ОТ АВТОРА

Повесть «Записки военного врача» является художественным произведением, основанным на мемуарах выпускника Казанского Императорского университета, ветерана двух Мировых войн, а так же, от части, гражданской войны в России.

Это повесть о любви к женщине, и о любви к своей Родине. О чести и благородстве. О храбрости и беззаветной преданности данной, однажды, клятве. О тяжелейших испытаниях, выпавших на долю русской интеллигенции в начале двадцатого века.

Многие из оставленных им свидетельств являются уникальными, и позволяют трактовать события Октябрьского переворота 1917 года иначе, нежели это делали, ранее, идеологи и историки Советского государства.

Повествование насыщено глубокими размышлениями, а так же яркими описаниями событий, происходивших в дореволюционной России, на полях сражений Первой мировой войны, Гражданской войны, в первые годы становления Советской власти, а так же некоторыми воспоминаниями о Великой Отечественной войне.

Перемещаясь, вместе с главным героем по страницам повести, читатель прочувствует всю остроту переживаний представителя той, дореволюционной русской интеллигенции, а так же разделит с ним боль фактической утраты горячо любимого отечества.

Познает истинные причины, по которым большинство из них, оставшихся в родной стране, но уже с новым названием и политическим строем, так и не смогло принять, произошедшие в ней, революционные изменения.

ИЗ КОРИЧНЕВОЙ ТЕТРАДИ

Крепкая крестьянская телега, раскачиваясь на ухабах, медленно катилась по жирной, размокшей от дождя дороге. Усталый конь хрипел и, то и дело, недовольно встряхивал своей густой гривой.

- Но, родимый! Но! – подгонял его вожжами, сидевший в телеге молодой, высокий, немного худощавый, интеллигентного вида мужчина в офицерской шинели без погон. На вид ему было между тридцатью и сорока. Глубоко впавшие глаза выдавали его хроническую усталость или, перенесенную недавно, тяжелую болезнь.

- Потерпи, родимый! Потерпи! Уже немного осталось. Уже почти дома.

Конь разворачивал свои уши, прислушивался, словно понимая смысл того, что ему говорят. Затем резко вздрагивал всем своим телом и, утопая копытами в скользком глиноземе, с хрипом налегал на хомут.

На самой окраине города около высоких деревянных ворот конь, почуяв запах родной конюшни, остановился и громко заржал. В окне добротного рубленого дома дернулась занавеска, и вскоре за воротами раздался характерный звук. Увесистый засов двинулся с места, и тяжелые створы ворот, будто нехотя, разошлись в стороны. Хозяин дома, крепкий коренастый мужик зрелого возраста проворно подхватил коня за узды, и потянул вместе с телегой за собой во двор.

- Вижу. Устали вы, Михал Андреич, - с сочувствием обратился крестьянин к седоку, который медленно сползал с телеги на землю.

- Да, уж! Не без того, Игнатич! Не без того, - повторил мужчина в ответ дважды, - Впрочем, что говорить! Давай голубчик, лучше, скинем плуг, - предложил он, и зашел к телеге сзади.

- Да…. Не беспокойтесь, вы! Михал Андреич! Бросьте вы его. Я сам. Потом. Сам, - попытался возразить крестьянин.

- Нет, нет, братец! Давай, чтоб все по чести было, - настоял мужчина, и руками взялся за лемех, - Где взяли, туда и поставим!

Мужик покачал головой, но спорить не стал. Быстрым привычным движением он почти самостоятельно скинул тяжелый плуг на землю, и хромая на одну ногу, но очень быстро утянул его в сарай.

- Как же так? – претворяя за собой скрипучую дверь, начал причитать Игнатич, - Где ж это видано, чтоб…

Однако закончить фразу он не успел. Мужчина оборвал его, вопросом, не дослушав. Было очевидно, что ему не хотелось, чтобы собеседник договорил до конца.

- Ты мне лучше скажи! Как мне тебя за коня и плуг отблагодарить? – спросил он, вытирая руки пучком соломы.

- Вы?! Меня?! Да, что вы такое говорите, Михал Андреич! Спаситель вы наш! Да, мы по гроб жизни всей семьей об вас молиться будем неустанно! – воскликнул мужик. От удивления он сначала широко раскинул руками в стороны, а затем так же размашисто трижды перекрестился, - Кабы не нога моя, я бы сам все вспахал вам. Эх! Кабы не нога! У-у! Германец проклятый!

И мужик сердито пригрозил воображаемому неприятелю кулаком.

- Ну, ладно, ладно, Игнатич! Будет! Спасибо тебе, голубчик! Выручил! – мужчина дружелюбно похлопал крестьянина по плечу и, едва заметно улыбнулся, - Ну, тогда я пойду, пожалуй. Поздновато уже. А еще до дома добраться нужно.

Он попрощался с крестьянином и, стараясь изо всех сил держать натруженную спину прямо, вышел со двора.

У калитки своего дома мужчина оказался, когда на улицы города уже опустились густые сумерки. Несмотря на усталость, он долго и тщательно вытирал подошву сапог об кованную металлическую скобу, что была вкопана в землю при входе. Жирная черная земля никак не хотела возвращаться обратно, и все время норовила забиться под каблуки. Основательно вычистив подошву, он устало шагнул за калитку, и по дощатому настилу прошел чрез двор к входу в дом.

В дверях высокого двухэтажного деревянного сруба его уже встречала женщина средних лет, одетая в передник. Она, еле слышно, с очень недовольным видом что-то бубнила себе под нос, и слегка покачивала головой.

- Где ж это видано, чтобы врач …, - наконец произнесла она громко вслух, но договорить не успела.

- Ладно, Нюра! Ладно! Не начинай, пожалуйста! – с порога остановил ее мужчина и, зайдя в прихожую, устало, почти рухнул на крепкий деревянный табурет. Он уперся спиной в стену, откинул голову назад, и закрыл глаза.

Нюра молча, ловкими привычными движениями помогла ему снять сапоги, а затем, подставив плечо, так же ловко помогла подняться на ноги.

- Воды, пожалуйста, - обратился он к женщине усталым голосом.

- Пить? – поинтересовалась она.

- Нет. Сначала мыться. Лучше теплой, и побольше.

Обмывшись, он немедленно направился в свой кабинет, где лег на диван прямо в одежде.

- А как же ужинать? Михал Андреич? – попыталась позвать за стол Нюра, но тут же осеклась, глядя на его, бессильно упавшую на пол, руку.

- После, Нюра. После, - проваливаясь в сон, еле слышно прошептал мужчина.

Нюра тихо затворила дверь и совершенно беззвучно удалилась.

Несмотря на смертельную усталость, погрузиться в сон ему удалось не сразу. Непривычное к тяжелой физической работе тело, отвечало пронзительной ломотой в каждой мышце и суставе. Особенно сильно, с совершенно не знакомой ноющей болью, выворачивало руки.

Для человека, по роду своего занятия, не привычного к изнурительному крестьянскому труду, полдня проведенные на пашне за плугом, оказались не малым испытанием. Однако те физические страдания, что превозмогал он теперь, никак не могли сравниться с глубокими душевными потрясениями, уготованными ему судьбой накануне. И он с радостью согласился бы еще, и еще раз повторить этот день взамен, хотя бы одному из тех, что не давали теперь возможности и желания жить. Жить как прежде, в гармонии с миром и согласии с самим собой.

Погружение в сон было тяжелым и болезненным. Само ощущение надвигающегося сна, вызывало мучительные страдания и страшную головную боль. Ему хотелось как можно скорее забыться, и провалиться глубоко, глубоко. Туда. На самое дно таинственного небытия, заключенного в условные границы сущего. Но кто-то невидимый, словно издеваясь, постоянно возвращал его падающее тело наверх, и снова повторял, начатую им экзекуцию.

Вдруг, неестественно белые лучи света, словно врезались в затухающее сознание, и сквозь густую толщу мрака проступили очертания городской улицы. Лучи пронизывали ее пространство с разных сторон. Свет был ярким, но в то же время, удивительно мягким и приятным.

По тротуарам не спеша, с кавалерами под руку, прогуливались дамы в роскошных платьях. Куда-то спешили служащие присутственных мест и простые горожане. Буквально из-под ног, размахивая свежими номерами городской газеты, выныривали шустрые мальчишки газетчики. С характерным цокотом, чинно покачиваясь, по булыжной мостовой проносились пролетки.

В воздухе, словно парили, легкие дамские зонтики, а на шашках городовых и золоченых офицерских погонах искрились яркие блики.

В какой-то момент он вдруг заметил, и это показалось ему странным, что все люди и повозки движутся только в одном направлении. А именно, навстречу ему. Дойдя до перекрестка, он осмотрелся по сторонам, а затем, почему-то, свернул направо.

Свет неожиданно и быстро потускнел, а в лицо дунул резкий порыв ветра. Сквозь поднятое облако пыли стали проступать фигуры военных, которые двигались единым строем, заполняя собой почти всю улицу. От неожиданности, он слегка пошатнулся, и прижался к стене. Безупречно выправленные офицеры возглавляли ротные коробки, а фельдфебели маршировали во флангах. Следом со стуком катились скрипучие повозки обозов, уносившие с собой санитаров и сестер милосердия. Строй двигался очень слаженно и быстро. Лица мелькали друг за другом в бесконечной череде. Однако, некоторые из них на какое-то мгновение словно зависали, врезаясь в его сознание.

- Постойте, постойте! Мне кажется, я вас знаю! – хотел он крикнуть им вслед. Но набежавшая, не весть, откуда толпа провожатых, помешала ему. И вместо того, чтобы докричаться, ему пришлось протискиваться в толще людей до тех пор, пока он не очутился на перекрестке, где снова свернул направо.

Небо быстро заволокло холодными серыми облаками. Ветер усилился. Совершенно безлюдная улица оказалась заполненной разным хламом и мусором. Обрывки прокламаций, затоптанные агитплакаты, носились в завихрениях вперемешку с песком. На стенах домов свисали разодранные, кроваво красные транспаранты с надписями, которые уже не возможно было прочесть.

Он ускорил шаг, устремившись вперед, с единственным желанием поскорее покинуть это дурное место. Дойдя до следующего перекрестка, он снова свернул, и остановился в оцепенении. Черные свинцовые тучи неслись ему навстречу, едва не цепляя крыши домов. Ветер продолжал усиливаться. Теперь ему стало по-настоящему страшно, и он побежал вперед без оглядки. Внезапно полыхнул разряд молнии, и он успел разглядеть очертания креста, сверкнувшего где-то далеко, в самом конце протяженной улицы. Навалившись всем телом на, почти ураганный поток воздуха, он рванул изо всех сил, желая быстрее добраться до храма.

Купола собора нависли над ним неожиданно, словно он преодолел эту нескончаемо длинную дорогу в пару прыжков. Едва переведя дыхание, он застыл, задрав голову высоко вверх, и широко расставив руки. Его внимание было приковано к огромному колоколу, который медленно раскачивался на высоченной колокольне. Казалось, что вот-вот прозвучит первый глухой удар, который всегда заставлял его содрогнуться всем телом. Но колокол не звонил, а лишь продолжал неистово раскачиваться, грозя в любой момент сорваться с колокольни вниз.

- Почему он не звонит? – родилась вдруг тревожная мысль, - Почему он не звонит?! – лихорадочно забилась она в голове, - Страшно! Очень страшно! Почему же так страшно?! Потому что он не звонит? Да, да! Ведь он обязательно должен звонить! Этого не может быть! Он должен звонить! Почему же он не звонит?! По-че-му?! По-че-му он не зво-нит?!

Он пытался кричать, но челюсти, словно налитые свинцом, едва ворочались, издавая странные звуки. Наконец, он почувствовал, как извергающийся наружу воздух, раздирает его высохшее горло, а затем вместе с глухим мычанием, резко раскрыл глаза.

- Успокойся! Успокойся, Мишенька. Ну, что случилось? Опять сон? Опять этот сон, да?

Над постелью склонилась уже не молодая женщина, которая осторожно вытирала платком его вспотевший лоб и шею. Он ощутил неприятную влагу, отсыревшей от пота подушки, и рукой провел по измятой простыне.

- Мама?! Это ты?! - непонимающе уставился он на женщину, - Что ты тут делаешь? Ведь ты же…. Хотя, да…. Конечно…. Скажи мне, почему он не звонит? Почему…?

- Миша успокойся, пожалуйста! Что не звонит? Что? Это дурной сон, и только. Успокойся.

Голос матери звучал нежно и тихо. Михаил сначала приподнялся на локтях, а затем правой рукой обхватил свое горло.

- Что такое? Тебе дурно? – забеспокоилась мать.

- Да. Как-то нехорошо. Какая-то странная дурнота подкатила к горлу. У меня всегда… У меня всегда так бывает, когда снятся эти проклятые сны, - тяжело переводя дыхание, попытался объяснить он свое необычное состояние.

Зажженный подсвечник в руках осветил лицо пожилого мужчины, который тоже приблизился к кровати, и приложил широкую мягкую ладонь к его лбу.

- Нет. Жара, кажется, нет. Что? Опять ночные видения? – произнес мужчина спокойным уверенным голосом.

- Отец?! И ты?! Ты тоже здесь? Разве это возможно? – удивился Михаил.

Комната постепенно стала наполняться светом парафиновых свечей. И вот уже старшие сестры, Клавдия, Анна, Лиза и младшая Мария, накинув платки поверх ночных сорочек, озабоченно выстроились за спиной отца. Младший брат Василий уселся на самом краю постели. Хлопая, спросони глазками, малыш тоже наблюдал этот, внезапно разыгравшийся, театр ночных теней. Еще дальше, в глубине дверного проема, с одинокой свечой в руке, уже ждала распоряжений Нюра.

- Андрюша, нужно идти к Ивану Егоровичу, - глядя в глаза мужу, озабоченно произнесла мать Анна Петровна, не смотря на возраст, все еще статная и красивая женщина.

- Да. Пожалуй, - протянул задумчиво в ответ отец, - пожалуй, ты права. Дальше тянуть не стоит.

Отец медленно провел рукой по своей плотной окладистой бороде. Еще немного о чем-то подумал, и добавил.

- Что ж. Раз другого выхода нет, значит нужно идти к врачу. А пока всем спать, спать, - обратился он к детям, жестом возвращая всех в свои кровати.

Отец еще раз потрогал лоб Михаила, который, кажется уже начал приходить в себя. Затем ласково погладил сына по его кудрявым волосам, - Спи, Миша! Спи! Не бойся ничего. Это дурной сон. Все пройдет. Пройдет. Спи, сын! Спи!

Еще некоторое время, будто вдалеке, Михаил слышал беспокойный голос матери и, абсолютно уверенный в себе, баритон отца.

- С ним определенно что-то происходит, - продолжала взволнованная Анна Петровна, - это уже не в первый раз!

- Успокойся, Аннушка. Завтра же свезу его к Ивану Егоровичу. Ты ведь знаешь. Корсаков умница! Он непременно разберется во всем. А пока давай спать. Утро вечера мудренее. Да, и на службу теперь уже скоро вставать.

Последняя фраза отца прозвучала уже совсем еле слышно, и Михаил, наконец, ощутил покой и растворился в таком желанном небытии глубокого сна.

Череду его странных, словно возникших друг в друге, сновидений, уже под утро, прервал бесцеремонный стук в дверь, и торопливые шаги домработницы, послышавшиеся следом. Михаил нехотя приоткрыл глаза.

- Нюра! Который час? – окликнул он домработницу.

Однако женщина не откликнулась. Ее голос быстро смешался с незнакомыми мужскими голосами. Затем снова раздались торопливые шаги и осторожный стук в дверь кабинета.

- Михал Андреич! Просыпайтесь! Там пришли…

Но она снова не успела договорить.

- Нюра! Какого черта! Все знают, что я больше не практикую! Все! Проси их уйти, не медля! – тоном крайнего раздражения крикнул Михаил, и с головой накрылся колючим пледом.

Однако вскоре послышались тяжелые мужские шаги, и кто-то бесцеремонно распахнул дверь кабинета, а затем громко скомандовал.

- Вставайте, вставайте, доктор! Хватит дурака валять! Мы за вами! Одевайтесь!

Михаил откинул плед и в скудном свете раннего утра с трудом разглядел мужчину в затертой кожаной куртке, и такой же кожаной фуражке.

- Вы кто? Что вам нужно? – раздраженно повторил Михаил, - Я ведь ясно, кажется, выразился?! Сказано вам! Я больше не практикую! Нет больше врача по фамилии Московский! Нет! Исчез! Умер, если хотите! Подите прочь! Я спать хочу.

- Но, но, но! – угрожающим тоном в ответ протянул неизвестный, - Помереть вы у нас завсегда успеете! Когда мы захотим, вот тогда и помрете. А пока, хватит паясничать, доктор! Мы из ВЧК! Шутки у нас плохи. Надеюсь, слышали про нас. Поэтому быстро оделись и вышли! Ждать мы не любим!

Мужчина бегло оглядел кабинет. Затем немного задержался в дверях и, как бы подгоняя, похлопал ладонью по дверному косяку. «Инструменты можете с собой не брать» - добавил он и, наконец, вышел.

Те несколько минут, что Михаил потратил на сборы, показались ему вечностью. Мысли путались, перебивая друг друга.

- Почему не брать инструмент? Что за черт? Это что? Расстрел? За что на сей раз? Хотя за ними не станет. Им даже повод не нужен. Пустят в расход, не задумываясь. Тогда почему в такую рань? Чтобы не видели соседи? Так ведь все равно скоро узнают. Нет. Тут что-то не то…

Когда Михаил вышел из дома, на улице он увидел ожидающую пролетку с кучером, так же одетым по-военному. Михаил, молча, забрался в экипаж, и лишь затем угрюмо спросил.

- Может, хотя бы сейчас объяснитесь, для чего я вам понадобился, и куда мы вообще направляемся?

Чекист намеренно выдержал издевательскую паузу, и ответил лишь после того, как экипаж отъехал не менее ста метров от дома.

- Скоро все узнаете. Когда приедем на место. Ни нервничайте, - отрезал сотрудник в кожанке, и далее за всю дорогу не проронил ни слова, явно наслаждаясь своей игрой.

Как показалось Михаилу, ехали они очень долго. От волнения он даже не следил за дорогой. Мелкая дрожь, которая никак не унималась в его теле, доставляла ему огромные неудобства. Изо всех сил он старался остановить это предательское дребезжание внутри, возникшее не то от холода промозглого утра, не то от неудержимого, почти животного чувства страха, рвущегося теперь наружу. Причем именно последняя, из возможных причин, раздражала его больше всего. Много раз он мысленно готовился к подобной ситуации, где всегда представлял себя до конца выдержанным и стойким, и вот…

«Главное сейчас молчать», - думал он про себя всю дорогу, - «Молчать, чтобы голос не выдал этого позорного волнения. Не дать насладиться этой гадине своей победой над моим павшим духом! Не сметь! Возьмите себя в руки, доктор! Как вам не совестно! Не сметь бояться! Не сметь»!

Нахлынувшие воспоминания, об отгремевшей недавно Первой Мировой, неожиданно придали сил, и постепенно вернули, потерянное самообладание.

Когда экипаж остановился у ворот большого подворья, Михаил понял, что они прибыли на место. Из экипажа доктор выходил уже вполне спокойным, готовым к любой развязке событий.

Вместе с сотрудником ВЧК он молча вошел в дом. Уже с порога стало ясно, что прошедшая ночь здесь прошла бурно. Удушливый запах махорки смешался с вонью кислой квашеной капусты и соленых огурцов. Пустые бутыли с остатками белой мутной жидкости валялись в самых разных углах, некогда приличного дома. Разорванные портьеры и измазанные обои являли собой типичный пример надругательства над чьим-то бывшим родовым гнездом, экспроприированным теперь в пользу нового правящего класса. За добротным круглым столом, спиной к вошедшим, сидел молодой мужчина в штатском, и делал какие-то записи на ослепительно белом листе бумаги. Видимо, закончив предложение, он обернулся и, не вставая со стула, поприветствовал.

- А…! Вот и Михал Андреич наконец-то пожаловать изволили! Милости прошу! Милости прошу! – повторил он дважды с наигранно приветливой улыбкой на лице, - Что ж вы встали, голубчик? Проходите! Не стесняйтесь!

- Не припоминаю! Мы разве знакомы? – сухо парировал приветствие Михаил, но все, же подошел к столу.

- Ах, да! Разрешите представиться! Следователь Иляхин Василий Петрович, - объявил мужчина в штатском, - Не утруждайтесь, сударь. Знакомы мы с вами никогда не были, но слышать обо мне вы вполне могли. Я с папенькой вашим имел честь служить в городской управе. Правда, чина я был не высокого. Не то что ваш батюшка…, - и он осторожно покосился в сторону чекиста в кожанке, а затем понизил голос до полушепота, - А, что делать? Хоть, и времена изменились, а профессию сыщика никто, заметьте, не отменил. И вряд ли когда отменит. А другой профессии, как вы понимаете, у меня нет.

Михаил внимательно, но в целом безучастно оглядел бывшего полицейского, а затем, не дожидаясь специального приглашения, выдвинул из-за стола изрядно засаленный стул, сел на него, и обратился к следователю.

- Насколько я понимаю, именно вы сможете теперь объяснить мне цель этого странного вызова, да еще и в столь раннее время?

- Разумеется, - тут же отозвался Иляхин, - Я нарочно вызвал именно вас. Да, да! Не удивляйтесь! И уверен, что мы отлично поладим!

Следователь поднялся со стула, повернулся к чекисту в кожанке, и кивнул ему головой. Чекист сделал в ответ аналогичный жест, после чего удалился из комнаты. Иляхин же, не спеша прохаживаясь вдоль стола, приступил наконец к изложению сути.

- Итак. Сегодня ночью во дворе этого дома, а точнее в конюшне, произошел несчастный случай. Скоро вы все увидите сами, - пообещал следователь, - Дело закончилось гибелью человека, и потому нам необходимо получить медицинское заключение.

- Медэкспертиза? Вам? – не сумел скрыть своего удивления Михаил, - С каких это пор? Вы шутите?

- А что тут странного? – сделал самое невинное лицо Иляхин, - Гражданская война закончилась. Началось строительство нового, так сказать, государства. А правосудие – есть правосудие! Dura lex, sed lex! – торжественно произнес он на латыни, а затем тут же перевел, - Закон суров, но он закон!

Очевидно, не давая возможности возразить своему собеседнику, следователь жестом руки позвал за собой, - Итак пройдемте, уважаемый! Вы сейчас все увидите сами. Следуйте за мной.

Иляхин вывел Михаила сначала во двор. Лай разъяренной собаки заставил невольно содрогнуться обоих.

- Не бойтесь, доктор! Она на цепи. Проходите, проходите! – будто опомнился следователь и затем, указывая рукой вперед, пригласил пройти в конюшню.

В просторном помещении было достаточно светло, и потому Михаил без труда увидел труп мужчины, лежащий в луже крови на полу, лицом вниз. Рядом валялся окровавленный топор. Михаил приблизился к безжизненному телу и внимательно осмотрел рану. Помимо глубокого рассечения в височной области, он обратил внимание на следы побоев по всему лицу, которые обнаружил сразу, как только перевернул тело.

Михаил так же внимательно огляделся по сторонам, а подняв голову вверх, совершенно отчетливо разглядел следы разбрызганной крови на деревянной балке перекрытия.

- Скажите. Когда вы обнаружили тело, собака была на привязи? – не оборачиваясь на следователя, поинтересовался Михаил.

- Кажется, нет. А зачем это вам? – откровенно недоумевая, спросил Иляхин.

- Так, кажется или… - снова переспросил доктор, - Если вы действительно работали с моим отцом, то наверняка должны знать, что лишних деталей в следствии не бывает.

Бывший полицейский заметно сконфузился, но все же ответил утвердительно.

- Нет. Пожалуй, собака была свободна. Хозяин посадил ее на цепь позже. Уже при нас. Однако ей богу не пойму, какое это имеет отношение к несчастному случаю? Следов укуса, как мне кажется, здесь явно нет.

- Да, да. Собака его действительно не кусала, - продолжая разглядывать рану, словно в раздумии, подтвердил Михаил. Затем он выпрямился, сделал несколько непонятных движений руками в воздухе, и только потом подошел к следователю, - Итак! Что я могу констатировать? Никакого несчастного случая здесь и в помине нет!

- Вот как?! – оживился Иляхин, - И что же это, по-вашему?

- Типичное убийство!- уверенно произнес Михаил, глядя в глаза следователю.

Иляхин тут же отвел взгляд в сторону, и будто осматривая тело, склонился над трупом, а потом добавил: Обоснуйте же!

- Извольте! – согласился доктор, - Рана повлекшая смерть, несомненно, нанесена вот этим самым топором. Следы крови на нем видны хорошо. Нанести подобную рану в височную область самостоятельно, практически не возможно.

- Уверены? – слегка прищурившись, перебил следователь.

- Есть, разумеется, ничтожная вероятность падения, но не в данном случае.

- Вот как? И почему же?

- Обратите внимание на побои на лице. Очевидно, что удару топором предшествовала драка. Его били по лицу, и не единожды. Скорее всего, кулаками. Вот посмотрите.

Михаил слегка повернул голову мертвеца, демонстрируя ссадины и кровоподтеки.

- Допустим. Но я все же не понимаю, из чего следует, по-вашему, что некто ударил его топором, а не он сам, в пьяном угаре нанес себе эту рану, падая на топор? – попытался вывернуться Иляхин.

- А следует это из брызг вот на этой балке. Полюбуйтесь! – поднял руку вверх доктор, указывая на капли крови, - Такие брызги могут быть только от топора, который убийца резко поднял вверх, после нанесенного им удара.

Михаил перешагнул через лежащий труп, затем поднял руки с воображаемым топором, и продемонстрировал, как и в каком направлении бил преступник.

- Можно сказать, что топор прошел немного по касательной. Но хватило и этого, - добавил он.

- Что ж! Не дурно, - задумчиво согласился следователь, - То есть вы хотите сказать, что некто проник во двор и, когда потерпевший вошел в конюшню, ударил его топором?

- Ни в коем случае! – сходу возразил Михаил, - Никаких посторонних здесь, и быть не могло! Он убит кем-то из тех, кто находился в доме в тот момент.

- Вот как? И откуда же такая уверенность? - не скрывая сарказма, поинтересовался Иляхин.

- Собака. Вы видели этого пса? – повернулся в сторону будки доктор, - Этот зверь постороннего на свою территорию ни за что не пустит. Хотите эксперимент?

- Нет уж. Увольте! – моментально согласился следователь, - Вижу, вижу! Словно папеньку вашего сейчас перед собой лицезрю. Браво, браво! Яблоко, как говорится, от яблони далеко, так сказать, не падает.

Иляхин некоторое время еще помялся на месте, явно о чем-то размышляя, а затем лисой прошмыгнул к выходу, и встал в дверях.

- Однако подобный исход дела, уважаемый Михал Андреич, нас совершенно не устраивает, - уже серьезным тоном заявил он, - Это несчастный случай, как бы там ни было на самом деле. Мало того. Именно такое заключение вы немедля напишите, и скрепите своею подписью и печатью.

- Не понимаю! Извольте объясниться! – откровенно возмутился доктор, - Какого черта вам понадобился тогда весь этот спектакль?

- Полноте, Михал Андреич! Не стоит кипятиться! – попытался сходу остудить его пыл Иляхин, - В вашем-то положении? Кстати, а как дела у вашего папеньки? Скоро ли он возвращается?

Откровенное возмущение на лице доктора мгновенно сменилось подавленностью. Заметив это, следователь подошел к нему, и почти по дружески взял под локоть.

- Пойдемте, Михал Андреич. Не будем делать не нужных глупостей, а просто напишем то, что нужно. И все! В сущности, какое вам дело до этого, с позволения сказать, пострадавшего? Да, черт с ним! Между нами говоря, одним псом стало меньше! Вот и все, - почти шепнул на ухо Иляхин.

Некоторое время Михаил еще оставался в глубоком раздумье, а, затем, не поднимая глаз, тихо произнес:

- Хорошо. Я сделаю то, что вы хотите. Надеюсь, затем вы оставите меня в покое?

- Ничего не могу обещать, - честно признался следователь, - Сами понимаете, не все здесь зависит от моего желания. Да-с! Времена нынче такие. Были бы тут рядовые, так сказать, забулдыги, то и экспертизы никакой не понадобилось. А тут такое дело! Кстати! Хотите знать, кто в эту ночь здесь гулял?

- Ни сколько, - буркнул в ответ Михаил, - Я уже догадался. Кто-то из нынешних «господ»! Хотя все они, как вы только что выразились, обыкновенные забулдыги, дорвавшиеся до власти.

- Тю, тю, тю! – осадил Иляхин, - Тише! Умоляю вас! Вы же умный человек, Михал Андреич! Каких господ? Забудьте такое слово! Товарищей! Теперь только товарищей! И полегче! Полегче! Революция, знаете ли….

Затем они молча прошли в дом, где Михаил составил заключение именно так, как того требовал следователь, а затем попрощавшись, направился к выходу. Уже в дверях Иляхин окрикнул его снова.

- И вот еще что! Бросьте вы эту свою хандру, Михал Андреич! Ну, что это такое, право! Доктор, и вдруг, как простой крестьянин поле сохой пашет! Хватит! Хватит оплакивать утраченную жизнь! Я это вам, по-дружески, говорю! Революция всех с ног на голову поставила. И вы не исключение. А докторов, сами знаете, как сейчас не хватает! Не советую вам упрямиться. Иначе, рано или поздно, но за вами придут. И тогда…. Вы меня понимаете?

Михаил выслушал следователя, стоя к нему спиной, не оборачиваясь. Однако немного помедлив, повернулся вполоборота, и буркнул в ответ: «Я больше не практикую», и наконец, покинул, пропахший пьянством и дебошем, некогда приличный дом.

Чувство омерзения не покидало его всю обратную дорогу домой. Бессовестный шантаж бывшего полицейского казался Михаилу унизительным. Какое-то время ему даже хотелось вернуться обратно, и прилюдно дать пощечину этому приспособленцу, посмевшему назвать себя сослуживцем отца. Однако, спустя некоторое время, он заметно остыл, и даже сумел успокоить себя мыслью о том, что одна мерзкая особь всего лишь поглотила другую. «Придет время, и появится следующая дрянь, которая в свою очередь, поразит и эту. Рано или поздно, но они непременно перегрызут друг друга» - рассуждал он, подходя к дому, где его ждала верная, заботливая Нюра, и скромный завтрак с горячим травяным чаем.

Утолив утренний голод, он прошел в свой кабинет, и сел за письменный стол. Некоторое время он сидел неподвижно, глядя в окно прямо напротив стола. Затем выдвинул верхний ящик, достал толстую тетрадь и ручку с чернильным пером. Медленно, продолжая о чем-то размышлять, он открыл первую страницу, а затем начал делать записи своим неразборчивым врачебным почерком.