Но, от речного романа – к морской романтике. Тем временем стрелка компаса международной напряженности указала на юго-восточное направление; требовалось срочно занять бассейн реки Уссури и установить защиту тихоокеанского побережья от англо-французского посягательства. В этом раскладе Муравьев-Амурский получил полномочия на разграничение с Японией и закрепление Сахалина за Россией.

Как-то в беседе с Муравьевым декабрист Михаил Бестужев заявил: «Грех, если русские не отыщут открытого порта на юге». Он видел необходимость создания «второго Севастополя на Тихом океане». Адмирал Василий Завойко также подсказывал необходимость поиска южной гавани для морской крепости. Следуя дружеским пожеланиям, генерал-губернатор настроился на обследование берегов залива Петра Великого, который раскинулся чуть ли не на двести миль. Но что-то подсказывает, что плавание Муравьева по запутанному маршруту в южных гаванях Японского моря имело еще одну, какую-то скрытую цель. Что он искал в краю далеком? Известно лишь, что в середине мая 1859 года он отбыл из Благовещенска на пароходе «Лена» для исполнения Высочайше возложенного особого поручения. Какого? В открытых источниках сведений нет, закрытые, вероятно, еще не рассекречены. В начале июня он на пароходе «Маньчжур» в заливе Де-Кастри, а затем следует стремительное перемещение на пароходе «Америка» в Печелинский залив и осмотр ряда бухт южных владений вплоть до пограничной реки Тумен-Ула; бухты мелькали ему перед глазами одна за другой вместе с листанием календаря.

Море. Полосы солнечного света разрывали нависшие черно-лиловые тучи, гребешки волн играли вдаль, к самому горизонту, чешуйчатыми блестками. По бортам корабля резвились касатки, им на смену заступали быстрые дельфины, легко скользили по курсу, демонстрируя ловкость и превосходство над неуклюжим корветом. Альбатросы и чайки кружили с криками над белыми парусами. Обнаружив удобную бухту для стоянок, защищенную от ветров отрогами Сихотэ-Алиня и напоминавшую очертаниями берега бухту Золотой Рог, что красовалась в Константинополе, Муравьев так ее и назвал. Появились на планете две бухты с одним названием. Не надо их путать.

На отлогих берегах Золотого Рога путешествующий генерал приказал разбить военный пост Владивосток, вложив в название простой, но глубокий смысл: «Владение Востоком». О закладке восточной морской твердыни свидетельствует запись от 18 июня 1859 года в судовом журнале корвета «Америка»: «В этот день генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н.Н. Муравьев-Амурский прошел пролив Босфор Восточный и определил место – порт Владивосток». Через двадцать лет Владивостоку присвоят статус города, главного российского порта на Тихом океане, а еще через полтора века город-порт станет центром Дальневосточного Федерального округа Российской Федерации с охватом территории округа от Байкала до Океана. Города и порты, как драгоценные камни, нанизанные на жемчужную нить Амура и тихоокеанского берега, станут рукотворным украшением Дальнего Востока. Как-то понятен предпринятый круиз по морским гаваням, но Муравьев вдруг оказывается на озере Ханка! Не с той ли прогулки восточный берег озера закреплен за Россией?

Граф Муравьев застолбил посты под будущие порты, но ведь Приморский край с Китаем еще и не разграничен! Генерал опять шел впереди времени. Как и когда-то на Кавказе, его шаг оставался «крупнее немецкого». Еще и залив Посьета, то ли китайский, то ли корейский, оказался настолько хорош, что заставил сибирского распорядителя задуматься. Нехорошо прибирать чужое, делился он сомнениями сам с собой, но опять же достанется англичанам, и граф дал задание обер-квартирмейстеру вписать запавший в душу залив во владения России, подрисовав его аппендиксом к карте Приморского края.

Претендентов на тот залив хватало. В 1852 году французы его описали, назвав заливом де Аквиль, по имени своего крупнейшего картографа. Двумя годами спустя, экспедиция Е. Путятина описала его в подробностях с нанесением на карту под названием «Залив Посьета», капитан-лейтенанта экспедиции, а в 1855 году англо-французские корабли, в поисках эскадры В. Завойко, также зашли в залив, дав ему имя «Рейд Наполеона». Имен хватало на три залива, из которых Муравьев-Амурский выбрал русское название, хотя и на английский лад. На карте залив надо искать в самой южной точке Приморья, куда Будогосским протянута береговая полоса в двести верст, чтобы дотянуться до него. Ныне залив капитана Посьета стал излюбленным местом отдыха приморских жителей. Знают ли они, кому обязаны райским уголком?

Из приморских гаваней генерал, заметая следы маршрута и меняя пароходы как перчатки, на фрегате «Аскольд» перебросился на Японские острова с осмотром пяти гаваней. Он удостоверился, что островное государство не претендует на Сахалин, южная часть которого была дружески уступлена японцам графом Е. Путятиным. Айгунским договором с китайцами судьба острова также упущена. А возможно, для Китая, как и для англичан, Сахалин по-прежнему оставался частью материка в форме кривого полуострова. Чей тогда остров, защитный редут перед амурским устьем, которого только что не было? Приписали к России.

Из посещения Японии, в котором была разграничена линия с Сахалином, Николай Муравьев делает прозорливое заключение, касающееся трудолюбия японского народа: «Выучатся они и без нас, особенно морскому делу. А нам бы лучше самим учиться, чем учить людей, которые скоро нас перещеголяют». Вот это заявка! И ведь свершилась! Муравьев предвидел впечатляющий рывок, положенный в основу их экономического чуда. Ясновидец какой-то. В Цусимском сражении самураи продемонстрировали военно-технические преимущества броненосцев, наголову разбив русскую эскадру адмирала Рождественского. А в двадцатом веке Япония «перещеголяла» не только Россию, но и остальной мир.

В Россию Муравьев возвращался на том же пароходе «Лена», на котором начинался его экскурс, с донесением о секретной части Высочайше возложенного особого поручения. Какого? Неизвестно, но зато достоверно известно, что на обратном пути он, по данным казака Афиногена Васильева, более месяца гостил в Благовещенске у супругов Буссе, дожидаясь ледостава на Амуре. Долгое ожидание совмещалось с тем «легким продолжением» речного романа, о коем намекал казак Афиноген, трудившийся на всем протяжении тридцатых годов прошлого века над описанием жизни Муравьева-Амурского.

***

Среди лета К.Ф. Будогосский, замечательно справившись с муравьевским заданием, представил работы по исследованию реки Уссури и приморских берегов, линия которых изобиловала превосходными заливами с выбором гаваней для морских портов на все вкусы. Вот где простор к выходу на Великий океан! Вековые устремления России стать великой океанской державой близились к триумфальному завершению. Начальник края, воодушевленный новыми перспективами, пишет Корсакову: «… придумываю способ усилить военно-сухопутные средства Приморской области, где нужны руки для работы и войска для защиты. … На первый случай переведу сюда Енисейский гарнизонный батальон».

Отправив Будогосского с картами новых границ в Пекин для утверждения, граф Н.Н. Муравьев до глубокой осени оставался в Благовещенске, своим присутствием устраивая «демонстрации на маньчжур», чтобы китайцы знали, что за спиной Игнатьева маячит грозная фигура Муравьева со своим войском. За Будогосским туда же, где решалась судьба Приморья, начальник Сибири отправил в помощь Игнатьеву переводчика Я.П. Шишмарева с посланием от своего имени. В состав переговорной комиссии он назначил П.В. Казакевича и топографа К.Ф. Будогосского, карты которого вновь окажутся козырными и будут приложены в качестве свидетельства международного права к русско-китайскому разграничительному договору, заключенному в Пекине. Оспорить «картографический аргумент» Китаю опять не представится никакой возможности. Оба сотрудника, переводчик и картограф, будут пожалованы орденами и пенсионом в пятьсот рублей серебром каждый. Фактически Н.Н. Муравьев с амурской земли руководил переговорным процессом. Окончательный размен пограничными картами и их описаниями состоялся в июне 1861 года, когда Муравьев покинул свой пост. От России комиссаром при размене карт был назначен П.В. Казакевич.

В ноябре Муравьеву пришла императорская депеша в адрес Н. Игнатьева, в которую генерал-губернатору предлагалось внести свои соображения и указания. Учитывая затягивание переговоров и упорство китайцев, генералу Муравьеву разрешалось приступить к фактическому занятию войсками правого берега реки Уссури и блокированию маньчжурских портов нашими судами, «коль скоро местные соображения допустят». Воля царя развязывала руки Муравьеву и предоставляла ему «право решительных действий, как знает». Н. Муравьев же военные действия успешно подменял их имитацией: «Мне здесь быть недели две, чтобы маньчжуры убедились, что я приготовляюсь к войне». По берегам Амура проводились учения, в которых одни и те же конные казачьи сотни приходили на смену сами себе, изображая многочисленное войско. В дипломатической игре Муравьев полагал снабдить Н. Игнатьева инструкциями на случай его посредничества между воюющими странами.

Декабрь сковал реку крепким льдом, а с ней и затянувшийся речной роман. Граф направился в родной ему Иркутск, а через год он отбудет во Францию, где реки вовсе не промерзают.

***

В феврале 1860 года Николай Николаевич прибыл в Санкт-Петербург, где представил Государю проект разделения Восточной Сибири на два края – собственно Восточную Сибирь с центром в Иркутске и Дальневосточный край с центром в Николаевске-на- Амуре. «Нет никакой возможности одному человеку управлять краем в настоящем объеме, особенно когда присоединяются столь обширные приморские владения», - настаивал Муравьев в докладной записке. Граф приехал с проектом своего назначения генерал-адъютантом Восточной Сибири для наблюдения за Китаем и для окончательного распределения дел между начальниками Западной и Восточной Сибири и вновь образуемой Приморской области. На личной аудиенции Александр Второй, в свою очередь, просил графа:

- Я всегда поддерживал Амурское дело и часто лишь один его поддерживал – не забудьте это.

- Государь! Я уже десять лет это знаю и чувствую, - успокаивал граф царя.

После аудиенции сибирские представления графа, сдающего губернаторские полномочия, получили быстрые утверждения, что улучшило его настроения. Жаловаться приходилось на столичные разбитые дороги, от них грудь болела «препорядочно». Принял обед у Великой княгини Елены Павловны, с годами не утратившей привязанности к своему выдвиженцу.

Но обратим внимание к Великой княгине Елене Павловне, тетке царя, благословившей в сороковых годах давнего поклонника на путь государственного служения. К тому же, пора исправить недочет в повествовании и осветить деятельность Елены Павловны за период, когда Н. Муравьев тащил груз Амурского дела. Великая Княгиня жила в несчастливом браке с Великим князем Михаилом, человеком недалеким, хмурого характера, приверженцем военной муштры и с манерами мало воспитанного холостяка. Поклонник каламбуров, и не всегда благопристойных, князь не испытывал нежных чувств к невесте; в браке супружеские отношения не стали теплее. Контраст в княжеском семействе бросался в глаза всем и каждому, но брачный союз был заключен по расчету влиятельных особ. Под влиянием «неравного брака» Великая княгиня долго не находила возможностей для проявления своих выдающихся способностей. С мужем у нее наступило объяснимое отчуждение, но после его смерти вдовствующая княгиня годами не снимала с себя траур.

В годы Крымской войны, по призыву Великой княгини, была основана Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Двести сестер общины трудились в севастопольских госпиталях. После войны община не распалась, став предшественницей Российского Красного Креста. Салон Елены Павловны в Михайловском дворце посещали выдающиеся люди эпохи, а его хозяйка приобрела непререкаемый авторитет и политический вес в придворных кругах и в обществе. Чарующая простота и деликатность обращения в сочетании с природным умом и разносторонним образованием вознесли ее на уровень самых просвещенных и влиятельных лиц России. Княгине доставляло удовольствие продвигать начинающих талантов от науки и искусства или, как она высказывалась, «подвязывать им крылья». Меценатство тоже было ей в радость.

В общениях с Великим князем Константином и заместителем министра внутренних дел Н. Милютиным княгиня Елена Павловна настойчиво продвигала давний вопрос освобождения крестьян от крепостничества. Верным союзником ей был восточносибирский губернатор, который относился к крепостному праву, как явлению постыдному и сдерживающему развитие сельскохозяйственного производства. Не случайно из Сибири, не знавшей помещичьего засилья, в центральную часть России и в Европу со временем хлынет поток сибирского хлеба, масла и другой продукции. По маслу Сибирь войдет в число крупнейших экспортеров мира, а ведь доля сибирского населения была ничтожна во всероссийском.

Салон Елены Павловны набирал наибольший авторитет. Через ее руки проходили записки и проекты по всем направлениям государственных реформ, чаще всего - по вопросам освобождения крестьянства. Уверенная в правоте благодеяния, Елена Павловна решила начать процесс освобождения с собственного имения в селе Карловка Полтавской губернии, на что Н. Милютин отозвался запиской на имя Императора. Судьба записки оказалась поистине исторической, - она была положена в основу Манифеста 1861 года об отмене крепостничества. Решительная сторонница свободы личности объединила материалы вокруг крестьянского вопроса, среди которых и давнюю записку Муравьева-Амурского, передав пакет правительственной Редакционной комиссии по подготовке реформы, которая, к тому же, заседала в Михайловском дворце. По словам известного правоведа К.П. Победоносцева, дворец Княгини стал центром по разработке «плана желанной реформы».

В петербургском обществе Елена Павловна была наречена «матерью-благодетельницей», А.Ф. Кони, общественный деятель и выдающийся юрист, отводил княгине роль «главной пружины в освобождении крестьян». След за крестьянской, в клубе «главной пружины» отрабатывались другие реформы, судебная, цензурная, земская, с принятием которых к концу девятнадцатого века Россия вошла в число преуспевающих мировых держав.

Благосклонность Елены Павловны к Николаю Муравьеву была решающим фактором в формировании благоприятного отношения к нему со стороны монархов и Великого князя Константина, хотя царь Николай Павлович и сам проникся безграничным доверием к сибирскому наместнику. Признавая умственное превосходство Княгини, Государи и Великий князь оставались в ее подчинении, склоняясь к лучшему мнению о «возмутителе спокойствия». Эту миссию защитницы и покровительницы величайшего реформатора века зачтем ей главным вкладом, внесенным на алтарь Отечества. Перечисленным сводом не ограничены благости Елены Павловны, одной из блистательных звезд на российском небосклоне. Немка по рождению и русская по духу, Великая княгиня, несомненно, относится к выдающимся и самым замечательным женщинам той эпохи.

***

Из Петербурга – в Париж, где дороги не досаждали ухабами, а отпуск проведен с женой Екатериной Николаевной и в дружеских отношениях с адмиралом Путятиным. И снова в Санкт-Петербург - за отставкой, но Муравьеву было объявлено, что царь отказался принять отставку, и в помощники к нему в Иркутске назначен М.С. Корсаков для облегчения генерал-губернатору исполнения трудных обязанностей. Отношение царя к Муравьеву выражено в царском откровенном высказывании: «Его не переделаешь, а надо уметь воспользоваться, отдавая ему справедливость за услуги, им оказанные» (из записок историка и дипломата С.С. Татищева). Царь предчувствовал, что граф Н. Муравьев-Амурский окажет Отечеству новую неоценимую услугу.

С решением правительства о том, что разделение Сибири признано «неудобным и преждевременным», генерал-губернатор категорически не согласился. Управление целым континентом при отсутствии транспорта и должных средств связи было делом крайне затруднительным. Телеграфа не имелось, на проезд вдоль или поперек края уходило по два-три месяца, на протяжении которых губернатор отрывался от дел. Некоторые исследователи и биографы считают, что отказ в разделении Восточносибирского края послужил последним толчком к уходу Муравьева в отставку. На авторский взгляд, Муравьев метался между желанием служить и необходимостью дать отдых изношенному организму: «Кавказ и в особенности Сибирь отзываются теперь на моей груди»; еще к тому же: «жизнь проведена и сокращена на службе Отечеству».

Начальник штаба сибирских войск Б. Кукель пишет тревожное письмо Корсакову: «Он готов оставить совсем Сибирь… Беда, если он уйдет от нас. Здесь не возьмешь ни честным трудом, ни человеческими побуждениями; здесь можно служить только упираясь на поддержку энергическую, которая силой воли удерживает всю здешнюю мерзость. Что же с нами будет без этой крепкой воли Николая Николаевича?»

***

Муравьевская сибириада близилась к завершению. В мае 1860 года граф Муравьев-Амурский предпринял пятую поездку из Петербурга в Сибирь, как и по Сибири их тоже набиралось пять, каждая из которых длилась, в среднем, по полгода, а с учетом трудностей пути и бездорожья приравнивалась к кругосветному путешествию. Что за край, если его начальник за четырнадцать лет управления смог совершить всего лишь пять поездок в столицу? Подсчитано, что за время губернаторства он преодолел свыше ста двадцати тысяч километров. А то и все сто пятьдесят.

Другая напасать, подобная эпидемии, казалось, не имела конца и края. Завалишинские доносы не прекращались, отравляя жизнь генерал-губернатору. По свидетельству Владимира Сукачева, «корреспонденции Д.И. Завалишина служили сильной помехой Муравьеву в Петербурге». Понимая, что доносчики пользуются поддержкой столичных кругов, и борьба с ними бесполезна, Муравьев принимает новое решение об уходе и намечает его срок: «Может быть, и состояние моего здоровья внушает мне эти мысли, но … желал бы просидеть в Иркутске до января … уехать из Петербурга в конце февраля и потом распрощаться с Завалишиным и его покровителями навсегда!» В сентябре - новая жалоба в адрес Министра внутренних дел С.С. Ланского уже от М. Петрашевского. «Завалишин и Петрашевский пишут официально к министрам дерзкие ругательства и клеветы на местные власти и остаются безнаказанными», - давал генерал пояснения Корсакову. Кучка друзей графу и толпа завистников и врагов. Под влиянием разнузданной клеветы, сильные министры Горчаков и Милюков тоже сторонились Муравьева.

Мутные потоки бурлили по печатным страницам, пока М.С. Корсаков, будучи в должности читинского губернатора, не подал представление на выселение назойливого писаря из Сибири туда, откуда его и прислали - в Москву. В Сибирь высылали молодого декабриста, а из Сибири – престарелого смутьяна. В Иркутске стало спокойнее, а Москве не привыкать, там бузотеров всех мастей всегда хватало. Итоги возни с недоброжелателями подвел В.П. Сукачев, иркутский голова, сумевший заглянуть в будущее: «Как бы ни судили действия Муравьева, Россия обязана ему выходом в море, одною из крупнейших заручек ее будущего благоденствия».

***

Отвлечемся для краткого обзора англо-китайских отношений, которые свелись к опиумным войнам, первая из них пришлась на 1840-44 годы. Ее предпосылкой стала успешная торговля мирного Китая с Великобританией, главной колониальной державой мира, решившей по праву сильного поломать отрицательный торговый перекос и изменить его в свою пользу. Сорок английских кораблей артиллерийскими бомбардировками китайских укреплений и высадками быстрых десантов решили исход сражений. Технически отсталые и неподготовленные к военным действиям китайские разрозненные силы не смогли оказать сопротивления захватчикам. По Нанкинскому договору Империя Цин, по обязанности слабой и побежденной страны, выплачивала английской казне огромную контрибуцию и открыла порты для английского опиума, который завалил китайский рынок. Английская корона получила гигантский источник дохода, тогда как в Поднебесной началась повсеместная наркомания и массовое вымирание населения. Конкурент надолго устранен с мирового рынка, и создалась система организованного разграбления Китая. Несусветные «торговые отношения» пришлись столь по нутру владычице морей, что за первой опиумной войной последовала вторая, переросшая в третью…

Александр Ведров,

писатель, публицист,

(г. Иркутск)

Опубликовано в журнале "Голос Эпохи" №4/2021