишком далеко они ушли «на страну далече»...
Вот лишь некоторые из недавних подобных находок в изложении современного историка Андрея Львовича Юрганова, чья далее цитируемая книга увидела свет при содействии Фонда Сороса («Категории русской средневековой культуры». М. Институт «Открытое общество». 1998. С. 9-11), широко пользующегося Св. Писанием, Церковным Преданием и Святоотеческим наследием в чисто научных целях, подчеркивая при этом свое личное неверие (но не нами сказано: «Блюдите како опасно ходите»).
Вот некоторые фрагменты из нее с соответствующими отсылками:
«Как выясняется сегодня путем довольно сложных сопоставлений и сравнений древнерусских источников с иностранными (сагами, хрониками и т.д.), Святополк Окаянный не убивал ни Бориса, ни Глеба; а совершил это убийство (по крайней мере, Бориса) сам Ярослав Мудрый» (Г.М. Филист «История “преступлений” Святополка Окаянного». Минск. 1990).
«Шапка Мономаха для нас [кого именно? – С.Ф.], нашего [?] сознания – лишь среднеазиатская тюбетейка (!) XIV века, и шапка Мономаха, дар византийского императора Константина Мономаха русскому князю Владимиру Всеволодовичу, для современников Ивана Грозного, – подлинная и единственная реальность».
«В.А. Кучкин в интересной и насыщенной новыми данными работе доказывает, что “на самом деле не было” всего того, что описано автором “Сказания о Мамаевом побоище”: не было ни благословения [преп.] Сергия, ни благословения митрополита Киприана; сомнения вызывают иноки Александр Пересвет и Андрей Ослябя, потому что они иноки и должны были иметь атрибуты монашеские, а не светские. Александру не позволительно иметь такое имя, а Ослябе идти на поле брани с сыном... Ученый реконструирует “реальные события”...» (В.А. Кучкин «Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы» // «Церковь, общество и государство в феодальной России». М. 1980. С. 103-126).
Воистину: «Со всех сторон нагрянули они, иных времен татары и монголы» (Н. Рубцов).
Торжественная встреча Почаевской иконы Божией Матери, ежегодно приносимая из нью-йоркского Вознесенского собора в Свято-Троицкую обитель на торжества Преподобного Иова Почаевского 28-29 августа ст.ст. Одни из несущих образ Архимандрит Константин (справа).
Особое неприятие и едкие насмешки вызывает облеченная старцем Филофеем в твердую формулу историософская реальность: «Москва – Третий Рим».
Но ёрничание и зубоскальство только для одной категории русских; для другой (с иными интеллектуальными запросами) – различного рода семинары, симпозиумы, конференции (нередко международные), по итогам которых даже издается «научная» литература (правда, на всякой случай, мизерными тиражами). Цель этого второго направления другая – увести по ложному следу, загнав историософскую реальность в резервацию не имеющего никакого практического значения навсегда прошедшего историко-культурного феномена.
Трапезные столы в день Престольного праздника.
Но, вот, реальность – претендующие на звание «Четвертого (которому, как мы помним, “не бывать”) Рима» Соединенные Штаты Америки («Россия перед Вторым пришествием». Т. II. С. 190-192). (И, заметьте, над этим никто не смеется, никто не спешит организовывать какие-либо конференции.)
Другой реальности вообще не один век. Имеем в виду «проклятие против “гордого государства” (Римского) и против всех врагов израиля, в особенности христиан», присовокупляемое к ежедневно читаемой молитве иудеев-талмудистов (Там же. Т. I. С. 201-204).
По логике наших научных пересмешников получается, что одни столетие за столетием каждый день молятся о сокрушении несуществующего «Третьего Рима», а другие пытаются рядиться в одежды химеры. Одна загвоздка: оба названные народа, при всем желании, не обвинишь в отсутствии трезвости, реализма, практицизма и т.д.
Но им-то это они, как вы понимаете, не объясняли, не объясняют и объяснять не собираются.
Окончание следует.
