Лично Император Николай II, его министры И.Л. Горемыкин, Д.С. Сипягин, Н.П. Боголепов, В.К. Плеве, К.П. Победоносцев давали общественности пример самоотверженного государственного служения и выбора наиболее реалистичного и конструктивного политического направления. Их подвиг честного служения спасительной для России монархической идее будет стоить всем им покушений и насильственной гибели.
С.Ю. Витте утверждал, будто и сам Сипягин понимал трудности своего положения и подумывал просить Государя уволить его. Это хорошо характеризует Сипягина, который, как и Горемыкин, никогда не цеплялся за своё место и проявлял тем самым наивысшую монархическую сознательность, какой часто не хватало Витте и другим до эгоизма честолюбивым министрам. А.Н. Куломзин также записывал, что за несколько дней до гибели Сипягин просил уволить его. Следует не забывать среди мотивов состояние здоровья, затребовавшее в 1900 г. длительные отпуска. Возможно допускать, что это лишь очередной слух. И нет данных о подобных намерениях Николая II.
Намеченные преобразования городского самоуправления были включены Сипягиным в проект всеподданнейшего доклада, который должен был быть представлен Государю 7 марта 1902 г., но подвергся переработке и после убийства министра был положен в основу дальнейших работ МВД. В этом докладе говорилось, что существующий закон о выборах не дал желаемого состава городских дум, которые имеют слишком низкий образовательный ценз. В результате общественное управление осуществляется преимущественно в интересах владельцев недвижимости, а не всего населения городов. Сипягин утверждал, что выборная система мешает планомерному хозяйствованию, ведёт к безответственности и некомпетентности. Излишним Сипягин считал право городских дум представлять кандидатов на должность городского головы – их должен выбирать сам Император. Устранить недостатки выборной системы предполагалось введением назначений половины членов городской управы при выборе другой половины [В.А. Нардова «Самодержавие и городские думы в России в конце XIX – начале ХХ века» СПб.: Наука, 1994, с.96-98].
Также в марте 1902 г. Сипягин сделал Государю подробный доклад об улучшении положения рабочих, для чего министр предлагал, оставляя фабричную инспекцию в министерстве финансов, подчинить инспекторов губернаторам на местах [А.Ю. Володин «История фабричной инспекции в России 1882-1914» М.: РОССПЭН, 2009, с.69].
На 7 марта было намечено начало работы комиссии под председательством Сипягина о дальнейшем существовании тотализатора. В комиссию привлекались предводители дворянства и президенты скаковых обществ. Министры высказались против, но в интересах поддержания коннозаводского дела, решено было терпеть тотализатор, с пожеланиями устранить рабочих от участия в ставках через плату за вход и высокие ставки, а скачки не производить в воскресные и праздничные дни. Предлагалось также устранить букмекеров, чтобы прибыль получали напрямую занимающиеся коневодством.
Пред тем Сипягину приходилось давать распоряжения о прекращении торговли порнографическими рисунками и фотографиями, которые не прошли цензуру.
Под председательством Сипягина в течении последних нескольких месяцев продолжала работать и комиссия по пересмотру действующего положения крестьянства.
8 марта Сипягин сообщил Ванновскому о наличии обвинений М. Горького в государственных преступлениях. Президент Академии Наук до того не знал о нахождении Горького под следствием и поэтому не остановил возмутившей Императора Николая II публикации об избрании его в академики по разряду изящной словесности [«Дневник Великого Князя Константина Константиновича. 1902-1903» М.: Буки Веди, 2015, с.18].
Такое звание давало освобождение от цензуры и проверок на таможне, что в отношении идеолога и спонсора терроризма, М. Горького, выходило за пределы возможного. По тем же причинам не мог оказаться среди почётных академиков и другой идеолог терроризма, Н. Михайловский, рекомендуемый к избранию склонившимся влево ближе к концу А. Чеховым [Д. Рейфилд «Жизнь Антона Чехова» М.: КоЛибри, 2014, с.691].
9 марта в окно К.П. Победоносцева стрелял ещё один из террористов, а 18 марта состоялось новое покушение на жизнь Д.Ф. Трепова. Стрелявшая в Трепова учительница в феврале была арестована за участие в беспорядках и выпущена за три дня до покушения. Другие арестованные студенты развлекались как могли, в московской тюрьме в 1901-1902 годах они по-свойски выпускали журналы «Гражданин», «Бутырский вестник» и «Бутырские ведомости», а отстающие по обыкновению от массы студентов марксисты в феврале 1902 г. подготовили тюремный журнал «Свободное слово» с пропагандой интернационализма и липовыми заявками на первенство среди революционеров.
11 марта в Зимнем дворце Сипягин представил Государю депутацию дворянства С.-Петербургской губернии с его предводителем А.Д. Зиновьевым и уездными предводителями, которые выразили благодарность за милостивое предоставление средств, требуемых для воспитания дворянских детей.
14 марта Сипягин поручил Победоносцеву возглавить комиссию о Холмской губернии – «принёс мне новое бремя». 19 марта Победоносцев отметил разговор о Сипягине с князем Н.В. Шаховским, начальником Главного управления по делам печати.
23 марта состоялось второе заседание Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности.
Сергей Нилус рассказывал, что незадолго до трагедии Мариинском дворце Сипягину передавали рукописный экземпляр «Протоколов сионских мудрецов» [«С.А. Нилус. Жизнеописание (1862-1929)» М.: Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1995, с.84].
В марте 1902 г. Сипягин успел получить приглашение участвовать в позировании для художника Репина в честь столетия Государственного Совета и был запечатлён на его великой картине. Но, к прискорбию, дальнейшему разнообразному положительному влиянию Д.С. Сипягина на развитие русской жизни был положен предел организацией маньяков, думавших достичь политических целей серийными убийствами.
По дневнику А.А. Половцова, крайне ненадёжному источнику, Николай II видел в генерале Ванновском косвенного виновника смерти Сипягина. Похоже, об этом сплетничали на основании скорого, 11 апреля 1902 г., увольнения Ванновского. Болтуны не знали, что решение об уходе Ванновского Царь принял в марте, до гибели Сипягина. Есть мнение, что причиной ему было расхождение взглядов на классическое образование. В своё время генерал Ванновский больше часа отказывался от назначения Государя в министерство народного просвещения. Его кандидатуру активно поддерживал Сипягин.
Очень пристрастный в предпочтениях, Половцов приветствовал назначение Плеве, считал его самым лучшим и не видел никого столь же достойного. Однако Витте был недоволен приходом Плеве и вновь стал источником несогласия между министрами, как было и при Горемыкине.
По записи Половцова, Плеве признавал, что Сипягин усилил недовольство правительством и постарался исправить его возвращением из ссылки невинных (?) и «маловинных» лиц, а также созвав сельскохозяйственные совещания для выяснения хозяйственных нужд страны. Этим Плеве даже заслужил сравнение с Лорис-Меликовым [«Красный Архив», 1922, Т.3, с.168-169].
Обо всём этом скоро забудут и после неподчинения Плеве самовластью либеральных и социалистических “действительных статских советников” те возненавидят его и приговорят к участи Сипягина.
В мае 1905 г., проталкивая Царице идею Земского Собора Киреев называл прошлых министров внутренних дел покойных И.Н. Дурново и Д.С. Сипягина выжившими из ума полицейскими, что было во всех отношениях неверно и показывало дурость самого помешавшегося на бесполезных соборах Киреева [А.А. Киреев «Дневник. 1905-1910» М.: РОССПЭН, 2010, с.57].
В.А. Грингмут 20 апреля 1905 г. писал про Киреева и его единомышленников: «им хоть на 5 минут увидать “Царя в Московском Кремле среди Земского Собора”, – а там хоть вся Россия провались!» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.152 Л.1].
Это загодя весьма точно сказано и про словописца А.С. Суворина, ждавшего от выборов в Г. Думу небывалой новой эры в истории, считавшего выборы депутатов величайшим событием – с результатом постыдным, преступным, но и трагикомически смешным.
Таких типов как Киреев описывал Розанов в статье «Среди людей “чисто русского направления”» в 1906 г. как втирающихся в доверие к министрам. Один из них подал Сипягину записку о спасении России на 150 страницах. Киреев годами только и занимался что передачей сплетен и таких спасительных записок, хотя в данном случае Розанов писал про И.Ф. Романова (Рцы) [В.В. Розанов «Русская государственность и общество» М.: Республика, 2003, с.199].
Рцы писал Сипягину о необходимости борьбы с бюрократизмом и просил помощи в издании газеты «Царскосельский дневник».
Не случайно в русской политической культуре не прижилось понятие консерватизма ввиду его неопределённой размытости. Деление на правых и левых более конкретно и исключает взаимопроникновение, перемешивание и временные смещения в стороны. Правые и левые идеи противоположны по принципам и развиваются по линиям своих флангов, в то время как консервативным или либеральным в зависимости от существующего в то или иное время нормирования можно объявить противоположные принципы. Так монархических консерваторов обвиняли и обвиняют в либерализме сравнительно с практиками СССР, а приверженцы советских “ценностей” в РФ сплошь оказываются консерваторами, дискредитируя это понятие.
Ввиду того неудачным следует считать использование историками (самым значительным из современных – С.В. Куликовым) консервативно-либерального термина для характеристики взглядов Императора Николая II. Такое выражение клонится к полной бессмысленности по неконкретной беспринципности.
Правильнее будет делать расстановку политических сил в категории правого и левого. При этом для России мерой соответствия правым идеям будет понимание Самодержавия, Православия и Народности. Расположение Императора Николая II и лиц его ближайшего окружения в правых и левых сетках трёх координат должно отражать степень сознательного проникновения в суть этих идей, степень соответствия им и работы над ними. Таким образом помимо меры продвижения по правым координатам могут наблюдаться смещения в левую область, где своими альтернативными тремя координатами являются демократия, пантеизм и гуманизм.
Как можно убедиться, Сипягин ни одно дело не решал без привлечения наиболее компетентных лиц, и в этом суть Самодержавия, его основного политического превосходства над демократией.
Поскольку так называемые консерваторы типа А.А. Киреева не понимали значения системы профессиональных особых совещаний специалистов, выражающих суть принципа Самодержавия, они сдвигаются влево по линии ближе к демократии, хотя и остаются от неё в отдалении. Бюрократы типа А.А. Половцова явно сдвигаются влево по линии пантеизма. Пантеизм Льва Толстого «Московские ведомости» звали уже беспросветным.
В том случае, если имеется идейное расхождение, а не личная конкуренция и зависть, в таких смещениях от наиболее последовательного выражения идей Самодержавия, Православия и Народности следует видеть причину враждебного отношения к Императору Николаю II, И.Л. Горемыкину и Д.С. Сипягину, бывших, как выясняется, в основном единомышленниками.
Последовательные монархисты, которые не разделяли склонности к парламентаризму, называли идею Самодержавия великаном по сравнению с тем как «ярый конституционалист М.О. Меньшиков главным основанием этого [представительного] строя называл свободу мысли и слова». Такие противники Самодержавия не учитывали, что «серьёзная, на смерть борьба будет лишь между двумя крайними [силами]: монархистами и социалистами» [Д.Д. Муретов «Самодержавие и Парламентаризм. Их идейное содержание» СПб.: Тов. Печатного станка, 1906, с.4-7].
Н.А. Павлов в 1906 г. также отлично понимал, что защита принципа Монархии ведётся через защиту собственности. «Социализм есть главный враг Монархии» [«Объединённое дворянство. Съезды уполномоченных губернских дворянских обществ» М.: РОССПЭН, 2001, Т.1, с.83].
Революционные заграничные издания саморазоблачительно оправдывали совершаемые социалистами насилия: «умственный капитализм не менее преступен, а для многих более соблазнителен, чем денежный». Накопление умственного достояния прямо объявлялось безнравственным, противоправным и столь же преступным, как и накопление капиталов, подлежащих уравнительному расхищению [«Студенческое движение 1899 года» Мадлон: А. Чертков, 1900, с.59].
В этом противостоянии победа социалистов означала полное уничтожение свободы мысли и слова, потерю всех имущественных прав, а беспомощные парламентаристы речами не могли и не сумеют защитить от социалистов свои права и мысли, но немало поспособствуют катастрофе водворения социализма.
Не к месту оппозиционные “консерваторы” наряду с либералами уделяли недостаточное внимание реальному революционному движению, с которым имели дело власти. И не Киреевым приходилось расплачиваться жизнью за жестокую борьбу с информационным и вооружённым террором.
2 апреля около 13 часов Дмитрий Сипягин вошёл в подъезд Мариинского дворца, где его ожидал убийца-самозванец, чьё имя не заслуживает упоминания. Преступник надел чужую форму офицера, со шпорами, высокими сапогами и аксельбантами, сел в нанятую сообщниками дорогую карету, представился графом и адъютантом Великого Князя Сергея Александровича. Приятные черты лица, наряду со всем маскарадом, внушили доверие швейцару, которому было запрещено пускать посторонних в подъезд.
После первого выстрела в живот убийца произнёс: «не будешь больше писать циркуляров», и выстрелил ещё раз в упавшего министра. Пуля попала в шею и застряла в ней. Выездной лакей министерства Лев Бобров пытался остановить террориста, третья и четвёртая пуля попали в его руку и плечо, а пятая пуля угодила в потолок.
Гершуни, добывший для убийств разных министров 50 патронов, утверждал, что пули в подготовленных им револьверах были ещё и отравлены. Официальных подтверждений тому не встречалось [«Обзор важнейших дознаний, производившихся в жандармских управлениях за 1902 год» Ростов н/Д.: Донская речь, 1906, с.8].
Служащий Государственной канцелярии Д.Н. Любимов выразительно описал наблюдаемого им умирающего министра: «Сипягин громко, как бы всхлипывая, стонал. Сознание по-видимому оставляло его. Он всё повторял: Я никому не желал зла. А государю скажите… На это Дурново, успокаивая Сипягина, говорил: Сейчас поеду к Государю, всё скажу, главное успокойтесь дорогой Дмитрий Сергеевич. Затем Сипягин открывал глаза и озирая всех мутным взором, повторял: Где Ара? Ара! Позовите Ару…! Это он зовёт жену – обратился в нашу сторону Витте – послали ли за нею… Карета уже послана, – ответил кто-то.
Перед ларем на коленях стоял доктор Государственной Канцелярии Юркевич и желая остановить кровь делал тампоны из ваты, обмакивая их в таз с какой-то жидкостью с запахом карболки, который держала жена швейцара. Рубашка Сипягина была разрезана и видна была большая рана выше поясницы, причём всё было обожжено, так как выстрел был в упор. При каждом движении Сипягина, а он почти всё время двигался, повторяя как бы в забытьи: Где Ара? – тампон выскакивал и густая, чёрная кровь вытекала, вернее брызгала из раны» http://дыфо.рф/index.php/ct-menu-item-9/ct-menu-item-11/180-lyubimov-d-n
Сипягин был тяжело ранен в живот. Такая смерть особенно мучительна. Был насквозь пробит желудок, повреждены печень и правая почка. Первые тампоны для остановки крови сделали из его рубашки. От боли раненый надолго терял сознание. Уколы муксуса лишь временно усиливали пульс. Первую помощь оказывал врач В.М. Дмитриев. «Я никогда никому никакого зла не хотел. Я всегда хотел другим только добра». «Верующему легко умирать», – говорил Сипягин, понимая, что ранен смертельно. Рядом с ним были П.С. Ванновский, П.Д. Святополк-Мирский и другие министры.
А.М. Лебов передавал рассказ врача канцелярии комитета министров Петрова. В минуты, когда сознание возвращалось к умирающему, он произнёс: «сообщите государю. Хочу видеть государя. Я верою и правдою служил государю и никому не желал зла». После того как позвал священника: «Скажите государю, что умираю за него. Желаю ему здравия». И самые последние слова: «Желаю счастья Его Императорскому Величеству».
Он успел попрощаться с женой последним поцелуем. Дворцовый священник напутствовал умирающего. Вскоре после доставки в соседнюю больницу Сипягин умер от остановки сердца. Его пытались спасти доктора Вельяминов и Троянов. Прибывший директор Департамента Полиции С.Э. Зволянский поклонился телу почившего.
В 15 ч. первую панихиду у тела Сипягина совершил священник лейб-гвардии резервного пехотного полка, после чего покойного перенесли из лечебницы в дом Сипягина на Фонтанке.
Великий Князь Сергей Александрович вскоре написал о нём Николаю II: «какое возмутительное убийство, но какая чудная христианская кончина!».
«Трудно выразить, кого я потерял в этом честном, преданном человеке и друге», – написал Государь в дневник в день убийства Сипягина. В.П. Мещерскому в тот же день Николай II сообщил: «Завет моего дорогого Сипягина всецело во мне» [Ю.Б. Соловьёв «Самодержавие и дворянство в 1902-1907 гг.» Л.: Наука, 1981, с.60].
К.П. Победоносцев, который в день убийства был у Государя, Императрицы, с их дочерьми, записал 2 апреля: «после завтрака – ужасная весть: Сипягин убит!». «Тяжкие часы. Вечером –на панихиде».
Дневнику противоречат и потому ненадёжны воспоминания его жены Е.А. Победоносцевой, записанные Е.С. Зарудной значительно позднее, в 1928 г.: «раз мы подъехали к Государств. совету. Муж вышел, а я осталась сидеть в карете. Вижу входит на подъезд Сипягин и вдруг я услышала выстрел» [РГИА Ф.1574 Оп.1 Д.29 Л.94].
М. Зыгарь в отвратно непрофессионально невыверенном пересказе болтовни несведущих лиц, натыканных в книге «Империя должна умереть» (2017), ошибается, будто Сипягин умер «по дороге в больницу».
В 21 ч. 2 апреля в доме Сипягина состоялась вечерняя панихида по убитому. Присутствовали Царь и Царица, Великие Князья Михаил Александрович, Владимир Александрович, Константин Константинович, Николай Николаевич, Пётр Николаевич, Николай Михайлович, Сергей Михайлович, а также министры и члены Г. Совета, сенаторы, военные, чины МВД. Панихида сразу была отслужена и в генерал-губернаторском доме Великого Князя Сергея Александровича в Москве. Сообщения о панихидах передавали из всех городов России, из многих присылали венки. На имя Императора стали передавать телеграммы о преданной любви и готовности отстаивать монархический порядок не жалея жизни, по примеру Сипягина.
4 апреля тело Сипягина перенесли из церкви при управлении корпуса жандармов в Александро-Невскую Лавру. Литургию совершил митрополит Антоний. Металлический гроб переносили к колеснице Император Николай II и Наследник Михаил Александрович. На отпевании у Царя и Царицы видели заплаканные глаза.
Меж тем террористы готовили убийство на похоронах Сипягина К.П. Победоносцева и градоначальника Клейгельса. Гершуни беседами поддерживал «взвинченное настроение молодёжи», собираясь подослать их под видом гимназистов, но оба намеченных убийцы в день похорон Сипягина не решились на преступление и оба покинули “организацию” Гершуни, а сам он бежал из столицы [«Боевые предприятия социалистов-революционеров в освещении охранки» М.: Революционный социализм, 1918, с.8-10].
Поручик Евгений Григорьев, подосланный Гершуни на похороны, говорил потом что не решился стрелять в беззащитного старика. Григорьев пытался обмануть Гершуни, придумав, будто Победоносцева на похоронах не было.
Жандармы установили, что ещё за несколько месяцев до теракта освобождённый от воинской службы по состоянию здоровья убийца Сипягина в Саратове в одной из рукописей выражал не сочувствие революционной деятельности. Перемену коллективно внушили ему несколько других идеологов убийств.
Александре Сипягиной выражали соболезнования Император Николай II, Императрицы Александра Фёдоровна и Мария Фёдоровна. Из министров утешительное письмо написал В.Н. Ламздорф, с которым, следует считать, у покойного были близкие отношения. Они вместе состояли в Обществе ревнителей русского исторического просвещения. До слёз были расстроены Сергей Витте и его жена Матильда. Министр юстиции Н.В. Муравьёв отсутствовал в столице, т.к. незадолго до состоявшегося убийства выехал за границу из Варшавы. Через русского посла в Берлине передал свои соболезнования Кайзер Вильгельм II.
Московское губернское дворянство и дворянство Волоколамского уезда прислали венки на могилу Сипягина. Из Ярославля написал вдове губернатор Б.В. Штюрмер. С.Д. Шереметев предпринял попытки собрать биографический материал о Дмитрии Сергеевиче для историков. Сразу после убийства Сипягина граф Шереметев испросил отпуск от занятий в Г. Совете до осени, 9 апреля его прошение удовлетворили. 21 апреля граф выступил на собрании Общества ревнителей русского исторического просвещения с речью памяти Д.С. Сипягина, которая затем была издана для бесплатного распространения.
В «Правительственном вестнике» составленный сотрудниками министра некролог охарактеризовал Сипягина как блестящего администратора, усидчивого и работоспособного, умевшего понять суть предоставляемых ему докладов и принимать в расчёт чужие мнения. «Он всегда являлся на помощь нуждающимся, когда только мог, и помощь эта приносила добрые плоды».
А.П. Сипягина через двоюродного брата покойного передала в «Новое время» благодарность всем лицам и учреждениям, выразившим сочувствие её несчастью. Она продала дом на Мойке А.С. Дубасовой, сестре Дмитрия Сергеевича, и переехала в имение Клусово, где заказала возведение храма Спаса Нерукотворного в стиле XVII века в память о Д.С. Сипягине. В 1919 г., спасаясь от большевизма, она переехала в Кишинёв, где погибла от пожара десять лет спустя.
6 апреля новый министр В.К. Плеве выступил перед высшими чинами МВД, перечислив заслуги Д.С. Сипягина. Плеве воздал должное его цельности миросозерцания, непоколебимой преданности, и просил Бога дать нравственные силы следовать его примеру. Напоминая об историческом смысле и великом значении событий, происходящих в русском обществе, Плеве приглашал к разумной, благожелательной, честной и умелой совместной работе.
10 апреля Плеве передал дело об убийстве Сипягина на рассмотрение военного суда, который состоялся 26 апреля. 3 мая убийца был повешен в Шлиссельбургской крепости после отказа подписать прошение о помиловании, на которое был согласен Государь в случае его раскаяния. П.Н. Дурново лично приезжал уговаривать убийцу, пытался спасти его и священник, но всё было без толку. Он даже не признавал себя виновным. Как выразился сам убийца, «я вижу, что вам труднее меня повесить, чем мне умереть» [В.М. Чернов «Перед бурей» Минск: Харвест, 2004, с.158].
Властям Империи действительно было труднее, чем террористу, поскольку эта казнь стала первой за 7,5 лет Царствования Императора Николая II, в течение которых даже убийце министра Н.П. Боголепова, как и множеству других жестоких преступников, была сохранена жизнь. Нарастание революционного террора каждый раз становилось ответом на милости Государя.
Позднее, когда сохранили жизнь Е.С. Созонову, соучастнику убийства министра Плеве, он принял яд в тюрьме в 1910 г. Но за то, что его не перенесли сразу в больницу, в начальника тюрьмы после самоубийства два раза выстрелил один из эсеров, которому, опять-таки, смертную казнь заменили каторгой [«Письма Егора Созонова к родным. 1895-1910» Л.: Прибой, 1925, с.26-27].
Подавшая неудовлетворённое прошение о помиловании мать убийцы Сипягина рассказывала, что жители её города приходили к ней выражать “восхищение” её порождением [«Российская история», 2014, №1, с.154].
Наряду со многими, заместитель Витте В.И. Ковалевский вспоминал встречаемую радость от убийства Сипягина среди считавших, что «он был защитник насилия и произвола» [С.И. Романовский «Нетерпение мысли» С.-Петербургский университет, 2000, с.177].
Такую позицию выказывали революционеры в печатных изданиях, запрещённых в России. В одном из них, закрытом МВД 10-ю месяцами ранее, уже 3 апреля написали, что жалеть о Сипягине «противоестественно», и они, возвеличивая “геройскую смелость” убийц, объявляли преступление следствием оскорблений, нанесённых «нервным натурам», и старались унизить жертву: «вряд ли можно найти министра столь же тупого», угрожая, что никому из монархистов не остановить движение всего человечества к социализму [«Жизнь» (Лондон), 1902, №1, с.453-454].
Напротив, Василий Розанов отозвался на похороны Сипягина призывом к общественности осудить террористическое возвращение к духовному варварству самосуда. «То, что общество желает добиться от законов, оно не сумело или не смогло добиться от себя» [В.В. Розанов «Религия и культура. Статьи и очерки 1902-1903» СПб.: Росток, 2008, с.298].
Того хуже, пантеистическая интеллигенция и студенты, воздействуя пропагандой на рабочих и крестьян, побуждали их радоваться убийствам монархистов. М.И. Калинин, будущий многолетний официальный глава СССР, в 1921 г. вспоминал: «во время убийства Сипягина мне врезалось в память, как целый ряд рабочих приходили ко мне: поздравляли с радостью, что убили министра» [«Дайте нам организацию революционеров…» М.: Политиздат, 1987, с.451].
Партия эсеров подпольно распространяла портрет убийцы Сипягина, в подражании официальной традиции издания портретов Царской Семьи и министров. Партия выпустила воззвание «Казнь министра Сипягина», обращение ко всем рабочим и ещё одно – ко всем подданным Царя.
Поэт Михаил Цетлин, бывший в родстве с эсеровскими вожаками И. Фондаминским и А. Гоцем, напишет пропагандистские стихи, невысоко ценимые критиками, с посвящением убийце Сипягина.
Подпольная литература, писанная лучшими эсеровскими идеологами, составлялась из самой примитивной лжи. В сочинении о Николае II В.М. Чернов выдумывал сам или повторял сказки, имеющие хождение в партии, будто после удара саблей в Японии у Царя «припадки апатии граничили с душевным расстройством. Это были форменные галлюцинации: царь всюду видел паутину, сметал её и приказывал делать то же подчинённым». Хотя Сипягина умертвили 2 (15) апреля, и кому как ни организаторам убийства, было не знать об этом, Чернов писал, будто «10 мая 1902 г. по приказанию Сипягина, раздались первые выстрелы в безоружную рабочую толпу» [Ю. Гарденин «Юбилей Николая Последнего. 1894-1904» Тип. ПСР, 1905, с.16, 20].
Про крестьянские бунты в апреле-мае 1902 г. Чернов написал, будто тогда «без всякого приглашения, по чистому недоразумению, поверили, что царь, как любящий отец своего народа, ничего не имеет против перехода земель к трудящимся» — «и снова выстрелы, кровь», – хотя он прекрасно знал, что приуроченные к убийству Сипягина бунты весны 1902 г. были организованы студентами-самозванцами, подбивавшими крестьян к преступлениям ложными грамотами от имени Императора, и прямо руководившими грабежами и поджогами.
Иван Трегубов, который в то время ехал из Киева через Полтавскую и Харьковскую губернии, где разгорались очаги провокаций, 15 апреля 1902 г, когда не прошло и двух недель от убийства Сипягина, сообщал К.П. Победоносцеву: «здесь уже проявилась деятельность агитаторов: они явились между крестьянами в генеральских мундирах, с орденами, лентами через плечо, царскими грамотами, назвав себя послами русского Царя-Государя, который де послал их за тем, чтобы они грабили панское добро», «что де паны разгромили Петербург и Царь убежал за границу» [РГИА Ф.1574 Оп.2 Д.200 Л.1]
Сплошная ложь будет и в революционных прокламациях о еврейских погромах, о Японской войне, о 9 января 1905 г., о Государственной Думе, деле Бейлиса, Г.Е. Распутине.
В легальной печати тот же В. Чернов под собственной фамилией публиковал не менее сумасбродные статьи о том что капитализм ведёт исключительно к народной нищете и в нём никаких преимуществ развития промышленности нет. Народники сообща с Лениным защищали убийственный радикализм Карла Маркса от П.Б. Струве и Туган-Барановича, заговоривших о положительной значимости капитализма.
Безумие революционной пропаганды является прямым отражением террористической тактики захвата власти и политики её удержания. Отмены цензурных ограничений и свержения монархической власти добивались для того, чтобы затем вне всякой, даже теоретической возможности, писать, что Сипягин принимал участие в попойках Наследника Цесаревича, с тех пор как тому ещё не исполнилось и 16 лет. «За это, а также за умелое приготовление какого-то особого соуса с устрицами, Николай II, когда стал царём, назначил Сипягина» [Л.М. Клячко «За кулисами старого режима. Воспоминания журналиста» Л.: Издание автора, 1926, Т.1, с.22].
Проводя закономерности далее, нельзя не отвесить заслуженных ругательств неразборчивым историкам, которые так прониклись пафосом подобной лжи, что озаботились навязать читателям революционные взгляды. Следует ещё раз вспомнить имя Анатолия Ремнёва, который в книге «Самодержавное правительство» описывает Комитет министров, используя указанное издание и называя Клячко осведомлённым «в закулисных делах» журналистом, которому доверял Витте. Другим типичным примером современного собирателя лжи является Борис Колоницкий, который все свои суждения о Николае II основывает на без лишних изысков копируемых им ругательствам от современников Императора.
«Чисто сделано», – обрадовался Ленин, узнав об убийстве Сипягина. Наряду с эсерами и социал-демократами, удовольствие от смерти Сипягина высказывали и близкие к ним левые либералы. Павел Милюков, бывший вместе с Лениным в Лондоне, говорил, что следует совершать новые политические убийства высокопоставленных монархистов [«Воспоминания о В.И. Ленине» М.: Политиздат, 1984, Т.2, с.83, 86].
Е. Азеф не знал о подготовке убийства Сипягина, но, он скорее всего не стал бы сообщать о нём властям, поскольку, когда проведал насчёт роли Г. Гершуни, в донесениях пытался отрицать её, затем преуменьшать, а в дальнейшем скрыл свою осведомлённость о приближении покушения на Плеве.
Василий Розанов указал на самую грозную опасность революции, заключающейся не в отдельных убийствах, а в их общественном одобрении, которое развязывает террор всё далее и толкает Россию к страшному будущему и превращению её в небывало кровавый СССР, культ восхищения преступным “величием” которого насаждается в путинской РФ.
Одобрение террора всеобщим не было, оно нарастало с распространением идей социализма и ненависти к основополагающим принципам устроения Российской Империи. Своего пика давно начавшееся и постепенно нарастающее прославление террора достигло после взлёта 1917 г. именно к 1937 г., о чём можно судить, например, по дневникам молодого Давида Самойлова, который поклоняется сталинскому гению и уверен во всенародной ненависти к предателям революции. СССР воспитал в нём столь же сильную пантеистическую ненависть к христианскому исповеданию. Сознав ложь сталинизма, поэт продолжал прославлять идеалы революции и писал о звериной сущности русских националистов в СССР из-за их полноты отвержения революции и их идеала Царской России.
Княгиня Т.Г. Куракина вспоминала в 1923 г., что раньше социалисты возмущались, как смеют министры кататься в отдельных вагонах. Теперь же «большие привилегии, чем те, которыми пользуются коммунисты, – трудно себе представить». Эти привилегии сочетались с величайшими репрессиями против рабочих за малейшие протесты. Напрасно другая княгиня, С.А. Волконская, когда просила за арестованного мужа, объясняла чекистам, что она никого не притесняла. Легенда для оправдания любых убийств работала исправно, и ей отвечали: «небось раньше вы не думали о том, кого гноили в тюрьмах? Притесняли народ, а сами радовались?» [«Красный террор в Москве» М.: Айрис-пресс, 2010, с.196, 225, 449].
Затем все десятилетия существования СССР, в нём процветала столь же высокая, если не ещё большая, коррупционная преступность власти, что и теперь в РФ, что лишает всякого смысла демагогию об образцовом советском величии.
Однако чекистской идеологией в неизменном виде пользуются воспитанные советской пропагандой историки, по замечанию О.В. Волобуева, «несмотря на то что в 1990-х в общественное сознание внедряли крайне негативное отношение к любым революционным выступлениям». Старое поколение историков, за исключением относительно многочисленных единомышленников А.Н. Боханова, не поддалось антисоветским влияниям эпохи девяностых. А.И. Уткин в открытую восхвалял Ленина и Маркса. П.Н. Зырянов, сдвинувшись от коммунизма к левым взглядам Г. Явлинского, упорствовал в защите революционной идеологии в учебнике 1999 г.: «когда господствующие классы и группы упорно отказываются идти на уступки, революция оказывается единственным способом выхода из кризиса». Схожие взгляды в защиту революционного насилия высказывали Булдаков, Шелохаев, Журавлёв и прочие, в духе С.В. Тютюкина: «кто же мешал правящим “верхам” и господствующим классам России не доводить дело до революции, поделившись с народом хотя бы частью своих прав, богатства и привилегий?» [«Долг и судьба историка» М.: РОССПЭН, 2008, с.146, 185].
Более поздняя выразительная подборка мнений большого числа знаменитых историков, отвечающих на анкету в сборнике «Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии» СПб.: Изд-во СПбГЭТУ, 2017, показывает столь же поразительное, а часто и полное непонимание самых существенных моментов, необходимых для оценки Российской Империи, незнание причин и непосредственных обстоятельств её падения.
Вся эта интеллигентская свора именитых защитников революционных убийц с выращенными этими историками учениками и подражателями не в состоянии объяснить, какими же привилегиями должен был поделиться со всем народом, ни о ком не позабыв, Дмитрий Сергеевич Сипягин, чтобы избежать насильственной смерти, и как вместе с ним следовало поступать, надо понимать, правящей Династии, всему дворянскому и купеческому сословию.
Наследники чекистской идеологии проигнорировали историю финансовой и продовольственной государственной поддержки крестьянства, не учли сколько удельных и дворянских “богатств” естественным образом перешло в их пользу, а самое главное, они упустили, что революционный кризис – это идейный кризис, и доведением до революции так раз является распространение лживых утопических посулов обогащения народа путём свержения монархического строя и разграбления чужих “богатств”, а воплощение этой идеологии привело к обнищанию и истреблению народа.
У Боголепова, Сипягина, Плеве, Штюрмера, Горемыкина и других министров, убитых борцами с сословными привилегиями, не имелось личных богатств, которыми они могли одарить весь народ. Но даже будь каждый из них долларовым миллиардером, элементарное деление миллиардов на 130-180 миллионное население Империи Николая II в 1894-1917 годы показывает полную бессмысленность революционных требований уравнительного отъёма имущества капиталистов и титулованных особ.
Демократические требования полного равенства в правах, имуществе и даже привилегиях, в первую очередь направлены на уничтожение всего лучшего, уникального, особенного. Привилегиями нельзя “поделиться”: если привилегированное учебное заведение сделать доступным для любого желающего, оно либо вовсе потеряет возможность функционировать, или же утратит в качестве предоставляемого образования тем больше, чем менее ограниченным в доступе будет.
Но привилегии можно создать самому путём приложения личных сверхобычных усилий и направления результатов труда своей жизни на устройство своих детей с мотивировкой их к последующему повышению достигнутых “привилегий” – отличий от тех, кто не потратил безрадостно нелёгких соразмерных усилий. О значении потерянного с Империей сословного принципа напоминает поговорка о трёх высших образованиях, необходимых для настоящего интеллигента – образовании трёх поколений. Генерала Краснова или Дмитрия Сипягина поставили высоко над другими достижения их дедов и переданная ими культура устремлённости, которая помогла им раскрыть собственные неординарные таланты, позволившие им прорваться ещё дальше в ввысь, при личной благосклонности Императора Николая II и его правительства.
Таков основной принцип монархической структуры власти: качество образования и воспитания, получаемого в правящей Династии и других знатных дворянских родах всегда будет превосходить по уровню одинаковые школы и всё то затрапезное равенство, которое дарит большинству демократический принцип, при социализме доходящий в равенстве до самых опасных крайностей. Соответственно, при Монархии будет естественным и преимущественное попадание в правительственный аппарат привилегированных сословий, которое не исключает самого максимального карьерного роста представителей иных сословий, тем и отличающихся от каст. В любом случае, при всяком общественном устройстве, даже демократическом, имущественное неравенство будет оказывать важнейшее влияние на формирование аппарата власти, но без специальных сословных институтов, он не будет обладать достоинством, целенаправленно воспитываемым.
В наше время, когда новым дворянством называют в худших традициях фаворитизма одариваемых путинских чекистов, а также олигархов, возникших с пустого места за счёт знакомства с пересидевшим законные сроки президентом, поведение господствующих классов Императорской России при Николае II может считаться образцово-поучительным. Разумеется, в той мере, насколько они защищали монархическую идею и следовали её принципам, а не готовили собственное уничтожение, поддерживая революционные требования демократического уравнения и ослабляя противостояние грядущему социалистическому рабству.
источник |
