В Российской Государственной Библиотеке хранится уникальная книга под названием «Три вторника».
На книге надпись: «Три вторника. (С портретом автора). Татево. 1867. Москва: В Университ. Типогр. (Катков и Ко), на Страстном бульваре. Дозволено цензурою. Москва. Апреля 23-го дня 1867 года. 6 экземпляров». В книге 64 страницы и три рассказа: «Леший», «Огоньки», «Дворник Павел». Автор нигде не указан.
К книге приложено письмо:
«12/IV 1938 г.
Уважаемая т. Спижарная!
Через моего знакомого мною продана в Отдел редкой книги книжка С.А. Рачинского «Три вторника». Мне написали, чтобы я сообщил Вам имя и отчество автора, что я и спешу сделать, добавив ещё кое-какие сведения, которые, на мой взгляд, могут быть для Вас интересны. – Сергей Александрович Рачинский (дядя моей матери) был профессором ботаники Московского университета. В 60-тые годы прошлого века (разгар эпохи «хождения в народ») оставил кафедру, уехал к себе на родину (имен. «Татьево»), б. Бельского уезда Смоленской губ., где открыл школу для крестьянских ребят (с интернатом). Вкладывая в это дело все свои силы, знания и средства, он не ограничивался обучением ребят, но, обнаруживая в них те или иные таланты и наклонности, оказывал по мере своих сил дальнейшую материальную поддержку, давая возможность таким детям получить квалификацию в соответствующей характеру каждого области. Так, например, из школы С.А. вышел известный художник Богданов-Бельский, получивший художественное образование на средства С.А. Этот художник запечатлел школу С.А. и его самого в известной картине «Сельская школа» (находится, кажется, в б. Третьяковской галерее – не знаю, как она теперь называется).
В случае надобности с удовольствием сообщу дополнительные сведения.
ДПолячек».
Таким образом, автором этого сборника рассказов «Три вторника» является выдающийся подвижник народного просвещения в России, «апостол школьного дела» - Сергей Александрович Рачинский (1833 – 1902). Сборник написан в его родовом имении Татево, в скором времени после переезда туда из Москвы покинувшего свою кафедру профессора, и посвящён С.А. Рачинским своим московским друзьям. Интересно, что рассказы предваряет не только стихотворное, но и музыкальное предисловие - несколько тактов мелодии Шопена.
Переиздаётся впервые.
В многообразном русском фольклоре – устном народном творчестве – есть особый род короткого повествования – быличка: в основу положена как бы подлинная быль, но описанная реальность расцвечена воображением, подгоняемым страхом. А у страха, известное дело, глаза велики. От частного случая, от мистического и даже сказочного рассказа до эпического сказания, до былины, разумеется, далеко. Но общее в них есть. Быль, быличка, былина не только в корне имеют общее родство, но и по сути родственны – воображение, фантазия зачастую порождены мистическим страхом, боязнью потусторонней силы: человек видит явь кажущуюся, то, что попритчилось. Люди, слушая это, удивлялись, стараясь понять суть происшествия, иногда находили физическое объяснение, иногда всё сводилось к баснословию. Но за выдумку быличка не почиталась. Её относили к категории: было и такое, во всяком случае, воспринимали с трепетом и любопытством. Как то наблюдалось на «вторниках» Сергея Александровича Рачинского, во время чтения его краеведческих зарисовок.
А.Н. Стрижев, М.А. Бирюкова
*
ТРИ ВТОРНИКА
(ТАТЕВО. 1867)
В память дружбы, в память споров,
И гостинной голубой,
В память тихих разговоров
На Никитской, на Сенной,
И того, что между нами
На заветных вечерах
Недосказано словами,
Недописано в стихах,
В память маленького круга,
Где бывало, в поздний час,
Вы внимали сказкам друга
Покидающего вас…
ЛЕШИЙ
В Смоленской губернии очень много леших. Беспрестанно случается, что они заманивают детей и взрослых в лесную глушь, водят их по непроходимым трущобам, и, натешившись, снова выводят их в чистое поле. Но они могут завести человека и гораздо дальше. Расскажу вам то, что случилось на моей памяти.
В сороковых годах, зажиточный крестьянин села Демидова, Иван Демешка, отправился однажды со всею семьёю на лесную пустошь, косить сено. Пустошь эта всего в версте от деревни, но она окружена со всех сторон глубоким болотом и лишь узкою дорожкою сообщается с Демидовым. Направо и налево от дорожки зыбкие трясины; такие же трясины, как остров, охватывают пустошь, а за ними леса дремучие до самой Витебской губернии. С Иваном была жена его Арина, семилетний сын Гриша, а также братья с жёнами и детьми. Погода стояла жаркая, и накошенное накануне сено почти уже высохли. Докосивши остальное, вся семья собралась у пуни, стоявшей на лужайки средь пустоши, и принялась обедать. В это время на небо стали набегать тучи, и послышался издали глухой раскат грома. Все кинулись собирать в стога вчерашнее сено, но Гриша сказал, что он хочет остаться с лошадкой, и Арина, уложив его в пуне, около сивки, поспешила за другими. Гроза подвигалась, раздался другой раскат грома, уже близкий и страшный. Арине стало жутко, она бросила недоложенный стог сена, и вернулась к пуню, взглянуть на Гришу. Но Гриши в пуне уже не было. Она стала искать его, звать: - ни следа, ни ответа. Всё кругом было тихо и грозно, и над лесом уже висела чёрная туча. На её крики сбежались все прочие, и мигом кинулись во все стороны, обыскивать небольшую пустошь. Вотще. Гриши нигде не было видно; слышны были только их перекликающиеся голоса, да возрастающий шорох близкого дождя. Арина кинулась по дороге в деревню. Но на дороге не было ни души. Задыхаясь под ливнем, прибежала она домой. Изба былa пуста, никто из соседей не видал Гришу. Тотчас было поставлено на ноги всё Демидово. К вечеру подоспел весь пригон, приехал и помещик с охотниками и собаками. Искали три дня и три ночи, обыскали всякий куст, но не нашли ни малейшего следа пропавшего ребёнка. Так и не узнали, утонул ли он в болоте, унёс ли его волк, или уманили его лешие.
Демешка не мог покориться на пропажу сына. Других детей у него не было, он решился отыскать Гришу во что бы то ни стало. Много денег передавал он окрестным колдунам и знахаркам. Много лет сряду ходил он по богомольям и ярмаркам обширной России, вглядываясь в толпу детей, бродящих с нищими слепцами. Но колдуньи и знахарки отвечали невразумительно, надвое, а между нищими детьми не оказывалось Гриши. Долго ждала Арина, что вот вернётся муж с отысканным ребёнком, ждала и чахла от ожидания и тоски. Но Демешка всё возвращался один, и всё с меньшею надеждою. Взял он было к себе в дом сироту, с лица похожего на Гришу, но сердце Арины не лежало к нему, и через год сироту отпустили. Наконец и искать перестали. Арина совсем зачахла, да и умерла, не дождавшись своего Гриши.
Прошло двадцать лет. Вдруг, года три тому назад, является в Демидово становой с арестантом в цепях, и объявляет, что вот-де бродяга, выдаёт себя за пропавшего сына Ивана Демешки. Собралась вся деревня, и услышала от арестанта странный рассказ:
- Помнится мне, - говорил он, - что я, ещё малым ребёнком, лежал один на сене, и около меня была привязана сивая кобылка. Вдруг подошёл ко мне старик, такой седой и древний, и стал меня манить. И манил он так ласково, что я тотчас пошёл за ним. И повёл он меня тёмным, чудным лесом, по узкой тропинке. Водил он меня долго, долго, всё по лесам дремучим, около тихих речек, по зелёному мху. И кругом росли травы высокие, пели птицы неслыханные, и встречали нас с поклоном звери лесные. И кормили нас птицы ягодами, а белки орехами, и светили нам светляки по ночам. И легли мы однажды спать со стариком на мягкой травке, а на другое утро, старика уже не было со мною. Гляжу - лужайка, а на лужайка избушка. Подхожу - дверь настежь, а в избушке так прибрано и чисто, и лампадка горит перед образом, и сидит за столом старец, белый, как лунь, и читает в книге. И взял меня тот старец к себе и стал учить меня грамоте и всякому благочестию. И кругом, по лесным лужайкам, стояло ещё много других избушек, и в них жили также добрые старцы, и спасали свою душу. Долго жил я с этими старцами, и пришёл в разум, и узнал, что страна та зовётся Австриею, и кругом, за лесом, живут всё немцы. Но немцы к нам не ходили, а приезжали издалека наши, русские, беседовали со старцами и привозили поминки. И приехал однажды купец из Нижнего Новгорода, и приглянулся я ему, и захотел он меня взять за место сына. Жаль мне было расставаться с моими старцами, но захотелось мне посмотреть, как люди за лесом живут, и поехал я с купцом. Берёг он меня, как сына родного, и жил я у него десять лет в Нижнем. Но года два тому назад, купец мой помер, а его племянники стали меня гнать и из дому выживать, так, что я и жизни был не рад. Хотел я было отправиться опять к старцам, но уже больно привык я жить на людях, и стал я припоминать, что были у меня когда-то отец и мать, что жил я в деревне, в избе с краю, что была у нас сивая кобылка, и что приход наш звался Котельнею. Но больше я ничего припомнить не мог. Однако, я ушёл ночью с прохожими странниками, искать своего отца. Долго бродил я с ними, ходил и с медведем, и везде расспрашивал про Котельню, но никто об ней не слыхал. Напоследок, меня схватили под Рязанью, потому что у меня паспорта не было, и стали мыкать из острога в острог, и мыкали два года. И везде рассказывал я арестантам всё, что помню о себе, но меня только на смех подымали. И вот перевели меня в Витебск, и тут нашёлся в остроге человек из нашей стороны. Как рассказал я ему своё горе, он как всплеснёт руками: «Да ты Григорий, Демешкин сын!» - и рассказал мне, как я пропал отсюда.
Все слушали в изумлении.
- Батюшка, - продолжал арестант, и поклонился в ноги Демешке, - не отрекися от меня. Не сгуби меня в конец!
Смутился старик Демешка. Узнать сына он не мог. Да и показался ему больно чуден рассказ арестанта. Правда, изба его стояла с краю, когда пропал Гриша, и была у него сивая кобылка, и тамошний приход когда-то звался Котельнею, и называют его так до сих пор старые бабы. Но всё это арестант мог узнать от других - больше же он не помнил ничего. А ну как он взаправду его сын?
Тут вмешался становой. Стал ругаться и говорить, что таких бродяг, не помнящих родства, много, что всякий рад примазаться к хорошей семье, что он наверное вор и мошенник. Засуетил, запугал становой Демешку, и он отказался признать арестанта за своего сына. Бедняжку, горько рыдающего, повели назад в город.
Но на другой день, Демешка, весь бледный, пришёл к своему помещику.
- Сил моих нету, - говорил он. - Всю ночь мне грезился этот арестант. Чует моё сердце, что он и есть мой сын Гриша. Ну что я теперь стану делать? Помогите, отцы родные, сына выручить.
Помещик подумал, и дал Демешке записку к городским властям. На другой день он вернулся, и с ним раскованный арестант.
И что же? Тут только вспомнили, что ещё жива, в соседней деревне, старушка, крёстная мать Гриши.
Послали за старушкою, и всё разъяснилось. Помнила старушка, что у Гриши была родинка за левым ухом, и бородавка на правом плече. У арестанта оказались на месте и родинка и бородавка. Тут уже все увидели, что это подлинно Гриша, и зажил он с отцом припеваючи, и женился по осени, в прошлом году.
ОГОНЬКИ
Известно, что когда огонёк зажигается на могиле, не следует его задувать. От этого происходят разные несчастия. За примерами ходить недалеко. Вот, что случилось с одним из наших соседей.
Михаил Иванович Яцынин, небогатый помещик Бельского уезда, в молодости был пехотным офицером. Полк, в котором он служил, стоял по деревням в Витебской губернии. Однажды вечером, Яцынин сидел на пирушке у одного из своих товарищей. Пуншу уже было выпито достаточно, но настоящего веселья не было, ибо денег у всей компании было мало, и игра, не смотря на все усилия хозяина, шла вяло. Вдруг вбегает, весь бледный, молоденький юнкерок, стоявший в соседней деревне, и объявляет, что проходя мимо кладбища, он видел огонёк на одной из могил. Все стали подтрунивать над трусливым юнкером, более всех Яцынин. Юнкерок обиделся, и отвечал, что легко храбриться тут в компании, но что и Михаил Иванович испугался бы, если бы об эту пору, он прошёл один мимо кладбища. Слово за слово, Яцынин вызвался отправиться тотчас же один на погост и погасить огонёк, испугавший юнкера. Побились о заклад, и всё общество двинулось к околице, откуда видно было кладбище. Темь была страшная, и все явственно увидели огонёк, мерцавший между столбами ограды. Долго не думая, Яцынин твёрдым шагом отправился к церкви, толкнул ветхую калитку ограды и очутился между могилами. Над одной из них возвышался новый, белый крест, а на самой могилке, то бледнея, то вспыхивая, колебалось синеватое пламя, перепархивало с места на место. Нисколько не испугавшись, Яцынин подошёл к самой могиле, нагнулся и изо всех сил дунул на огонёк. Пламя дрогнуло, ярко вспыхнуло и исчезло. И вдруг его объял неописанный ужас. Среди глубокой темноты ему почудилось, что мимо самого его лица шмыгнуло что-то живое, но холодное, как лёд. Насилу дыша, побрёл он назад, спотыкаясь на могилах, едва попал в калитку, и дороге до деревни словно не было конца. Впрочем, подходя к товарищам, он успел принять бодрый вид. Пирушка возобновилась, и юнкера окончательно осмеяли.
Прошло несколько лет. Михаил Иванович вышел в отставку, поселился в родовом своём именьице Белоусове и женился на барышне бесприданнице, Марье Семёновне, из почтенного семейства Подревских. Не весела была его деревенская жизнь: своё и без того незначительное именьице он нашёл сильно расстроенным стараниями плута родственника, которому было поручено управление им. Пошли разные хозяйственные неудачи, так что становилось трудно свести концы с концами. Марья Семёновна родила дочь, и не желая увеличивать издержек на прислугу, принялась сама кормить её, несмотря на слабое своё здоровье. Люлька ребёнка стояла в её спальне, около самой её кровати.
Однажды ночью, её разбудил болезненный крик дочки. Открывши глаза, она увидела, что лампадка перед образами потухла, и ощупью взяв из люльки ребёнка, стала его кормить. Ребёнок угомонился. Вдруг она увидела, что по полу бежит, прямо к ней, синеватый огонек, мерцая и вспыхивая. Она перекрестилась, и огонёк остановился, колеблясь на одном месте. Её взял страх, и она было уже стала будить мужа. Но потом подумала, что это ей может быть пригрезилось от усталости и слабости, и действительно, огонёк, покачавшись на одном месте, померк и потух. Покормивши ребёнка, Марья Семеновна уложила его около себя, но долго не могла заснуть: всё ей казалось, что из-за углов что-то светится. На другое же утро, она окончательно уверила себя, что всё это ей только почудилось, и ничего не сказала мужу.
Прошло несколько месяцев. Маленькую Лизу отняли от груди и отдали на по-печение старой няньки. Прошёл и год после того, как огонёк испугал Марью Семёновну. Однажды вечером, приходит к ней нянька, вся бледная, и говорит: «С нами крестная сила! Понесла я барышню через спальню, укладывать. Лампадка ваша потухла, а по полу бегает какой-то огонёк!». Марья Семёновна побежала в детскую. Ребёнок спал, лампадка теплилась перед образом. Она вернулась в спальню. Лампадка действительно потухла, но никакого огонька не было видно. Однако она не на шутку перепугалась и рассказала случившееся мужу. Против обыкновения, Михаил Иванович сильно рассердился. «Это всё бабьи россказни: какие там огоньки! Чтобы не смели ко мне соваться с таким вздором!». И он долго, в каком-то странном волнении, ходил взад и вперёд по своей маленькой столовой.
Тем не менее Марья Семёновна, при первой отлучке мужа, отслужила молебен с водосвятием, и с тех пор делала это каждый год, по осени. Огоньки перестали являться.
Маленькая Лиза росла не по дням, а по часам. Её ранний ум, её недетская красота приводили всех в изумление. Отец и мать души в ней не чаяли. Она была их единственным ребёнком. Когда ей минуло шесть лет, в денежных обстоятельствах Михаила Ивановича произошла небольшая перемена к лучшему. Плут родственник, когда-то управлявший его именьицем, умер, завещавши ему небольшой, но весьма выгодный участок земли, в Бельском же уезде. Михаил Иванович решился переселиться в новое именьице; но в нём не было дома, и он перевёз в него ещё не старый Белоусовский домик. На новом месте изменилось назначение комнат, столовая сделалась спальнею, а спальня - столовою.
Дом, как следует, освятили, и Яцынины зажили в нём несколько веселее и привольнее прежнего.
Старое пепелище совсем опустело. Белоусовские крестьяне рассказывали, что на том месте, где стоял дом, по ночам бродят огоньки, так что ночью даже страшно проезжать мимо. Рассказы эти дошли до Марьи Семёновны лишь впоследствии. На новом месте, она совсем забыла о прежних страхах, и даже пропустила срок обычного молебна.
Прошёл год после новоселья. Однажды после обеда, Марья Семёновна по обыкновению легла отдохнуть. Лиза же играла в столовой с детьми священника, под надзором няньки. Михаила Ивановича не было дома. Вдруг сквозь сон, послышался Марье Семёновне резкий крик Лизы. Она подумала было, что дети шалят между собою, но тотчас за первым криком раздался второй, такой громкий и страшный, что она опрометью выбежала в столовую. Ей предстало ужасное зрелище. Среди комнаты стояла, бледная как смерть, её Лизочка, окружённая пеплом, и синее пламя, уже уничтожившее всё её платье, догорало на её воротничке. Она кинулась к ребёнку, и обжигая себе руки, затушила ими огонь. Лиза со стоном упала ей на грудь. На всём её теле не было ни малейшего знака обжога, но она стенала так тяжко, что Марья Семёновна положила её на кровать и не нашла в сердце своём иной молитвы, как: «Господи, прекрати её страдания!». Мало-помалу стоны стали тише, реже, и через час ребёнка не стало.
Впоследствии, от няньки узнали следующее. Лиза стояла посереди комнаты: вдруг по полу к ней подбежал огонёк, и она мигом вся вспыхнула. Нянька кинулась, потерявши голову, за помощью, и очутилась на дворе; другие дети забились под стол. Печка в столовой была истоплена с раннего утра и труба закрыта ещё до обеда. Объяснить это страшное несчастие было невозможно. Один Михаил Иванович знал его истинную причину, но лишь через год решился открыть её жене. Бедная женщина долго была близка к сумасшествию. Яцынины оба живы до сих пор, но детей у них больше не было, и после смерти Лизы, огоньки более не появлялись.
ДВОРНИК ПАВЕЛ
На большой дороге между Ржевом и Белой, стоит новый, чистенький постоялый двор, с светлыми окошечками, с молодым, тщательно огороженным садиком. Содержит его Терентий, бывший дворовый человек тамошнего помещика, подарившего ему землицу на этом выгодном местечке. В этом постоялом дворе охотно останавливаются проезжие купцы, а также помещики, отправляющиеся на своих в Нилову Пустынь, на богомолье, или на выборы и съезды, в далёкий Смоленск. К тому же, Терентий - искусный кузнец: он делает экипажи на весь околоток: у него три сына-молодца, один кузнец как он, другой столяр, третий обойщик, и две дочери, девушки смирные, работящие. Живёт Терентий чуть не барином, да и деньги откладывает на чёрный день.
Под боком у Терентия, всего в полуверсте, стоит другой постоялый двор, невзрачный и грязный, с ёлочкою на шесте. Этот постоялый двор тридцать лет держал дворник Павел, человек беспутный и злобный. Даже тогда, когда не было поблизости Терентьева двора, проезжие избегали остановок у Павла, но кабак его был всегда полон, и денег у него всегда водилось много. Дело в том, что он приехал в наши страны с небольшим капитальцем, и тотчас пустил его в рост, по жидовским процентам. Немало крестьянских дворов в околотке разорил он в конец своим ростовщичеством, да и соседние помещики беспрестанно обращались к нему: долги взыскивал он немилосердо, но зато всегда можно было у него добыть наличные деньги. Года два тому назад, Павел умер, и оставил своему сыну, такому же негодяю, как он, тысяч, кто говорит, двадцать, а кто и сорок.
Смерть Павла ввела Терентия в великое искушение. Соседние крестьяне стали обращаться за деньгами к нему, суля великий рост. Да и соседний помещик, юнкер в отставке, уже успевший спустить все выкупные свидетельства, предлагал пятнадцать, даже двадцать процентов за тысячу рублей, и мельницу в залог. Подумал, подумал Терентий, да и дал одному мужичку двадцать пять рублей под залог несжатого хлеба и решился на другой день поехать к соседу-помещику.
Это было в конце июля. К вечеру надвинулась сильная гроза, и всю ночь попеременно бил в окна ливень и ревел жестокий ветер, прогоняя мимо луны зловещие тучи. Всё уже давно спало в доме Терентия, как вдруг в ворота раздался сильный стук. Неохотно встав с постели, Терентий зажёг фонарь и побрёл к воротам по мокрому двору. Стук всё усиливался.
- Кто там? - спросил Терентий недовольным голосом.
- Лошадь расковалась, - отвечал сердитый голос, - выходи, братец - подкуй; живее!
- Кто в такую ночь станет лошадей ковать? Ступай с Богом! - крикнул Терентий, не отворяя калитки.
- Говорят тебе - коренная расковалась - ехать нельзя. Ну! шевелись! Денег нам не жаль!
Нечего делать, побрёл назад Терентий за молотком и гвоздями и вышел на улицу. Перед самыми воротами стояла тройка вороных лошадей, а на облучке телеги сидел ямщик в чёрном армяке, с бородою, чёрною, как смоль. Подошёл Терентий к коренной, подковал одну ногу, подковал другую - подымает третью - глядь вместо копыта - сапог! Терентий так и обомлел. А лошадь как нагнёт к нему морду да и шепчет голосом человеческим:
- Я дворник Павел... Много людей пустил я по миру при жизни - за то и мёртвого гоняют по дорогам!
Фонарь вывалился из рук Терентия. А ямщик как ударит по всем по трём, да как свиснет изо всей мочи: словно вихрем понесло тройку по дороге, и не успел Терентий опомниться, как и след её простыл.
Насилу отыскал Терентий в грязи свой фонарь. Дрожа как лист, пробрался он домой, и на другой день к соседу-юнкеру не поехал, и с тех пор денег в рост не отдавал.
Текст к новой публикации подготовила М.А. Бирюкова.
