Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/

Едва забрезжил рассвет, как далеко влево... затарахтели пулеметы часто-часто, забухала артиллерия. Бой разгорался и все ближе подвигался к нам. Вдруг — чудо. Против 1-го полка все поле покрылось бегущими людьми. 4-ая Кубанская дивизия неслась по Саратовскому тракту, охватывая отступающих красных. Вот веером рассыпались Кубанцы, блеснули шашки...
«Вперед», скомандовал появившийся Гранитов и полез через проволоку. Ему помогали другие разбрасывать колья. Вот мы за проволокой... спустились прямо на голову красным. «Стой, стой, будем стрелять», кричали гренадеры. Из красных кто остановился, кто бежал. Раздались одиночные выстрелы по убегающим. Все равно не уйдут, вот она — наша кавалерия. Наша кавалерия действительно была уже далеко впереди, никто уйти не мог.
Верхом, в сопровождены ординарца, показался Густав. Глядя на разбросанных по всему фронту красноармейцев, он произнес только одно слово: «мало» и проехал дальше. Я подошел к одному убитому. Это был тот самый, что подъехал к проволоке верхом. Молодой, рыжий, кудластый, в офицерских рейтузах, при шашке, весь обвешанный красными кумачовыми лентами. На красном поясе висели у него четыре ручных гранаты. Пуля пробила ему череп, а запекшаяся кровь еще больше придала его облику красных тонов. По-видимому. это был красный командир.
Мы двинулись вперед, по пути, в балках, забирая пленных. Сделав большую петлю в несколько верст и пройдя Большой Яр цепью, мы вышли на Саратовский тракт. Борис выстраивал пленных, которых набралось до 100 человеке. Из Царицына показался быстро едущий автомобиль. Я узнал генералов Врангеля и Шатилова. «Это гренадеры?», обратился он ко мне. «Так точно, Ваше Превосходительство!», ответил я. «Благодарю вас за лихое дело», прогремел он и понесся дальше. Казаки везли мимо нас 13 взятых орудий. Победа была полная. Разгром 28 Советской Железной дивизии оказался решительным.
Когда пленные были выстроены, я обратился к ним се вопросом, нет ли среди них желающих пойти в наши ряды. Сначала вышли два уфимских татарина, как оказалось потом, коммунисты, что не помешало им, однако, быть верными солдатами. Немного подумав, вышел один русский — Мотков. Изъявившим желание драться на нашей стороне были выданы винтовки, остальных отправили в тыл. Что особенно порадовало наших гренадер, это то, что все английское обмундирована, снятое красными с Саратовцев, попало к нам. Красные, боясь, чтобы в них не признали по обмундированию бывших изменников Саратовцев, побросали все сами. Весь путь отступления был завален шинелями и френчами. Некоторые гренадеры ухитрились забрать прозапас по 4 шинели. Нашему сильно поредевшему полку приказано было вернуться в Городище. Вперед была послана кавалерия, а нам был дан заслуженный отдых.
В Городище пришли мы поздно ночью и разместились по квартирам. Утром торжественно хоронили убитых нашей роты и прапорщика Жильцова, погибшего за минуту до общего отступления красных.
На четвертый день отдыха заболел полковник Гранитов. По всему было видно, что у него начался тиф. Раздумывать долго не приходилось, вызвана была санитарная линейка и дано знать Густаву. Густав подошел как раз в тот момент, когда Володя собирался садиться. После коротких пожеланий начали прощаться. «Знаешь что, Густав, возьми мой «Наган», у тебя ведь нет револьвера, он тебе пригодится», сказал Володя, протягивая Пильбергу свой «Наган»; тот его машинально взял. Повозка тронулась,
«Теперь твоя очередь принимать роту», обращаясь ко мне, сказал Густав и пошел в штаб, унося и револьвер. Я принял роту в 25 гренадер. Настроение, в связи с полученным отдыхом, резко изменилось у всех к лучшему. Каждый день после вечерней молитвы я вел беседы с гренадерами на злободневные темы, а потом садились и разучивали полковые песни. Через три дня Густав даже был поражен тем, как хорошо пела рота. Песни пришел слушать и начальник дивизии генерал-майор Чичинадзе, старый Кавказский стрелок. Теперь хоть мало было нас, но я видел каждого в бою и уже был уверен, что «эти» не подведут. Залогом этого было то, что каждый весело смотрел мне прямо в глаза.
Отпущенный в Царицын поручик Богач привел с собой трех наших дезертиров. Начальник дивизии приказал дать двум по 15, а одному 20 плетей. Как ни не хотелось гренадерам пороть, как ни мошенничали они со жребием — кому пороть — приказание нужно было исполнить. Тогда, чтобы не было обидно, виновных пороли взводные. Пороли по-божески — без крови.
7 Сентября, когда я зашел к Густаву в штаб полка, я застал его лежащим на постели. На другой день утром эвакуировали и его, заболевшего сыпным тифом. Полк принял полковник Илларион Иванович Иванов. Ряды смыкались. 8-го в полдень получены были тревожные сведения о готовящемся наступлении красных, получивших вновь сильные подкреплении.
Мы получили теперь совсем другой участок от Грязной балки до Земляного вала. Полковник Иванов позвал меня к себе на обед и объявил мне: «Знаешь, Котэ, я дам тебе выпить три рюмки водки, закуси как следует, забирай весь батальон и отправляйся на наш участок, я вышлю отсюда проволоку и колья. Ты должен сам распределить роты на участки. На ночь будете оставаться на местах работ, как гарнизон. «Понял. Так точно», отвечал я. «Ну, так вот и отправляйся».
За два дня работы мы прибавили по всему фронту по одному ряду проволоки, прорыли в нужных местах ходы сообщена, устроили летние блиндажи, а на третий день отдыхали.
К нам на участок приезжали артиллеристы выбирать позицию — все было готово. 10-го утром штаб полка переехал в блиндаж в 400 шагах от окопов и связался телефоном со всеми ротами.
8 пулеметов «Максима» и 5 пулеметов-ружей были на местах. Можно было начинать.
В этот день, 10 Сентября, прибыл к нам в полк шт.-капитан Ващанин. Кадровый офицер, очень горячий и храбрый. На правой руке у него был только один палец, Кроме того он имел еще несколько весьма тяжелых ранений, полученных в обе войны. Его временно оставили при штабе осмотреться, так как офицеров было достаточно. Сведения о красных оказались верными, об этом свидетельствовала вся приближающаяся канонада. Часа в три дня уже стали видны в версте от позиции разрывы шрапнели. На этот раз мы ничего не боялись. Рота наша пополнилась влитыми к нам учебниками и насчитывала в своих рядах 62 штыка. Кроме меня в роте были: поручик Силаев, поручик Богач, поручик Мохов и прапорщик Шаталов.
Помню, все мы сидели на бруствере окопа и ели тыквенную кашу, только что принесенную Бражинским. Вдруг меня вызвали в штаб полка. Получено было приказание перейти нам в контрнаступление и сбить наступающих. «Вот так вещь, а мы старались, укрепляли позицию», воскликнули все. Даже досада взяла.
В наступление приказано было перейти с получением сего, выждав только, когда две Астраханские роты зайдут плечом. Роты спустились из окопов сдвоенными рядами и пошли вдоль Грязной балки. По дороге мне приказано было принять батальон и вести его вместо подполковника Талише. Это для меня не делало никакой разницы, так как, в сущности, весь батальон был ротой. Перед выходом из балки я вылез осмотреться. Впереди был небольшой удлиненный бугор, примерно, с версту длиною, пересекавший нам путь. За ним шел бой. Пока же ничего не было видно.
Взяв направление на возвышенность, роты на ходу рассыпались в цепи. Солнце садилось, когда силуэты наши, если смотреть со стороны противника, обрисовались на фоне неба. Впереди в двух верстах шла перестрелка, но определить, где наши, где красные — я не мог. Два орудия красной батареи повели по нас пристрелку, но как-то неудачно». Уже пули все чаще начинают посвистывать. Часть рот двигается по пахоте, другая часть — по земле, оставленной под пар. Около меня едут две тачанки с пулеметами, сзади идет в полном порядке первая рота. Правее ее — четвертая, левее — вторая и, наконец, третья. Астраханских рот еще невидно. На встречу нам скачет казак. «Кто у вас командир», обратился казак ко мне. «Я».
«Наш 8 батальон не может продвинуться, красные сбили наш левый фланг», докладывал он. «Наш командир просил нас его поддержать!» А где кончается ваш левый фланг», не замедляя темпа движения, спросил я. «А вон тачанка наша стоит», указал он рукой. Я действительно увидел тачанку. Кроме тачанки ничего не было видно.
Огонь все усиливался. Направление было взято нами удачно, менять ничего не приходилось. Роты шли спокойным шагом. Вот мы поравнялись с тачанкой. Я приказал нашим всем тачанкам выехать вперед и открыть огонь. Тачанки понеслись карьером, причем одна тотчас же перевернулась. Вторая открыла огонь. Слева наши тачанки тоже открыли огонь, мы неудержимо продвигались вперед, неся сильные потери. Огонь красных буквально косил наши ряды. Два раза, когда я оглядывался назад, видел, как падало сразу по 5 человек — молча без стонов.
Слышу, меня зовет голос Богача, оглянулся — он лежит. «Я тяжело ранен», проговорил он, «передайте все мои деньги и вещи моей жене в...»
Останавливаться было нельзя, я оставил Богача и, обогнав остатки цепи, выбежал вперед. До красных было 50 шагов. «Ура», крикнул я, извлекая «Маузер». «Ура», прокатилось по всей липли и замерло. После короткого боя позиция была взята. Красные бежали. Мы преследовали их частым огнем. Стемнело. Я подошел к Богачу, он был без сознания и находился в агонии. Трое старались его поднять, но не могли, на руках у нас он и скончался. Пуля попала ему в пах и перебила артерию; с момента ранения не прошло и 15 минут. Я подошел к командиру полка, полковнику Иванову, и доложил ему о взятии позиции красных. «Какие ужасные потери», буквально простонал он. «Я видел пронесли Бориса Силаева, раненого в живот». «Как, и Бориса», еле выговорил я, «это ужасно». «Знаешь, Котэ, я вот провожу третью кампанию, но такого ужасного огня еще не испытывал; как вы только дошли. Мои нервы на этот раз не выдержали, я залег», сознался Илларион Иванович и ласково потрепал меня по плечу. «Сдай батальон Ващанину и иди, отдохни и похорони убитых».
Наш бедный студент-доброволец Митя не справлялся в этот день с количеством раненых, их несли отовсюду. Большинство было ранено тяжело.
Труп Богача положили на пулеметную тачанку. Я сел с ним рядом, и мы тронулись. Не проехали мы и 100 сажень, как из канавы донесся слабый голос: «Возьмите меня, меня некому нести». Я приказал остановиться и поднять раненого. Им оказался подпоручик Шах-Назаров, тяжело раненый в грудь. Лицо у него вздулось, а голова увеличилась в объеме в 1/2 раза. Несчастный пытался еще говорить и высказывать сожаление, что не пришлось повоевать.
В Городище, куда мы прибыли, в доме против церкви был устроен перевязочный пункт. 4 больших комнаты были полны лежащими ранеными. Здесь лежал и Борис, а рядом с ним тот русский Мотков, что был 26 взят нами в плен, тоже, как и Борис, раненый в живот. Борис был в сознании и попросил лимона. Трогать его и перекладывать доктор не разрешил. Стон стоял в комнатах отчаянный. В следующей комнате лежал поручик Мохов с перебитым бедром, а доктор приступал к перевязыванию Шах-Назарова. Тут же лежал и подпрапорщик Гончаров, тоже серьезно раненый. Я, как огляделся, увидел здесь всю свою роту и мне стало страшно... что же будет дальше. С кем же дальше воевать, вставал невольно вопросе.
Наши части утром продолжали наступление и взяли Ерзовку, понеся сравнительно ничтожные потери. Я же чуть свет отправился в околодок и с замиранием сердца приоткрыл дверь, где лежал Борис. Борис быль жив, живы были и его соседи. Предстояло погрузить раненых для отправки в тыл. Подводы подходили одна за другой. В каждую, наполненную до краев соломой, клали двух тяжело раненых.
Бориса положили одного. Рядом с ним уложили его винтовку, которую он не выпустил из рук в момент ранения; с нею он не хотел расстаться и теперь. Он сделал с ней всю кампанию, она уже однажды была на Маныче полита его кровью, и естественно он ею дорожил. Трогательно распрощался я с Борисом, слезы душили меня, я успел привязаться и полюбить этого юношу.
Когда проходил этот печальный кортеж, гренадеры копали братскую могилу в ограде церкви... кирки с трудом врывались в каменистый грунт. Я пошел к месту расположена роты. Там обмывали Богача и сколачивали шесть гробов для убитых гренадер. Еще и до сих пор не могли отыскать двух убитых, оставшихся на поле, за ними пошла подвода. После обеда назначены были похороны. Сельская церковь была полна народа. Большинство присутствующих плакало, другие же, в том числе и я, не могли подавить своего волнения.
На другой день поздно вечером остатки первой Эриванской роты, в количестве 18 человек, вошли в деревню Орловку, где стал наш полк, — с песней: «Эриванцев нас немало мертвых и живых»... Гренадеры сами попросили запеть эту песню.
И, как бы в подтверждение этих слов, на другой день после обеда к крыльцу штаба полка подъехала таратайка, в которой сидели полковник Кузнецов и Толя Побоевский. Они же привезли радостное известие, что Силаев жив и просит всем передать привет, а у нас готовились служить панихиду, ибо говорили, что он умер.
Толя принял 1 роту, а я был назначен командиром батальона. Несчастный Толя приехал в полк с душевной драмой. Ему хотелось поделиться своими мыслями, так как они, по-видимому, его давили. Мы пошли в поле к тем местам, где стояли наши заставы. Я догадывался, о чем будет речь, но все-таки в некоторых местах его рассказа у меня невольно вырвался возглас удивления.
«Тяжелая вещь — неудачная любовь», думал я, делая экскурсию в свое недалекое прошлое. Как безумно тяжелы первые дни утраты воображаемого идеала, как хочется тогда забвения и смерти и как потом время и логика излечивают эту смертельную, казалось бы, болезнь.
Мы шли по тому полю, где позавчера шел бой; я скоро нашел то место, где упал Богач. «Вот его кровь», сказал я. А вот и канава, служившая большевикам окопом. Лучшего нельзя было и выдумать, маскировка природная. Места нахождения пулеметов были ярко выражены громадными кучами стреляных гильз. Повсюду лежали неубранные, pacпyxшиe и почерневшие трупы красноармейцев. «Ну, и место», сказал Толя. Обстрел на две версты и ложись — не ложись, все равно не укрыться.
Вечером нас перевели из Орловки в Городище. Мы с Толей получили приглашение от командира Пластунской бригады генерала Вс. Запольского прибыть к нему на обед. Это был друг и дальний родственник Толи. Через несколько дней мы воспользовались приглашением и поехали в Орловку, где стоял штаб Пластунской бригады.    .
Несколько часов, которые мы там провели, показались мне незабываемыми. Пел хор казаков. Одна песнь была лучше другой и хватали за душу.
Но задерживаться долго не пришлось, так как получено было известие, что красные перешли в наступление. Приехали мы в полк, когда уже темнело. Все офицеры батальона уже ложились, так как чувствовалось, что будет дело. В час ночи меня разбудили. Приказано было на рассвете атаковать противника, наступающего на Царицын. По сведениям, части противника подходят уже к Орловке.
На рассвете 27 Сентября мы уже подошли к Орловке. С нами поднималась наша 5-ая гренадерская батарея полковника Фнхнера.
Заняв исходное положение для атаки, мы залегли. Красная батарея обстреливала нас гранатой, снаряды ложились у самой цепи. Вот, осколком снаряда ранит нашею общего любимца студента санитара Митю, все офицеры бросаются к нему. Ранен он в голову, ушиб силен, но рана не серьезна. «Звенит в ушах», поясняет он.
Показывается группа конных. Я узнаю генерала Запольского и подхожу к нему. «Ты вот вчера с Толей хвастались, что поддержите пластунов, вот я приехал на вас посмотреть». «Прекрасно, мы как раз сейчас двинемся», ответил я.
Сзади нас, в лощине, скрытно стал полк Кубанской кавалерии.
«Ну, Котэ, у тебя все готово»? спросил подошедший Иванов, и, получив утвердительный ответ, сказал: «Веди с Богом». «Встать!» скомандовал я, но как на зло в этот момент разорвалось сразу четыре гранаты и гренадеры, вместо того, чтобы встать, еще больше прижались к земле. «Господа офицеры», повысил я голос, «не заставляйте повторять команды». «Встать», повторил Толя. «Вставайте!» кричал маленький прапорщик Шаталов. «Встать! Встать!» донеслось с левого фланга. Трудно было раскачаться. «Вперед по первой роте!» скомандовал я и вышел вперед. «По первому взводу на отдельное дерево»... «по первому отделению»... послышались команды. «Не сбивайтесь в кучу, шире разомкнись», подбадривал фельдфебель.
Послышалось учащенное дыхание и, казалось, что слышно биение сердец. Мы двинулись двумя длинными цепями. Я шел, рядом с Толей, на правом фланге первой роты. Четырехорудийная батарея красных, стоявшая на полузакрытой позиции, слала к нам очередь за очередью, стараясь взять нас в вилку... Шли мы ускоренным шагом. «Бегом!», скомандовал я, завидя глубокую лощину, пересекавшую нам путь. Очередь пронеслась близко над нашими головами и ударила во вторую нашу цепь. Куски окровавленного мяса долетели до нас. Разорвало бывшего поручика N., разжалованного за службу у красных в рядовые. Толя все время шел, безучастно заложив винтовку за шею, держа ее, как коромысло. Мысли его витали не здесь. И быть, может, смерть была ему в этот момент желанным концом.
Спустились в овраг благополучно и, не останавливаясь, вышли из него. Линия наших цепей отчетливо была видна на большом расстоянии. Успех был обеспечен. «Ну, навались!», подбадривал кто-то сзади. Ружейный и пулеметный огонь не наносил нам вреда, велся он сегодня красными беспорядочно. Вот он внезапно прекратился, когда мы не дошли до окопов 400 шагов. Из окопов красных повыскакивали отдельный фигуры и пустились удирать. Пулеметчики «Льюиса» открыли по ним огонь. Мы подошли вплотную к окопам. На встречу нам, побросав винтовки, выскочило около ста человеке. Все держали руки поднятыми кверху. Испуг был нарисован яркими красками на каждом лице. «Мы мобилизованные, мы только что вернулись из германского плена», на перебой сообщали они. «Не хотим с вами воевать, мы и стреляли побольше в воздух, а не в вас». Правдивость их заявлений была вполне вероятной. «Кто же из вас хочет идти с нами?». «Я хочу», уверенно отозвался какой-то корявенький мужичонка Черниговской губернии. Ему дали винтовку. Остальные заявили, что они, кто три, кто четыре года были в плену и воевать совсем не хотят. «А вы думаете, мы хотим, что ли, воевать со своими», увещевал их я. Но мои доводы не помогли, да и некогда было их уговаривать. Пленных забрал подошедшей дедушка Мельницкий, шедшей сейчас же за второю цепью, и повел их в тыл. Снимать одежду и отбирать что-либо из вещей у нас в полку не практиковалось, так как за этим все строго следили.
Мы опять двинулись вперед, пройдя мимо двух трупов комиссаров.
Перед нами открылась деревня Ерзовка. Первая рота, а вместе с нею и я, шла по главной улице, тянувшейся, по крайней мере, версту.
Пройдя примерно половину деревни, мы наткнулись на повозку, из которой неслись жалобные стоны. Я подошел посмотреть. В повозке лежал молодой раненый красноармеец. Он устремил на меня умоляющей взор, повторяя запекшимися губами: «Ваше Благородие, за что я умираю, мне хочется жить. За что?»... и по пыльным щекам его катились слезы. Не зная, что ему ответить, я растерялся и сконфуженно отошел.
На окраине деревни, у двух ветряных мельниц, мы остановились. Мельницы носили многочисленные следы шрапнельных пробоин, свидетелей боя, происходившего здесь 11 Сентября. Я полез на мельницу, чтобы осмотреться. С мельницы открывался прекрасный вид, так как она, кроме собственной значительной высоты, находилась на командующем пункте над деревней.
То, что я увидел с мельницы, заставило меня вновь принять боевой порядок. На нас двигались густые цепи матросов, высадившихся с Волги, сопровождаемый десятком пулеметных тачанок.
Около 2-ой мельницы поручик Братшау спешно приготавливал пулеметы для боя. Четыре наши тачанки ждали только появления цели. Две роты залегли за низкой каменной оградой, а две в громадной промоине. О контрнаступлении красных я сообщил в штаб. Первыми открыли огонь красные. Пули неслись роем и расщепляли доски мельницы, около которой теперь я стоял. Братшау младший, храбрый и спокойный офицер, скомандовал прицел, и сначала четыре, а потом шесть наших пулеметов открыли огонь. Братшау младший, бывший на пулемете, был тотчас ранен и перебрался в промоину, где его перевязали. Вода в кожухах пулеметов кипела и парила. Матросы приближались.
Вдруг по дороге из Ерзовки к нам на подмогу карьером подкатило 6 пластунских легковых кабриолетов с пулеметами. Не ожидая никаких указаний, все 6 пулеметов выстроились в ряд и открыли огонь. Еще ни разу в жизни я не был свидетелем действий 12 пулеметов на таком незначительном участке; уже не стало слышно ни свиста пуль, ни голосов. Цепи противника рассеялись и больше мы их не видели.
Вечером мы оставили Ерзовку и двинулись вперед без дорог, в направлении высоты с отметкой 471, что на линии Пичужинских хуторов. Ночевали мы на каких-то высотах в старых, но прекрасно выбранных окопах. Утром из наших окопов видно было буквально на 8-10 верст.
Зато и нас было хорошо видно с Волги.
Начался день так: группа наших офицеров, во главе с командиром полка, полковником Ивановыми стояла с двумя командирами батарей — легкой и гаубичной. О чем-то спорили, шутили. Батареи наши стояли тут же за скатом. Кто-то обратил внимание, что с высот со стороны противника спускается группа конных. Конные приближались. Когда сомнений не было, что это красные, сила которых оценивалась в полуэскадрон, решено было дать выйти им на гладкое место. Командир гаубичной батареи на минуту скрылся. Вдруг прогремел первый выстрел. Бомба разорвалась очень удачно, но красные не обратили на это особенного внимания и продолжали идти шагом. Тогда бегло заговорила вся батарея. Картина получилась редкая. Как пыль разлетелись всадники, а между ними то там, то тут грозными черными столбами взметались рвущиеся снаряды. Обезумевшие кони, потеряв седоков, неслись во все стороны. Это зрелище промелькнуло и исчезло. Началось более внушительное. Весь крутой и высокий берег речки Пичуги вдруг покрылся людьми. Насколько хватало глаз, можно было видеть ряды густых цепей, сопровождаемых бесконечным количеством тачанок. Я досчитал до сорока и бросил считать, ибо появлялись все новые и новые. Все наши батареи открыли огонь. Справа в 100 саженях примостился наблюдательный пункт какой-то Кубанской батареи и пошла канонада. Мы в этом ужасном для красных бою были только зрителями. Работала исключительно артиллерия. Красные ложились, вставали, сбивались в кучу, то бросались назад, а артиллерия, не переставая, поддерживала губительный огонь. И трудно было сказать, что нужно было: радоваться или плакать... Ведь гибли русские. Красные тоже в долгу не оставались, и их судовая артиллерия все время старалась поддержать свои наступающие части. Наши артиллеристы в этот день понесли потери, мы же отделались только «испугом»: под одну из наших тачанок попал снаряд, но не разорвался
В этот день бой выиграла наша отличная артиллерия. Ночью нам было приказано перейти еще левее, и остановиться на высоте 471. Накрапывал осенний дождь; утро было столь туманно, что в 20 шагах ничего не было видно.
Оказалось, что штаб дивизии находится тут же в оставленном шалаше. Кругом, радиусом на десять верст, не было никакого жилого помещения.
Прибыл какой-то казак из разъезда с донесением. Роты прижались около стогов соломы.
Вдруг меня подзывает командир полка и говорит: «Начальник штаба нашел, что мы остановились не там, где нужно. Тебе придется пойти вот в этом направлении», он указал рукой (карты у меня не было) «и остановиться на перекрестке дороги». «А есть ли там этот перекресток?» на ходу переспросил я. «Должен быть по сведениям штаба дивизии», сказал Илларион Иванович и, подумав момент, добавил: «Не ходи, достаточно будет послать одну роту. Пошли Побоевского. Для донесений пусть возьмет двух конных». «Толя, собирайся!», сказал я, повторяя полученное приказание. Толя, молча, выслушал и встал. Рота была вся тут же. «Сколько у тебя? Это все?» «У меня всего 25 человек», ответил Толя и через минуту скрылся в тумане.
Прошло каких-нибудь полчаса. По направленно, куда двинулся Толя, послышалось нисколько выстрелов. Я не обратил на это никакого внимания; прошло еще столько же времени, дождь усилился. Я забрался на то место, где только что сидел Толя, и машинально смотрел в ту сторону, куда он ушел. Из тумана начал вырисовываться силуэт лошади, рядом шел человек. Вот они уже в 10 шагах, я тогда только обратил вниманиe, что на седле свисает какая-то фигура, а идущий рядом держит ее за ногу. «Раненого везут», сказал кто-то. Лошадь поравнялась со мной. Лицо раненого было сплошь залито кровью. «Позвать доктора!», крикнул я. Раненого сняли и положили на разостланную солому, покрытую палаткой.
Подошел доктор и стал осматривать рану. Пуля попала в темя и вышла ниже левого виска. Когда производилась эта операция, я увидел на шинели раненого свои собственные погоны, которые я подарил Толе. Я вгляделся пристальнее в лицо раненого и только тогда узнал Толю. Сердце сжалось от боли и жгучей досады. Ушел и он... и ноги ощутили тяжесть моего тела. Минуты две я не мог вымолвить ни слова. Весть о ранении Толи разнеслась повсюду. Все шли выразить свое сочувствие... Каждый, подходя, снимал фуражку. «Еще может выжить!», уверял доктор, «сейчас я его отправлю». Но страшно было подумать — 30 верст отвратительной дороги на повозке, это и в здоровой голове мозги перевернутся. В печальном исходе... я не сомневался.
Оказалось, что, когда рота прошла с полторы версты, дорогу ей пресек глубокий овраг, какими изобилует вся Саратовская губерния. Только рота начала в него спускаться, как из-за кустов противоположной стороны грянул залп, за ним второй. Вторым залпом был сражен Толя. Рота бросилась сначала врассыпную, но потом опомнилась и тело Толи вынесла. За кустами оказался спешенный разъезд в пять человеке.
Больших трудов стоило потом мне, многим общим знакомым и родной сестре Толи навести справки о его местопребывании. Наконец, когда я был через неделю ранен и случайно попал в тот же санитарный поезд, что и Толя, мне рассказали, что в поезде Толе произвели трепанацию черепа, после которой ему будто бы стало легче. Наконец много времени спустя, было установлено, что его привезли в Екатеринодар, где он и скончался 8-го Октября в госпитале Коммерческого училища. Вещи его действительно оказались все налицо и были переданы его сестре, но могилы его найти так и не могли, несмотря на все принятый меры. Известно только, что штабс-капитан Побоевский погребен на офицерском кладбище Екатеринодара под №№. Несчастный умер, не приходя в сознание.
В полдень, когда туман немного рассеялся, противник пытался нерешительно наступать, но тотчас был отбит нашей артиллереий. Простояли мы на этом памятном месте три дня. Холода давали себя чувствовать. Моя рука начинала меня с каждым днем все больше мучить, но подошла развязка.

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ И ИЗДАНИЕ НОВЫХ КНИГ НАШЕГО ИЗДАТЕЛЬСТВА!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii