Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
1-го Октября вечером нас сменила конница, и мы вернулись в Ерзовку. В Ерзовке произведена была маленькая перегруппировка рот и наш полк видоизменил свое название теперь ему было присвоено наименование «Сводного полка Кавказской Гренадерской Дивизии». Считавшиеся до сего самостоятельными Саратовская и две Астраханских роты были распределены по ротам и таким образом получилось два батальона, из коих первым командовал я, а вторым — недавно прибывший подполковник Тифлисского полка Гофет. Считалось так, что у меня две роты Эриванских и две Грузинских, а у подполковника Гофета две роты Тифлисских и две роты Мингрельских.
В эти же дни подвезли нам немного английского обмундирования и снаряжения — роты приоделись и приобрели вполне приличный вид. Но продолжалась эта идиллия всего три дня.
В 12 часов ночи с 3 на 4 Октября получен был приказ уничтожить Дубовскую группу красных, причем нашему полку давалась какая-то неопределенная задача. Мы должны были держать связь между пластунами и первым полком, долженствовавшими наступать. Объектом действия была та же пресловутая высота 471. Поднялись мы очень рано, потом долго чего-то ждали, будучи построенными. Наконец тронулись. Шли долго руслом реки Сухой Мечетки, потом взобрались на ее левый берег и сделали привал. Тут же стояла наша пятая гренадерская батарея полковника Фихнера. Дальше тронулись вместе. Вскоре мы подошли к исходному пункту. Было около 10 часов дня. Влево шел сильный бой. Красные били по каким-то скирдам шрапнелью. Наши, по-видимому, наступали. Первый полк тоже занял исходное положена. Пластунов не было видно. Я вышел вперед осмотреть впереди лежащую местность вместе с командиром батареи. Красные заметили передвижение первого полка и открыли огонь из двух батарей гранатой. Одна батарея красных стояла на полузакрытой позиции, взблестки выстрелов которой каждый раз были отчетливо видны. Снаряды их попадали и в наш район.
Первый полк поднялся и перешел в наступлениe. Он стал принимать все влево-влево и куда-то скрылся. «Что делать теперь нам, мы не выполним своей задачи. Нам нужно или двигаться вперед, или мы зря только будем нести потери», говорил я Иллариону Ивановичу. Полковник Иванов колебался, не зная, на что решиться. «Ну, веди вперед», с тяжелым вздохом вырвалось у него из груди, «второй батальон пойдет за тобой». Наша батарея заняла позицию. Я отдал необходимые распоряжения. Всего в батальон у меня оказалось 214 штыков.
Указав направление, я подал команду к наступлению. Только мы поднялись, как нас обдали шрапнелью. На этот раз артиллерия красных била удивительно метко, мы все время несли потери от ее огня. На ходу я затребовал от рот по одному связнику. Пришло двое от Грузинцев. Я шел сначала по середине боевого участка, но огонь был так силен, что части, ускоряя шаг, все больше и больше разрывались. Голоса моего не хватало. Пули жужжали роем. Я подал команду «Бегом», но еще ухудшил дело. Две Эриванских роты рванулись вправо и уже не было сил их остановить. Я пристал к Грузинцам. Нам пресек дорогу громадный овраг. Не отдыхая, мы с разбега вышли из него, не нарушив даже равнения. Наши тачанки не могли взять оврага и пытались его обойти; когда же и это не удалось, — открыли с флангов огонь. Уже видны отдельные люди, перебегающие вдоль окопов у красных, нам легче держать по ним направление. Но вот опять такой же большой овраг. На этот раз мы спустились шагом. Ряды наши страшно поредели. Со мной оказалось не более 50 человек. Над краями оврага витала смерть, пули неслись дождем. Казалось, первому, кто высунет из оврага голову, ее срежет, как бритвой. «Моя очередь»... подумал я и вышел наверх. До красных было рукой подать. «Вперед, бегом», крикнул я и стремительно рванулся вперед. Меня ревностно старались обогнать. Осталось всего 60-70 шагов. Я извлек на бегу свой прекрасный Маузер. «Ура», хотел была крикнуть я, но споткнулся и упал. Пуля раздробила мне малую берцовую кость правой ноги чуть выше щиколотки. Мимо меня пробежало не более 15 человек. «Батальонного ранило», воскликнули молодые связники и оба легли около меня.
«Все кончено», думал я, «теперь добьют». Еще раз-два, красный пулеметчик провел строчку над нашими головами... это были тяжелые секунды, смерть коснулась меня своим крылом, обдала холодом... и понеслась дальше!
Навстречу нашим гренадерам выскочило несколько коммунистов, но бывший вахмистр Лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка, теперь доброволец-гренадер Грузинской роты, первого же пронзил штыком. Штабс-капитан Михневич застрелил другого, прочиe не отставали. Короткая, но исключительная по решимости атака завершилась полной победой. Никто не ушел. Тут нами было взято сорок шесть человек пленных и четыре пулемета, действовавших до последнего момента.
Когда пленные увидели меня лежащим, то решили, что я прикажу их всех расстрелять, но каково было их изумление, когда их не только не расстреляли, но даже не раздели. Когда же я приказал им меня нести, то от радости они не знали, как меня поудобнее взять. Наконец решили так: двое взяли винтовку и усадили меня на нее, я же обнял их шеи. Двое других просунули мне под вытянутую левую ногу другую винтовку, а на нее я положил раненую. Несли они меня рысью. За ними бежали все остальные пленные. Когда одни уставали, их тотчас же без всяких указаний с моей стороны заменяли следующие. За вторым оврагом ко мне подъехал полковник Иванов. Не знаю, какие чувства волновали его, но голос у него задрожал, мы расцеловались. Тут же оказался и дедушка Мельницкий. Я передал ему казенный бинокль и пленных. «Да хранит Вас Господь», напутствовал он меня.
Подъехала санитарная двуколка, меня перевязали вторично, так как повязка сильно промокла. Моими соседями в двуколке оказались: один — татарин, взятый в плен у Царицына, и серенький мужичок, взятый под Ерзовкой. Оба страшно сияли, ибо были легко ранены. С грохотом разорвалась вблизи последняя граната.
«Уезжайте-ка отсюда», приказал я, «еще не доставало, чтоб теперь прикончило». Сразу проснулись чувство самосохранения и жажда жизни... Только что одержанная победа убаюкивала нервы, от сердца отлегло. Добровольческая Армия была на вершине кривой своих успехов.
В этот же день нашими частями занята была Дубовка и взяты крупные трофеи. В описываемом бою Эриванские роты тоже взяли два пулемета, причем дальнейшее стремление нашего полка овладеть батареей не увенчалось успехом, так как люди буквально выбились из сил и совершенно перемешались. В Ерзовке мне наложили новую повязку и снесли на подводу для отправки на станцию Разгуляевку. Впечатление от сегодняшнего боя в Ерзовке было сильное. «Ну и гудело же сегодня!», говорили все, «как в Германскую войну».
Провезли меня через ту же Орловку. Теперь там стоял штаб корпуса. Командир корпуса, генерал Писарев, принес мне стакан вина и просил дать список особо отличившихся, что я и исполнил. На Разгуляевку меня привезли ночью. Долго лежал я на носилках, наконец меня понесли в вагон. Вагоны были «скотские», так как даже навоз не совсем был вычищен. Нас довезли в этих вагонах до ст. Гумрак, но дышать этим воздухом, раненым пришлось всю ночь, и только утром нас перенесли в стоявший рядом санитарный поезд Торгово-Промышленных деятелей». Три дня простояли мы на Гумраке. Мухи и вши окончательно измучили меня. Белья чистого не было, я начинал нервничать. Но вот наконец мы тронулись, прошли Царицын и остановились в Котельниково. Поезд стоял долго; вестовой, сопровождавший меня, встретился на вокзале с вестовым Силаева, который, как оказалось, лежал здесь в госпитале. Борису стало известно, что я прибыл раненым. Он и Шах-Назаров немедленно собрали свои вещи и явились ко мне. Радости не было конца. Два мертвеца воскресли. Решили ехать туда, куда повезут меня. В результате, в тот же день мы все трое попали в Великокняжескую, в лазарет, находившийся в реальном училище. Рана моя, хотя и относилась к разряду серьезных, но опасений не вызывала. Я стремился как можно скорее попасть в Екатеринодар. Борис Силаев и Шах-Назаров уже выглядели молодцами и собирались ехать со мной. Я же ждал того момента, когда смогу встать на костыли. Наконец, подошел и этот день, но ни Борис, ни Шах-Назаров ехать со мной не смогли, а обещали приехать в Екатеринодар несколькими днями позже. Мои знакомые устроили меня в лазарет №17 или, как он после стал называться, №23, что был рядом с Екатеринодарской гауптвахтой, визави Городского сада. Это был прекрасный лазарет, в полном смысле этого слова. Доктор Плоткин, старший врач лазарета, пользовался славой отличного хирурга, а уход и даже питание были вполне удовлетворительны. Я решил использовать такое благоприятное стечение обстоятельств и произвести oпeрацию раненой руки по удалению нерва. Доктор Плоткин произвел мне операцию, но, увы, облегчения от нее не последовало. Натерпелся же я от нее вдоволь. Так как рана на ноге уже зажила, и я мог передвигаться при помощи палки, я решил выписаться из госпиталя.
Утром в день моей выписки в нашу палату забежала сиделка и с ужасом объявила, что рядом с нашим госпиталем на площади висит повышенный. Повешенным оказался Калабухов, приговоренный к смертной казни полевым судом за измену. Наступали тревожные дни. В Екатеринодаре наводил порядок генералы Покровский. Мне предстояло довольно длительное лечение водами и массажем. Я переехал в город к своим друзьям. В эти дни в Екатеринодар должен был приехать и Густав, уже оправившийся от тифа. Я получил от него письмо из Ростова, где он лежал в одном из госпиталей.
Гранитов тоже поправился. Я же был занят розысками могилы Толи Побоевского, бродил по Екатеринодарскому кладбищу, видел, как в громадные могилы сваливали трупы умиравших в госпиталях, а делалось это очень просто: в дежурные гробы укладывались голые мертвецы; несколько гробов ставилось на подводу, а трупы подвозились к вырытым могилам. Здесь гробы выворачивались, трупы умерших, как дрова, летели вниз, и когда могила заполнялась до нужного предела — ее засыпали. Может быть, и нужно так было делать, может быть и дорого стоили гробы и саваны, но в моем мозгу и сердце это не находило никакого оправдания. Неудивительно, что могилу несчастного Толи найти мне не удалось.
Летели дни. Я ежедневно ходил и на массаж. Раны мои зарубцевались. Врачебная комиссия дала мне шестинедельный отпуск. Вдруг утром 23 Ноября пришла телеграмма о смерти Пильберга. Он застрелился. Застрелился из револьвера Гранитова. Тайну своей смерти он унес с собою в могилу и, только зная его характере, его взгляды на жизнь, его любовь к жизни, можно исключительно предполагать, что его неожиданная смерть явилась последствием только что перенесенного сыпного тифа. Других видимых причин для самоубийства у Густава быть не могло.
Чуть ли не на другой день после этого события пришло новое ошеломляющее известие: наш полк в составе двух батальонов получил какую-то боевую задачу севернее Пичужинских хуторов. Выполняя ее при сильном тумане, поднявшемся с Волги, полк сбился с направления, был обстрелян какими-то частями, свернул на выстрелы и атаковал мнимого противника. Завязался жестокий бой. Не зная за последнее время поражений, полк бросился в атаку и взял окопы, откуда в него стреляли. Противнике бежал, оставив своих убитых в окопах. Но каков был ужас, когда по убитым и раненым, оставшимся в окопах, было установлено, что бой происходил с нашим 9-м Пластунским батальоном. Потери с нашей стороны были очень велики, моральное потрясение соответствовало трагизму происшедшего. В таком состоянии, продолжая выполнена задачи, полк в тот же день был атакован дивизией красной конницы, неожиданно вынырнувшей из тумана. Первый батальон построил подобие каре и отбил три сильнейших последовательных атаки. Второй батальон, атакованный с тыла, не успел построить боевой порядок и быль изрублен во главе с командиром подполковником Гофетом.
Полковник Иванов, пронзенный пулей в грудь на вылет, упал с коня и был дорублен. Четвертый вал захлестнул и первый батальон, спасся только один адъютант полка, штабс-капитан Рычков, бывший верхом, бросившись в сторону красных. От него мы узнали подробности боя. Полковник Кузнецов, «последний могикан», принял полк. Все способное носить оружие поставлено было в строй.
Удары следовали один за другим... Я получил письмо от Бориса Силаева из одного из Ростовских госпиталей. Ему предстояла сложная операция в области живота. Полученная рана дала нагноение. Я отправился в Ростов его навестить. Он лежал, как всегда, веселый, но видно было, что предстоящая на завтра операция его тревожила. Расставаясь, он не удержался от своей обычной шутки: «Как ты думаешь, не останусь я здесь на удобрение». «Ну, что ты», говорил я, обнимая его в последний раз.
27 Ноября ему была сделана операция. Я с тревогой ждал от него писем. Их не было. В двадцатых числах Декабря ко мне зашел его отец, полковник В. Силаев. «Как Борис?» задал я вопрос, вместо приветствия... «Вчера его похоронили в Кисловодске... он умер», прозвучало в моих ушах.
Дальше уже не было просвета. Горизонт заволокли грозные тучи. Гренадеры долго и упорно держали Царицын; официальные сводки склоняли слово «гренадер» во всех падежах.
Но всему есть предел... Как и с какой быстротой откатывался от Орла наш фронт — всем памятно; гренадерам пришлось оставить без боя политые их кровью поля Царицына. Ветка Царицын-Тихорецкая мерно и упорно измерялась их шагами. На станции Абганерово измученные и уставшие части гренадер были ночью внезапно атакованы сравнительно малочисленной, но «дерзающей» конной частью противника. Произошла паника, которая была ликвидирована усилиями полковника Кузнецова, и хотя в результате командир лихой конной части и украсил своей персоной один из телеграфных столбов, — результаты набега были тягостны. Наш доблестный начальник дивизии, генерал-майор Чичинадзе, и значительное количество офицеров и гренадер были изрублены. На Маныче произошла задержка, его стоячим водам суждено было вновь поглотить тысячи жертв Гражданской войны. Январь месяц 1920 года был необычайно суров, холода стояли страшные. В Екатеринодаре скопилось громадное количество беженцев со всего Юга Poccии. Уплотнение жилищ достигло анекдотических размеров. Плотность населения в незанятой еще части Кубанской области превысила, наверное, плотность таковой же Китая во много раз. В тылу были приняты меры к эвакуации семей военнослужащих в случае дальнейших неудач — за границу. По мере уменьшения территории Вооруженных Сил Юга Poccии падал курс бумажных денег всех наименований. Офицеры фронта, а в особенности их семьи буквально нищенствовали, так как оклады жалованья, прогрессивно увеличиваясь, все же не успевали за темпом жизни. Добровольческая Армия агонизировала, истекая кровью. Напрасно гибли тысячи людей у Батайска и Ростова, совершая легендарные подвиги; им не удалось восстановить положение.
Не удалось спасти положение и целым рядом мер, принимавшихся командованием Добровольческой Армии для усиления офицерского состава боевых частей. Ни частая поверка документов, ни облавы, ни регистрация и серия переосвидетельствований не помогали. На переосвидетельствование обычно являлось много офицеров; это были те, что, в силу тяжелых ранений, самым добросовестным образом потеряли боеспособность, им переосвидетельствования были не страшны. Те же, кого переосвидетельствование или даже просто освидетельствование могли поставить в строй, прочно сидели по тыловым учреждениям всех наименований. Временами, попадая в тыл и заходя в то или иное учреждение его, невольно хотелось воскликнуть: «Ба! знакомые все лица!», до того похожи и тождественны были лица «патентованных ловчил» в Великой и Гражданской войнах.
_____________________
ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?
ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ И ИЗДАНИЕ НОВЫХ КНИГ НАШЕГО ИЗДАТЕЛЬСТВА!
Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru
ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!
https://bastyon.com/strategiabeloyrossii |
