«… мог бы применить себя в Петербурге с сильным влиянием на общий ход дела и на все части управления при неограниченном доверии Государя».

…В начале января в Иркутске назначен общий приемный день, которому Муравьев, возвратившись из знаменательной поездки, придал особый смысл и назначение. Вспоминает Б. Милютин: «На этот раз накопилось столько электричества в воздухе, что все чувствовали грозу. Лица всех обращены к дверям кабинета. Из нее не вышел, а как бы вылетел граф Муравьев. Окинув всех не гневным, но грозным взглядом, он начал речь. Произнесенная прекрасно, она произвела сильнейшее впечатление».

В остатние дни 1860 года Иркутск в оживлении и в восторгах. Китайская империя окончательно признала за Россией владение столбовой дорогой к Великому океану, и страна одним взмахом перенеслась с северных широт амурского устья к Корейскому полуострову, сблизившись с кипучим центром мировой торговли на Океане. Оппозиция ушла в подполье; по выражению Муравьева, с Пекинским договором «в Иркутске все звери присмирели». А. Максимов выдвинул версию китайской податливости в амурской сделке: «Уступая Амур и Уссури, Китай исполнил требования России только благодаря энергии графа Муравьева-Амурского. Китайцы не предполагали, что за ним стоит лишь несколько сот штыков. Им казалось, что решительные действия графа могли опираться на грозную военную силу».

Действительно, было такое, когда граф сбрасывал китайскому правительству ложную информацию о формировании в Сибири стотысячной армии и демонстрировал военные приготовления, но в разрешении споров существовала и объективная сторона. Суть в том, что в то время ни Китай, ни Россия не имели необходимости в занятии и освоении глухих и отдаленных земель, не обладая ни достаточными людскими ресурсами, ни материальными и прочими средствами. Муравьев же, смотревший на десятилетия вперед, действовал в интересах будущих поколений, гнал переселенцев силком, опираясь на военную дисциплину казаков, на штрафных солдат и ссыльных каторжан. Куда им было деваться? Поэтому и был нелюбим современниками, поэтому его признание отлагалось на века. Оценят ли потомки его подвиг?

Успешное окончание китайских дел чрезвычайно успокоило графа. Отдавая должное заслугам Н. Игнатьева, генерал-губернатор встретил его на перевозе через Ангару, провел до своего дома, где была организована встреча с праздничным обедом, гуляниями и литературным вечером, изъявляя искренние дружеские чувства к герою-дипломату. За время пребывания дорогого гостя по городу прокатилась череда приветственных обедов, прощальный из них состоялся в загородном доме, где чинные речи перешли в песни и пляски. В начале 1861 года Н.Н. Игнатьев часто навещал Муравьева в Санкт-Петербурге после отставки генерал-губернатора. Какое-то время Николай Павлович Игнатьев служил директором Азиатского департамента внешнего ведомства и даже министром внутренних дел, но лишь какое-то время. Как и Муравьев, Николай Игнатьев был предан забвению, хуже того, по немилости царя Александра Третьего последние годы провел в нищете. Слишком много русский дипломат дал неблагодарной державе, и слишком скупо она с ним рассчиталась.

Дипломатический успех Николая Павловича Игнатьева стал достойным завершением всего Амурского дела, возглавляемого Муравьевым с первого дня пребывания в Сибири. Он испытывал чувство исполненного долга перед Отечеством и заслуженного права на отдых. Его вулканическая энергия, извергавшаяся четверть века из горящей груди, иссякла, огонь потух, в организме наступило опустошение, душа просила покоя. Все сошлось в нем к одному – исполненная Миссия Преобразователя Востока, болезненность и усталость, к ней - нескончаемый поток досадливых клеветнических статей. В октябре граф не забыл попросить Михаила Корсакова, находившегося в Санкт-Петербурге, «принести глубокое почтение Великой княгине Елене Павловне. Она искренне расположена ко мне и подозревает во мне какие-то способности».

***

В оставшееся в своем распоряжении время Н.Н. Муравьев приводил в порядок дела для их сдачи преемнику, набиравшемуся на отдыхе сил перед вступлением в должность. Напряженный год переговоров с китайцами не был потерян зря. Еще до заключения Пекинского договора, из центральных губерний в Приморскую область доставлено до двух тысяч крестьянских душ обоего пола со скотом в тысячу голов, да в Амурскую область с полтысячи душ и к ним семейных казаков до трех с половиной тысяч. К казакам приселено шесть сотен штрафных солдат, и общее население края приблизилось к пятнадцати тысячам, если не считать скота. Начало положено. И до последнего дня правления Н. Муравьев одержим новыми планами: «Как можно скорее занять южные гавани в Уссурийском крае, вблизи границы с Кореей, а нашей военной эскадре крейсировать в Японском и Китайском морях».

Для освобождения от пут центральных правителей, генерал-губернатор подал запрос о выводе Восточной Сибири из ведома министерств, оставив ее в подчинении Сибирскому комитету при Государе, что вызвало категорическое противодействие со стороны Петербурга и обвинения Муравьева в сепаратистских настроениях. Этот проект вызвал неудовольствие Высочайшего лица империи и ускорил расставание с «сибирским Петром». «Выскажу удивление и недоумение, - делился мнением об отлучении Муравьева от дел П.И. Пахолков, - Как такой великий человек сошел с поприща в полной силе умственных способностей, и вот уже пятнадцать лет мы видим, как жалкие посредственности выступают вперед и играют видные роли?! … Ни раньше, ни позже не удавалось мне встретить в жизни другого человека, подобного ему». Да и как встретить подобного человека, если гении на дорогах не валяются?

С заключением Пекинского договора от второго ноября 1860 года, по которому левый берег Амура, а от Уссури и его правый берег вплоть до Кореи, окончательно присоединились к империи, формирование России, как великой морской державы, завершено. На заре восемнадцатого века Петр Великий «прорубил на Балтике окно в Европу», а в девятнадцатом Муравьев-Амурский распахнул океанские ворота. Свершилось то, о чем мечтали первопроходцы, за что положили головы защитники Албазинской крепости и что поставил главным делом граф Муравьев-Амурский. На протяжении двух лет, одна за другой, исполнены заветные цели присоединения Приамурья и Приморья.

Это он, граф Н. Муравьев-Амурский, настойчиво вкладывал в сознание императоров и членов правительства идею продвижения на крайний восток, до Мирового океана, и сам предпринимал к тому опережающие действия вопреки намерениям правительства и его министров. Что за интерес двуглавому орлу мог представлять Дальний Восток, когда Сибирь представлялась пустынным краем, когда Япония оставалась отсталой страной, а Китай в результате английских опиумных войн был загнан в беспросветный упадок? И только он, неистовый Николай Муравьев, настойчиво разворачивал головы членов правительства и царской семьи на Восток.

***

Январь 1861 года. Сдача полномочий начальника Сибирского края Михаилу Корсакову, другу, соратнику и единомышленнику. Весь Иркутск, от генеральских мундиров до крестьянских армяков, прощался с Губернатором, вписавшим в историю города и края самые яркие страницы. Площади, окаймлявшие Собор, кипели народом всех сословий, приезжими из ближних деревень. Николай Николаевич шел к Собранию. Зима, но город стоял без шапок, понимая, что прощается с лучшим из предводителей, прощается с величайшей из сибирских эпох, длившейся четырнадцать лет. Его останавливали, со всех сторон слышались прощальные крики. Залы Собрания переполнены.

Иркутск отдавал Николаю Николаевичу дань народной любви и признательности – обед и молебен в Кафедральном Соборе, торжественные и грустные проводы от Губернаторского дома до Вознесенского монастыря, располагавшегося от города за четыре версты. Туда ехали экипажами, кто их имел, но пока шел молебен и завтрак, сбежались толпы простого народа. В день прощания вдруг всем стали ясными величие и незаменимость этого невысокого и сухощавого человека, значимость его неимоверной силы духа и деспотического характера, без которых не было бы российского Дальнего Востока, а только Крайний Север да Вечная Мерзлота. В монастыре повторился обряд прощания, настолько претило людям наступавшее сиротство без строгого и справедливого Отца.

Из помещения настоятеля почитатели вынесли генерала на руках, но при выходе они были без всяких церемоний отброшены, и графа выхватили натруженные крестьянские руки, а за ними - другие, простолюдины и инородцы, несли и бережно передавали из рук в руки драгоценную ношу до самого экипажа. Наступил час народного прощания. Муравьев был взволнован.

- Мы тебя не забудем, граф! Не забывай и ты нас! – неслись наперебой нестройные выкрики. Они подхватывались, повторялись гулкой и разнобойной фразой, сливаясь воедино: «Не забывай нас, граф!»

Наконец, со слезами на глазах, генерала усадили в дорожный экипаж, и тронулись повозки. Люди стояли без шапок, хотя и на морозе, крестились, провожая Николая Николаевича, защитника и покровителя, одного на Сибирь, крестными знамениями вначале удалявшимся повозкам, а потом на монастырь. Повозки двинулись шибче и еще шибче, а простой люд стоял, зная, что он потерял больше всех других, что не будет больше приемов четырежды в неделю, где выслушивался каждый проситель, а просьбы по делу исполнялись споро и добротно. «Стоял и я, - вспоминал о том дне Б. Милютин, - И невольно пришло мне в голову: закатилась зорька в Сибири. Действительно, она закатилась». О тех проводах графа у И. Барсукова: «Воздадим дань удивления могуществу его духа. Имя этого передового вождя, предупреждавшего дух времени, внесется без сомнения во вселенскую летопись».

***

В Петербурге графа приняли с должными почестями, царь удостоил его личным приемом. Великая Княгиня Елена Павловна пригласила давнего поклонника на обед, а через несколько дней – на встречу с Прусской королевой, пожелавшей лицезреть человека, перевернувшего прежние представления о путях передела мира. Обозначена историческая веха окончания муравьевской эпохи в Сибири: девятнадцатого февраля 1861 года, день в день с отменой крепостничества, граф Муравьев-Амурский «получил вольную» и был освобожден от «сибирской ссылки». «В воздаяние подвигов личного мужества и многолетних примерно-полезных заслуг» Николай Муравьев царским указом назначен пожизненно членом Государственного Совета России и пожалован орденом Владимира с мечами над орденом. Глядя на недавнего начальника, прежний подчиненный К. Венцель, ставший сенатором, раздумывал о том, что каким был молодой поручик Муравьев, без гроша в кармане, таким и остался даже в генеральском мундире, не имея средств к проживанию. На что только он рассчитывает жить? Сенатор был бы прав, но положение бессребреника поправил царь, по достоинству назначивший преобразователю Востока ежегодный пенсион аж в пятнадцать тысяч рублей серебром. С этаким-то жалованьем отставному генералу не зазорно было появиться перед глазами заждавшейся женушки.

Ему, как единственному виновнику присоединения Амура и прилегающих территорий, подарены часы, отлитые из серебра, с надписью даты заключения Айгунского договора и затейливыми барельефами, вензелями и прочими выдумками, отражающими исторические события на Амуре. Собравшиеся полным составом близкие сослуживцы торжественно вручили Николаю Николаевичу уникальный экземпляр часов, полный идеи и изящной красоты, что растрогало графа до слез.

В Петербурге он продолжал работать на благо края, находясь в должности члена Государственного Совета, где предлагал полную свободу и беспошлинность в Кяхте, но сдался на таможню с малой пошлиной. Зато добился перевода таможни из Кяхты в Иркутск, на берег Ангары близ перевоза в поселке Листвянка, где легче ставить заслон контрабанде. Открытый в 1645 году, поселок закрепился в качестве перекрестка водных путей, перевалочной базы на пути в Кяхту и дороги на Амур, в Китай и Монголию. Листвянка прижата к прибережной полоске озера-моря грядами гор, сплошь покрытыми лиственничными лесами. Течение Ангары столь быстро, что близ истока из Байкала она обыкновенно не замерзает, предоставляя утиным стаям возможность проведения зимовки. Здание таможни, поставленное из пород прочнейшей лиственницы, сохранилось до наших дней.

Перед отъездом за границу граф получил письмо от Великой Княгини Елены Павловны с пожеланиями скорейшей возможности к тому, чтобы «вы опять были с нами». Может ли женщина, тем паче, находясь при нелюбимом муже, и сама нелюбимая им, обойтись без сердечных влечений к человеку, обладающему, в ее понимании, самыми превосходными духовными качествами, и, к тому же, безнадежно влюбленному в нее? Николай Муравьев и Елена Романова, два светоча в российской жизни, не видели среди других равных себе по благородству и уму, так неужели признание единственной для них личности не отозвалось позывами нежных чувств?

В ответе графа изложены заверения: «Сделаю все зависящее, чтобы после кратковременной отлучки вернуться и повергнуть к стопам Вашего Высочества почтительнейшую преданность». Но не успел граф вернуться в северную столицу, чтобы повергнуть свою неиссякаемую преданность к желанным с юности стопам, как был приглашен к визиту Ее Высочеством, оказавшейся на водах в Бадене, где и у него, прилежного пациента, здоровье улучшилось, одышка уменьшилась. В письме другу Михаилу Семеновичу он дал короткий отчет о встрече с дорогим по жизни человеком: «Не могу нахвалиться любезностью Великой Княгини, она нисколько ко мне не изменилась, несмотря на мое политическое положение».

Одни на всей планете

Витают две души,

Любовью не согреты

В тоскующей тиши.

В мечтах – навеки вместе,

Да не дано судьбой,

Им ждать почтовой вести,

Как радости благой.

В 1873 году, узнав в Париже о кончине Великой Княгини Елены Павловны, Муравьев писал М.С. Волконскому: «Я сердечно любил ее и любил пятьдесят лет». Он не ошибся ни на год в летоисчислениях, приставленный еще в Пажеском корпусе к креслу любимого создания в далеком 1824 году. Вот и подведена черта тем домыслам и предположениям, с которых начиналось наше повествование, когда юный влюбленный паж состоял в прислугах женщины всей своей жизни, одной из всех на целом свете. Той женщины, которая использовала свое влияние и многие лета, как могла, ему во всем покровительствовала. Два сильных ума не видели равных себе вокруг, две благородные души витали над землей в едином благостном союзе и в благодарении судьбе за то, что они были и остались вместе, не подпуская к себе более никого на протяжении полувека. Так бывает, хотя редко, когда большая и всепоглощающая любовь не омрачается зряшными обидами или недоразумениями бытия и остается чистой, светлой, какой рисуется в мечтаниях, и тогда любящие натуры живут идеальной любовью, недоступной большинству.

Жизнь пролетела как во сне,

В тумане виден берег синий,

Пусть годы отданы жене,

Но в светлой памяти - Княгиня.

***

С уходом Великого Преобразователя Сибири «не стало живой лихорадочной деятельности, и дела наши пошли обыкновенным черепашьим шагом, на переселенческий вопрос обращалось мало внимания», - дал свое заключение Б.К. Кукель, ярчайший соратник графа Муравьева-Амурского. Переселенцы в напрасном ожидании помощи проедали свои запасы и нередко возвращались на родину нищими. Он «мог бы еще блестящим образом работать десять лет и завершить дело заселения, но выбившись из сил, принужден был преждевременно оставить Амурский край, и это неблагоприятно отразилось на дальнейшей судьбе прекрасной восточной окраины. - Продолжал Б.К. Кукель. - Заместители Муравьева не обладали его гением и энергией и не чувствовали к краю той любви, какою был преисполнен граф. Можно считать потерянными не один десяток лет, в течение которых наши соседи успели свои дела на Амуре привести в порядок». Последнее написано прямо для нас и наших дней. Япония, Корея, Китай, а с ними вся Юго-Восточная Азия, где они были относительно России в муравьвские времена и где находятся теперь? Муравьев видел и предвидел все это. По воспоминаниям соратника Р.К. Богданова, «он сокрушался, что согнал народ, и не пришлось руководить дальнейшим заселением Амура».

С отказом административно-территориальной перестройки восточной части страны отпала возможность возвращения графа Муравьева в Сибирь, где он мог бы остаться не управляющим генерал-губернатором, а государевым Наместником Сибири. Но Сибирь Сибирью, а Муравьев видел себя Управленцем России и был готов к роли, которая была ему по плечу. В письме Николаю Игнатьеву Н.Н. Муравьев писал, что мог бы применить себя в «Петербурге с сильным влиянием на общий ход дела и на все части управления при неограниченном доверии Государя». Кто, кроме него, мог бы уверенно повести Россию курсом укрепления могущества и процветания? Но далеко не всем нужна была сильная Россия, инициативность Муравьева не вызывала доверия в высших сферах, смелая самостоятельность пугала. Через полвека ему на смену придет великий реформатор Петр Столыпин, который будет убит на взлете реформ. Кем? Все теми же.

Историки до сих пор спорят, прав ли был Сталин, который путем жестких репрессий устроил в стране промышленный рывок и спас государство от уничтожения фашистской Европой. Эти споры нескончаемы, так как исходят из идеологических противостояний, а ответ надо искать не в сталинской, а в столыпинской эпохе. В конце концов, Сталин был поставлен перед суровым выбором, когда страна оказалась слабой, и были необходимы чрезвычайные меры, хотя не обязательно репрессивные. Иная обстановка складывалась перед первой мировой войной, когда Ленин признавал, что при проведении реформ Столыпина революция в России была бы невозможна. Кому она нужна, бессмысленная и беспощадная, если в то время Россия входила в число крупнейших экономик мира, опережая их по темпам роста?

Мечты Муравьева – сильный флот, развитая промышленность и транспорт, извлечение природных богатств и большая торговля с соседними странами – остались при жизни мечтами. Он «уподобен был орлу со связанными крыльями. … Дай Бог России побольше таких слуг» (Кукель). Но остался богатейший, им присоединенный край, позволяющий потомкам исполнить мечты Преобразователя, к чему сподвиглась спохватившаяся Россия, установив опережение в развитии края в веке двадцать первом.

***

Теперь – Париж, где Муравьев двадцать лет прожил душа в душу с Екатериной Николаевной. Интерес к Сибири не ослабевал, и не было ни одного важного в крае дела, в котором не проявилось бы его участие. Годами шла переписка с Корсаковым, в которой Муравьев своим государственным умом, долголетней опытностью и знанием оставался полезным Сибири. Советы графа шли в удивительных подробностях, словно он оставался на месте, в своей иркутской резиденции. Надо отдать должное преемнику, который не подвергал ломке что-либо из заведенного Муравьевым порядка правления. В конце шестьдесят четвертого года граф фактически в больном состоянии приехал в Петербург по вызову на заседание Государственного Совета, и вынужден остаться на лечениях до августа следующего года. Не отпускали боли в груди и левом боку, мучило удушье и биение сердца. В помощь приезжала из Парижа Екатерина Николаевна.

После 1868 года он не возвращался в Россию, устроив себе парижскую ссылку на те же тринадцать с половиной лет, какие с 1848 года длилась сибирская ссылка. Отмерен год отдыха за год ссылки. Дом Муравьева в Париже служил одним из средоточий русской колонии. Он жил на Елисейских полях, в районе парижских аристократов, и сдружился с русским послом во Франции графом П.Д. Киселевым. Николай Николаевич сохранял свое необычайное обаяние. Приезжие русские люди, как особой чести, искали встречи с графом, стариком-юношей. И он высоко ценил внимание, особо со стороны сибиряков, привозивших ему байкальских омулей. Из письма М. Корсакову: «Спасибо, что вспомнили старика, который только и живет воспоминаниями того доброго времени, когда он с вами был в Сибири». В 1871 году, к великому огорчению графа, не стало преемника, генерал-губернатора Восточной Сибири Михаила Корсакова, скончавшегося от тифа в Петербурге.

Скорбная весть о покушении на жизнь Государя Александра Второго застала Муравьева в немощном состоянии, но он не мог не отдать последний поклон царю, который относился к нему не так уж плохо. Граф Амурский с трудом добрался до русской церкви, где отстоял литургию по убиенному императору. По великой империи начались предательские удары изнутри ее, ведь внешние враги веками оставались бессильными.

Царь Александр Второй, Царь-освободитель крестьянства. Он взялся разгребать накопившиеся в стране завалы, когда крепостное хозяйство пришло в упадок, промышленность испытывала нехватку рабочей силы и разгорались крестьянские бунты. Царь приступил к реформам; при нем введены основные принципы гражданского самоуправления, страна прибавила в демократичности, создана единая банковская система с государственным контролем, введена всеобщая воинская повинность и достигнуты успехи в народном образовании. Эти реформы положили начало индустриализации общества и уверенному подъему экономики.

***

Граф Муравьев-Амурский скончался 18.11.1881 и похоронен на Монмартре, в усыпальнице рода де Ришемон. В дате кончины две цифры. Единичка, знак начала всякого отсчета, и восьмерка, символ бесконечности. Он положил начало отсчета бесконечному процессу развития. На похоронах в русской церкви огромная толпа людей во главе с Великим князем Константином Николаевичем, в лице которого официальная Россия признала роль величайшего деятеля российских времен. Умер граф от гангрены ноги, которая могла случиться по причине кавказских ранений и обостриться во времена сибирских походов. Место Муравьева в истории и памяти народной оставалось свято и неприкосновенно. В 1881 году, через двадцать лет после ухода Муравьева из края и в год его кончины, Восточносибирский генерал-губернатор Д.Г. Анучин, побывавший в Благовещенске, был поражен тому, насколько бережно население хранило память о Николае Николаевиче.

Афиноген Прокопьевич Васильев, автор романа «Муравьев-Амурский», завершил работу риторическим вопросом: «Если б не было на свете Муравьева, владела бы Россия Амурским краем?» И не дает на него ответа, хотя ответ понимается постановкой вопроса. Из многих авторитетных источников о жизни и деятельности Н.Н. Муравьева-Амурского следует, что без него России суждено было остаться в тех же границах, что и до него, а именно – без Амура и без Приморья, без выхода на Океан.

Вслед за Афиногеном Васильевым и мы зададимся вопросом. Заметим, что многие мировые деятели ставили великие цели, в итоге оставаясь в незавидном положении пушкинского старче при разбитом корыте. Взять того же Наполеона, военные максимы и мысли которого были Муравьеву настольной книгой и кладезью мудрости. Однако, наполеоновские планы так и остались планами. Величайший из полководцев, мечтавший о покорении мира, провел свои последние годы в заточении на заброшенном острове. Напротив, действия Муравьева-Амурского, отличавшиеся точными расчетами и опорой на реальные движущие силы, принесли ему фантастические результаты. Полководец с миллионной армией не смог завоевать даже клочок земли, тогда как генерал-губернатор мирным путем присоединил к России территорию в половину Западной Европы. Кто из них великий?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После кончины графа Н.Н. Муравьева-Амурского, с одобрения царя, был объявлен сбор средств на установку памятника в городе Хабаровск. Одновременно М.С. Волконский и Ф.Н. Анненков приступили к сбору материалов для издания биографической книги, ему посвященной. Многие современники и сподвижники Н.Н. Муравьева-Амурского передали издательскому коллективу письма или воспоминания о нем. Выбор на честь описания жизни и деятельности генерал-губернатора Восточной Сибири упал на академика И.П. Барсукова, действительного члена Императорского общества истории

Книга И.П. Барсукова «Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. Биографические материалы в двух частях» издана в начале 1891 года. Это наиболее полная и достоверная биография выдающегося государственного деятеля России 19-го века. 30 мая 1891 года в присутствии наследника царского престола Николая Александровича на высоком берегу Амура, в парковой зоне города Хабаровск, открыт грандиозный памятник генерал-губернатору Н.Н. Муравьеву-Амурскому. Памятники ему открыты также в городах Владивосток, Находка, Благовещенск, Чита. На очереди – Иркутск. В 1908 году купечество Владивостока и Хабаровска побеспокоилось об упокоении праха человека, возвратившего России Приамурье и присоединившего Приморье, в отдельной усыпальнице.

Еще в 1911 году город Владивосток задался целью перенести прах своего первооткрывателя с парижской чужбины на родную русскую землю, но разразившаяся мировая война нарушила планы. Прогремело несколько войн и революций, когда, казалось бы, стало не до исторических деятелей вековой давности, когда над страной сгустилась смута девяностых годов, но вот удивительно – новым поколениям остался так же близок по духу рыцарь чести, отваги и справедливости. В 1990 году прах графа Н.Н. Муравьева-Амурского предан земле в исторической части Владивостока. Весь день город отдал прощанию со своим основателем. Горожане шли непрерывным потоком к правителю Восточной Сибири, в почетном карауле застыли моряки и казаки, всегда бывшие верной опорой генерал-губернатору.

Установление памятника графу Н.Н. Муравьеву-Амурскому в городе Иркутск, который на протяжении четырнадцати лет был ему центром управления Восточной Сибирью, является лишь делом времени. Хотелось бы надеяться, что издание этой книги поможет читателям оценить титанические усилия, предпринятые великим преобразователем восточных российских земель, и сподвигнет органы власти, коллективы и общественные организации, а также всех людей, неравнодушных к истории государства Российского, к сбору средств для увековечения памяти графу Н.Н. Муравьеву-Амурскому в столице Восточной Сибири.

Александр Ведров,

писатель, публицист,

(г. Иркутск)

Опубликовано в журнале "Голос Эпохи" №4/2021