Вельяминов, который в СССР оставил довольно едкие мемуары, делает исключение для Сипягина и его жены, которыми он был очарован, их поведением, их вкусами, их обращением с людьми. В мемуарах очень часто положительные оценки государственных деятелей зависят от таких личных взаимоотношений. Тесного контакта Вельяминов не имел с другими министрами, а тем более с Царём, потому и отзывается о них иначе.
Слишком роскошная отделка министерской квартиры Треповым за 200 тыс. руб., по мнению Вельяминова, не соответствовала скромному характеру Сипягина и повредила репутации обоих. Но траты были сделаны на министерскую, а не личную квартиру Сипягина. Ею потом пользовались следующие министры внутренних дел, а отделка предназначалась для посещения Императором апартаментов. Как потом рассуждал В.В. Розанов, первые лица государства заслуживают потраченной суммы: «это всё исторические лица – столпы, на которых Держава держится». Схожие суммы тратили банкиры на поддержание своего престижа, и никто их не осуждал [В.В. Розанов «Мимолётное. 1914-1915» М.: Республика, 2011, с.523].
П.П. Заварзин в книге «Жандармы и революционеры» обращал внимание на большие семейные связи Сипягина, каких совсем не было у Плеве [«Охранка» М.: НЛО, 2004, Т.2, с.39].
Меж тем, чиновники Империи с особой деликатностью относились к использованию родственных отношений. Работавший в телеграфном агентстве Алексей Бельгард, двоюродным братом жены которого был Сипягин, оставлял министру письменные доклады по делам агентства, находя неудобным являться лично, а обратившись с просьбой о назначении, просил вице-губернатора, хотя его должность IV класса в Главном управлении по делам печати позволяла ему ходатайствовать о месте губернатора [А.В. Бельгард «Воспоминания» М.: НЛО, 2009, с.69, 309].
Владимир Джунковский также описывает муки совести, которые он испытывал, если ему приходилось просить по службе за своих родственников.
Б.Б. Глинский писал, что в отличие от Ванновского, совсем не использовал служебного положения в пользу детей своих многочисленных братьев и сестёр К.П. Победоносцев [«Исторический вестник», 1907, Т.108, с.251].
Получивший некоторую известность сын Григория Сергеевича Сипягина Александр также не пользовался протекцией дяди в учёной стезе и оказался идейно весьма от него далёк, став в 1906 г. депутатом Г. Думы от левого крыла партии к.-д., а позднее приняв католичество.
Судя по темам, поднимаемым историками, прерогативой Д.С. Сипягина было рассмотрение дел дворянства. Министр был не против представления прав на частное землевладение в Сибири и для других сословий, помимо дворянства, но запрашивал льготы потомственному дворянству. Зато относительно аренды Сипягин полагал, что стоит представить права на аренду земель в Сибири только дворянам. В феврале 1900 г. Куломзин и Ермолов с ним не согласились [Ю.Б. Соловьёв «Самодержавие и дворянство в конце XIX века» Л.: Наука, 1973, с.333].
В 1900 г. Император Николай II поручил нескольким министрам, включая Д.С. Сипягина, ознакомиться с «Загробными заметками» покойного министра финансов Н.Х. Бунге. В них осуждалась бесконтрольность земского самоуправления и указывалось на соответствие местным потребностям участковых уездных начальников. Однако Бунге не одобрял занятие должности исключительно дворянами [«Река времён», 1995, Кн.1, с.202, 221].
4 мая 1900 г. Победоносцев после посещения Г. Совета был у Сипягина. 8 мая у Победоносцева на полях дневника имеется заметка: «Сипягин-Лилиенфельд», по всей видимости, здесь упомянут Павел Фёдорович Лилиенфельд-Тоаль, курляндский губернатор в 1868-1885 годах, социолог, сенатор.
20 мая Победоносцев был «у Государя. О Сипягине и Гос. Совете».
Передавая усиливающееся нагнетание вражды к новому министру, известное трепло И.И. Петрункевич 16 мая 1900 г. писал, что после ухода И.Л. Горемыкина Победоносцев, Сипягин и Витте совместно развернули атаку на местное самоуправление.
Сколько-нибудь значительным основанием для такого суждения может считаться выпуск 12 июня 1900 г. временных продовольственных правил, по которым у земств было изъято продовольственное дело. Или 23 августа 1901 г. – запрет на прямые отношения между земствами, в самом деле выходящие далеко за их обязанности. Разговоры же об упразднении губернских земств, вызвавшие много негодований у держащихся за свои места земцев, ни к чему не привели. Ненависть к Сипягину нередко основывалась на не получивших хода предположениях.
Видимо, не до конца понимающие ложь парламентаризма монархисты, сторонники широкого земского самоуправления, желавшие посредством него сблизить крестьян с помещиками, установить доверчивые отношения, также преувеличивали, полагая в апреле 1902 г., будто «покойный Сипягин старался всю внутреннюю жизнь России стянуть в кабинет Министра Внутрен. Дел», «а тысяча умов земских людей будут поумнее одного» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.200 Л.3].
Подобно своим предшественникам, Д.С. Сипягин стягивал в свой кабинет статистические сведения и аналитические материалы, над которыми он работал со множеством сотрудников. Тем самым распылённые тысячи людей не обретали достоинств, превосходящих добросовестную работу аппарата МВД – количество не перерастало в качество, как и в случае с парламентскими или президентскими голосованиями. Сам приём количественных рассуждений, подменяющий заботу о приёмах повышения качественной работы, складывание поголовья, а не интеллектуального труда, указывает на некоторое влияние на образ мыслей под Петрункевича, которое вело к росту конституционного движения.
К.А. Соловьёв в «Хозяине земли русской» (2017) пишет, что Сипягин «большую часть времени» общался с губернаторами, решая поставленные ими вопросы с помощью предварительно подготавливаемых департаментами справок. Сомнительна правота историка насчёт доли времени, но в особенности неуместен вывод о нерациональности работы министерства. То как усердно МВД работало над нуждами губерний и являлось основной задачей министерства.
Внутренняя работа земства с годами постоянно росла и создавала некий обман зрения, точнее самообман политически близоруких, будто свои земства работают эффективнее не видимых далеко за носом министерств. К этому надо добавить огромное множество общественных организаций с их увеличивающейся полезной работой. Парадоксальным образом критики бюрократии одновременно указывали на великие успехи земской и частной инициативы и в то самое время воображали проблему чрезмерной бюрократизации России – чего так раз не наблюдалось по факту. Ни самоуправление, ни общество не могли заменить бюрократический аппарат, а царские чиновники и не пытались установить за всем тоталитарный контроль, какой будет в СССР и с 2000-х постоянно наращивается в РФ. В Российской Империи каждый функционально занимал отведённые роли, но самое безобидное рассмотрение целесообразности границ разделения труда воспринималось за нечто непозволительное из-за лживолицемерного заведомо необъективного отношения к бюрократическому управлению как к преступному или вредному, но точно нежелательному.
Государственная и городские думы, земства и общественные организации в 1917 г. попытаются заменить собой ненавидимую бюрократию, что закончилось полным провалом, иллюзии разбились позднее необходимого.
Земский бюджет на 1900 г. составил 86 млн. руб. и за предстоящие 5 лет вырос на 22 млн. по данным статистического отделения департамента окладных сборов [«Нижегородская земская газета», 1904, №1-2, с.10].
В законе 12 июня самое существенное заключалось в создании самими крестьянами зерновых запасов и капиталов на случай неурожаев. Во время поездок по стране Сипягин лично проверял чтобы эти запасы доводили до указанной нормы. В августе 1901 г. Сипягин выпустил циркуляр, согласно которому губернаторам полагалось сообщать ему о принятых мерах обеспечения крестьян продовольствием, когда возникает нужда в помощи им. Губернаторам следовало обращаться в МВД при необходимости содействия и затем регулярно сообщать о последствиях принятых решений.
В экономической литературе вскоре после 1891 г. пришли к выводу, что одной из главных причин, усугубивших положение крестьян при неурожаях, стало отсутствие у них запасов [В.П. Воронцов «Экономика и капитализм» М.: Астрель, 2008, с.571].
Русское правительство само взялось за разрешение такой опасности, устранив всякую возможность повторения бедствия.
Заведение запасов не отменило и обычную дополнительную правительственную помощь пострадавшим от неурожаев в 1901 г. 17 губерниям и 3 областям составляла 29,5 млн. пудов зерна и внушительную сумму в 25,9 млн. руб. [«Сибирская жизнь» (Томск), 1902, 6 марта, №52].
Таврическая губерния получила два раза по полмиллиона рублей и 2500 руб. от Царя для раздачи бедным города Симферополя.
Следует отмечать и другие перемены. Впервые за 15 лет с 1885 г. были возобновлены съезды земских учителей. Решение о съездах учителей народных школ было принято 26 ноября 1899 г. по соглашению Сипягина и Боголепова [«Краткий обзор деятельности Министерства народного просвещения за время управления покойного министра Н.П. Боголепова» СПб.: Тип. В.С. Балашев и К, 1901, с.28].
В 1900 г. министерство народного просвещения отказалось от назначения профессоров, предоставив выбор университетам.
К слову о жалобах легальной левой печати на имущественные права этих учителей в 1901 г. На свою пенсию учителя тогда отчисляли 4-6% зарплаты и получали после 25 лет службы 120-150 руб. пенсии в год. Это очень интересно сравнить с теперешним положением в РФ, когда по возрасту пенсию и через 25 лет работы не получить ещё очень долго, а ставка “социальных” отчислений, помимо 13% не существовавшего ещё в Империи подоходного налога, составляет 30%. Прогресс, как видим, не стоит на месте.
При сравнениях с нашим временем положения рабочих следует учитывать ещё существенную разницу в семейном положении. Как и крестьяне, рабочие содержали крупные семьи, требующие увеличенные затраты на множество детей. Рабочие, получавшие значительные суммы в 40 руб. в месяц отсылали своим семьям в деревню 100-200 и более рублей в год, а в городах у них имелись новые семьи с несколькими детьми [З.Г. Френкель «Записки и воспоминания» СПб.: Нестор-История, 2009, с.164].
С 1 января 1901 г. открылись пенсионные кассы для народных учителей. Пенсии выплачивались при их инвалидности, а при смерти главы семейства – жене и детям.
Первые пенсии для рабочих появились в 1901 г. на казённых горных заводах и рудниках. Эти пенсии по утрате трудоспособности в размере 2/3 от средней оплаты труда распространялись и на женщин-рабочих, вдовам назначалась ½ зарплаты, свою долю получали и сироты.
Постепенное распространение мер так называемой социальной защиты населения обоснованно связывают с успехами развития капиталистической экономики, но она существовала и в феодальном обществе с наличием взаимных вассальных обязательств, и находится в зависимости как от экономических возможностей, так и от господствующей идеологии. Вопреки уверениям социалистов, будто они одни ратуют за интересы рабочих и крестьян, на самом деле социалисты предлагали взамен действующих иные левые программы, на практике идущие во вред всем, в том числе и рабочим, а правомонархические политические действия социалисты и либералы из честного рассмотрения исключали, внушая полное их отсутствие. Пронизывающую всю жизнь Империи политику христианского призрения левые пропагандисты считали несуществующей или несущественной, в то время как она исключали всякую необходимость её подмены альтернативным левым термином “социальной защиты”.
Обрушение же идеологии, оказывающей на общество положительный облагораживающий эффект, несёт такие же серьёзные угрозы благосостоянию населению, как и экономический крах.
К недовольным либералам, работавшим на приближение революции, присоединялись и славянофилы: А.А. Киреев в мае 1900 г. жаловался, что Сипягин не понимает идеи оппозиции Его Величества и отторгает её, не позволяя создать консервативную партию. Особый комизм стенаниям Киреева придавала его убеждённость, что только воображаемая им партия может спасти Сипягина, а для этого нужна свобода слова [К.А. Соловьёв «Кружок «Беседа» в поисках новой политической реальности. 1899-1905» М.: РОССПЭН, 2009, с.28, 36].
Сипягин тогда разрешал Кирееву издавать газету, но без изъятия её из цензуры. Спрашивается, чего такого собирался печатать Киреев, если устанавливаемые МВД цензурные правила он считал зажатием рта. Таким “консерваторам”, как показало их поведение в пору революции, власть с полным основанием не доверяла [К.Ф. Шацилло «Русский либерализм накануне революции» М.: Наука, 1985, с.64].
Когда в С.-Петербурге открылось правомонархическое Русское Собрание, славянофилы и тут оказались недовольны, выпустив в марте 1901 г. брошюру в 10 страничек «Что такое Русское Собрание», в которой утверждалось, будто Славянское благотворительное общество давно преследует те же заявленные цели, а новое Собрание вносит только путаницу и разлад. «Не суйтесь куда вас не спрашивают», – бесцеремонно заявил «Старый славянофил».
Когда речь заходит о культурной инициативе, совершенно неверно со стороны таких славянофилов измышлять сравнения с министерствами, которые не должны дублировать друг друга. Общественная работа тем и отличается от бюрократической, что она не имеет исключительного характера, горизонтальна и так раз должна проявляться как можно более своеобразнее. Правомонархическое расхождение Русского Собрания с агрессивным славянофильством было весьма закономерным.
Это важно понимать преемственно при оценке взаимоотношений Николая I и последующих Императоров с левым крылом славянофильства. Николай I разделял мнение, что при Петре I «верхние слои общества отчуждились от народа и поддались обаянию Запада» в ущерб началам русского национализма. Император не соглашался лишь с тем, что славянофилы поддерживают преступные мысли о восстании славянских племён против законных властей, и соединения с Россией «ожидают не от Божьего произволения, а от возмущения, гибельного для России!.. И мне жаль, потому что это значит смешивать преступное с святым» (надпись Царя) [А.А. Тесля «Последний из «отцов»: биография Ивана Аксакова» СПб.: Владимир Даль, 2015, с.57-58].
Если провести аналогии с современностью, Николай I был против сотрясающих сейчас РФ преступных попыток вмешиваться во внутреннюю политику иностранных государств, развязывая войны и поддерживая сепаратистские мятежи. Значит, против всего, чем так восхищаются путинские ватники, и против тех, кто мечтает о завоевательных войнах РФ со всеми соседями. Антинемецки настроенные славянофилы предпочитали нарушение монархических принципов и подрыв великой идеи Священного Союза с самыми жуткими последствиями, что показывало частичное направление их предпочтений к принципам 1789 г.
В 1890 г. В.А. Грингмут с большим неодобрением вспоминал про И.С. Аксакова, что в 1881 г. тот не понимал, как «такой умный» учёный как И. Тэн «не восторгается» «великими благами» 1789 г. [А.Э. Котов «Царский путь. Идеология бюрократического национализма» СПб.: Владимир Даль, 2016, с.21].
За такое отношение к революции либеральные историки, симпатизирующие славянофилам, отзываются о Грингмуте и Тихомирове с презрением. Заслуженно взаимным. Уж коли в 1861 г. Ю.Ф. Самарин называл декабристов лучшими людьми в своём поколении, а И.С. Аксаков предлагал упразднение дворянства как сословия, то на взаимопонимание и эффективное взаимодействие с самодержавной властью не приходилось рассчитывать ни им, ни их последователям, ищущим благ в уравнительстве и голосованиях [Н.И. Цимбаев «Историософия на развалинах империи» М.: Международный университет, 2007, с.380, 398].
Империя нуждалась не в продвижении опасных фантазий в духе 1789 г., России требовались те, кто как Сипягин, будет понимать реальное устройство монархической системы и станет стараться не уничтожать, а развивать её сильные стороны.
Поэтому следует признать в корне неверными выдумки Ричарда Уортмана в легкомысленных «Сценариях власти», будто в политическом направлении Сипягин руководствовался чувствами, а не разумом. Этот упрёк справедлив при адресации носителям славянофильских, социалистических, конституционных партийных утопий. Воображаемые преимущества сословного и всякого иного представительства над бюрократической системой находились в полном отрыве от состояния страны и её конкретных нужд, и того хуже, побуждали к чрезмерно, иногда до безумия преувеличенной критике чиновников во имя безупречной утопии.
Жизнь и смерть Дмитрия Сергеевича вполне убеждают, что никакие кружки консерваторов с их свободными речениями не могли спасти министра от отрядов террористов.
Консервативные публицисты типа Киреева не справлялись с задачей критического одоления революционной и демократической идеологии и брались за более лёгкое дело безответственной критики правительства, тем самым подыгрывая враждебным Империи силам.
В июне 1900 г. при МВД было образовано управление по делам воинской повинности, которое занималось делопроизводством призывников, подготовкой мобилизации и разработкой законодательства относительно призыва. По распоряжению Сипягина, это управление приступило к составлению систематического сборника циркуляров МВД по воинской, военно-конской и военно-повозочной повинностям с 1874 г. по 1901-й. В марте его собирались издать для общего сведения.
С.Е. Крыжановский писал, что из запланированных министром 12 поездок по всей России Сипягину удалось отправиться лишь раз по Ярославской, Костромской, Нижегородской и Владимирской губерниям.
Из С.-Петербурга Сипягин уезжал по болезни с начала июля до конца октября 1900 г. 23 июня он получил заграничный паспорт.
6 июля 1900 г. Витте получил телеграмму Сипягина о благополучном прибытии его во французский термальный курорт Экс-ле-Бен у подножия Альп. О пребывании Сипягина в Савойе в 1900 г. писали французские газеты. Перед отъездом на курорт Сипягин не мог двигать руками и ногами без тяжело переносимых болезненных ощущений в суставах. Передвигаться он мог только с помощью палки. «Гражданин» сообщал о постепенном восстановлении сил и ослаблении ревматического недуга.
Витте надеялся, что воздух поправит здоровье Сипягина, наряду с лечением, и высказывал мнение, что не следует втягиваться в смуту в Китае. Письма Витте позволяют увидеть ошибочность его предсказаний насчёт опасности похода на Пекин и заинтересованности Европы натравить на Китай одну Россию и самоустраниться. Взятие Пекина и разгром революционеров будет совместным делом [«Красный Архив», 1926, Т.18].
Витте всегда высказывался крайне самоуверенно, отличаясь от обычной мудрой осторожности высших чиновников и создавая тем ошибочное представление о превосходстве над другими министрами. Довольно часто это было внешнее обманчивое впечатление. Так, поддаваясь ему, Куломзин в воспоминаниях ошибается, отстаивая взгляды Витте, будто занятие Порт-Артура стало причиной восстаний 1900 г.
Витте доходил до такого абсурда, что полностью игнорировал китайских революционеров как самостоятельную силу, выступавшую против всех проявлений европейского влияния в Китае, из которых русское являлось не самым ощутимым и не столь зловредным как долговременное колониальное присутствие той же Англии, готовившей войну против России.
Точно также Витте в упор не видел агрессивных японских действий. Захват Порт-Артура Витте при любом случае звал «нашим бедствием», в то время как А.М. Безобразов совершенно точно зовёт мудростью, что Россия, упредив Японию в захвате ею Порт-Артура, обеспечила отвлечение стотысячной неприятельской армии на протяжении полугода осады [РГИА Ф.1622 Оп.1 Д.703, Л.8-10].
На самом деле, в 1895 г. Япония уже захватывала Порт-Артур во время войны с Китаем, однако при содействии Германии и Франции, русскому МИДу удалось вернуть Порт-Артур Китаю [С.Ю. Витте «Корейское дело. Ч.1» // РГИА Ф.1622 Оп.1 Д.706 Л.4].
В революционных листовках 1905 г., угрожающих гражданской войной за невыполнение требований студентов, сообщался на идиотов рассчитанный вздор про грабеж на чужой земле, «два миллиарда, затраченные для охраны лесных концессий г.г. Безобразовых», и всё в таком духе [ГАРФ Ф.518 Оп.1 Д.147 Л.1об.].
Отправка войск в Китай в 1900 г. ненадолго приостановила переселенческое движение в Сибирь, оно было восстановлено Сипягиным через год.
29 августа К.П. Победоносцев говорил с П.Н. Дурново о Сипягине, с которым редко стал видеться вне Комитета Министров и Г. Совета.
Столь часто вспоминаемые 200 тысяч рублей, ушедшие на министерскую квартиру Сипягина, представляют собой самую скромную сумму сравнительно с другими не всегда обязательными строительными тратами. Ищущие всенепременно хоть в чём-нибудь обличить Сипягина прицепились к относительно несущественной сумме.
Стало широко известно, попав в газеты, что в МВД не утвердили назначение 3 млн. займа г. Риги, предназначенного для постройки нового здания городской думы. Сравнительно с таким необязательным предметом роскоши намного важнее определили направить эту сумму на строительство мостовых, вывоз нечистот, налаживание водоснабжения и другие важные нужды Риги [«Двинский листок», 1900, 24 сентября, №43, с.4].
Судя по датам, это могло произойти в отсутствие Сипягина. Пробыв всего три дня в Петербурге в начале сентября и отдав распоряжения по дому шефа жандармов на Фонтанке, Сипягин на месяц уехал на Юг России для дополнительного отдыха. В Ялте уже находились министры Фредерикс, Куропаткин и Витте. Помимо Сипягина, к ним присоединился В.К. Саблер, заместитель Победоносцева. К 8 октября министр был снова в Петербурге.
В октябре П.Н. Дурново возглавил особую комиссию МВД по завершению работ первой всероссийской переписи. Ввиду высокой общей стоимости её в 3 млн. руб., в будущем было решено ограничиваться вдесятеро меньшей суммой.
Даже самая пустозвонная критика переписи за бюрократичность позднее признавала заслуги П.Н. Дурново во главе этой комиссии [А.М. Котельников «История производства и разработки всеобщей переписи населения 28-го января 1897 г.» СПб.: Наша жизнь, 1909, с.60].
Помимо того, в ноябре в хозяйственном департаменте МВД Сипягин учредил особый стол для ведения статистических работ. У земских управ были затребованы данные о состоянии управляемых ими отраслей хозяйства для более сознательного подхода к составлению перечня земских расходов.
Министр поправился не до конца, поскольку 24 октября Сипягин с супругой прибыл в Чернигов, где навестил губернатора, а затем отправился снова в Ялту. Во время сильной болезни Императора Николая II в Ливадии в начале ноября Сипягин оказался близко.
12 декабря в С.-Петербурге открылся Народный дом Императора Николая II, огромное здание, впервые в Европе предназначенное для народных развлечений. Театральный зал дома был рассчитан на 1500 сидячих мест и столько же стоящих. Другой зал предназначен для концертов и чтений. Паровая кухня предназначалась для одновременной готовки сразу на те же 1500 человек.
Сипягин одобрил намерение харьковской городской думы установить памятник Императору Александру III, при условии, уточнялось для губернатора, «если предполагаемый к сооружению монумент, по своим размерам и изяществу выполнения, будет в достаточной степени отвечать своему назначению – увековечить память великого Монарха». Учреждения Харькова успели собрать на установку 10360 руб. [«Киевлянин», 1900, 28 декабря, №358, с.5].
Сбор на памятник Александру III начнут также в Иркутске и Москве.
22 декабря Победоносцев зашёл к Сипягину по делам печати, насчёт запрещения «Северного курьера». 28 декабря Сипягин обратился к Победоносцеву по делу о прошении раскольников. Параметры их встреч указывают на сужение влияния Победоносцева на дела Комитета Министров вне дел Синода, сравнительно с прошлыми годами.
Врач Вельяминов считал, что дружба с Сипягиным была больше нужна для Витте, т.к. Сипягин имел сильное расположение Императора, которого не хватало министру финансов. Также Н.А. Зверев удивлялся дружбе Витте с Сипягиным ввиду значительной разницы между ними. Шереметев подозревал что симпатия не была искренней со стороны Витте. 24 декабря 1900 г. Витте в разговоре с С.Д. Шереметевым «выражал беспокойство насчёт Сипягина», следует понимать, благожелательное, насчёт его положения, поскольку «подчеркнул, что он с ним на “ты”». Затем Шереметев видел охлаждение между Сипягиным и Витте. С одной стороны, жалел об умножении врагов Сипягина, но с другой был доволен наличием сильного противовеса для Витте [«Археографический ежегодник. 2004» М.: Наука, 2005, с.401].
Историк Э.С. Сагинадзе в статье «С.Ю. Витте – антисемитизм и фобии» напрасно включает в отношения с Витте нелепые слухи о содействии министра Сипягина его разводу угрозами Лисаневичу, поскольку развод состоялся за много лет до 1899 г. [«Вестник ТвГУ», Серия История, 2012, Вып.3, с.91].
13 января 1901 г. Сипягин участвовал в торжественном приёме в столице вернувшейся Царской Семьи. Императорский поезд встречали в 9 утра.
В отличие от коррумпированных демократических властей, министры Российской Империи находились в прямой доступности к народу. Один день каждой недели был для министров приёмным, и к ним мог обратиться любой желающий. Воспользовавшись таким правилом, 14 февраля 1901 г. террорист нанёс смертельную рану министру народного просвещения Н.П. Боголепову. Пуля попала в шею в нескольких миллиметрах от сонной артерии и застряла около позвоночника. Дмитрий Сипягин был одним из первых лиц, посетивших раненого ещё в здании министерства, а потом часто навещал его и во время болезни.
После длительных мучений Боголепов скончался 2 марта в кабинете его супруги. В 20 ч. Сипягин был на первой панихиде в квартире министра.
Николай II в письме Великому Князю Сергею Александровичу выразил боль потери их с Сипягиным единомышленника: «уверен, Ты вполне разделишь Мою глубокую скорбь по поводу кончины Боголепова, одним честным и благородным человеком стало меньше». На похоронах в Москве Великий Князь шёл за гробом по дороге к Дорогомиловскому кладбищу. Учителя и воспитанники вели дежурство при гробе.
Вдова, Е.А. Боголепова, построила в его память под Москвой двухклассную ремесленную школу, передав на неё 20 тысяч рублей. Школа строилась известным архитектором в стиле соседнего храма.
18 февраля 1901 г. Сипягин написал министру иностранных дел В.Н. Ламздорфу, что поскольку последний год убийца Боголепова провёл в Берлине, остаётся вероятным, что деньгами на теракт его снабдила располагавшаяся там революционная группа. Для выяснения этого дела в Берлин был командирован П.И. Рачковский. Находилось желательным привлечь к расследованию и германское правительство [«Политическая полиция и политический терроризм в России» М.: АИРО-ХХ, 2001, с.160].
4 марта во время демонстрации студентов с привлечением рабочих на Знаменской площади С.-Петербурга они подверглись нападению казачьей охраны. Сотни протестующих были арестованы и затем высланы из столицы. Особенно жёсткие правительственные меры на этот раз были вызваны совпадением протестов с совершённым революционным убийственным актом устрашения, с которым протестующие оказывались солидарны. 5 марта Сипягин был на отпевании в Сергиевском соборе.
17 марта Сипягин сидел в зале суда над убийцей Боголепова, которого приговорили к 20 годам каторжных работ. Тот после 1906 г. сбежит с каторги, но эсеровская террористическая организация не сможет привлечь его к организации новых убийств.
В марте Сипягин получил письмо от князя Андрея Ухтомского, студента С.-Петербургского университета, о подготовке злонамеренными студентами покушения на него.
Жандармы обнаружили у одного из террористов письмо от 12 марта 1901 г., в котором говорилось об убийстве Н.П. Боголепова: «хотели устроить другой и третий [теракт], но неудачно – в Сипягина и Победоносцева промахнулись». Отправитель этого письма привлекался к суду за покушение на жизнь купца и за взрыв, устроенный в курском Знаменском монастыре [«Обзор важнейших дознаний, производившихся в жандармских управлениях по делам о государственных преступлениях за 1901 г.» Ростов н/Д.: Донская речь, 1903, с.10].
М. Горький и другие писатели составили протест на имя Сипягина и разослали по редакциям газет, он появился в иностранной печати. Когда правительство выпустило собственное сообщение о событиях 4 марта, Горький участвовал в попытке опровержения и других акциях в пользу студенческих возмущений. 16 апреля Горький был арестован за революционную пропаганду и организацию демонстраций, но ровно через месяц будет выпущен из тюрьмы по состоянию здоровья. Этот самый Горький в СССР будет восхвалять сталинскую коллективизацию с ограблением и высылками крестьян, приведшую к миллионным жертвам от голода, прославлять ГУЛАГ и звать к уничтожению врагов революции.
8 марта 1901 г. в записной книжке А.А. Половцова занесён визит Сипягину и Шереметеву [ГАРФ Ф.583 Оп.1 Д.55 Л.35].
источник | 
