ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:
http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/
СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ
https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/
2
Подпоручик Ястребцов прибыл в Троицкое около полудня. Стоял теплый весенний день, и воздух был напитан ароматом распускающихся цветов, а победный звон птичьих голосов возвещал окончательное и бесповоротное торжество над зимою. Едва въехав в Троицкое поручик отметил необычайную благоустроенность этого имения. Расположено оно было на равнине и окружено прекрасным лесом. Значительную часть поместья занимал парк в английском стиле. В центре его находились господский дом, церковь, театр, больница, дом для слуг, конюшня, школа… Этот комплекс зданий, обступивших просторную площадь, напоминал маленький город. А вокруг этого города во все стороны были разбросаны 16 деревень, многочисленные крепкие и нарядные дома которых говорили о благосостоянии здешних крестьян, а также поля и пастбища… Стада, которые видел Ястребцов по пути, были тучны и ухожены, люди – хорошо одеты и веселы. Решительно на всем в Троицком лежала печать довольства. Знать, недаром говорили, что здешняя барыня – умнейшая женщина в России после покойной Императрицы!
Дмитрий Ястребцов вступил на службу в первый год царствования Императора Павла и по юности лет не застал уже ни великой Государыни, ни бывшей – дивное дело не только для России, но и для мира! – директрисы Академии Наук, к которой ныне был послан подпоручик с письмом от молодого Императора Александра. Будучи много наслышан о княгине Дашковой, молодой офицер с любопытством ожидал встречи с нею.
В «городке», куда Ястребцов въехал шагом, разглядывая многочисленные постройки, кипела работа. Мужики под доглядом невысокой сухопарой старухи в старом коричневом платье и дырявом платке возводили новое здание…
- Филька, Филька, сколько раз говорить! Песка меньше сыпь, иначе кладка развалится! – покрикивала на мужиков суровая надзирательница.
Дмитрий остановился, привлеченный этой оригинальною сценой. Маленькая старуха так и сновала меж мужиков, что-то показывала им, проверяла раствор. Подол ее платья был безнадежно перепачкан глиной, но ее это ничуть не заботило. Казалось, что она вот-вот сама начнет таскать и класть тяжелые камни.
- Ты пойми, Филя, конюшня – это тот же дом! Лошадям в нем тепло и уютно быть должно! Разумеешь? И крепок дом должен быть! Ты, небось, свою избу не станешь так строить, чтобы через год перестраивать? То-то же! Вот, и хозяйскую копейку считай! Хозяйская копейка, небось, тоже не на ветер идет, а для вашей же пользы расходуется! И смотри, чтобы без воровства у меня! Ты меня знаешь, я ваш разбой тотчас примечу!
- Да как можно! Господь с вами! Все на совесть сделаем! – мужик перекрестился.
- Смотри! Если что, с тебя спрос! – старуха, наконец, заметила подъехавшего офицера. – Что вам угодно, сударь? – спросила своим резковатым голосом, смерив гостя изучающим взглядом.
- Я привез пакет для княгини Дашковой от Государя Императора! – ответил Ястребцов. – И желал бы видеть ее сиятельство!
Старуха протянула сухую руку:
- Ну так давайте его сюда, ваш пакет, подпоручик!
- Простите, но я должен передать его в руки самой княгини!
Грохнули орудовавшие рядом мужики, так и покатились со смеху. Чуть улыбнулась и сама старуха, оглядела свое перепачканное платье, пригладила седые пряди:
- Прощаю, подпоручик. Я и есть княгиня Екатерина Романовна Дашкова. Если не верите, то, вот, мои люди вам подтвердят.
- Не извольте сумлеваться, ваше благородие, она это, наша матушка-барыня, - смеялись мужики.
Опешивший Ястребцов протянул старухе пакет:
- Простите, ваше сиятельство, я никак не думал…
- Примите лошадь у Государева посланника, - крикнула княгиня. – А вы, сударь, пойдемте со мною в дом.
Екатерина Романовна направилась к дому, не дожидаясь своего гостя.
- Не удивляйтесь, барин, - улыбнулся явившийся конюх, беря под уздцы лошадь офицера. – Княгиня-матушка никакого дела своими белыми ручками касаться не гнушается. Коров ли кормить, дорогу ли строить – за всем она, кормилица наша, догляд имеет.
Нагнав княгиню у крыльца, Дмитрий стал было вновь извиняться за свою оплошность, но Дашкова сразу прервала его:
- Полно, батюшка! Где вам узнавать меня! Меня бы теперь и прежде знавшие не узнали… Обождите, покуда я письмо прочту. Фекла! Фекла! Подай обедать подпоручику!
Ее второго явления Ястребцов ждал долее часа, отдавая должное поданному обеду, куда как кстати пришедшемуся после дальней дороги. За это время княгиня преобразилась. Локоны ее были тщательно завиты, истрепанный наряд сменило темно-зеленое бархатное платье.
- Как ваше имя, подпоручик? Наше знакомство вышло несколько скомканным.
- Дмитрий Павлович Ястребцов, - представился Дмитрий, лязгнув шпорой, и выпрямившись по стойке, точно перед ним был генерал.
- Вы знаете ли содержание привезенного вами письма?
- Его Величество поручил мне сопровождать вас в Петербург, ваше сиятельство!
- Прекрасно, - кивнула княгиня. – В таком случае хорошенько отдохните с дороги, мы выезжаем на рассвете.
За оставшийся день проведенный в Троицком, Ястребцов убедился, что конюх, принимавший его лошадь, не преувеличивал. Барыня, действительно, занималась всем и вникала во все… Троицкое было ее маленьким государством с тремя тысячами подданных, и им правила она со всею своею мудростью и деловитостью. Здесь все было продумано, устроено, отлажено, здесь никто не мог украсть ни полушки, потому что барыня вела счет всякой полушке, и ничто не могло укрыться от ее зоркого и требовательного взгляда. Когда находила эта удивительная женщина время, чтобы за всем этим заниматься сочинением музыки, написанием статей в заграничные журналы?.. Глядя на троицкое благоденствие, думал Ястребцев, что княгиня вполне могла бы руководить много большим, чем это имение. Например, губернией. Хотя бы своей родной, Калужской. А, может быть, и еще большим…
***
Несбыточные мечты иногда имеют обыкновение сбываться. Но страшно, какой счет предъявят они, сбываясь? Невзрачная девочка с книгой многое взяла у жизни: прекрасного мужа, славу едва ли не руководительницы заговора, возведшего на престол Императрицу, дружбу, пускай и неверную, последней…
Платить пришлось дорого. Отдаление венценосной подруги, смерть маленького сына и, наконец, удар, от которого никогда не оправиться – смерть Михаила… Ее красавец-князь умер вдали от нее, в Польше, куда был послан с дипломатической миссией… Жизнь опустела. Однако же, в ней оставались еще долги: дети – явившийся на свет незадолго до кончины отца Паша и Катерина… Своему единственному наследнику Дашкова решила дать лучшее образование и для этого испросила разрешение на отъезд заграницу. Началась многолетняя жизнь на чужбине…
Когда-то юная Катя, читая мудреные трактаты и поэтические сочинения любимых авторов, представляла свою встречу с ними. Ах, какие захватывающие были грезы! Какие увлекательные беседы рождались в богатом воображении! Даже споры! Кто бы мог подумать, что воображаемые Вольтер и Дидро обретут вдруг плоть и кровь, что она, невзрачная Катя, не знавшая университетов, будет… гостить у них, говорить с ними наравных…
- Ваша страна изувечена страшною язвою, княгиня. Рабство, в котором живет большая часть ваших граждан, это просто ужасно. Наши крестьяне, хотя и несут тяжкую долю, но являются, по крайней мере, свободными людьми, которые могут своею охотою уйти от своего хозяина и наняться к другому, или же вовсе переселиться в город. Отношение же к крестьянам в России истинно варварское!
Так говорил Дидро. Великий Дидро! Собеседник ее отрочества! Что ж, в отрочестве она, быть может, ловила бы всякое его слово. Но теперь перед ним сидела не восторженная 15-летняя Катя Воронцова, а женщина, многое пережившая и передумавшая. Нет, она и теперь почитала учителей своего отрочества, но уже знала – они всего лишь люди, они также подвержены страстям и заблуждениям. И… Дидро может ошибаться. Да и как может он судить о делах русских, в России не жив и России не зная? Даже нечестно это со стороны почитаемого просветителя…
- Поскольку душа у меня не деспотична, я заслуживаю вашего доверия, - отвечала Дашкова. - В моем орловском имении мною установлено такое управление, которое, думаю, может сделать крестьян более свободными и счастливыми и в тоже время оградить их от притеснения мелких чиновников. Благосостояние наших крестьян увеличивает и наши доходы; помещик должен быть совершенно безмозглым, чтобы самому иссушать источник собственного богатства. Дворянство - так считают и крестьяне - служит посредником между ними и государством, поэтому в интересах самих помещиков защищать крестьян от лихоимства губернаторов и их чиновников.
- Однако, княгиня, вы не можете не признать, что, будучи свободными, они стали бы просвещеннее и вследствие этого богаче.
- Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения производит только анархию и беспорядок. Когда низшие слои моих соотечественников станут просвещенными, тогда они будут достойны свободы, поскольку не смогут использовать ее во вред своим согражданам, не вознамерятся разрушить порядок и отказаться от повиновения, необходимого при любом правлении.
15-летняя Катя удивилась бы этим словам. Сколько мечтали они с великой Подругой о том, как избавят крестьян от позорного рабства! И, вот, обе принуждены были отречься от своих иллюзий. Ничего нельзя сделать простым росчерком пера, всякое преобразование требует большой и кропотливой работы…
Дашкова знала, что Дидро ведет активную переписку с Императрицей, и в душе надеялась, что в своих письмах почитаемый философ найдет добрые слова и для нее. Ей все еще хотелось доказать своей великой Подруге, что та куда как недостаточно оценила ее роль и способности!
Это стремление не оставляло ее и в компании ферейского затворника Вольтера, в доме которого она гостила продолжительное время. Ученые беседы с философом сменялись прогулками и катанием на лодке в обществе его друга Гюбера, музыканта, поэта и художника. Лодка бороздила Женевское озеро под непременным русским стягом. Мессира Гюбера княгиня не без успеха учила русским песням, которые прекрасно исполняла сам.
Музыка – великая стихия, врачующая, вдохновляющая, переносящая в иные миры! Упоительно слушать и исполнять ее, но еще упоительнее – сочинять! По просьбе своей английской подруги, живя в Ирландии, Екатерина сочинила музыку и слова для приюта Марии-Магдалины, попечительницей которого была благородная леди…
В Англии она прожила долго, здесь в Эдинбургском университете учился ее сын, здесь служил послом ее брат, Семен Романович. Английский уклад жизни, как никакой иной, пришелся по душе Дашковой, однако, душа все больше тосковала о России.
Европа дала ей все. Бенджамин Франклин[1] принял ее в Филадельфийское общество. Ей были открыты двери всех знаменитостей… Король Фридрих позволил ей присутствовать на параде в Берлине, а по окончании оного – ко всеобщему изумлению – сам подъехал к ней и удостоил беседы. Такого Пруссия еще не ведала! А во Франции княгиню милостиво приняли король Людовик и Мария-Антуанетта.
- Ах, как жаль, что у нас во Франции не принято танцевать после 25 лет! – сокрушалась хорошенькая королева, чья грациозность была создана для танца.
- Помилуйте, танцевать надо до тех пор, пока не откажут ноги! – воскликнула Дашкова. – Это куда полезнее карточных игр!
Эти слова русской путешественницы на другой день повторял весь Париж.
В Париже судьба вновь свела ее с Шуваловым, единственным русским, которого французская королева пригласила в круг своих приближенных, Сиреневую Лигу. Влияние Ивана Ивановича в европейских кругах и его дипломатический талант к тому времени были в достаточной степени оценены великой Подругой, и теперь он уже был не просто путешественником, но неофициальным агентом своей Государыни. Именно ему поручила она переговоры с Римским понтификом, проведенные им к полному удовлетворению желаний России.
В России же в ту пору пал главный враг Дашковой – Орлов. Теперь уже он без цели колесил по Европе, «поправляя здоровье» и ожидая падения своего счастливого соперника – Григория Потемкина. Увидев сына княгини, Пашу, прекрасного, как его покойный отец, ухмыльнулся:
- Представьте вашего отпрыска матушке! Бьюсь об заклад он займет место одноглазого Голиафа!
Екатерину Романовну брезгливо передернуло от этих слов. Не такой будущности желала она для своего единственного сына!
Образование Паши, меж тем, было завершено, и настала пора возвращаться в Отечество, дабы служить ему полученными знаниями…
***
Карета прыгала по ухабам, сотрясая хрупкое и уже не единожды бывшее в полушаге от смерти тело.
- Ваше сиятельство, не желаете ли вы отдохнуть? – заботливо осведомился подпоручик, заглянув в окно. Был он молод и свеж и странно похож на милого Пашу… Это сходство кольнуло материнское сердце. С сыном Дашкова не общалась уже несколько лет – с той поры, как без ее ведома он женился в Киеве на какой-то купеческой дочке, которую затем сам же и бросил, так и оставшись связанным напрасными узами… К чему был Эдинбург, лучшие педагоги? Мальчик предпочел наукам и трудам кутежи и карты, только успевала княгиня оплачивать его долги. Такою же выросла и дочь, ведшая разгульную жизнь с тех пор, как муж ее помешался. Видимо, и Гельвеций ошибался, утверждая равные от природы способности всех людей… Стоило бы понять это много раньше, хотя бы на примере «чертушки» Петра и Екатерины. Нешто же их способности могли быть от природы равны?
- Спасибо, подпоручик, я не устала. Мы отдохнем, когда стемнеет.
Весна – не лучшая пора для дальних странствий. Всю душу вытрясут русские дороги… Но Екатерина Романовна торопилась. Она желала, как можно скорее знать, зачем призвал ее молодой Император.
Последний царский посланник приезжал в Троицкое с тем, чтобы отправить ее в ссылку. Павел Петрович мстил всем, кто был причастен к свержению его отца. Он не мог отомстить матери и, вот, срывал злость своей раненой души на ее приближенных. Несколько месяцев жила Дашкова в крестьянской избе, экономя даже бумагу и убивая время рисованием ножом на деревянном столе. Рисунки можно было сколько угодно раз сошкрябывать и рисовать что-то иное… Выручило заступничество Императрицы Марии и неожиданный, хотя и кратковременный, фавор сына.
С той поры Петербург словно забыл о существовании Дашковой. Да и она, обустраивая Троицкое, хлопоча о других своих имениях, нечасто обращалась мысленным взором к столице. Там уже не осталось ничего для нее дорогого, кроме памяти. Гробница воспоминаний и только… А для новых людей – кто она? Тень славного прошлого, на которую смотрят кто с любопытством, кто с почтением, кто с жалостью… Обломок великой эпохи, почти музейный экспонат. Но все же зачем-то вспомнил о ней внук великой Подруги, и это пробуждало в сердце любопытство. Она пережила четыре царствования, и даже взглянуть в глаза пятому монарху – будущему России, которое ей, старухе, уже не увидеть – будет интересно. Хоть бы он был достойным наследником своей великой бабки, как мечтала о том она сама!
- Многое ли переменилось теперь в Петербурге?.. А, впрочем, вы еще очень молоды и вряд ли можете сравнивать…
- Вы давно не были в столице, ваше сиятельство?
- Шесть лет.
- Срок не столь уж большой.
- Сроки… определяют не минуты, а события.
Когда без малого 20 лет назад она возвращалась в столицу, то возвращалась – в свое время, в среду людей, которых знала и любила, под скипетр монархини, которой не переставала восхищаться, несмотря на обиды и огорчения. Однако, возвращаясь, Екатерина Романовна никак не могла предположить, что вновь сделается участницей переворота – но уже не в политике, а в науке.
- Я имею сообщить вам, княгиня, нечто особенное! Я назначаю вас директором Академии Наук, - это было сообщено в разгар придворного бала, едва ли не на ухо, заговорщицки. Великая Подруга умела удивлять!
- Но, Ваше Величество, я не могу принять этого назначения! – воскликнула Дашкова.
- Это отчего же?
На мгновение княгине показалось, что ее возлюбленная правительница решила посмеяться над ней, и от этого слезы обиды подступили к горлу. Но Екатерина Романовна умела владеть собой.
- Ваше Величество, сам Господь Бог, создав меня женщиной, избавил меня от должности директора Академии Наук. Я невежда и никогда не мечтала попасть в научную корпорацию!
По тонким губам Императрицы скользнула ироничная улыбка: уж она-то точно знала, сколь амбициозная душа гнездилась в хрупком теле ее прежней наперсницы. Взяв Дашкову под руку, она отвела ее в сторону и сказала, как бывало в лучшие дни, с чарующей доверительной простотой:
- Меня ведь, Романовна, Бог тоже по образу Евы создал, но от престола не избавил. Может, скажешь, что неверно судил Создатель?
- Что вы, Ваше Величество! Вы знаете, как я предана вам!
- Знаю, поэтому и доверяю тебе такую должность.
- Но ведь это курам на смех! Чтобы невежда руководила Академией!
- Давно ли ты себя невеждой почла? Полно, Романовна, скромность никогда не была твоей добродетелью. Тебе там не ученые открытия делать должно! А организовывать работу ученых мужей наших с тем, чтобы как можно более пользы приносить могли они Отечеству. Можешь, когда угодно, хотя бы и ночью, обращаться ко мне по каждому делу, до Академии касающемуся, я буду тебе всячески помогать. Профессора наши нынче без жалованья сидят, жалуются, что даже на покупку бумаги им средств не достает! Устала я от этих жалоб… Ты, я знаю точно, гроша себе не возьмешь. Разгильдяйства не попустишь. А это очень хорошие качества для управления. В том числе и святилищем наук наших. Наведи там порядок, сделай милость! – полная, мягкая рука легла на плечо княгини, и ей почудилось, что возвращаются далекие времена, когда в ночной тиши возлюбленная Государыня читала своей верной наперснице проекты своих будущих указов. И можно ли было обмануть это вернувшееся доверие?
- Я вся в вашей воле, Ваше Величество.
Если тебя, не умеющую плавать, бросили в реку, остается одно: барахтаться изо всех сил и… выплывать.
И Екатерина Романовна выплыла. Смешно, женщина, не получившая никакого образования, стала руководить Академией Наук… А вскоре добавила к ней и еще одну – Российскую Академию, задачей которой было заниматься не точными науками, но языком, словесностью.
- Будьте уверены, — обещала Дашкова при ее открытии, — что я всегда гореть буду беспредельным усердием, истекающим из любви моей к любезному Отечеству, ко всему тому, что всему нашему обществу полезно быть может, и что неусыпною прилежностью буду стараться заменить недостатки моих способностей… в помощи ж вашей надежду свою полагаю и тем самым желаю искреннее свое к вам почтение засвидетельствовать.
В новую Академию вошли Шувалов, Державин, Княжнин, Херасков, Фонвизин – цвет русского мыслящего и пишущего общества. Академия издавала первый литературный журнал «Собеседник любителей русского слова», а также научно-популярный журнал «Новые ежемесячные сочинения», составляла первый русский словарь. Шесть десятилетий потребовалось некогда Академии французской, чтобы составить словарь французского языка. Академия, основанная Дашковой, под ее руководством справилась с составлением словаря русского вдесятеро быстрее – всего лишь за шесть лет.
В обе Академии княгиня постаралась внести дух творческого поиска и товарищества. Все сотрудники могли обращаться к ней со всяким вопросом. Екатерина Романовна определяла главные направления научных исследований, ориентировала членов Академии на использование достижений мировой научной мысли, направляла экспедиции в мало исследованные области России – на Кавказ, в Таврию… Дашковой удалось пополнить фонд академической библиотеки четырьмя тысячами книг, наладить обеспечение научного святилища иностранной литературой. Для работы с ней был учрежден институт переводчиков. Была значительно обновлена лабораторная база научных исследований, которую пополнила и коллекция окаменелостей, минералов и семян, собранная Дашковой во время заграничных путешествий. Площадь ботанического сада увеличилась в десять раз, химический и физический кабинет были оснащены новым оборудованием. Наконец, Академия обрела новый корпус, построенный архитектором Кваренги.
Академия пополнялась не только книгами и экспонатами, но и людьми. Ее почетными членами стали Франклин и Кант, ректор Эдинбургского университета Робертсон и другие европейские светила. С другой стороны, русские люди, интересующиеся наукой, стали присылать в Академию результаты своих опытов, свои находки, образцы минералов, обращались за получением доступа к документам для своих научных работ. Столь долго пребывавшее в небрежении и запустении святилище зажило, наконец, полнокровной и плодотворной жизнью.
Екатерина Романовна неустанно пеклась о развитии просвещения. Ею была возрождена ломоносовская традиция публичных лекций для детей бедных дворян, чиновников и военных, читаемых ведущими учеными. Было вдвое увеличено число учеников академической гимназии…
- Вот так, княгиня, тихонько, мало-помалу, и переменится все, и не только победный звон нашего оружия, но и красота языка нашего, и гений народа русского будет вызывать восхищение Европы… «Может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать»[2], - говорил, ласково улыбаясь, Шувалов.
Дашковой не хотелось «тихонько», не хотелось «мало-помалу», она изо всех сил торопилась сделать былью мечту, которой оба они жили с давних пор, которой служили истово и самозабвенно.
13 лет Екатерина Романовна стояла во главе Академии. Велик был труд, велико и счастье созерцать плоды его. Счастью этому положила конец новая опала. Великой Подруге донесли будто бы в напечатанной Дашковой трагедии почившего Княжнина звучат идеи противомонархические, антигосударственные, и напуганная французской революцией Императрица велела злосчастный номер изъять и сжечь. Доводов Екатерины Романовны слушать она не стала. Такое недоверие к себе, подозрения от той, кому служила она верой и правдой, княгиня терпеть не могла и испросила отпуск для поправки здоровья. Великая Подруга удерживать ее не стала…
Дашкова уехала в Троицкое, а через несколько месяцев ее возлюбленной Императрицы не стало. Это был второй страшный удар в ее жизни. После первого - смерти мужа – на долгое время отнялась у нее левая сторона тела. Второй едва не отправил ее на тот свет, и три недели была она на волоске от смерти. Несмотря на все обиды и размолвки, Екатерина Романовна в глубине души оставалась все тою же юной Катей, «рыцарем своего сюзерена», боготворившей свою Подругу и готовой, не задумываясь, идти ради нее на плаху. И лишиться этой Подруги было великим горем, невосполнимой потерей…
Еще через год не стало Ивана Ивановича, друга, брата по духу, наставника, соратника… Мир пустел, великая эпоха угасала, уступая место иной. Есть ли ей, Екатерине Романовне, место в ней?
Забилось волнением сердце, когда на горизонте показался такой знакомый и такой чужой теперь Петербург. Дашкова ехала по его ровным, прямым улицам и ловила себя на странном чувстве: улицы были полны людей, но ей казалось, будто бы она одна, будто бы они не видят ее, а она движется меж ними, как призрак самой себя.
То же было и в Зимнем. Она шла по до боли знакомым коридорам, лестницам, залам, ее приветствовали придворные, среди которых изредка попадались знакомые лица, она отвечала им тем же… Но вновь то же чувство томило ее: будто бы все эти люди декорация, будто не настоящие они, или же сама она – не настоящая. Словно бы этой чей-то сон, в который неведомым образом попала она, будучи ему чужой.
Молодого Императора Екатерина Романовна помнила еще совсем мальчиком. Солнцеголовый, синеглазый херувимчик, любимый внук своей бабушки, теперь был он прекрасным юношей, внешняя привлекательность которого дополнялась галантностью, которая дала бы фору английским лордам.
- Дорогая княгиня! Как я счастлив и благодарен вам, что вы столь быстро откликнулись на мое приглашение! Не слишком ли тяжела была для вас дорога? – Государь самолично предложил своей гостье кресло и, усадив ее, расположился напротив.
- Не беспокойтесь, Ваше Величество, я прекрасно добралась и спешу благодарить вас за честь, которую вы оказали мне, вспомнив о моем существовании.
Подали кофе. Царственный херувим любезно расспрашивал княгиню о ее жизни в Троицком, с большим воодушевлением говорил об Англии, узнав о том, что у Екатерины Романовны гостят сестры-англичанки, дочери ее старой подруги. Затем поведал о своем желании открыть учебное заведение, лицей – для дворян, с тем, чтобы готовить для России будущих просвещенных чиновников. Эта идея в свою очередь вызвала горячее воодушевление Дашковой.
Наконец, после светской беседы, которую Император по-видимому полагал необходимой по правилам хорошего тона, он объявил о причине, по которой призвал сподвижницу своей великой бабки ко Двору.
- Я хотел бы, княгиня, чтобы вы вновь заняли место директора Академии Наук. Точнее, этого хочу не только я, но и сами академики. На своем заседании они единодушно проголосовали за вашу кандидатуру, отдавая должное вашим трудам на благо русской науки, и просили вернуть вас. Согласитесь ли вы принять этот пост?
Сердце Дашковой так и подскочило от радости, и едва не вырвалось из груди упоенное:
- О, конечно, Ваше Величество! Я готова хоть теперь приступить к моим обязанностям!
Не монаршая милость переполнила душу Екатерины Романовны блаженством, но признание ее заслуг членами Академии. Стало быть, права оказалась премудрая Подруга! И она, Дашкова, хотя и не имея образования, не зная по-настоящему ни одной науки, достойно справилась с возложенным на нее делом, не став посмешищем в роли начальницы над учеными мужами! Милость монархов продиктована бывает разными обстоятельствами, но признание ученого сообщества беспристрастно. И оно было выше всех орденов, любых наград…
Сердце забилось ровно, в голове прояснилось. Необдуманная фраза осталась задушенной в горле. Помолчав несколько мгновений, Екатерина Романовна заговорила негромко, взвешивая каждое слово:
- Ваше Величество, я безмерно благодарна вам за доверие. Однако, не могу ответствовать согласием. Страшно упустить свой час, но скверно и не заметить его завершения. Свои часы, коих было в моей жизни два, я не упустила. И в свое время сделала для Академии все, что могла. Теперь я стара и принадлежу ушедшей эпохе. И уже вряд ли могу сделать что-то еще. Сегодня мне благодарны и меня призывают, и это дает блаженное успокоение моей душе от сознания, что труды мои были не напрасны. Однако же я вовсе не хочу дождаться времени, когда сделаюсь предметом насмешек, когда вместо благодарности в мой адрес раздастся брань. Нужно знать свое время, Ваше Величество, и уходить вовремя.
- Знать свое время и уходить вовремя… - задумчиво повторил Император. – Быть может, вы и правы, княгиня… Это ваш окончательный ответ? Помнится, моей бабке вы сперва также отказали, но она смогла вас переубедить.
- То была ваша бабка! – с чувством воскликнула Дашкова.
По пригожему лицу промелькнула едва заметная тень. Да, это было не слишком тактично – дать понять юному Царю, что ему еще куда как далеко до своей великой предшественницы. Но что поделать! Екатерине Романовне никогда не удавалось быть дипломатичной. Все же сгладила напоследок бестактность:
- Я уверена, Ваше Величество, что под вашим скипетром в России настанет тот расцвет просвещения, о котором мечтала, и для которого трудилась все свое правление Екатерина!
Россия вступала в новый век… А на век «Екатерины Маленькой», как в шутку прозывали ее в дни заговора, достало взлетов и опал. Ее место теперь – в любимом Троицком, где она «маленькая царица», в «царстве» которой царит достаток и трудолюбие, и нет места лихоимству. Это идеальное «царство» выстроила она сама, и лишь одно угнетало душу: не с кем разделить его, не с кем разделить радость…
Покинув Зимний, княгиня нанесла еще один визит – в Благовещенскую церковь Александро-Невской лавры, где обрел последний приют Иван Иванович Шувалов. «Рожден без самолюбия безмерного, без желания к богатству, честям и знатности», - вспомнились его слова.
- Хотела бы я, Иван Иванович, то же о себе сказать, да не посмею. Ибо мое самолюбие всегда паче всех иных страстей было… Но сегодня вы одобрили бы меня, неправда ли? Быть чучелом среди этих юношей, что теперь окружают Государя, ждать пока выгонят прочь за непонимание новых мод, идей и веяний. Зачем? Им жить, им и строить… Авось и построят? Худо только, что говорить на родном языке они брезгуют. Уж мы-то все как старались по-русски лишь говорить – в России, в доме своем! И матушка наша – первая. А ныне то английский слышу, то французский. Будто бы умнее они себе кажутся от того, что родным языком пренебрегают!
Тихо оплывал воск тепло яснеющих свечей. Тихо катились слезы по морщинистым щекам.
- Ну, ничего, ничего. Пройдет и эта блажь… Блажь пройдет, мы уйдем, а дело рук наших, сердец наших – останется. Ваш Университет да моя Академия… Это уж не сгинет никуда, а преумножаться будет, чтобы ни было. Настанет время, когда народ наш просвещен сделается в земле своей, и язык наш восславится лирами поэтов наших так, что честью станет говорить на нем. Всему свой срок… Все устроится… Тихонько. Мало-помалу.
[1] Американский политический деятель, изобретатель, писатель, философ, естествоиспытатель. Один из лидеров войны за независимость США. Единственный из отцов-основателей, скрепивший своей подписью все три важнейших исторических документа, лежащих в основе образования Соединенных Штатов Америки как независимого государства.
[2] Строчка из стихотворения М.В. Ломоносова
|
