Никакой работы по изучению личности Дмитрия Сергеевича историки доселе не предпринимали, что напрямую связано с формируемыми революционной пропагандой представлениями. Принудительно закреплённые в СССР, они исключали возможность верного понимания исторического развития Российской Империи. В связи с этим возникло ошибочное мнение о том, будто Сипягин значительной политической фигурой не был и внимания не заслуживает.

Министр внутренних дел Сипягин, как сейчас пишут, расположившись на плечах титанов советской науки, был «не добрым, не злым, не умным, не глупым, прежде всего лично близким и преданным царю», – легкомысленно воображает писатель, считающий нужным писать сумасбродные развлекательные биографии Гапона и Азефа, но не утруждающийся изучением жизни В.К. Плеве или П.И. Рачковского, П.Д. Святополк-Мирского или Д.Ф. Трепова [В.И. Шубинский «Азеф» М.: Молодая гвардия, 2016, с.63].

Ещё хуже дилетантизм наспех набросанной книги «Империя должна умереть» М. Зыгаря (2017), где Сипягин называется дураком, Победоносцев бесцветен, как и все царские министры, не то что анархисты и террористы. Бездарный либеральный пропагандист Зыгарь решил, что Горемыкин стал любимым министром Николая II поскольку «никогда в жизни» не проявлял инициативы. К столетию революции 1917 г. не занимавшиеся биографиями министров Императора недоумки печатают в изобилии дезинформационный мусор.

Таким писателям интереснее имена, раскрученные революционной пропагандой. Но одинаковые с ними ошибки совершают пристрастные исследователи врагов революции, заботясь выставить одного своего героя лучше остальных чиновников. То и дело повторяя глупый политический фольклор начала века, Анатолий Бородин в биографии П.Н. Дурново зовёт Сипягина бездарным и ленивым, совсем как Зыгарь, ссылаясь главным образом на С.Ю. Витте и игнорируя всю фактическую деятельность министра.

Другие современные историки способны, не занимаясь прямо личностью министра, лишь воспроизводить ангажированные суждения идеологов либеральных партий, от которых недалеко по смыслу располагаются наполненные глупыми рассуждениями о Царе и Империи советские книжки, чьи авторы едва могли выдавить пару слов про Горемыкина, именуя его заурядным и ограниченным, а Сипягина недалёким.

В отношении Сипягина классическими стали фразы историка из партии к.-д. А.А. Кивезеттера про ретроградно-дворянскую программу жуира Сипягина, которому «должны быть открыты на пути к наслаждению радости бытия». В лучшем случае годы его управления нарекались эпохой праздничного карнавала. Масон В.П. Обнинский назвал Сипягина необыкновенным поваром и большим ханжой: «все комнаты его квартиры были украшены вышитыми по атласу изречениями из Евангелия».

В вариации от несколько более благожелательно настроенного И.И. Колышко, Сипягин слыл самым известным великосветским охотником и бонвиваном, дворянином старой марки, увлекающимся охотой, гастрономией, не мстительным, порядочным, добрым и честным милягой.

А.М. Лебов вспоминал, что наряду с охотой со старинным ружьём, излюбленным развлечением Сипягина была игра на виолончели, слушать он предпочитал старинное пение. Своеобразие личности Сипягина выражала его богатая народная речь. Сипягин стал одним из основателей Общества ревнителей русского исторического просвещения, участвуя в собрании сведений к истории Царствования Александра III. Когда талантливый С.С. Татищев начал писать его историю, Сипягин получил для рассмотрения план книги и главу из неё.

Также Сипягин способствовал учреждению Императором Николаем II Комитета попечительства о русской иконописи, объединившего историков, искусствоведов и содействующих им чиновников от министерств. О делах этого комитета Сипягин сам докладывал Царю.

Департаменту духовных дел иностранных исповеданий МВД Сипягин подарил икону св. Николая Чудотворца для нового помещения, освящённого в сентябре 1901 г.

13 апреля 1902 г., когда С.Ю. Витте наедине с Сувориным вспоминал убитого министра, то называл его прекрасным, благородным, нелицемерным и непоколебимым в своих взглядах. А лиц, не согласных с собой и ему противящихся Витте всегда звал неумными. Тем более, что можно было подыграть популярной сплетне о глупости Сипягина и выгодно оттенить себя [А.С. Суворин «Дневник» М.-Пг.: Л.Д. Френкель, 1923, с.291].

Крайне неодобрительно отзывался о Сипягине сравнительно с Горемыкиным, которым восхищался, чиновник МВД В.Ф. Романов. Но, к примеру, министр Ванновский, напротив, больше хвалил Сипягина в 1901 г., сравнивая его с Горемыкиным, которого будто бы изобличил во лжи при разборе дела о студенческих беспорядках, что едва ли справедливо [А.Ф. Редигер «История моей жизни» М.: Кучково поле, 1999, Т.1, с.325].

Анатолий Куломзин ценил в Сипягине, что тот не был интриганом (чем особенно выделялся Витте), не прибегал к провокациям, отличался доброжелательностью и честностью. В обширных мемуарах Куломзина, заполненных соразмерными по величине ошибками, Сипягину приписано даже разжигание студенческих беспорядков, которые бушевали годами задолго до его назначения в МВД и непосредственно перед ним, что мемуарист игнорирует [А.Н. Куломзин «Пережитое» М.: РОССПЭН, 2016, с.788].

Трудно пришлось со студентами И.Л. Горемыкину, а ещё при Александре III с ноября 1887 г. до нового года приходилось закрывать все университеты, причастные к беспорядкам.

14 января 1900 г., по записи А.А. Половцова, Победоносцев ценил «прекрасное сердце» Сипягина, о котором «все знают», но боялся «за голову», тоже из-за неспособности управлять Сипягиным, как раньше неуправляем оказался и Горемыкин. 14 апреля 1900 г. о превосходной душе Сипягина говорил и Витте, не видя в нём обширного ума, но признавая его честность перед Императором [«Красный Архив», 1931, Т.46, с.124-128].

Т.е., Дмитрий Сипягин был определённо добрым, а не злым, чем явно отличался ещё Иван Горемыкин и что лежало в основе высшей кадровой политики Императора Николая II.

К прискорбию, мы не знаем содержания бесчисленных бесед Сипягина с Победоносцевым, датировка которых устанавливается по дневнику последнего. Поскольку людям принято подстраиваться под взгляды собеседников, чтобы найти взаимопонимание, суждения Победоносцева, записанные противниками Сипягина, страдают односторонней неконкретностью, не изображая подлинной работы Сипягина в качестве министра.

С.Ю. Витте свысока смотрел на Сипягина, ибо его взяли в правительство так раз не за душевные качества, а за знание финансового дела и экономических вопросов, по которым он писал труды, претендовавшие на пальму первенства среди других авторов. Однако собственные узкоаналитические работы, не выходившие в печати, имелись и у Сипягина, а в записках, докладах и распоряжениях он показывал отличное понимание России и её нужд.

Значительные книги по земельному вопросу выпускал министр земледелия А.С. Ермолов, избранный почётным членом Императорской Академии Наук. И.Л. Горемыкин подготовил труд о польских крестьянах и свод законодательный свод о положении русских крестьян. К.П. Победоносцев, среди многого, написал выдающийся курс гражданского права, Н.П. Боголепов – римского права. В 1900 г. были изданы 2 тома статей и речей Н.В. Муравьёва, озаглавленные «Из прошлой деятельности». Из них можно было получить представление о редком трудолюбии, широте эрудиции и таланте будущего министра юстиции, у которого слово и дело не расходились, т.к. он стал воплощать желаемое и намеченное им до вхождения в состав правительства. «Россия – везде Россия и все дела, все нужды подданных её державы могут быть только русскими», – приходилось говорить ему в Ревеле [Иллюстрированное приложение «Нового времени», 1900, 3 мая, с.9].

Как и другие министры, Н.В. Муравьёв активно содействовал благотворительности и в 1895 г. основал Благотворительное общество судебного ведомства, оказывавшее помощь нуждающимся бывшим служащим и их семьям, обеспечивал воспитание детей служащих. За 9 лет траты Общества достигли 300 тыс. руб. [«Министерство юстиции в первое десятилетие царствования Императора Николая II. 1894-1904» СПб.: Сенатская типография, 1904, с.42-43].

При сравнении следует признать, что умственный уровень Сипягина не уступал другим наиболее выдающимся министрам Императора Николая II, каждый из них обладал особыми знаниями и способностями, ставящими их в уникальное положение.

Сравнительно с перечисленными, например, председатель Комитета Министров И.Н. Дурново или П.А. Столыпин, поднялись из губернаторов, имели хороший управленческий опыт, а крупных выдающихся интеллектуальных трудов не писали, но в той области, которой занимались, выпускали качественные аналитические записки. Владимир Гурко, автор значительных книг по земельному вопросу и о положении Польши, с чувством превосходства писал о Столыпине: «абсолютный невежда в экономических вопросах», и такие фразы надо понимать в относительном смысле, в сравнении с профессиональными экономистами. Любого человека и политика можно назвать невеждой в какой-либо из необъятных областей знания и спекулировать на этом. Но Владимир Гурко и другие заместители Столыпина успешно восполняли недостаток его познаний, так правительственный аппарат и устроен.

Принципы подбора сотрудников нового Царя находились в согласии с порядком предпочтений Александра III. В июне 1893 г. про Б.В. Фредерикса, которому уже тогда прочили Министерство Двора, как и про прибывшего из Москвы Д.С. Сипягина, нового заместителя министра государственных имуществ сообщали: «говорят – хороший человек. Теперь все хорошие люди. Пошла мода называть всех таким образом» [«Во главе Императорской Академии художеств. Граф И.И. Толстой и его корреспонденты. 1889-1899» М.: Индрик, 2009, Т.1, с.283].

С Колышко нельзя согласиться, когда он, соревнуясь со своим левым газетным коллегой Л. Клячко, пускается в анекдоты насчёт внешности министра и его марионеточной простоты.

Внешность его передают крупные фотографии, и можно поверить описанию Суворина, каким министр был при общении: «мягкие манеры, красивые глаза, приятный голос – печать порядочности чисто барской» [А.С. Суворин «Дневник» М.: Независимая газета, 2000, с.407].

Об уме Сипягина достаточно говорит его карьерный рост, заслуги перед властью и общественностью, которые обратили на него внимание Царя и привели его в правительство. Не умными с большим успехом можно назвать перечисленных и премногих неупомянутых историков, не понимающих специфического смысла используемых в источниках выражений и сочиняющих, что им вздумается.

Записи Владимира Гурко, не имевшего дел с Сипягиным, не обладают никакой ценностью. Он пересказывает наиболее известную историю с проектом усиления значения канцелярии по принятию прошений, добавляя от себя донельзя нелепые сравнения её с опричниной, заимствуя их из собрания глупых сплетен В.П. Обнинского. В остальном Гурко повторял чужие мнения, в т.ч. про врождённую чуткость, честность, душевность, добросовестность и трудолюбие. Но это всё выхвачено из третьих рук без всякой конкретики. В лучшем случае, своими глазами Гурко издалека слышал речи Сипягина в Государственном Совете и видел его прогулки под руку с Витте в Мариинском дворце.

Извольский, бывший послом за границей, с чужих слов называл Сипягина странным, Победоносцева совершенно ошибочно называл зловещим и всесильным министром, а методом Сипягина считал систематическую лесть. Следовательно, такие именно слухи распространяли враги Сипягина [А.П. Извольский «Воспоминания» Минск: Харвест, 2003, с.202-203].

Самую качественную характеристику Д.С. Сипягина дал С.Е. Крыжановский, из всех министров внутренних дел Сипягину и Столыпину уделивший в мемуарах отдельные главы.

Эти характеристики часто воспроизводятся историками, благорасположенными к Сипягину. В них подчёркивается русская душа министра, его глубокая религиозность и нелицемерная монархическая преданность. Сипягин любил вникать в детали, по которым он проверял профессиональную готовность своих подчинённых и действительность демонстрируемых фактов. Демонстрационных фальсификаций он не терпел и старался разоблачать. Министром Сипягин был добросовестным, «на редкость усердным и внимательным работником», в полном противоречии с сочиняемой о нём либеральной мифологией и салонным пустословием.

Лейб-медик Н.А. Вельяминов приводит слова министра Сипягина, показывающие его человеком ответственным и чувствительным: «Человек я верующий и верю в будущую жизнь. С тех пор, что я министр, я плохо сплю под давлением ответственности, на меня возложенной, но всего более меня гнетут врачебно-санитарные вопросы. Смертность в России громадная, и по ночам мне всё кажется, что во всякой лишней смерти русского человека виновен я и что за все эти смерти с меня будет взыскано на том свете. Совесть мучает меня. Вместе с тем, я совершенно в этих смертях не повинен, ибо ничего не понимаю в медицинском деле, за которое отвечаю. Мне нужна помощь в этом отношении компетентных людей. Каждый день мне приходится решать специально врачебные вопросы, в решении которых я не компетентен, и это меня гнетёт» [«Российский архив», 1995, Т.VI, с.381].

Сипягин следовал русской политической традиции, согласно которой любые возникавшие трудности Цари и министры разрешали посредством привлечения лучших специалистов, наиболее способных к разрешению дел. В этом смысле едва ли справедливо утверждение Вельяминова, будто он пытался действовать против прежней линии Горемыкина, дабы угодить Царю.

Будь то постановка врачебного дела или ведение сельского хозяйства страны, принятие противоположных мер в различное время являлось средством испытания наиболее эффективного пути посредством сравнения. Так следует понимать временные меры по укреплению общины и последующие шаги по ослаблению выхода из неё, поскольку имелись серьёзные доводы за и против.

В этом плане только публицистам пригоже требовать от правительства строго определённой программы – так удобнее выстраивать аргументацию на бумаге. М.Н. Катков ожидал от одной ясной последовательности в интересах государственности устранения смуты. «Московские ведомости» и после Каткова упрощали, рассматривая достоинства общины, а не подворного владения. Императорские чиновники, как и полагалось им по статусу, оказывались разумнее газетчиков, имея дело не только с идеями, но и с реальностями.

При отсутствии однопартийного единомыслия, Сипягин расходился во взглядах со многими министрами на круговую поруку и общину, но соглашался с намерением раньше срока сложить невыплаченные выкупные платежи с крестьян, что напрямую и открывало дорогу к частной собственности на землю [Б.В. Ананьич, Р.Ш. Ганелин «Сергей Юльевич Витте и его время» СПб.: Дмитрий Буланин, 2000, с.111].

В Российской Империи очень много писали о повышенной смертности среди крестьян из-за нарушения санитарных норм. Эта убыль населения не являлась результатом чей-то злой воли и могла быть постепенно устранена повышением уровня бытовой культуры и просветительской работой. Надо учитывать, что в Империи не было тоталитарных средств полной регуляции поведения людей, поэтому не имелось возможности и добиться стремительного снижения смертности в результате заражений. В связи с этим стоит вспомнить историю с Шиповым и тем как губернатор Сипягин старался как можно скорее вести санитарное дело.

Задолго до того, ещё в 1860-е Лесков в статье «О рабочем классе» критиковал содержание медицинских журналов за отсутствие гигиенических наблюдений: «мы ждём всего от правительства, а ничего не хотим делать сами» [Н.С. Лесков «Полное собрание сочинений» М.: Терра, 1996, Т.1, с.161].

Исправление такого положения постепенно производилось с обеих сторон.

Н.А. Вельяминов утверждает, что Сипягин долго жил холостяком, но ошибается, что его женитьба настала только после 50 лет. Сипягин не дожил до таких годов. Очевидно, это произошло после 40 лет, когда он стал заместителем министра. Его избранница, княжна Александра Павловна Вяземская, внучка известного поэта, согласно тому же источнику, получила предложение руки и сердца в молодости, но дала отказ до достижения Сипягиным чего-то выдающегося. Это довольно впечатляющая история любви.

В брак с фрейлиной Вяземской Сипягин вступил 5 октября 1894 г.

Весной 1900 г., вспоминает Вельяминов, «когда я в первый раз приехал к больному Сипягину, я увидел его жену уже седой, но сохранившейся, довольно полной женщиной; полнота при её очень большом росте придавала ей какую-то массивность, чуть ли не фигуру великанши. Такое же впечатление производил и Сипягин, и в этом отношении муж и жена представляли собой действительно пару очень больших, крупных, хорошо кормленных, несколько ожиревших людей».

18 мая в газетах появилось сообщение о передаче Сипягиным текущих дел из-за болезни своим заместителям Стишинскому, Оболенскому, Святополк-Мирскому, Дурново. Наиболее важные дела Сипягин всё же оставил за собой.

Вопреки типичному подбору наиболее неприятных сплетен в салоне А.В. Богданович, Сипягин заболел не из-за того, что переел и перепил на торжествах в Москве, а из-за переутомления, вызванного работой до 2-3 часов ночи с директором Департамента Полиции С.Э. Зволянским, который досконально вводил министра в прежде не знакомое ему полицейское дело.

Такие подробности от настоящего лечащего врача Сипягина в дневнике Богданович отсутствуют, зато Сергей Эрастович Зволянский с чего-то зовётся “красным” и вызывает первое сожаление об уходе Горемыкина, которого в змеином гнезде салона Богдановичей люто ненавидели.

Сипягин, пока входил в дела управления министерством, во многом полагался на своих заместителей и начальников Главных управлений – не только по полицейской части [Н.Г. Патрушева «Цензурное ведомство в государственной системе Российской Империи». Дисс. д.и.н. СПб.: РНБ, 2014, Т.1, с.51].

Насколько знал Тарле, на Зволянского имели «огромное влияние» министр юстиции Муравьёв и К.П. Победоносцев. Тарле, питавший горячую симпатию к людоедской идеологии французской революции и, в частности, к планам масштабного террора, задуманным Бабёфом, в октябре 1901 г. переживал, разрешат ли ему заместители Сипягина жить в Петербурге, куда он приехал из Киева. Пропаганду идей французской революции Тарле протаскивал в легальную печать, а на современные темы писал в эмигрантское «Освобождение» [«Из литературного наследия академика Е.В. Тарле» М.: Наука, 1981, с.185].

14 октября 1901 г. в Киеве Тарле со скандалом присудили магистра всеобщей истории: при защите его диссертация о Томасе Море подверглась резкой критике за методы и выводы, а также за грубейшие ошибки в переводах. Заказная и популистская необъективность будет фирменным стилем трудов Тарле, тиражируемых потом в СССР.

К примеру, в «Наполеоне» (1936) Тарле хотя и будет писать о несметных многомиллионных оккупационных грабежах и беспощадном массовом терроре Бонапарта, но без численных уточнений про массовые крестьянские восстания в 300 тысяч человек, из которых в Италии было убито 100 тысяч, рекорды атеистического революционного насилия и вандализма не получали полного заслуженного осуждения, сравнительные достоинства роялистов оставались сокрыты, что и позволяло продолжать лгать о прогрессивном характере революционного изуродования Европы.

В марте 1900 г. Милюков выпустил в журнале «Мир Божий» восхваление П. Лаврова, названного им крупнейшим из крупных выразителей общественной мысли.

Зволянский вызывал к себе П.Н. Милюкова по вопросу чествования П. Лаврова на заседании Союза взаимопомощи русских писателей. По поручению Сипягина, в МВД было составлено письмо, в котором указывалось на нарушение союзом своего устава [А.В. Макушин, П.А. Трибунский «Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859-1904)» Рязань, 2001, с.244-245].

Этот союз Сипягин закроет в марте 1901 г., когда левые писатели, после всех прошлых выходок, прислали ему протест против избиения полицией бунтующих студентов.

В качестве монархической альтернативы следует назвать учреждённый в начале 1896 г. миллионный фонд Императора Николая II в пользу нуждающихся сотрудников печати. Социалисты нарекли его рептильным и предполагали замысел подкупа для влияния на прессу. Но среди всей политики христианского призрения Николая II этот фонд не отличен от бесчисленных других и не выделяет помощь по политическим признакам нуждающихся, что, напротив, отличало противников монархистов, исключавших правых русских из самого звания писателей в составляемых ими словарях.

В 1900 г. П.Н. Милюков предлагал вести борьбу на грани легальности и стал вместе с А.В. Пешехоновым готовить проект завоевания конституции. В 1901 г., печатаясь в «Революционной России», будущий лидер партии народных социалистов Пешехонов уже восхвалял террор в статье «Выстрел Карповича» и вошёл в тесную связь с Боевой организацией эсеров [О.Л. Протасова «А.В. Пешехонов. Человек и эпоха» М.: РОССПЭН, 2004, с.23-24, 29].

Другой идеолог народных социалистов, сотрудничавший с эсерами, В.А. Мякотин, в марте 1901 г. призывал к террору, называя его единственным действенным средством борьбы.

Симпатизирующие террористам историки напрасно пишут, что под ударами Сипягина и студенческого движения произошёл перелом к нелегальности конституционалистов в 1901-1902 годах. В действительности изначальная и нарастающая склонность интеллигентских вождей и направляемых ими студенческих протестов к насилию вынуждала Сипягина прибегать к охранительным мерам.

В 1900 г. пришлось открыть в Варшаве Охранное отделение – третье, после Петербурга и Москвы.

источник