ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

Птичий гомон ворвался в комнату вместе со сполохами солнечного света и утренней ароматной прохладой, напоенной запахами летнего разнотравья.

- Просыпайтесь, ваше высочество! Нельзя быть такой засоней!

Ольга зажмурилась. Наступающий день был, несомненно, прекрасен, но еще прекрасней он стал бы, если бы начался чуточку позднее…

- Ах, Нана, ну, пожалуйста, еще несколько минуточек!..

Но Нана неумолима. Это другие дети могут капризничать, но царской дочери не пристало. Царская дочь должна быть примером во всем. Поэтому никаких пуховых перин и сладких снов до полудня: узкая солдатская кровать, шерстяное одеяло, ранний подъем с обязательным обливанием холодной водой и… овсянка на завтрак.

- А Миша? Миша уже проснулся?

- Конечно. Но он, как и вы, был сегодня очень сонлив. Хорошо ли вы спали, дитя мое?

- О да, прекрасно!

Ольга солгала. Но что было делать? Не рассказывать же Нана, что всю ночь они с Мишей, вместо того, чтобы спать, ловили привидение…

На днях приезжавший в Гатчину Победоносцев рассказывал за чаем, как донимало его приведение на старой квартире. По ночам сердитый призрак нападал на бедного Константина Петровича и срывал с него одеяло. Неупокоенного духа пытались изгнать с помощью священника: квартиру кропили святой водой, служили молебны, но все без толку! Приведение словно бы насмехалось над главой Священного Синода! В сущности оно было не злобно, а лишь проказливо. Ольга даже подумала, что это может быть душа какого-нибудь бедного мальчика, такого же озорника, как брат Жоржи, и посочувствовала ему, представив, как, должно быть, скучно и одиноко ему, что приходится развлекать себя таким способом. Пожалела Цесаревна и старика Победоносцева. Взрослые отнеслись к его рассказу с добродушной иронией, не поверив в существование призрака и приписав происходившие в доме обер-прокурора странности сквознякам и иным объяснимым причинам.

Но Ольга всецело верила Константину Петровичу. Этот сухощавый, всегда чопорный старик, кажущийся чрезвычайно строгим, просто не мог лгать. Он всегда казался немного странным: почти никогда не улыбался, был сосредоточен, однако, когда Ольга или Миша шаловливо подбегали к нему, строгое лицо вдруг делалось ласковым, а скрытые стеклами очков глаза теплели. Победоносцев любил детей. Не имея собственных, он пестовал царских, и от того со времен покойного дедушки был близким человеком для Императорской семьи. Теплота и ласка его, однако, была скупа в своих проявлениях, как будто обер-прокурор стеснялся их и нарочно прятал под чопорной маской, под равнодушными стеклами очков… В сущности, этот человек был очень одинок, и Ольга с жалостью представила, как было не по себе ему, когда в ночной тьме нападал на него неведомый призрак. По счастью, жена Константина Петровича положила конец страданиям мужа, найдя другую квартиру. На новом месте странности прекратились.

Когда Победоносцев уже покидал Гатчину, Ольга подстерегла его в саду с восторженным вопросом:

- А вы правда, правда видели его?!

- Кого, Ваше Высочество? – склонился к цесаревне обер-прокурор.

- Привидение!

По бледным губам скользнуло подобие улыбки, тонкая рука дрогнула, будто бы желая погладить девочку по голове, но так и не позволила себе вольности в отношении к царской дочери.

- Видеть Господь миловал, а вот слышать и осязать…

- А я бы так хотела увидеть его!

Победоносцев удивленно вздернул брови:

- Что за странные фантазии являются в вашей юной головке?

- Говорят, что у нас во дворце тоже живет приведение! Нашего предка, Императора Павла! Некоторые слуги уверяют, что они его видели! Как вы думаете, Константин Петрович, это правда?

Тонкие, в голубых прожилках, руки с длинными, красивыми пальцами мягко легли на плечи цесаревны. Обер-прокурор был очень серьезен.

- Да, - тихо ответил он, - я думаю, что они не лгут. Конечно, им мало кто верит, как и мне…

- Я верю! – воскликнула Ольга. – И вам, и им!

Снова теплые лучи заблестели в глазах старика, изливалась в них нерастраченная, затаенная застенчиво нежность его сердца. Цесаревне хотелось обнять и поцеловать его, как деда, которого не застала она в живых. Но это было бы так не по этикету…

- Мне кажется, Император Павел был очень милым человеком, - шепотом поделилась Ольга своими мыслями. – И я бы очень хотела увидеть его, сказать ему об этом. Ему бы ведь было это приятно, разве я не права?

Вызвать улыбку человека, улыбающегося столь редко, большая заслуга. Цесаревне показалось на миг, что вот-вот она услышит смех сурового обер-прокурора, которого никто во дворце не слыхал, но смех погас где-то внутри его.

- У вас золотое сердце, Ваше Высочество, и Император Павел, столь мало кем любимый при жизни, был бы без сомнения счастлив слышать слова любви от своей праправнучки, но послушайте доброго совета: не ищите встреч с призраками. Слова любви вы можете сказать ему и так, он услышит вас. А всего лучше помолитесь о нем со всей горячностью вашего прекрасного сердечка, уверяю вас, это будет ему особенно радостно.

- Спасибо вам, милый Константин Петрович! – она все-таки чмокнула старика в бледную, впалую щеку и стремглав убежала во дворец.

Совет обер-прокурора цесаревна исполнила лишь наполовину – горячо помолившись об упокоении души прапрадеда. Но отказаться от мысли увидеть его Ольга не могла. И в этом стремлении была поддержана братом Мишей. Он, правда, не собирался говорить Императору Павлу о своей любви к нему, но лишь мальчишески жаждал захватывающего приключения в виде «охоты на призрака».

- Миша, ты только не обижай прапрадедушку, если он появится, - предупредила Цесаревна, когда они крались по темным галереям в то крыло, где со слов прислуги появлялся скорбный дух Императора «в ботфортах и треуголке, совсем как на портрете».

Миша пожал плечами:

- Чем бы я мог его обидеть? Я стану во фрунт и отдам ему честь! Ему должно это понравиться!

Что-что, а это у Миши точно бы получилось хорошо. Маленький воин, он бы удовлетворил своей отменной выправкой взыскательного пращура…

Укутавшись в плед, они прождали Императора Павла всю ночь. Когда свечи, взятые ими, чтобы освещать путь, почти оплыли, пришлось поспешить в спальни, чтобы не возвращаться в темноте и нечаянно не заплутать. Заплутать в собственном дворце брат с сестрой не боялись, но, вот, столкнуться с кем-нибудь из слуг и быть выданными ими родителям…

- Как ты думаешь, почему он не пришел? Почему слугам он показывается, а нам, своим праправнукам, нет? – спросила Ольга уже на пороге своей комнаты.

- Может быть, у него есть особые даты для посещения своей вотчины? – предположил Миша.

Может быть… Но, не зная этих дат, как же встретить привидение? Нельзя же «охотиться» за ним каждую ночь…

- О чем вы задумались, дитя мое? – голос Нана пробудил Ольгу от размышлений о ночной проказе. – Кушайте быстрее. Уж не захворали ли вы? Не выспались, не голодны…

Овсянка на воде не слишком аппетитное блюдо, но царские дети не избалованы изысками и привыкли есть, что дают. А сознание того, что до обеда невозможно будет раздобыть ни кусочка (идти просить на кухню – недопустимо дурной тон!), обостряет и без того редко замирающее чувство голода.

Когда овсянка и тост с маслом были съедены, наступила самая радостная минута утра – встреча с отцом!

***

Во всем свете не было у Ольги человека ближе и дороже, чем отец. И не было, в этом Цесаревна была уверена, человеке прекраснее, чем он. Отец был олицетворением силы, доброты и мудрости. Рядом с ним всегда было спокойно и надежно, казалось, что он может защитить от любой опасности. Защитить всех и защититься сам. Настоящий богатырь, отец мог с легкостью согнуть кочергу, завязать узлом вилку, пальцами сложить вдвое медный пятак… Мать отчего-то не любила подобных «шалостей», и при ней отец не показывал своих «фокусов».

Трудно было представить людей более несходственных в своих привычках, нежели родители Ольги. Принцесса Датская Дагмара, ставшая русской Императрицей Марией Федоровной, имела все привычки своего круга. Она любила красивые наряды, общество, светскую жизнь с ее приемами и балами. Она была рождена для этой жизни и чувствовала себя в ней, как рыба в воде, умея очаровывать всех находящихся подле нее, становясь центром притяжения, блистая… Отец предпочитал простую загородную жизнь, прогулки по лесу за грибами, рыбалку. Светские приемы утомляли и раздражали его, и он под любым предлогом стремился избегать их. Он любил музыку, прекрасно музицировал сам, но наслаждаться ею предпочитал в театре или же в узком кругу, сам играя в маленьком духовом оркестре. Танцевать же не любил в противоположность матери, прекрасной танцовщице.

Когда во время «петербургских сезонов» балы, даваемые Императрицей, затягивались, отец прекращал их радикальным образом – ровно так, как его камердинер прекращал его ночные бдения за многочисленными государственными делами. Камердинер по договоренности с отцом входил в его кабинет в установленный час и гасил свет. Отец – без договоренности с женой – заходил в зал и также тушил свет. И самолично выпроваживал музыкантов оркестра. После этого матери ничего не оставалось, как с самым лучезарным видом сообщить гостям, что «Государь, по-видимому, намекает нам, что пора расходиться». Гости ждать себя не заставляли.

Мать любила верховую езду, отец, обожая животных, лошадей опасался. Его старший брат Николай, за которого должна была выйти датская принцесса, однажды неудачно упал с лошади, и это послужило началом тяжелой болезни позвоночника, унесшей юного Великого князя в могилу. Эта-то тяжелая утрата и объединила некогда отца и мать…

Императрица любила навещать многочисленных родных заграницей, Император предпочитал узкий семейный круг и родной дом – Гатчину или Петергоф. «Уж эта мне родня, просто повернуться нельзя, вздохнуть свободно не дадут и возись с ними целый день!» - случалось, ворчал он. Правда, отчужденность отца от родни в семье не разделяли. Хотя бы потому, что только в гостях у ан-папа, в тихой и по-домашнему уютной Дании, русская Императрица и великие князья и княжны могли жить… как обычные люди. Просто гулять по улицам безо всякой охраны, ходить в магазины, парки или же зоопарк. Только в Дании король, гуляя со своим сыном, греческим королем, и своим зятем, русским царем, мог встретить одного из своих землевладельцев и, не будучи узнан, толковать с ним о жизни.

- Вы живете где-то рядом? – спрашивал под конец собеседник. – Кто вы?

- Я ваш король, - отвечал ан-папа. – Это мой сын, король Греции, и мой зять, Император России.

- А я Иисус Христос! – фыркал не верящий такому удивительному явлению подданный.

И все же пестрым собраниям в милой Дании отец предпочитал тишину рыбалки в любимой Гатчине.

Несмотря на такую разницу вкусов и характеров, жили отец и мать душа в душу, не противореча, а дополняя друг друга и бесконечно скучая друг по другу в случае разлук.

Ольга, однако же, тянулась к отцу, бывшему для нее целым миром. Мать воплощала собой этикет и строгость правил, и Цесаревна, как и другие дети, побаивалась ее. Если отец, хотя и бранил за шалости, сам же весело смеялся им, то у матери детские проделки не вызывали даже улыбки. Мать была «взрослой». Отец в глубине души оставался ребенком. Чего стоили только его собственные проделки! Однажды, гуляя в саду ан-папа, он увидел брошенный шланг, из которого лилась вода, и… не преминул направить струю на одного из принцев-родственников, которого в семье недолюбливали. Это озорство, эта добродушная веселость роднили отца с детьми. Он был «своим», а мать… «взрослой».

В это утро родители, как всегда завтракали вместе. Отец поднимался много раньше, сам варил себе кофе, насыпал в тарелку сушки, и за этой нехитрой трапезой работал до завтрака. Царский завтрак был столь же прост, как и детский: овсянка на воде и тосты с маслом.

Мать приветствовала Цесаревну улыбкой и поцелуем в лоб. Отец дополнил этот ритуал заговорщицким подмигиванием, словно говоря: обожди, пока останемся одни, и можно будет забыть об этикете. Ольга послушно забралась под стол, где также смиренно ожидала окончания трапезы лайка Камчатка, с которой отец не расставался.

Собака приветственно лизнула Цесаревну в щеку, и та прижалась к ее теплому боку с ощущением тихого счастья. Мать тем временем разливала чай. Миниатюрная, изумительно изящная, замечательно нарядная, она была похожа на фарфоровую статуэтку тонкой работы. Конечно, лесная глушь, сельская жизнь были не для такой очаровательной женщины, и грешно было бы лишить ее общества. Этим утром она торопилась с визитом к своей подруге – герцогине Ольденбургской. Тепло простившись с отцом и послав воздушный поцелуй дремавшей вместе с Камчаткой под столом дочери, она выпорхнула из кабинета.

Через мгновение, после того, как дверь за женой затворилась, Император поднялся и хлопнул в ладоши. Из-под стола тотчас выскочила Камчатка и с веселым лаем бросилась к нему, запрыгала, касаясь лапами могучей груди хозяина, завертелась вокруг него, облизывая ласкающие ее руки. Следом подоспела и Ольга. Отец подхватил ее на руки, чмокнул в нос, легко, как пушинку, подбросил и тотчас поймал, закружил, смеясь:

- Ну, здравствуй, дочь! Рассказывай, что успела напроказить!

- Мы с Мишей хотели выследить призрак Императора Павла, но он к нам не пришел… - посетовала Цесаревна.

Император заливисто расхохотался:

- Не пришел? Ай-ай-ай, вот досада! Расскажи это в другой раз Константину Петровичу, он большой дока в этом вопросе.

- Он говорил нам этого не делать, а лучше помолиться о душе прапрадедушки.

- Вот как? У моей детки уже есть секреты с Константином Петровичем от меня?

- Нет, папа! Разве у меня могут быть от тебя секреты?

- И я так думаю, что не могут, - кивнул отец, располагаясь у письменного стола и сажая дочь на колени. – А Константин Петрович прав. Помолиться о душе прапрадедушки было бы значительно лучше, чем охоться за его призраком!

Ольга рассмеялась:

- Ты говоришь совсем, как Мишкин. Он тоже называл это «охотой». Только ты не говори ему, что я тебе рассказала.

- Не скажу, - кивнул отец, - будет это нашим с тобой секретом. А сейчас… - последовала загадочная пауза… - я покажу тебе, детка, мой секрет!

Сердце Цесаревны с волнением забилось – отец решил доверить ей свою тайну! О, она конечно же сохранит ее!

- Что за секрет, папочка?

- Когда-то это был наш на двоих секрет с братом Николя… - отозвался Император, выдвигая верхний ящик стола и доставая из него пожелтевший от времени альбом. – Мы были еще совсем детьми, только что закончилась Восточная кампания, и наш отец взошел на трон…

Альбом раскрылся, и Ольга взвизгнула от восторга: на его страницах мастерской рукой были изображены люди с мордами мопсов…

- Мы с Николя придумали сказку о городе Мопсополь, городе, где живут одни только мопсы… Сперва хотели изобразить бульдогов, но, понимаешь, это могло повредить нашим и без того сложным в ту пору внешним делам, - отец рассмеялся. – А теперь Берти и эта вечно сующая нос не в свое дело королева Виктория объявили бы мне бойкот за такие художества!

Отец был хорошим художником. В детстве его обучал живописи замечательный колорист Боголюбов, и он писал прекрасные пейзажи. С принятием на богатырские плечи груза государственных забот времени на живопись не осталось. Тем радостнее было Императору заметить наследственный талант у младшей дочери. Ей тотчас были наняты лучшие педагоги, а на занятиях по иным предметам – разрешено рисовать. Рисуя, Цесаревна лучше запоминала уроки.

- Папочка, как чУдно! А можно мне перерисовать твоих мопсов?

- Конечно, можно, - кивнул отец. – Только не показывай никому, даже маме. Обещаешь?

- Клянусь! – воскликнула Ольга.

- Тогда ты, детка, пока нарисуй мне мопсов, а я немного поработаю. Нужно разобрать некоторые глупости, которые понаписали наши министры. А потом мы с тобой придумаем какое-нибудь более занимательное занятие, договорились?

Цесаревна кивнула и, спрыгнув с колен отца, устроилась у окна с карандашом, бумагой и заветным альбомом. Ей очень хотелось перерисовать мопсов так, чтобы вышли они столь же хорошо, что у отца, и она всецело отдалась этому увлекательному творчеству. Отец же склонился над кипой докладов и писем, читал, писал что-то, иногда всердцах ругался вполголоса: «Ну, что же за скоты!» Камчатка лежала у стола и с сочувствием смотрела на хозяина, вынужденного тратить свое время на каких-то «скотов», и, вероятно, недоумевая, откуда берется столько «скотов» в человеческом племени…

***

От рисования Ольгу отвлекло возникшее на улице оживление. К крыльцу была подана коляска, и старший брат, Ники, легко вскочил в нее и натянул вожжи. Два белых коня заржали, готовые мчаться вперед. Миг, и на крыльце явилась нарядная Ксения в изящной шляпке. Ники подал сестре руку, и та уселась рядом с ним.

- Ники и Ксения уезжают… - вымолвила Цесаревна.

Отец поднялся из-за стола и подошел к окну.

Брат и сестра, завидев его и Ольгу, помахали им руками и, получив ответное приветствие-прощание, уехали.

- Вот и славно… - почему-то грустно сказал отец. – Ники будет кстати проветриться. Он был очень печален последние дни, и, ей-Богу, уже не было сил смотреть на это олицетворение скуки. А Ксении я предложил намедни покататься вместе, она отказалась. Раньше всегда бывала рада… Теперь общество брата ей интереснее, чем общество отца.

- Давай я покатаюсь с тобой, папа! – предложила Ольга, потершись щекой об огромную ладонь Императора. – Я всегда буду рада кататься с тобой, и ничьего другого общества мне не нужно.

Отец погладил Цесаревну по голове:

- Спасибо, детка! Но у меня есть идея получше! Мы с тобой и Мишуткиным пойдем в поход.

Ольга радостно захлопала в ладоши. Она знала, что отец не любит конных прогулок, и делал исключение лишь для Ксении, унаследовавшей материнскую страсть к лошадям, но не любившей долгие пешие странствования по лесным чащам.

- Ты нарисовала мопсов?

- Почти, - Ольга робко протянула отцу неоконченный рисунок. Тот некоторое время внимательно разглядывал его, повернувшись к свету, затем довольно кивнул: - Ты просто молодец! В твои годы моя рука еще не была столь тверда! Умница, детка!

Щеки Цесаревны зарделись от дорогой похвалы. Отец вновь подхватил ее на руки и с заговорщицким видом сказал:

- Слушай, детка, план наших действий! Сейчас ты пойдешь к себе обедать, предупредишь Мишкина, чтобы был готов к нашей вылазке, передашь от меня привет волчонку и кролику, а после я жду вас с Мишкиным, и мы отправляемся в поход!

- А куда мы пойдем?

Император улыбнулся:

- Искать приключения, детка!

***

Волчок кружился по вольеру, всецело оправдывая свое прозвище, и скулил. Ольга ласково погладила его по морде, и серый друг радостно облизал ее пальчики.

- Скучно тебе, Волчок? Хочешь пойти в поход с нами?

- Ваше Высочество, вы прекрасно знаете, что Волчка брать с собой нельзя! – напомнила Нана. – Он ведь совсем дикий!

Волчонок глухо зарычал на гувернантку и грустно поглядел на свою маленькую хозяйку.

- Прости, Волчок, - развела руками та. – Но я не могу тебя взять с собой…

Она чувствовала себя виноватой перед серым другом. Несправедливо, что она будет гулять, а он останется один, запертый в вольере. Но ведь, если выпустить его, то он убежит: сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит. А в лесу Волчок, выросший в неволе, уже не выживет. По крайней мере, так говорили Нана и отец…

Ольга бесконечно любила животных, и в гатчинских стенах у нее не было недостатка в четвероногих друзьях. Кроме волчонка, были среди них и белый кролик, и многочисленные собаки, и обезьяны… Какое-то время во дворце жил чудный медвежонок, но, когда он вырос, пришлось отправить его в зоопарк. Очень горевала Цесаревна о буром друге. И зачем медведи вырастают такими огромными? Остался бы медвежонок маленьким, и не пришлось бы разлучаться с ним… В зоопарк же отправлялись и экзотические звери, которых дарили послы восточных стран. Кого только они не дарили! От диковинных птиц до тигра! Тигренка дети очень хотели оставить у себя, но мать не позволила ему задержаться даже ненадолго, боясь, что клыкастый «котик» поранит своих юных хозяев.

Мать, всегда практичная, с куда большим почтением, нежели к всевозможной «экзотике», относилась к таким простым и обыденным животным, как коровы. Тут в Императрице говорила хозяйка и мать семейства. Ибо что такое корова? Молоко! А молоко необходимо детям. Поэтому даже в морское путешествие к берегам Дании на борт яхты возводилась изумленно и испуганно мычащая пассажирка. Во время плавания у детей должно было быть свежее молоко! Многочисленные собаки и иные питомцы, разумеется, также путешествовали со своими хозяевами. И императорская яхта весьма напоминала собой Ноев ковчег.

Простившись с серым и белым друзьями, Цесаревна дождалась брата, и вдвоем они поспешили к отцу. Походы с ним были для детей настоящими праздниками! В прошлый раз цель похода была прозаичнее, чем теперь, и именовалась «охотой на ослов». Ники и Ксения, как «большие», в этой проказе не участвовали. А, вот, брат Георгий не отказал себе в удовольствии потешиться детской забавой. Жоржи вообще был удивительно весел и охоч до всевозможных шуток и проделок. Сколько терпели учителя от его выходок на уроках! Ники, всегда от души веселясь бедокурству брата, записывал его шутки в специальную тетрадь: уж больно смешны они были – жаль позабыть! Родители, конечно, веселились куда меньше… Каково, к примеру, было Императрице, когда в присутствии ее гостей, на традиционной чайной церемонии, на которой сама она разливала чай, ее средний сын подставил подножку лакею, несшему поднос с чайным сервизом… Бедняга растянулся на полу, опрокинув поднос, чашки и блюдца разбились… А проказник-Цесаревич хохотал, довольный своей выходной!

«Охота на ослов» прошла куда более мирно. Были «пойманы» три осла, и дети должны были сами довести их до дворцовой конюшни. Но ушастые упрямцы так кричали, что напугали Мишу и Ольгу, и в итоге отец вынужден был вести «добычу» сам. И даже для него, богатыря, оказалась эта задача не из легких, ибо ослы отчаянно упирались, и пришлось Императору меряться с ними силами. Конечно же, ушастых бунтовщиков он одолел! Разве могло быть иначе?

В этот раз Жоржи болел и не мог составить компанию отцу и младшим. Отец же ждал Ольгу и Мишу на крыльце. Облаченный в свою обычную крестьянскую рубаху и сапоги, с мешком за плечом – не дать, не взять, простой деревенский мужичина! Для детей были приготовлены мешочки поменьше. В мешочках этих было все самое необходимое: топорик, чтобы рубить дрова для костра, спички, чтобы разводить его, фонарик, чтобы освещать себе путь в темноте, веревка, ножик и… яблоки.

- А остальное найдем по дороге! – весело сказал отец, и верная Камчатка поддержала его громким лаем.

Так и отправились вчетвером – впереди счастливая предстоящей прогулкой собака, следом Император, позади – Великий князь с Великою княжною… Дорогой встретились им лишь несколько солдат, низко раскланявшихся с ними и приветливо улыбавшихся. Ольга и Миша очень любили общаться с солдатами и казаками. Эти простые русские люди были искренни, добродушны и ласковы – без заискивания, без фальшивых улыбок и натянутых любезностей. С ними было легко и весело. Брат и сестра иногда тайком убегали в казарму пообщаться со своими друзьями-солдатами, а под вечер также тайком возвращались, с честным видом говоря старшим, что играли в прятки в закоулках парка. Отец вряд ли бы всерьез рассердился на такие проделки, он сам всегда легко общался с людьми из народа, будь то солдаты или крестьяне, и находил их куда более цельными и заслуживающими доверия, нежели «образованное сословие». Однако, этикет диктовал правила, и эти правила не предусматривали такого «моветона», чтобы маленькая Великая княжна дружила с солдатами и проводила время в их казарме…

- А, вот, и наша первая находка! – в могучей руке отца был зажат не менее могучий белый гриб.

Ольга и Миша радостно вскрикнули и бросились в чащу в поисках бурых, малиновых и розовых шляпок, ожидающих глазастых охотников на них. Дети любили грибную охоту не меньше отца. Они хорошо разбирались в грибах и легко ориентировались в лесу. Император, желавший, чтобы его отпрыски росли не фарфором, а нормальными, здоровыми детьми, стремился привить им навыки обычной жизни. Как не заблудиться в лесу, какие грибы и ягоды пригодны для употребления в пищу, как правильно развести костер и приготовить на нем нехитрую пищу – всему этому отец учил сыновей и дочерей. А к тому – распознавать следы зверей и голоса птиц, рубить дрова и прокладывать себе путь сквозь чащу, зимой – чистить снег… Мише и Ольге давали совсем маленькие лопаточки, но они орудовали ими, расчищая сугробы, с большим прилежанием.

Продираться сквозь чащу тяжелее, чем чистить снег. Особенно, когда комары целыми стаями так и лезут в глаза и уши. Но Ольга чувствовала себя покорительницей необитаемого острова, путешественницей, пролагающей первый путь сквозь таежные дебри. Лес всегда манил ее неразгаданной тайной. Ей чудилось, что вот-вот деревья расступятся, и взгляду откроется опушка, на которой будет стоять терем. А может быть, даже несколько? Затерянное село, волшебное, зачарованное. А в нем… Как знать, кто в нем! Может быть, пушкинские семь богатырей? Или иное диво?

Душе Цесаревны хотелось чуда, и она шла за ним, радуя отца ловкостью и выносливостью. Вот, раздается мелодичный посвист…

- Кто мне скажет, что за птица?

- Сойка? – неуверенно предполагает Мишкин.

- Похоже на иволгу, - качает головой Ольга.

- Это камышовка, - улыбается отец, поглаживая бороду. – Но ты права, детка, похоже на иволгу. А все потому, что камышовка умеет подделывать голоса других птиц.

Зачарованный терем, как и призрак прадедушки Павла, не пожелал раскрыться Августейшим путникам. А, вот, удобная опушка с весело звенящим ручейком нашлась. Ольга и Миша с удовольствием умыли ледяной водой разгоряченные лица и под руководством отца принялись разводить костер. Дождей не было давно, а потому задача эта была нетрудной. Сухой хворост быстро вспыхнул, заплясали веселые язычки пламени. И снова грезилось детскому воображению, будто бы это вовсе не Гатчина, не маленький пикник, а они трое вместе с верной Камчаткой оказались в далеком неведомом краю. Вот, они сами развели костер и сейчас будут жарить на нем собственноручно добытый ужин, затем лягут спать прямо на земле, прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть, а утром вновь отправятся в путь… Ах, как бы чудесно это было! Никакого этикета, никаких правил! Только леса, поля, дороги, не имеющие конца, горы… И уж тогда бы они точно нашли приключения, и зачарованный терем или целое село с волшебными обитателями, и чудо…

Собственноручно добытая снедь на самом деле осталась нетронутой. Грибы по традиции надлежало передать дворцовому повару с тем, чтобы он приготовил их надлежащим образом к семейному ужину. На углях же были запечены захваченные с собой яблоки. И ничего-то не было вкуснее этих печеных яблок после долгой прогулки! Вот, только всегда мало оказывалось этого нехитрого яства…

- Ну, что, лесорубы-охотники, идем в обратный путь? – отец сидел на земле и ошкуривал ножом массивную палку, более похожую на дубину. – Хорош «посох», правда?

- Я тоже хочу «посох»! – воскликнула Ольга.

- И я! – согласился с сестрой Миша.

Отец весело рассмеялся и, поднявшись на ноги, проворно срубил две крепкие ветки орешника. Тотчас обломав их сучья, он протянул «посохи» детям:

- А теперь команда «сбор»!

«Сбор» так «сбор». Собирать-то, однако, и нечего! Только кострище засыпать, залить ручьевой водой, чтобы пожара не приключилось. С этим Ольга и Миша легко справились.

Обратно шли, опираясь на посохи и неся за плечами грибной улов - точно как из сказки русской троица! Ольга уже предвкушала, как перед сном будет рассказывать Нана об их приключениях. Нана, добрейшая, но все же чопорная англичанка, конечно, будет качать головой, считая, что Цесаревна не должна натирать мозоли на нежных ручках, орудуя топориком и ножом, а потом настаивать, что Ее Высочеству пора спать, а не болтать. И все же обязательно дослушает до конца, с материнской нежностью глядя на свою непоседу-питомицу…

Путь домой всегда кажется тяжелее. Мираж чуда уже рассеивается и не будоражит воображение, а силы – утомлены долгими плутаниями по лесу. Ольга крепилась как могла, стараясь не отставать от отца и брата. Но отец вдруг остановился, протянул руку, и Цесаревна во мгновение ока очутилась на его могучих плечах. И это тоже точно в сказке – «высоко сижу, далеко гляжу»… А название этой сказке - «Отец». К чему искать семерых богатырей, волшебные терема и прочие чудеса в глухих чащах, когда есть он? Ее чудо, ее богатырь, ее самая дорогая сказка.

- Я очень люблю тебя, папочка! – прошептала Цесаревна, наклонившись к самому уху родителя.

- И я тебя, детка, - ответил он.

Сумерки медленно сходили на лес, затихли, разлетевшись по гнездам, птицы. Лишь хрустели ветки под крупными шагами отца, и время от времени лаяла Камчатка, учуяв лесного зверя… Наконец деревья расступились, и на горизонте в закатных лучах показался волшебный замок, по приближении к нему оказавшийся родным гатчинским дворцом.

- Папочка, давай я пойду теперь сама. Чтобы Нана видела, что я сама, что я не устала!

- И то правда, - отец легко опустил Ольгу на землю. – А то Императрица скажет, что мы с Мишуткиным тебя совсем уходили, - с улыбкой добавил он.

Троица путешественников возвращалась домой. Впереди бежал вприпрыжку не знающий усталости Миша, вокруг него бегала, высунув язык, Камчатка. А чуть позади неспешно шли, держась за руки, Император и Ольга. В закатных лучах все тени кажутся непомерно длинными, и в огромной тени отца терялась слившаяся с ней маленькая тень дочери.

________________

Цесаревна Ольга Александровна выросла в прекрасную художницу и мужественную женщину. В 1914 году она ушла на фронт простой сестрой милосердия, работала в полевом госпитале, ходя за ранеными, ассистируя на операциях, подчас рискуя жизнью вблизи передовой. Ее мужем после неудачного брака с принцем Ольденбургским стал полковник Николай Куликовский. Они обвенчались в Киеве в конце 1916 года. В 1920 году Ольга Александровна была вынуждена уехать за границу, спасая от большевиков, не щадивших никого из Романовых, двух младенцев-сыновей. В эмиграции младшей дочери Императора Александра Третьего пришлось самой зарабатывать на жизнь продажей своих картин. Скончалась Ольга Куликовская-Романова в США, куда после Второй мировой войны они с мужем были вынуждены вновь эмигрировать, спасаясь от преследований СССР теперь уже в Европе, и где держали свою ферму. Потомки последней Великой княгини, внуки и правнуки Царя-Миротворца, ныне проживают заграницей.