ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

Посвящается Олегу Шилову

Летать как птицы! Это ли не мечта человечества на протяжении его существования? Где еще можно чувствовать себя таким свободным, как в небе? У Саши Прокофьева замирало сердце – не от страха, от чувства всепоглощающего восторга. Все бренное, скучное, печальное осталось где-то там, на земле, и не было ничего, кроме ослепительной небесной лазури, бороздимой кое-где белоснежными барашками-облаками. А еще – ветер! Саша любил эту могучую, победительную, вольную стихию, ничем не окольцованную, не ведающую препятствий.

- Ну, как? – весело улыбнулся Сикорский[1], глянув на своего юного пассажира. – Не страшно?

- Нет! – воскликнул Саша. – Я еще никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо!

- О, брат! Да ты, видать, из нашей стаи! Рожден с душою птицы! – продолговатое лицо Сикорского светилось. Рожденных с душою птицы лишь небо делает счастливыми. Их не страшит земное притяжение, а страшит лишь одно – бескрылая жизнь.

- Да, Игорь Иванович, я из вашей стаи! И я буду, буду, непременно буду летать! – возглас Саши потонул в вое ветра. Аэроплан зашел на последний вираж и стал снижаться…

Лишь несколько месяцев минуло с того знаменательного дня, как на бывшем военном поле Кирасирского полка в Гатчине открылся первый в России аэродром. На открытии премьер-министр Столыпин не побоялся лично подняться в воздух в качестве пассажира одного из аэропланов. Русское общество буквально заболело авиацией. Семья Прокофьевых исключением не стала. Главу семейства, прославленного артиста, хозяина собственного театра, в Гатчине принимали с уважением. Николай Георгиевич легко сошелся с начальником Офицерской воздухоплавательной школы генералом Кованько и теперь приезжал с мальчиками на аэродром, как только выдавалось свободное время. В Гатчине они быстро стали своими людьми, вникали в устройство фарманов и вуазенов и… мечтали летать!

И, вот, настал счастливый день – Игорь Иванович Сикорский, талантливый пилот, конструктор и добрейший человек, устроил воздушные катания поочередно для всех Прокофьевых, по старшинству: сперва для отца, затем для Саши и, наконец, для Жоржа. Саша, приоткрыв рот, следил за рисуемыми на небе фарманом узорами и представлял себя уже не пассажиром, но пилотом!

Но вот, фанерная птица опустилась на землю, и Жорж, на ходу снимая шлем, бегом устремился к родным:

- Папа, Саша, это чудо! Это… Я так счастлив! – и уже брат обнимал Сашу, и оба юноши, словно дети, закружились, наперебой делясь восторженными впечатлениями. Отец с видимым трудом удерживался, чтобы не присоединиться к ним. Все-таки солидный человек, засмеют, пожалуй, за мальчишество.

К нему подошел улыбающийся Сикорский:

- Вижу, все Прокофьевы рождены с душами птиц!

- Да, наверное, это у нас фамильное, - детски счастливо отозвался Николай Георгиевич. – Я уже давно не юноша, но клянусь вам, Игорь Иванович, сегодня я впервые узнал, что значит быть на седьмом небе! Спасибо вам!

- Не стоит благодарности. Думаю, вам и вашим сыновьям радостно будет узнать, что в Гатчине открывается частная авиашкола «Гамаюн», в которой каждый желающий сможет обучаться летному мастерству за соответствующую плату.

- О, папа! – в один голос вскричали оба юноши, забыв резвиться. – Мы обязательно должны поступить туда!

- Согласен, - кивнул отец. – Только не «должны», мальчики, а поступим! Мы обязательно поступим в эту школу! – воскликнул он и довольно расхохотался, когда при этих словах Саша и Жорж повисли у него на шее, выражая свои восторги по этому поводу.

Восторг Саши, впрочем, несколько поутих по дороге в Петербург. Он понял, что, будучи кадетом Морского корпуса, не сможет совмещать обучение в нем с тренировками в Гатчине. Эка жалость! И зачем только понадобилось деду определять его в этот корпус, никогда еще не казавшийся Саше столь постылым, как теперь! То ли дело Жорж – птица вольная! А Саше что ж? Ждать окончания корпуса? И только потому, что дед мечтал о продолжении традиций рода, которые нарушил отец…

Прокофьевы были потомственными военными. Поначалу пошел по военной стезе и Николай Георгиевич. Но артистическая природа не вынесла строгой военной дисциплины! Красавец, обладавший превосходным голосом, он предпочел плацу сцену, и вскоре прославился, как певец. Оставив родной Тифлис, он долго гастролировал по России, организовав свой театр, а затем, накопив довольно денег, осел в Петербурге. Его театр продолжал успешно существовать, а отец, взявший сценический псевдоним Северский, выпускал пластинки и время от времени выступал, радуя почитателей своего недюжинного таланта.

Дед надеялся, что внук восстановит прерванную традицию. И, в общем-то, Саша не имел ничего против этого, но теперь, обретя крылья, он никак не желал вновь погружаться в морские глубины…

Дома в ожидании обеда Саша и Жорж занялись моделированием. Последнее время они вместе с отцом жадно читали всевозможную литературу об авиации, и юноши с увлечением мастерили модели существующих воздухоплавательных машин. Саша, натура творческая, не мог, впрочем, ограничиваться лишь повторением известных моделей, ему всегда хотелось добавить к ним что-то свое, усовершенствовать. Вот, и теперь он показывал брату свое новое изобретение: аэроплан с соосным пропеллерами, вращаемыми резиновыми моторчиками в разные стороны. Показали «самолетик» и маленькой Нике, прибежавшей звать братьев к столу. Но девочка лишь растерянно хлопала глазами – до авиации она еще явно не доросла!

- Ах, сестричка, ты не представляешь себе, как это здорово – летать! – восклицал Саша, ища передать сестре свое упоение. – Вот, сейчас я покажу тебе! – с этими словами он подхватил девочку на руки, и попытался сделать ею в воздухе вираж. На малышка испугалась и взвизгнула.

- Перестань, Сашка! – Жорж опасливо посмотрел на дверь. – Варвара подумает, что мы ее обижаем.

Саша покорно опустил девочку в кресло, ласково потрепал по щеке:

- Никуся, я ведь не обидел тебя, правда? Я только хотел, чтобы ты тоже хоть немножко полетала…

Навернувшиеся было на глазах сестры слезы высохли, и она улыбнулась.

А дверь, между тем, распахнулась, и на пороге появился встревоженная мачеха.

- Что здесь случилось? Никуся, с тобой все хорошо?

- Да, мамочка, - пропел детский голосок.

Мачеха успокоилась и, заметив, что обед уже стынет, ушла, забрав с собой и Нику.

Саша вздохнул. Нет, Варвара была, в сущности, хорошей, доброй женщиной. Она безмерно любила отца, и он отвечал ей тем же. Да и к Саше с Жоржем мачеха относилась очень тепло, любя их, как детей любимого человека. Однако же, мать есть мать! Ее место никто не мог занять, и оно всегда зияло сквозящей пустотой.

Уход матери стал самым большим горем в жизни братьев Прокофьевых. В последнее время они много и сильно ссорились с отцом. А затем мать ушла. Уехала… А вскоре порог их дома переступила Варвара с младенцем Никой на руках… Первое время мальчики ершились, не принимая ни мачеху, ни сестру. Но время стерло острые углы, болезненно ранившие всех. Мальчики бесконечно любили отца и восхищались им. Он же души не чаял в них, и появление новой жены никак не переменило его отношения. Малышка была настоящей душкой, которую нельзя было не полюбить, а молодая красавица-мачеха делала все, чтобы сохранить в доме мир и тепло. Сгладились углы, но остались шрамы, и саднили иногда. И как ни хорошо было в родном доме, вместе с дорогим отцом, а все-таки безумно не хватало матери.

Впервые за все время с ее отъезда Саша почувствовал, что это чувство на время отпустило его, когда фарман Сикорского стал подниматься в небо… Он был точно выпавший из гнезда птенец, наконец, обретший крылья…

За обедом и отец, и оба брата наперебой делились впечатлениями от первого полета, забывая подчас о трапезе. Мачеха слушала со вниманием и благодушной иронией, читавшейся в ее глазах – так смотрят мудрые родители на расшалившихся не в меру детей, не препятствуя шалости, снисходя к младенческим летам и тешась сами этим непоседливым весельем. Выражение благодушия сошло с лица Варвары, когда отец, опрокинув третью стопку и по-гусарски закрутив усы объявил:

- А знаете что, дети мои? Научиться летать – это еще не все! Этому мы научимся в два счета! Но нужно, чтобы было, на чем летать!

Повисла театральная пауза. Саша и Жорж затаили дыхание, предчувствуя один из тех потрясающих сюрпризов, на какие отец был большой мастак.

- Что нам нужно, дети мои?

- Аэроплан! – в один голос ответили юноши.

- Вы совершенно правы! Я узнал сегодня, что возможно по достаточно разумной цене приобрести совсем новенький фарман.

- Ур-ра! – воскликнул Саша, вскочив из-за стола. – У нас будет свой фарман!

- Ур-ра! – эхом повторил Жорж. – Папочка, как здорово!

Оба брата бросились целовать отца, а тот благодушно рассмеялся, обнимая их:

- Запомните, мальчики, никогда и ничего не делайте наполовину!

- Николай, ты, кажется сошел с ума! – не выдержала мачеха, нервно комкая салфетку. – Ну, ладно мальчики! Они еще дети! Но ты!..

- Но что же такого безумного в моем решении, мадам? – отец всегда называл любимую жену «мадам», когда им случалось ссориться.

- Все! – сплеснула руками Варвара. – Во-первых, это огромные деньги!

- Это уж вы позвольте мне решать. Мой театр дает, славу Богу, хороший доход. И можете не беспокоиться, покупка самолета никак не скажется на нашем семейном бюджете, экономить на хозяйстве и иных нуждах вам не придется.

- Но ведь это опасно! – почти закричала мачеха, не на штуку разволновавшись. – Самолет может разбиться! Вот, совсем недавно, вы сами говорили, разбился тот пилот, что летал со Столыпиным…

- Бедняга Мациевич, - вздохнул Николай Георгиевич.

- Да-да! Так, вот, Николай, я не хочу потерять ни тебя, ни мальчиков! Не хочу, чтобы вы рисковали собой для какой-то мальчишеской забавы!

- А, вот, тут, милый друг Варенька, ты как есть не права, - покачал головой отец. – Мы, конечно, ведем теперь себя, как отменные озорники, это правда. Но авиация – это не мальчишеская забава. Это… будущее человечества! Армии в том числе. А риск… Помилуй Бог! Мы рискуем всякий миг нашей скоротечной жизни! Можно попасть под лошадь или свернуть себе шею, свалившись с лестницы. Мало ли опасностей подстерегает нас на каждом шагу!

- Ты точно сошел с ума! Ты сумасшедший! – Варвара вскочила из-за стола и выбежала из столовой, утирая глаза платком.

Такие приступы случались у мачехи чрезвычайно редко, и братья настороженно притихли, ожидая, что будет.

- Может быть, и сумасшедший… - согласился отец, выпив еще одну рюмку. – Но разве не за это вы полюбили меня, драгоценная Варвара Григорьевна? – помолчав с минуту, он заговорщицки подмигнул сыновьям. – Ничего, ребятки! Эта буря пройдет, а фарман у нас будет! Я так решил!

Саша и Жорж просияли радостью и под столом пожали друг другу руки. Отец, меж тем, поднялся из-за стола и направился вслед за женой:

- Все же нехорошо! Испортили мы, безобразники, обед Варваре Григорьевне… Надо пойти успокоить голубицу. Может, когда-нибудь и она отважится прокатиться на нашей птичке?

***

«Птичку» отец, конечно же, купил. Вместе с Жоржем они скоро овладели летным мастерством в то время, как Саша изнывал от зависти и жажды неба в ставшем для него темницей Морском корпусе. С началом войны отец с братом поступили инструкторами в Гатчинскую авиашколу. Прокофьев-старший, не смущаясь своими летами, вновь надел мундир поручика и возвратился на службу. А Саша… продолжал свое обучение, мучась теперь еще и стремлением скорее отправиться на фронт.

И, вот, наконец-то первое офицерское звание и назначение на боевой корабль! Но… корабль стоял на ремонте, и Саша, получив разрешение начальства, отправился в Гатчину, где Жорж с видом старшего – как-никак уже опытный пилот! – похлопал брата по плечу:

- Не переживай, Сашка! Ты же окрыленный, как и мы все! Быстро научишься! Я сам тебя учить стану.

Жорж ли был талантливым учителем или Саша – исключительно способным учеником, но слова брата оправдались. Вскоре третий Прокофьев уже сам чертил замысловатые фигуры на лазурном полотне. Генерал Кованько отметил одаренного юношу и счел, что грех рожденному летать тонуть в морских пучинах. Сашу направили в Севастопольскую летную школу. Юноша был беспредельно счастлив: его мечта сбывалась! Он уже летал, а вскоре должен был стать профессиональным пилотом и уже в этом качестве отправиться на фронт…

Однако, вместо этого едва-едва не пришлось вновь оказаться на палубе корабля. И виной тому было самое обыкновенное мальчишество! На очередных показательных выступлениях перед высокой комиссией мичман Прокофьев должен был, согласно плану, атаковать лучшего курсанта школы и потерпеть от него поражение. Атаковать-то Саша атаковал, еще как атаковал! Да затем увлекся и… в пух и прах разгромил соперника. Тот спикировал вниз, а победитель, упоенный игрой, еще и отметил свою победу, проделав несколько сложных фигур, после чего ушел в пике прямо над головами начальства и, едва не коснувшись оных, вновь взмыл в небо…

«Воздушное хулиганство», - расценил эти «подвиги» разъяренный директор школы и отослал «хулигана» назад в Гатчину… Здесь, спасибо отцовскому авторитету и дружескому отношению к Прокофьевым со стороны добрейшего Кованько, Сашу приняли и доучили до звания полноправного пилота. Успешно сдав экзамен, юноша получил назначение на Балтику, на остров Эзель.

На Эзель в самом начале войны была из-за угрозы захвата немцами переведена морская авиабаза, где располагались гидроаэропланы-разведчики. За год у поселка Кильконд была отстроена новая учебно-боевая база. Здесь Прокофьев впервые увидел летающие лодки. Или же плавучие фарманы. Как зачарованный смотрел Саша, как эти морские «птицы» плавно опускались к водной глади, осторожно касались ее и наконец погружали в волны фанерное брюхо… У этих аэропланов не было шасси, и это поначалу тревожило. Ведь вода лишь кажется более «мягкой» для посадки, чем земля, на деле же при ударе о нее она столь же тверда. И хрупкое фанерное тело могло не выдержать такого столкновения, если пилоту не удастся провести посадку мягко. Для управления гидропланом требовалось воистину филигранное мастерство!

Первые недели Саша летал с инструктором, учась премудростям управления летающими амфибиями. В свободное время он тщательно изучал их, расспрашивая механиков об их устройстве, наблюдая за их работой. Он должен был знать свою «птичку», понимать ее.

Наконец, настал день испытательного полета без инструктора. Механик Блинов, летевший с Сашей, был заметно бледен, и молодой пилот ободрил его:

- Да ты не волнуйся, братец Блинов! Я штурвалом, как своими пальцами владею! Такие кренделя выпишем – небо удивляться будет!

От этих слов механик побледнел еще больше и, лязгнув зубами, отозвался:

- Так точно, ваше благородие!

Гидроплан плавно поднялся в воздух, и на душе Саши стало, как всегда в полете, необычайно легко. Словно уходило земное притяжение, словно освобождалась душа, оставаясь один на один с небом. И хотелось подниматься все выше, хотелось делать немыслимые фигуры, от которых самое тело точно растворялось в ветре, сливаясь с ним, становясь одной стихией!

Все же совсем один на один остаться не выходило. Рядом лязгал зубами Блинов, которому счастливая во все лицо улыбка испытуемого пилота внушала самые серьезные опасения.

- Голубчик Блинов, да ты не бойся! – вновь успокоил его Саша. – Я очень хорошо сажаю самолет! Ты и не заметишь, как на воде очутимся!

- Главное, чтобы не под водой… - пробормотал Блинов, а затем, встряхнувшись, прибавил: - Так точно, ваше благородие!

Саша хвалил себя не напрасно. Он, действительно, очень аккуратно посадил свою «птичку». Лишь несколько раз подпрыгнула она на волнах, а затем устало осела, предоставив им омывать свои бока.

- Поздравляю вас, Прокофьев! – приветствовал «дебютанта» командир отряда лейтенант Литвинов. – Из вас получится отличный летчик!

С того дня начались для Саши боевые будни. Гидропланы Эзеля патрулировали Рижский залив, южную часть Балтийского моря и вход в Финский залив. Если случалось обнаружить корабли противника, их подвергали бомбежке. По две небольших бомбы прикреплялись на такой случай снаружи кабины в вертикальном положении. В аппаратах, не оборудованных внешними держателями бомб, их укладывали прямо в кабины. Такая устаревшая модель досталась и Прокофьеву.

Первое время Саше «не везло». Ни на море, ни в воздухе не случалось ему встретить неприятеля. Старшие соратники успешно атаковали корабли противника, прогнали разведывательный дирижабль немцев, а Прокофьев с Блиновым возвращались с воздушной охоты ни с чем. И, вот, однажды…

- Блинов, голубчик, гляди! – даже горло перехватило от волнения. Сквозь плотную пелену белесого тумана проступила огромная темная тень.

- Похоже на корабль, ваше благородие! – откликнулся Блинов.

Саша снизился: так и есть! Корабль! Немецкий линкор, нахально вторгшийся в неприкосновенные воды Рижского залива!

- Ну, что, Блинов, атакуем «кита»?

- Атакуем, Александр Николаич! – решительно кивнул механик, погладив одну из лежащих у него на коленях бомб.

- Ну, держитесь, черти! – крикнул Прокофьев и потянул на себя штурвал. – Приготовить бомбы!

Самолет прошел над самой палубой линкора: Саша успел разглядеть в испуге мечущихся по палубе матросов. А затем грянул взрыв: это Блинов бросил на палубу неприятельского судна две бомбы.

- Ура! Попали! – воскликнул Прокофьев. – Браво, голубчик!

Блинов просиял, гордый успешным «дебютом». Однако, снизу уже громыхали орудия линкора. «Кит» был полон решимости дать отпор и наказать напавшую на него нахальную «чайку».

- Еще одно исполнение «на бис» и уходим! – решил Саша, кладя самолет на боевой курс. – Приготовить бомбы!

Гидроплан уже приближался к линкору, когда хрупкое тело его сотряс мощный удар.

- Попадание! – воскликнул Прокофьев и в тот же миг почувствовал, что раненый самолет начинает крениться на бок.

- Ваше благородие! Держи! Держи! – взревел Блинов.

Саша держал. Держал до предела наклоненный штурвал, выравнивая положение своей подбитой «птички». Ему удалось вывести ее из зоны огня и взять курс на Эзель. Гидроплан плохо слушался рулей и время от времени вздрагивал, словно в ознобе. Нужно было садиться и ждать, пока подберет терпящих крушение какой-нибудь катер или судно…

Но Прокофьев продолжал тянуть свою летающую лодку. Вот, показались в молочной дымке знакомые очертания Кильконда… Теперь можно и садиться! Только бы руль высоты не отказал…

Руль не отказал, но сработал худо. Гидроплан сильно ударился о воду, но уцелел, зарылся носом в волну, подпрыгнул и, быстро теряя скорость, начал оседать. Кажется, уберег Господь! Сели!

В этот момент Саша заметил, что Блинов пытается снять взрыватель с оставшейся бомбы.

- Блинов, братец, полно! Мы сели, к чему теп…

Договорить Прокофьев не успел. Страшный взрыв разорвал на части фанерное тело самолета, и все потонуло во мраке…

***

Мрак иногда прореживался калейдоскопом ужаса… Береговой катер… Госпиталь Эзеля в полном составе – врач и две сестры… Водка, нещадно заливаемая в горло… Морфий… И боль, жуткая, невыразимая боль…

Боль – первое чувство вернувшегося с того света. Боль – первое доказательство бытия.

- Нога… Нога… Как болит!

- Слава Тебе, Господи! Очнулся!

Второе впечатление – родное лицо, проступающее из тумана полубреда. Лицо отца… Отец – в мундире, покрытом белым халатом – сидит у его изголовья, бледный, осунувшийся.

- А Жорж – знаешь? - в соседней палате. Разбился… Перелом обеих ног. Но уже поправляется, молодцом! Ты тоже поправишься, да… Эх! Летуны вы мои!.. Варенька-то, Варвара-то Григорьевна как плакала, когда узнала… Говорила, мол, вам! Так что ж сделаешь, война… - по полному лицу отца текли беззвучные слезы.

- Что с моей ногой? – тихо спросил Саша и по тому, как вздрогнул отец, как опустил голову, не смея ответить, понял: болеть уже нечему, ноги у него нет…

- Отец, неужели я больше не смогу летать?!

От этого сознания он вновь провалился во мрак с отчаянным желанием более никогда не возвращаться назад. Зачем возвращаться, если нельзя больше будет летать? Если он, двадцатилетний, останется инвалидом на всю жизнь?! Зачем такая жизнь?! Зачем?!

Отчаяние – первое чувство ставшего калекой. Сон неумолимо отступал, силы возвращались. Но как не хотелось открывать глаза, встречаться с ужасной явью…

- Сашенька, милый, тебе очень больно?

Вместо ужасной яви его встречала девочка с победительным именем.

- Ника?

Его маленькая сестричка… Повзрослевшая, вытянувшаяся и все такая же очаровательная…

- Она так рвалась увидеть тебя, что я не мог ей отказать, - чуть виновато сказал отец.

- Ты не сердишься, что я пришла?

- Ты очень хорошо сделала, что пришла, - попытался улыбнуться Саша. – Спасибо тебе!

- Я принесла тебе подарок, - сказала повеселевшая девочка и протянула ему маленькую плюшевую обезьянку. – Пусть она всегда будет с тобой и приносит тебе удачу!

- Но ведь это твоя любимая игрушка? Твой талисман?

- Пусть он теперь будет твоим! – с этими словами Ника посадила обезьянку на тумбочку у кровати Саши и чмокнула его в щеку. – Поправляйся, Сашенька!

Прокофьев был искренне растроган заботой маленькой сестры и, пожав ее ручку, благодарно шепнул:

- Твой подарок всегда будет со мной! А ты приходи почаще, я очень рад тебе!

Отец не только привел с собой сестру, но и принес гитару, дабы порадовать страждущих сыновей импровизированным концертом. Порадовался вместе с младшими Прокофьевыми и весь госпиталь – особенно сестры, наперебой забегавшие посмотреть на знаменитого певца, чарующий голос которого разносился по всем этажам.

Уймитесь, волнения страсти!

Засни, безнадежное сердце!

Я плачу, я стражду, -

Душа истомилась в разлуке;

Я стражду, я плачу, -

Не выплакать горя в слезах.

Заглянувший доктор смущенно осведомился, не согласится ли уважаемый Николай Георгиевич дать благотворительный концерт для всех наличных раненых?

- О, с превеликой радостью! – воскликнул отец. – Я весь в вашем распоряжении и готов, чем могу, служить нашим героям!

Когда отец с Никой ушли, Саша повернул голову к обезьянке:

- Ну, что скажешь? Полетаем еще, как думаешь? Я молод и здоров, что же из-за отрезанной стопы мне превратиться теперь в калеку? Знаешь, в детстве я любил книжки про пиратов… И среди них встречались пираты на деревянных ногах. Представь, в те времена они со своими деревяшками продолжали бороздить моря на своих фрегатах, сквозь шторма! Продолжали корсарствовать… И чем же я хуже одноногого Джона Сильвера? – от этого сравнения Саша даже развеселился, представил себя в роли известного стивенсоновского пирата. – Летать с одной ногой душе птичьей не должно быть много труднее, чем плавать – душе морской. Верно ли я говорю? Нет, не засыпай, сердце, не унимайтесь, страсти! Мы еще поборемся! Повоюем! Мы еще будем летать!

***

Человек может преодолеть, если не все, то почти все. Если только у человека есть воля и цель. У Саши Прокофьева не было недостатка ни в том, ни в другом. Хороший протез, над совершенствованием которого он работал вместе с мастером, позволил ему через несколько месяцев не только ходить, но даже практически не хромать – со стороны никто бы не заподозрил в стремительном юноше одноногого инвалида.

Но, вот, беда – врачи упрямо не желали признать, что летать можно и с одной ногой, и их беспощадный вердикт не позволял ему вернуться к боевой службе. На время вынужденного «стояния на якоре» Саша устроился контролером на завод Щетинина – первый русский авиазавод. Именно здесь, на Крестовском острове, конструктор Григорович проектировал первые же русские гидропланы – летающие лодки Григоровича типа «М».

Прокофьев с головой ушел в новую работу, практически все время проводя или на заводе, или на испытаниях новых самолетов. Он с увлечением изучал конструкторское дело, разбирал устройство различных моделей аэропланов и сам придумывал для них новаторские приспособления. Иногда Саша просыпался ночью и спешно набрасывал чертеж явившейся идеи. Это ведь тоже своего рода полет! Полет фантазии! Творческой мысли! И он также удивителен!

И все же… Небо окрыленной душе ничто не может заменить! И следя в качестве контролера завода за чужими полетами обмирала эта душа, дрожала неутолимой жаждой оказаться на месте пилотов!

Набравшись опыта на заводе, Саша подал рапорт на имя командующего Балтийским флотом с просьбой о восстановлении в действующей армии. Командующий просьбу удовлетворил и назначил бойкого мичмана на должность старшего инспектора морской авиации Петроградского военного округа. Теперь Прокофьев отвечал за всю авиацию Балтийского флота и сухопутные эскадрильи округа. Немалая ответственность! Но ее Саша не боялся, он был уверен в себе, и уверенность эта была оправдана.

Не менее уверен был Прокофьев и в том, что стоит ему сесть за штурвал, и он взлетит столь же легко, как до катастрофы. Но как, как донести это до бумажных душ, знающих лишь букву и не имеющих понятия о крыльях?!

Первую «пробу крыла» Саша провел с помощью боевого товарища по Кильколду. Тот испытывал отремонтированную на щетининском заводе лодку Григоровича, и Прокофьев попросил его уступить ему место на один полет. Упоительно было вновь ощутить свою власть над фанерным телом гидроплана! Вновь ощутить себя «в седле»! Полноценным пилотом, а не калекой, в каковые так упорно старались записать его! Даже навыков не утратил он за время простоя! Также уверенно лежала рука на штурвале, также послушно шел самолет, выписывая «кренделя на небе», та же чудесная легкость царила в душе!

Что ж, раз бумажные души не желают верить слову, то придется убеждать делом. Когда-то уже довелось Саше быть «воздушным хулиганом», отчего бы не повторить былые «подвиги»?

16 мая 1916 года в Севастопольской бухте был назначен смотр авиации Черноморского и Балтийского флотов в присутствии командного состава и самого военного министра. Подготовку и контроль этого мероприятия поручили старшему инспектору штаба Балтийского флота мичману Прокофьеву… За время организации смотра Саша сдружился без исключения со всеми экипажами. Он вникал в их нужды, хорошо понимал их, оперативно решал всякое возникавшее затруднение. К тому же репутация раненого в бою героя, продолжающего служить без ноги, неизменно вызывала уважение. К заветной дате уже решительно никто и ни в чем не мог отказать внимательному и участливому инспектору…

- Брат Степанов, будь благодетелем, уступи-ка мне свое место на один полет!

Мичман Степанов, чей вылет должен был последовать с минуты на минуту, растерянно отступил от кабины.

- Так ведь не положено, Александр Николаевич…

- Под мою ответственность! – откликнулся Прокофьев, проворно забираясь в кабину.

Хорошие отношения – это хорошо, но должность старшего инспектора – еще лучше! Кто-то решится отказать? Да еще так наспех, не рассудив? С начальством спорить не любят, дело известное! И иногда… полезное, если в качестве начальства выступаешь сам. Говорят, наглость берет города. Значит, и собственное командование взять должна.

Взревел с предчувствующим победу азартом славный М-5! Легко оторвался он от земли и лег на правое крыло, подчиняясь штурвалу. Где-то внизу, у самого берега едва различима была группа высокопоставленных наблюдателей. Саша устремил гидроплан прямо на них, имитируя заход самолета для бомбометания. Как когда-то здесь же, в Севастополе, вновь над самыми адмиральскими головами пролетел Прокофьев и, набрав высоту, принялся показывать самые сложные фигуры. В финале он сделал мертвую петлю, после чего плавно, точно не вода то была, а масло, посадил гидроплан на переливающуюся в лучах солнца волнистую гладь… Глубоко вздохнув, расстегнул свою кожаную куртку, шутливо потрепал спрятанную за пазуху обезьянку:

- Ну, что, талисман, кажется, мы победили? Даже если нас отправят под арест, мы все равно победили! Теперь они не смогут утверждать, что летать с одной ногой нельзя, не смогут отрицать очевидное!

Скандал вышел нешуточный. Командующий Балтийским флотом Тучков метал молнии вне себя от гнева:

- Как вы посмели сесть за штурвал, Прокофьев?!

- У меня не было иного способа доказать, что я могу летать и без ноги.

- Молчать! Вы преступник, мичман! Вы под суд пойдете! А я ведь так вам доверял!

Да, обмануть доверие начальника, назначившему тебе столь ответственный пост, полагавшемуся на тебя, не самый лучший поступок. Но что было делать?

- Однако, ваше превосходительство, все ведь обошлось… - вкрадчивый голос принадлежал начальнику балтийской авиации контр-адмиралу Непенину.

Тучков метнул на него испепеляющий взгляд и коротко приказал, кивнув на своего не оправдавшего доверия протеже:

- Арестовать его! И не думайте, - прибавил, обращаясь к Саше, - что слава вашего отца вам поможет!

- Я и не думаю… - одними губами шепнул Прокофьев. Слава отца тут, действительно, ничему не поможет, а, вот, слава собственная… Эх, ваше превосходительство, в России давно уже большое значение имеет общественное мнение! А оно уж непременно будет на стороне безногого смельчака и его отчаянного безрассудства.

Уводимого под арест Сашу провожал полный сочувствия взгляд контр-адмирала Непенина.

Андриан Иванович был не тем человеком, который ограничивается молчаливым сочувствием ближнему. Приняв сторону безногого смельчака, он подал рапорт на имя самого Государя, прося в нем разрешить в порядке исключения выполнять боевые полеты мичману Прокофьеву и коротко описывая произошедшее на смотре.

Ответ Императора был лаконичен: «Потрясен! Восхищен! Пусть летает!»

***

После триумфального возвращения в небо имя Александра Прокофьева облетело все газеты. Восхищен его мужеством был не только самодержец, но и все русское общество. Но все эти чествования меркли в сравнении со счастьем вновь вернуться на боевую службу…

- Ну, держись, Александр Николаич, сейчас начнется! – кряжистый, по-крестьянски сбитый Сазонов прильнул к пулемету – ими оснащены теперь были гидропланы Григоровича.

Семь немецких бипланов взмыли в воздух после того, как русские бомбы упали на их базу Ангерн. Стервятники пылали желанием отомстить. Два самолета против семи – не лучшее сочетание для боя! Но его уже не избежать…

За штурвалом второй русской лодки был лейтенант Дитерихс, отважный и опытный пилот. Он тотчас устремился к самой воде, и Александр последовал за ним. Снизившись, они вместе, как сказали бы в рукопашной схватке, прикрывая друг другу спины, стали отстреливаться от немецкой чернокрестной стаи. Неприятельские машины приближались так близко, что можно было различить разъяренные лица пилотов. Чем не рукопашная? Только успевай лавировать, чтобы не зацепиться крыльями! Чистая эквилибристика!

Два биплана удалось повредить, и они вынуждены были покинуть поле боя, но вдруг замолчал пулемет Дитерихса… Екнуло сердце.

- Ах ты, дьявол, неужто заклинило!

А на командира уже нацелились острыми клювами немцы, и первый из них ринулся в атаку. Миг – и конец лейтенанту и его лодке! Прокофьев рванул штурвал и устремился наперерез стервятнику:

- Сазонов, милый, не подведи!!!

Он уже готов был повторить подвиг Нестерова и протаранить противника, но Сазонов не подвел: пулеметная очередь сразила чернокрестную «птицу», и она с предсмертным моторным ревом рухнула в море.

Оставшиеся четыре стервятника предпочли не рисковать и, набрав высоту, исчезли в тумане…

[1] Сикорский Игорь Иванович – русский авиаконструктор, летчик, ученый, изобретатель, философ, богослов, благотворитель. Создатель первых в мире: четырехмоторного самолета «Русский витязь», тяжелого четырехмоторного бомбардировщика и пассажирского самолета «Илья Муромец», трансатлантического гидроплана, серийного вертолета одновинтовой схемы. После октябрьской революции вынужден был покинуть Россию. Проживал в США. В 1923 году основал авиационную фирму «Sikorsky Aero Engineering Corporation», где занимал должность президента.