В кабинете университетской канцелярии было душно. Назойливая муха, влетевшая в кабинет, норовила то и дело усесться на чернильницу, чем очень досаждала Михаилу. Отогнав, наконец, рукой монотонно жужжащую вредину, Московский глубоко вдохнул, и старательно вывел первую строку своего прошения:
«Его Превосходительству господину Ректору Императорскаго Казанскаго Университета».
Затем он с волнением, несколько раз пробежал глазами написанное, и аккуратно обмокнув перо в чернильницу, продолжил.
«Окончившаго въ текущем году
Курс Симбирской Гимназии
Сына Надворнаго Совъетника
Михаила Андреева Московскаго
Прошение
Желая получить образование въ ввъренномъ Вашему Превосходительству Императорскомъ Казанскомъ Университетъ, покорнъйше прошу Ваше Превосходительство принять меня въ число студентовъ перваго курса медицинскаго факультета.
При этомъ представляю: аттестатъ зрълости, выданный изъ Симбирской Гимназiи 4 iюня сего года за №909, метрическое свидътельство о рожденiи моемъ, выданное изъ Симбирской Духовной Консисторiи 10 апреля 1902 года за №4039, формулярный списокъ о службъ отца, выданный изъ Туинскаго Полицейскаго Управленiя за №1845, свидътельство о припискъ къ призывному участку за №149, копiи съ означенныхъ документовъ и три фотографическиiя карточки съ собственноручною на нихъ подписью, засвидътельствованного Туинскимъ Полицескимъ Управлениемъ.
Плата въ пользу Университета за первое полугодiе - 25 рублей высылается переводомъ черезъ Туинское Почтово-Телеграфное отделенiе сего же числа. Iюня 29 дня 1911 года.
Къ сему прошенiю своеручно подпiсь
Михаилъ Московскiй»
Закончив писать, Михаил дважды проверил написанный им текст, и только тогда с облегчением выдохнул.
- Ну, как? - послышался за спиной голос отца, - Написал?
Он, в свою очередь, так же перечитал составленное сыном прошение, и вернул его обратно на стол.
- Что ж! Теперь отнеси все документы секретарю, а затем выходи на улицу. Я там тебя ожидать буду. Душно здесь сегодня. Эко народу-то понаехало! - удивился Андрей Николаевич, вытер платком лоб, и направился к выходу.
В коридорах действительно ощущался некоторый избыток посетителей. Многие излишне суетились, и заметно нервничали. От того воздух казался спертым и тяжелым.
Закончив все необходимые формальности, Михаил вышел из здания, где тут же при входе нашел своего отца. Долгожданную прохладу они ощутили лишь в пролетке, когда та с ветерком понесла их по запыленным городским улицам. Впрочем, ехать пришлось не долго, так как переулок под странным названием «Собачий» оказался невдалеке от университета. Здесь в добротном кирпичном доме на втором этаже отец снял для него небольшую, но очень аккуратную комнату со всей необходимой обстановкой.
Михаил решил не возвращаться вместе с родителем домой, а остаться в Казани. До наступления учебы ему захотелось хорошенько изучить город, в котором прежде бывал редко. В тот же день он так же записался в библиотеку, чтобы иметь возможность заранее подготовится к некоторым предметам. Однако ревностное отношение к учебе было не единственной причиной такого решения.
Уже в августе в город должна была приехать Лидия для зачисления на высшие женские курсы. Кроме того, для любимого увлечения дочери Иван Егорович оплатил уроки одного из лучших хореографов, и снял квартиру для нее и взрослой гувернантки.
- Ну, что ж. Теперь давай прощаться, сын! - предложил отец, когда они стояли на перроне вокзала. Он крепко обнял Михаила, а затем с гордостью добавил, - Не посрами фамилии! Помни! Московские всегда служили верно, Богу, Царю и Отечеству!
Андрей Николаевич сделал небольшую паузу, а затем добавил.
- И домой писать не ленись. Мать ждать будет. Ты же знаешь. Да, и я тоже.
Он еще раз обнял сына, а затем, резко развернувшись, быстро зашел в вагон.
- Ступай! - послышалось из тенистого тамбура, - Ступай, Михаил! Не люблю я этих долгих проводов!
Знойный воздух летнего вокзала был наполнен едкими запахами смол, испарявшихся с поверхности пропитанных шпал. Но он не раздражал Михаила. Скорее наоборот. В этот день все, что окружало юного студента, казалось ему необыкновенно приятным. Долгожданный дух свободы, новой самостоятельной жизни кружил голову, словно молодое вино.
Гуляя по мощеным улицам, он с упоением мечтал, что совсем скоро, вот так же они будут прохаживаться здесь с Лидией. И она непременно будет держать его под руку. Он будет дарить ей цветы, и рассказывать веселые истории, от которых она будет громко и заразительно смеяться.
Однако ожидания молодого влюбленного юноши оправдались не полностью. Лидия действительно вскоре приехала в город, но встречались они не так часто, как хотелось бы Михаилу. Лидия много занималась, особенно по вечерам, и очень сильно уставала. Поэтому возможностей для встреч оставалось у нее совсем не много. К тому же строгая гувернантка, буквально, не выпускала молодую пару из глаз. Она, словно филер, преследовала их на прогулках, правда, на почтительном расстоянии. Тем не менее, им все же иногда удавалось обхитрить ее, чтобы ненадолго уединиться для сдержанных, но необыкновенно сладостных поцелуев.
При каждом удобном случае Михаил старался успеть к окончанию ее занятий, чтобы проводить домой. А на первый праздничный весенний концерт, устроенный студентками курсов, Михаил явился с букетом цветов, и после каждого выступления Лидии на сцене, изо всех сил старался перекричать зал своими восторженными возгласами «Браво» и «Бис»!
Так пробежал их первый студенческий год. А летом, в присутствии родителей и родственников, они торжественно объявили о помолвке, но со свадьбой решили подождать до окончания учебы.
С тех пор Михаил стал часто бывать в студенческих компаниях со своей невестой, что доставляло ему немало хлопот. Удивительная, неповторимая красота Лидии, ее грациозность и безупречные манеры буквально сводили с ума его однокурсников.
Однажды Лидия решила подзадорить своего жениха, делая вид, что принимает ухаживания одного из его товарищей, чем едва не спровоцировала настоящую дуэль. Взбешенный ревностью Михаил, ударил соперника по лицу, и даже настаивал стреляться. Правда о том, как это сделать правильно, и тем более, найти подходящее оружие, к счастью, в компании не знал ни кто. С тех пор Лидия не предпринимала попыток подогреть их, и без того, жаркие чувства. А напротив сразу давала понять своим многочисленным ухажерам о полной бесполезности их стараний.
По окончании второго курса, летом 1913 года, гуляя в лесу они едва не стали близки физически. Но в какой-то момент Лидия смогла возобладать над собой, и они едва не поссорились.
- Неужели ты совсем не уважаешь меня!? - воскликнула она.
Михаил долго просил затем прощения, укоряя себя за несдержанность и, одновременно, оправдываясь своей безумной любовью к ней. Нельзя сказать, что инцидент вскоре забылся. Молодые больше не говорили на эту тему, хотя каждый, по своему, несомненно, хранил в своих воспоминаниях эти страстные минуты.
Лето тринадцатого года стало так же памятным для их семей знаменательным событием. В канун татарского праздника Сабантуй, Корсаков наконец торжественно открыл, построенную им земскую больницу. Большую часть средств Иван Егорович вложил лично. Помогли финансами так же местные купцы и некий промышленник из Симбирска. На открытие больницы приезжал и отец Николай, лично освятивший стены новой народной лечебницы.
Корсаков в эти дни имел необыкновенно приподнятое настроение. Непременный участник всех борцовских поединков, по традиции проходивших в праздничный сабантуй, в этот раз Иван Егорович не оставил шанса на победу никому. Он был счастлив, словно ребенок, и даже не пытался этого скрывать. Его давняя мечта о строительстве земской больницы, наконец, сбылась! Не меньше радовались этому событию, разумеется, и жители города. А в городских церквях даже отслужили благодарственный молебен в честь, столь знаменательного, события.
Яркое счастливое лето пробежало быстро и, наконец, наступила осень.
Октябрь был в самом разгаре своего красочного маскарада. Был субботний день. Стояла замечательная солнечная погода. После легкого завтрака Михаил сел за стол, и решил написать письмо домой:
«Дорогие мои, родные и горячо любимые!
Сегодня утром я проснулся с удивительной мыслью о том, что я студент уже третьего курса! Боже мой! Как быстро летит время!
Курс, который мы начали изучать, мне кажется необыкновенно интересным. Я чувствую, как начинаю приобщаться к клинической работе! Вы не представляете, как интересно работать около настоящего больного! Исследовать его, выполнять лабораторные работы по диагностике! Клинические лекции воспринимаются теперь совсем по-иному! И естественно, как горячо поглощает тебя эта работа, когда в душе чувствуешь призвание к этого рода деятельности. Как же я благодарен Ивану Егоровичу за то пристрастие к профессии врача, которое он сумел заложить в мою душу...»
Михаил мельком глянул на часы, и решил отложить письмо до вечера. На свидания с Лидией он всегда приходил с внушительным запасом времени, чтобы не дай бог, не заставить ее ждать. Хотя, пунктуальность и аккуратность и, без того, всегда были его отличительными чертами. Но все, что касалось Лидии, безусловно, имело для него особое значение.
За полчаса до назначенного времени Михаил уже был на условленном месте. В этот день у Лидии был утренний урок хореографии, после которого они договорились встретиться, чтобы затем вместе провести оставшийся день. Михаил зашел в цветочную лавку, и приобрел небольшой, но очень милый букетик. А затем вышел на улицу и, подставив лицо осеннему солнцу, стал дожидаться появления своей невесты.
Желтоватый мягкий свет, словно подсвечивал улицу с боков, и делал слегка размытыми очертания домов. Местами, тротуар был покрыт опавшей осенней листвой. Слабые порывы ветерка, то и дело, разгоняли сбившиеся кучки, увлекая сухие листья в легкие вальсирующие круговороты.
Время близилось к полудню. Михаил осмотрелся по сторонам, и вдруг обнаружил, что улица стала непривычно безлюдной для этого времени суток. Кошки, собаки, все, словно попрятались в испуге или…
Он обернулся назад, услышав нарастающий странный гул, и застыл на месте. Сквозь поднятый неожиданным порывом ветра столб пыли, проступили контуры надвигающейся толпы. Многочисленное сборище людей решительно поднималось вверх по слегка наклонной улице в его сторону. Вскоре стали отчетливо видны те, что шагали широкими уверенными шагами в первых рядах.
Это были рослые, крепкие мужики. В основном бородатые, одетые в черные рубахи косоворотки под пиджаки. В руках они несли церковные хоругви и массивные деревянные кресты. По бокам, иногда забегая вперед, с горящими от волнения и любопытства глазами, мелькали мальчишки. Казалось, мостовая вот-вот застонет под тяжестью десятков подбитых железными набойками сапог. Но пыльный туман, словно адское чрево, все продолжал выталкивать наружу нарастающую массу обозленных людей.
«Черносотенцы!» - наконец догадался Михаил, и отпрянул в сторону, когда марширующие поравнялись с ним. Михаил тщетно пытался разглядеть их лица. Только могучие торсы и густые бороды единой волной проносились мимо него в неудержимом стремлении совершить нечто страшное. Воздух вдруг наполнился потным запахом могучей физической силы, и смердящего смертью, животного страха.
Когда первые, грузно ступающие по пыльной мостовой, ряды продвинулись вперед, Михаил разглядел уже в разночинной толпе иных, казалось, незаметных людишек. В их маленьких, глубоко посаженых глазках, горел по-настоящему звериный азарт. Они выскакивали то там, то тут, и затем быстро исчезали в толпе, прячась за могучими спинами бугаев. В их суетливом движении ощущалось ликование от предчувствия скорой наживы.
- Что они задумали? Куда они идут, полные решимости и гнева? - думал, глядя на них, Михаил.
Сначала нерешительно, но он все же сдвинулся с места, и вдруг увидел в этой живой массе Лидию, беспомощно увлекаемую людским потоком. В страхе и растерянности она озиралась по сторонам, пытаясь найти хоть какую-то помощь. Не раздумывая, он ринулся в толпу и, работая локтями против ее движения, вмиг, оказался около своей возлюбленной. Затем так же бесцеремонно, он за руку вытащил ее на тротуар и, прикрыв своим телом, прижал к стене здания.
Вскоре движение толпы стало заметно замедляться и, наконец, прекратилось совсем. Однако заминка была не долгой. То тут, то там послышались какие-то громкие призывы к мести, и словно затаившийся перед нападением зверь, толпа снова пришла в движение.
- Бей жидов! Спасай Россию! - заревели в толпе голоса, - Кровососы! Ироды! - подхватили следующие, - Кровь младенцев пьют антихресты! - завизжала дребезжащим голосом бабка, совсем рядом, и замахала своими костлявыми кулаками.
Кресты и хоругви вмиг исчезли, и над головами вдруг замелькали дубины и топоры. Толпа разделилась на отдельные группы, которые бросились в лавки и магазины, принадлежащие теперь по закону грабежа, только им одним.
- Господи! Да это же погром! - наконец догадался Михаил, и еще крепче обнял Лидию, - Это же настоящий погром! Они пришли бить евреев! Какая мерзость!
Где-то впереди послышался звон разбитого стекла, а чуть позже раздались душераздирающие человеческие вопли. Вглядываясь в толпу, Михаил снова заметил, те самые, мелкие звериные глазки людей, горящие теперь поистине хищным огнем. По началу, они не нападали. Нет. Некоторое время они прятались за спинами громил, подбадривая их своими криками. Они ждали, нужного им момента. И когда этот заветный час, наконец, настал, они живо хлынули внутрь домов, лавок и магазинов, хватая под руки все ценное. Все то, что могли подцепить уродливые когти падальщиков, обличенных человеческой внешностью.
Огромные, здоровенные мужики незаметно куда-то исчезли, и улица целиком заполнилась беснующимися мародерами, которые начали бесстыдный дележ награбленного, но уже между собой.
Мысли Михаила начали бешено кружиться в голове.
- Так в чем же истинная суть этой чудовищной провокации, которая привела сюда толпу якобы вершащую справедливость? Кто же, вы, настоящие зачинщики и подстрекатели, одурачившие и подчинившие своим интересам эту неукротимую безмозглую силу?! И если кто-то организовал это бесчинство, то должен быть и тот, кто сможет его остановить! Почему же их никто не остановит?
Михаил осмотрелся по сторонам, и вдруг заметил двух городовых, спокойно наблюдающих за погромом со стороны. В какой-то момент их взгляды встретились. Полицейские переглянулись между собой, и будто специально отошли, прикрывшись спинами людей. Однако, спустя некоторое время, с разных концов улицы, все же, раздались тревожные полицейские свистки, и толпа ринулась врассыпную.
Обломки различной утвари, подгоняемые ногами бегущих, полетели вниз под уклон тротуара. Клочья рваной одежды начали путаться под ногами мародеров. Спотыкаясь и падая, друг на друга, они все же постепенно начали освобождать улицу. И тогда, на мостовой явилось первое, безжизненно лежащее тело. Черные кудрявые волосы густо сбились в серовато бурые комки. Сгустившаяся кровь, вперемешку с пылью, залепила дыру в проломленном затылке. А безжалостные ноги, по-прежнему, продолжали топтать человеческое тело, уже не способное с болью реагировать в ответ.
- Несчастный! - подумал Михаил, - А ведь он, пожалуй, даже не сопротивлялся. Он, безропотно, подчинился этой злой силе, по воле которой, его просто положили на жертвенный алтарь. И эта страшная человеческая жертва была принесена в угоду чьей-то выгоде. Какое скотство! Изверги!
Вскоре толпа окончательно покинула улицу. А к погибшему с разных сторон начали подбегать, видимо, родные или соседи.
Темная густая кровь лужицей разлилась вокруг головы лежащего на мостовой мужчины, для которого этот солнечный осенний день оказался последним в его земной жизни.
- Не смотри, милая! Не надо, - закрывал он, ладонью глаза Лидии, уводя ее, прочь от этого страшного и мерзкого зрелища.
Осенью 1913 года русская общественность была взбудоражена, так называемым процессом Бейлиса. Еврей по национальности, Бейлис привлекался к судебной ответственности за, якобы допущенные им в религиозных побуждениях истязаниях мальчика, у которого он путем нанесения массовых разрезов кожи, добывал кровь невинного, и с нею производил какие-то религиозные обряды.
Чудовищное известие мгновенно разнеслось по стране, и в городах начались погромы еврейского населения. Зачинщиками и исполнителями нападений стали группировки правого толка при очевидном попустительстве полиции и судебных властей.
Общественная мысль моментально разделилась на два лагеря. На тех, кто оправдывал, якобы народный гнев. И на тех, кто видел в этом иные провокационные мотивы. Левые представители российской интеллигенции заподозрили в этом деле стремление черносотенных элементов натравить общественность на евреев, ибо им приписывались революционные мысли и антиправительственные настроения.
Все это время на судебном разбирательстве адвокаты настойчиво выступали против прокурорских, довольно шатких доказательств виновности Бейлиса. Судебное разбирательство затянулось, и революционно настроенная часть интеллигенции выступила с протестами в адрес правительства, требуя прекращения позорного процесса. В знак протеста начались забастовки и митинги.
Революционные волнения усилились так же среди студентов. Стачки и забастовки стали проходить и среди учащихся.
В понедельник утром университет гудел, словно пчелиный улей. Лекции были сорваны с самого начала. Все обсуждали бессовестный погром ультраправых националистов.
Михаил к тому времени обрел заслуженный авторитет, и даже был зачислен в кружок по урегулированию студенческих забастовок. По общему решению собрания, ему было поручено провести однодневную забастовку на собственном курсе.
Уже на следующий день в начале первой же лекции по диагностике Михаил выступил с протестным воззванием к немедленному прекращению погромов и оправданию невиновного Бейлиса. Сразу по окончании его выступления студенты покинули аудиторию, и разошлись по домам. Аналогичные забастовки прошли тогда и на остальных факультетах университета, впрочем, как и по всей России.
Вскоре дело было прекращено, и обвиняемый был отпущен.
С тех пор прошло больше месяца. Жаркие баталии уже позабылись. Учеба вернулась в свой привычный ритм.
И вот однажды, по окончании последней лекции, уже на выходе из здания университета, к Михаилу неожиданно подошел незнакомый мужчина в полицейской форме.
- Честь имею! Участковый пристав Круглов, - представился офицер, - Если не ошибаюсь, это вы студент Московский Михаил Андреевич?
- Именно так. Чем обязан? - удивился в ответ Михаил.
- Вам надлежит, немедля, явится в жандармское управление к полковнику Синицкому! - заявил пристав, - Вот вам адрес управления и номер кабинета. Попрошу не задерживаться с визитом. Это в ваших же интересах, - подчеркнул полицейский, и протянул перегнутую пополам записку.
С этими словами пристав быстро удалился, оставив обескураженного Михаила, в тяжелом раздумии.
Всю дорогу, пока Михаил шел по улице в жандармское управление, он выстраивал предполагаемый разговор. Сомнений в том, что речь пойдет о прошедшей забастовке, не было. Поэтому, оказавшись в кабинете полковника, морально он был уже подготовлен к беседе.
- Что ж это вы любезный, Михаил Андреевич, батюшку своего так подводите? А? Не стыдно вам? - начал начальник отделения назидательным, но спокойным тоном, - Ай, ай, ай! Сын такого уважаемого человека, полицейского чиновника, и вдруг… ярый забастовщик! Мы навели о вас справки. В деканате вашего факультета вам дают отличные характеристики. Называют вас в числе преуспевающих студентов. Да, да! Сулят вам прекрасное будущее. Зачем, позвольте узнать, вам будущему врачу эти политические инсинуации? И уж тем более мне не понять, ради чего внук православного священника, вдруг решается рисковать своей будущей карьерой ради каких-то евреев? Объяснитесь, любезный, я жду.
После полученных от Михаила объяснений о причине их студенческого протеста, Синицкий, который, безусловно, знал все в подробностях, некоторое время почти, по-отечески, но крепко пожурил его. А, заручившись обещанием студента не участвовать больше в подобных мероприятиях, разрешил удалиться. Уже в дверях кабинета он неожиданно окликнул Михаила вопросом.
- Кстати, голубчик! Совсем забыл спросить! Закрутился, знаете ли! Скажите! А кто является автором текста того воззвания, что вы зачитали перед лекцией? Евреи среди них были?
Вопрос полковника прозвучал неожиданно для Михаила. Разумеется, он знал всех авторов поименно. Но он так же, ни в коем случае, не желал выдать даже, хотя бы одного, из них. После короткой паузы, нужный вариант ответа пришел сам собой.
- Прошу вас покорнейше меня извинить, господин полковник, но в суете того дня, сами понимаете, многое не запомнилось. Такое движение было, и столько эмоций! Текст для прочтения мне вручила группа студентов прямо в коридоре. Людей там было много, но припомнить кого-то конкретно, увы, затрудняюсь.
Полковник некоторое время помолчал, слегка прикусив нижнюю губу. Внимательно еще раз посмотрел на Михаила, и согласно покачав головой, наконец, произнес.
- Да, да. Разумеется. Я так и думал. Что ж. Не буду вас больше задерживать. Однако впредь…, - постучал полковник пальцем по краю стола, - Ну, вы меня поняли, - добавил он, - Ступайте, наконец!
Уже значительно позже, по прошествии многих лет, Михаил часто вспоминал этот допрос в жандармерии. Каждый раз, когда ему приходилось, по той или иной причине, сталкиваться с работниками НКВД, он невольно представлял, как поступили бы они, окажись он теперь в подобной ситуации. «Ай, ай, ай, господин Московский!» слова, которыми пожурил его в начале беседы тогда жандармский полковник, всегда всплывали в памяти на фоне грубого и, откровенно хамского, поведения новых представителей закона. Того самого закона, который они, видимые его защитники, сами же попирали своим откровенным беззаконием.
На протяжении еще нескольких месяцев, после визита в жандармерию, Михаил неоднократно замечал незнакомых людей, следивших за ним на улицах города. Тем не менее, история та не получила дальнейшего продолжения, и в результате благополучно завершилась.
Но, неприятности с жандармерией оказались едва ли не самым простым испытанием того года для Михаила.
На одном из хореографических занятий Лидия, во время неудачного падения, серьезно повредила позвоночник. Вместе с приехавшим, срочно, Иваном Егоровичем Михаил лично препроводил ее домой. Там до конца учебного года она осталась под наблюдением отца, который сам занимался ее восстановлением.
Михаил очень болезненно воспринял случившуюся трагедию и разлуку с невестой. На одном из занятий профессор, ощутивший его внутреннее напряжение, поинтересовался причиной такого подавленного состояния. А затем, выслушав объяснение, глядя в глаза, сказал: «Запомните, сударь! Врач не имеет права жалеть своего пациента! Жалость притупляет сознание. А подходить к пациенту, не имея ясной головы на плечах подобно преступлению. Если хотите помочь своей невесте, ищите ответ в медицине, а не в душевных самоистязаниях. На следующие занятия в подобном настроении попрошу вас ко мне не являться! Я врачей учу, а не плакальщиц!»
Впоследствии он неоднократно с благодарностью вспоминал профессора и эти его слова, особенно в начале своей врачебной практики.
К счастью травма Лидии оказалась не столь серьезной, как казалось поначалу. Врачебный талант Корсакова, разумеется, тоже сыграл не маловажную роль в ее быстром исцелении. Однако о любимом увлечении ей пришлось забыть отныне, и навсегда.
Вопреки опасениям родных, Лидия быстро справилась с личной трагедией, в очередной раз, продемонстрировав силу своего характера. И уже на следующий год она снова удивила всех окружающих, совершив новый, совершенно непредсказуемый поворот в своей жизни.
Летом четырнадцатого года она, к полному восторгу своего жениха, была зачислена в число студентов медицинского факультета. Неподдельно счастливый Михаил отныне стал не только ее опекуном, но и наставником во всем, что касалось ее учебы.
- То ли еще будет! - воскликнул как-то Корсаков, сидя в гостях у Московских, - Мы еще такую династию врачей воспитаем!
Это было за несколько дней до начала страшной и кровопролитной войны, которой позже дадут название Первой мировой.
Михаил Туруновский,
писатель, драматург
(г. Брест)
| 
