Военная весна 1915 года запоздала почти на месяц. Весь март стояли морозы и дул сильный ветер. Было холодно и очень не уютно.

В тот день последняя лекция закончилась как обычно. Студенты быстро разошлись по домам. Михаил, немного задержался на консультации, а затем, тоже спустился в фойе, и направился к гардеробу.

- Простите, милейший! - окрикнул его, вошедший в здание университета военный в офицерском чине, - Сослужите службу! Будьте любезны! Помогите мне отыскать медицинский факультет.

- Медицинский? - удивленно переспросил Михаил, - Я с медицинского факультета. А вы, по какому поводу, позвольте поинтересоваться?

- С медицинского, говорите? А курс у вас какой? - тут же оживился офицер.

- Четвертый. А что?

- Четвертый? А-а, - немного разочаровался военный, - А выпускников? Пятикурсников, поможете найти?

- Разумеется. А вам зачем, собственно? - не унимался Михаил, - Что-то случилось?

- Что случилось, говорите? Война случилась, милейший! Война, которая идет уже второй год. И на той войне множество народа гибнет. И гибнет не только от самих пуль, да осколков. А еще по причине того, что врачей сейчас в армии катастрофически не хватает! Многих. Очень многих можно было бы спасти хотя бы от ампутаций. Не говоря уже о самой жизни.

- Так вы призывать на фронт в действующую армию нас будете? - не скрывая внутреннего возбуждения, воскликнул Михаил.

- Именно так, - подтвердил офицер, - Иного выхода у нас нет. Однако речь о выпускниках идет. А вам еще год учиться предстоит, как я понимаю. Ну, так как? Проводите?

- Разумеется. Охотно! Наш декан Осипов Виктор Петрович - пояснил Михаил и жестом пригласил следовать за собой.

По дороге в деканат он успел задать вербовщику еще несколько вопросов относительно службы военных врачей, а затем остался ждать его в коридоре под дверью декана. Офицер пробыл там не более получаса, и, наконец, вышел, на ходу завершая разговор.

- Желательно, чтобы это были добровольцы. Армейская служба не каждому под силу. Вы ведь понимаете, - обратился он напоследок к декану факультета.

Михаил уловил удобную паузу в разговоре и вмиг оказался рядом с вербовщиком.

- Покорнейше прошу меня извинить! - начал он как можно учтивее, - Я подслушал ваш разговор, где говорилось о добровольцах. Так вот я и есть доброволец! Возьмите меня! Я не подведу! Клянусь честью!

- А? Это снова вы? - немного удивился офицер, - Какой вы шустрый, однако! Да ведь у вас еще четвертый курс. Вы же сами мне сказали!

- Ваше превосходительство! - почти взмолился Михаил, обращаясь к декану, - Мы ведь уже прошли основные дисциплины, Виктор Петрович! У меня уже и хирургическая практика есть!

- Ну, ну, ну, - улыбнулся в ответ Осипов, - О практике пока говорить еще рановато, конечно. Но зарекомендовали вы себя, Московский, весьма похвально! - сделал он комплимент. Затем декан немного задумался и добавил, - Ну, если вы без проблем сдадите все дисциплины второго семестра, то лично я не вижу оснований для отказа вам в предоставлении академического отпуска. Сдавайте экзамены и пишите рапорт. А там посмотрим.


***

- Прошу прощения! Не желает ли горячего чаю господин капитан? - прервал воспоминания Михаила проводник вагона первого класса.

- Ну, вот и он принял меня за капитана, - мысленно ухмыльнулся молодой зауряд-врач[1], - Как же похожи наши погоны! Что ж. Пусть для него я буду капитаном, - решил для себя Михаил, и принял более серьезный вид, а затем согласно кивнул головой, - Извольте, любезный. Весьма кстати.

Как только вежливый проводник аккуратно притворил за собой дверь купе, Михаил снова погрузился в приятные воспоминания. Закрыв глаза, он сразу увидел Лидию, и их поспешную свадьбу незадолго до отъезда на фронт.

- Я не желаю ждать жениха, - сказала она, узнав о его призыве в числе еще тридцати добровольцев, - Только мужа!

Он вспоминал, как дедушка лично освящал фундамент дома, который родители совместно заложили для молодых прямо в день их венчания. Вспоминал, как на станции прятали мокрые глаза сестры и мать, а отец строго следил за ними, пресекая малейшие попытки расплакаться. Хотя сам, то и дело, отводил взгляд куда-то вверх, глубоко вдыхая полной грудью.

Михаил вспоминал, как на прощание, он впервые вытянулся перед отцом и, приложив руку к козырьку фуражки, торжественно произнес то самое, заветное «Честь имею». От чего однажды, и на всю жизнь ощутил прилив необъяснимой внутренней силы!

Вагон мягко покачивался. Колеса равномерно отбивали убаюкивающий такт. Где-то в полусне пробегали картины последних мирных дней.

Вот друзья однокурсники, с удивлением разглядывают его новенький офицерский мундир, золотые погоны на плечах, и серебряный нагрудный знак.

Он идет по улице в военной форме, позвякивают шпоры, с боку висит сабля. Жесткие погоны еще не привычно, но приятно, слегка давят на плечи.

Молоденькие барышни, откровенно, строят глазки высокому красивому офицеру. Дворники, убирающие улицу, прекращают пылить своими метлами и почтительно провожают взглядом, сжимая древки, словно винтовки на караул.


Уважение военным тогда ощущалось во всем. Чего нельзя было сказать о студентах, которых не любили ни городовые, ни дворники. Впрочем, и у остальной публики учащаяся братия почему-то не пользовались уважением.

По призыву же в армию вчерашние студенты получили значительные суммы на обмундирование, и документы на проезд в мягком вагоне, в котором теперь было почти по-домашнему уютно. Здесь витали ароматы французских духов, дорогого марочного коньяка и душистого чая.


Из Гродно, где располагался штаб армии, Михаил отправился по месту прохождения службы, откуда вскоре написал, наконец, первое письмо домой.

«Здравствуй сердце мое, несравненная Лидушка!

Наконец я, и еще пять моих товарищей, прибыли по назначению.

К нашему великому удивлению, по приезду каждого из нас уже ожидал денщик с лошадью. Мне достался покладистый и проворный мужичок по имени Степан, который словно нянька, заботится теперь и обо мне, и о моем четвероногом друге.

По прибытии в штаб, мы явились к дивизионному врачу. Он принял нас очень почтительно и пригласил к ужину офицеров штаба. На другой день я, назначенный ординатором во второй дивизионный лазарет, распростился со своими товарищами и отправился к месту назначения. Второй лазарет нашей 26 пехотной дивизии располагается в 12 километрах от передовой линии у небольшого «фольварка». Так называются здесь мелкие земледельческие поселения, состоящие из нескольких домов.

Здесь в Сувальской губернии основная масса крестьян живет в этих маленьких поселениях. Крупных деревень здесь мало. Торгово-промышленные поселения, населенные главным образом евреями, находятся в так называемых местечках, представляющих собой нечто вроде маленького городка, где имеются магазины, ремесленные мастерские, бани и административные учреждения. Военные обстоятельства принуждают население бросать свои фольварки и, в большинстве, они необитаемы или мобилизованы армией для собственных нужд.

В штате нашего лазарета всего пять врачей, включая теперь и меня. Возглавляет его главный врач, мужчина спокойный и весьма приятный в общении. В нашем подчинении двенадцать фельдшеров и несколько десятков санитаров. А еще есть начальник хозяйственной части, делопроизводитель и даже кассир.

Кроме того, есть у нас и свой священник.

Лечебные здания расположены в больших бревенчатых хатах. Наш лазарет имеет большой обоз на лошадиных тягах, состоящий из санитарных двуколок, обслуживаемых ездовыми.

Ты не поверишь, но война здесь, на нашем направлении, на удивление, невероятно тихая. Со слов раненных, передовая линия окопов постоянно занята бойцами, которые время от времени просто постреливают в неприятельские окопы, а неприятель отвечает им такими же редкими выстрелами.

Временами стрельба внезапно усиливается, но ненадолго. А потом вновь на фронте становится покойно.

Пациентов к нам в лазарет обычно привозят ночью. После элементарной обработки ран их отправляют далее в тыл. Хотя и здесь на месте существуют все возможности для того, чтобы развернуть настоящую работу. Ведь в нашем распоряжении находятся большие наборы с хирургическими инструментами! Я уже несколько раз имел честь докладывать начальству об этом. Однако все мои предложения и главный врач, и старший ординатор, почему-то, игнорируют безо всякого интереса.

Посему, вся наша помощь оканчивается в простой перевязке и отправке раненного или больного дальше в тыл.

В общем, жизнь здесь скучная и ничего романтичного в ней абсолютно нет. Так что можете за меня абсолютно не волноваться. О чем обязательно сообщи родным.

Скучаю безумно, и мечтаю заключить тебя в свои жаркие объятия!

Твой горячо любящий муж Михаил».


Так в тиши лазаретной рутины прошло около месяца. Не было дня, чтобы Михаил не задумывался о переводе в прифронтовой госпиталь. Туда где кипела, по-настоящему, напряженная работа военного врача.

И вот, вскоре, как всегда ночью, с очередной доставкой раненых в лазарет прибыл его товарищ и однокурсник Сергей Зарецкий.

Вчерашние студенты однокурсники обнялись при встрече по-братски, и по окончании сортировки больных, уединились для откровенного разговора. Первым начал Сергей.

- Как же я тебе завидую, Мишаня! Видел бы ты, что там творится! Это здесь у вас тишь, да гладь. А, я не поверишь, с момента приезда сюда ни разу выспаться толком не сумел. Наш полковой медицинский пункт в полутора километрах всего от линии фронта стоит! Пальба и канонада постоянно!

Зарецкий достал пачку папирос, и слегка дрожащей рукой прикурил от зажженной спички.

- Я смотрю, ты закурил? - удивился Михаил, внимательно наблюдая за своим товарищем.

- Посмотрел бы я на тебя, дружище! Там не только закуришь! - заметно нервничал Сергей.

- Тебе нельзя там больше оставаться в таком состоянии. Надеюсь, ты это понимаешь?

- Понимаешь, не понимаешь! Какая разница теперь! Вот. Полюбуйся! - продемонстрировал трясущиеся руки Сергей, - И ничего поделать с этим не могу! Ничего! А как с такими руками за стол вставать, а? Вот скажи мне?! Как?!

- Успокойся! Выход всегда есть! - как можно более хладнокровно, попытался сбить накал беседы Михаил.

Зарецкий докурил папиросу и, сделав паузу, о чем-то задумался.

- Я трус, да? Ты только честно скажи! По-братски! Я трус?

- Перестань, Серж! Причем тут трусость? У тебя типичное перевозбуждение нервной системы. Тебе нужно сменить обстановку и все пройдет. Думаю, ты сам, не хуже меня, это знаешь, - уже немного раздраженно ответил Московский.

- Да, да. Разумеется. Черт бы нас всех побрал! Только, что толку от наших с тобой знаний. Надеюсь, ты понимаешь, что проситься сам я не стану. Уж лучше…

Михаил оборвал его, не дав договорить.

- Слушай меня внимательно! Мы сейчас же пойдем к начальнику нашего лазарета. Иван Николаевич очень порядочный и разумный человек. Думаю, он не откажет.

- Ты о чем, не понял? - насторожился Сергей.

- Как о чем?! Конечно о рапорте. Я подам рапорт о переводе в медицинский пункт. А чтобы осуществить нашу с тобой ротацию, ты напишешь рапорт как бы в ответ. Понимаешь? Таким образом, твоя честь останется незапятнанной, а мое желание окажется сбывшимся.

- Постой! Так ты что? Действительно сам хочешь туда? К самой передовой? - вытаращил глаза Зарецкий.

- Разумеется. С самого начала, как только сюда попал только об этом и думаю, - подтвердил Михаил.

- Постой, постой! Ты это серьезно?

- Абсолютно! Пойдем же!

Михаил решительно взял Сергея под руку, и они вместе направились к начальнику лазарета.

- И, так! С чем пожаловали, голубчик, на сей раз? - сходу поинтересовался Иван Николаевич, увидев Московского еще в проеме двери, - Если по поводу операций, то решительное нет! Нет, нет и нет! Вы молодой человек в армии без году неделя, что называется. И многого еще не понимаете. Вы думаете это я против? Отнюдь! Да только армия штука такая, где самоуправства не терпят. Вы поймите! Случись что, нас с вами тут же под трибунал отдадут, и глазом не моргнут! Посему, выполняем поставленную нам задачу далее, как и прежде, до особого распоряжения. Надеюсь, теперь понятно!

Закончив нравоучение, начальник достал носовой платок, вытер выступивший на лбу пот, и с недоумением уставился на упрямца.

- Что-то еще, Московский? Или посмеете снова возражать?

- Прошу меня покорнейше извинить, господин начальник! Однако я не за этим.

- Вот как? Выходит я зря тут распинался перед вами все это время?

- Ни в коем случае, Иван Николаевич? Но, я в этот раз по другому поводу. Я хочу просить о моем переводе в медицинский пункт полка.

- Ах, вот как! Погеройствовать решили, значит! Похвально! Похвально! Но только фронт вам не парк для развлечений. Хочу туда, хочу сюда, знаете ли!

- Нет, нет! Вы не совсем правильно меня поняли. Я прошу о замене. Вот мой бывший однокурсник Зарецкий Сергей. Он с обозом сегодня к нам прибыл как раз оттуда, - выдвинул рукой из-за своей спины однокашника Михаил, - Так вот, он согласен поменяться со мной местами.

Зарецкий утвердительно, но в, то же время, как-то виновато кивнул в ответ головой, и отвел в сторону глаза. А затем, немного неуклюже приложив руку к козырьку, вполголоса, представился начальнику лазарета.

Иван Николаевич внимательно посмотрел на своих визитеров и, наконец, тоже понимающе, кивнул головой.

- Так, так. Кажется, начинаю понимать. Ну, что ж. Если ваше желание обоюдно, так сказать, пишите рапорта. Вы Московский, разумеется, на мое имя, а вы голубчик, своему начальству. Я сообщу в штаб о своем согласии. А пока марш по местам!


Ровно через неделю Михаил впервые оказался в непосредственной близости от передовой. В отличие от своего бывшего однокурсника полковая жизнь затянула его с первых же дней.

Насыщенная ежедневными событиями боевой обстановки, она была, по-настоящему, живой и интересной. Полк располагался на передней линии, занимая своими боевыми частями непосредственно передние окопы. Медицинский пункт полка действительно располагался почти в километре от передовых окопов. Таким образом, Михаил теперь был в курсе всех событий боевой жизни, богатой ежедневными происшествиями. Кроме того, в полку было значительно веселей от большого количества офицеров, среди которых встречалось немало остроумных и прекрасно образованных людей. Иными словами, Михаил, наконец-то, увидел фронтовую жизнь именно такой, какой представлял ее в своих прежних фантазиях.

Вопреки рассказам Зарецкого, обстановка здесь не всегда была обостренной. Временами спокойный прифронтовой режим действительно нарушался, и вспыхивали бои по инициативе немцев или с нашей стороны. Тогда в течение двух-трех дней обстановка действительно накалялась. Именно в такие жаркие дни он с фанатичным упорством, не замечая усталости, буквально рвался к операционному столу, все глубже вникая в тонкости военно-полевой хирургии.

Однажды, глубоко под вечер, полк экстренно сняли с позиций и отправили неподалеку по фронту к высоте, имевшей странное название «Бабья». Был получен приказ взять эту стратегическую высоту, во что бы то ни стало.

Через несколько дней на подступах к высоте началась артиллерийская подготовка. Даже в расположении медицинского пункта было слышно, как с визгом летели снаряды во вражеские окопы, рассчитывая разрушить их оборону. Но когда на довольно высокую и крутую высоту двинулась пехота, враг оказал решительное сопротивление и пулеметным огнем начал резать наступающие части.

Однако, несмотря на это, после каждого очередного артиллерийского обстрела, попытки взять высоту продолжались. Число погибших офицеров и солдат начало расти с каждым днем.

И то, что произошло с ним в один из этих суровых дней, Михаил вспоминал затем часто.


Очередная атака на высоту должна была начаться рано утром. Накануне с большими потерями все же удалось выбить немцев из первой линии обороны, и занять их окопы. Но долго продержаться, там не удалось. Вражеские пулеметы, закрепившиеся на самом верху, не давали поднять головы, и с трудом отбитые позиции, пришлось оставить, а намеченную атаку отложить.

Было ясно, что дальнейшее стратегическое продвижение войск будет не возможным, пока высоту занимает противник.

В предыдущих атаках полк понес большие потери в живой силе. Не смотря на то, что медицинский пункт находился так же в полутора километрах от передовой, раненых зачастую, просто не успевали довезти из-за большой потери крови.

Так Михаил снова оказался в числе добровольцев, когда было принято решение о командировании нескольких врачей и фельдшеров непосредственно к месту боев, в основном, из-за больших потерь среди санитаров, выносивших раненных с поля боя. Это было рискованным, но необходимым решением, целью которого являлось сокращение неоправданных потерь в живой силе.

Наконец, ранним предрассветным утром Михаил, впервые, оказался в окопе. Молодой врач нервно вздрогнул, когда раздался первый внезапный залп артиллерии. Он плотно закрыл уши руками. Но, несмотря, на это оглушительные взрывы снарядов, казалось, разрывали сейчас изнутри его самого, а не головы неприятельских солдат.

Артиллерийская подготовка длилась не менее получаса. Наконец жуткий вой пролетающих над головой снарядов прекратился, и наступила оглушительная тишина.

Позже он не раз вспоминал эту зловещую паузу перед предстоящей атакой, и бешеный ритм пульсирующей крови в висках. Не хотелось верить, что этот безжалостный отсчет, запущенных войной часов, через мгновение разделит сидящих в окопах на мертвых и живых. Страх перед неизвестностью предательски метался в жилах, сотрясая тело мелкой неукротимой дрожью. Зрение сфокусировалось в узком секторе прямо перед собой. Очертания остальных предметов по периметру были размыты и искажены. И, несмотря на то, что им врачам категорически было запрещено покидать линию окопов до окончания атаки, он ощущал себя одним из тех, кто через мгновение перешагнет этот страшный барьер.

Наконец, по окопам пронеслась команда «примкнуть штыки»! Последовавшие за ней команды, различались хуже. Казалось, что они смешались в единый приглушенный стон огромного существа, готовящегося к роковому прыжку.

И вот, наконец, крик «Ура» окончательно разорвал пришедший в движение воздух. Сотни могучих мужских тел, вдруг вырвались из под земли, и ринулись навстречу, оскалившейся искрами пулеметных очередей, проклятой высоте.

В какой-то момент, в этом отчаянном крике атакующих, и грохоте стрельбы, Михаилу послышался призывный крик раненного. Было ли это вспышкой воспаленного сознания или, действительно, воплем о помощи, не имело для него никакого значения. Забыв о полученных инструкциях и приказах, движимый своей священной клятвой, он вынырнул из окопа и пополз вперед.

Михаил быстро обнаружил первые тела, грузно распластавшиеся на земле.

Среди них, скорчившись на боку, еще живой солдат дергался в непроизвольных судорогах. Михаил аккуратно повернул его на спину, чтобы осмотреть. В ответ, раненный протяжно застонал. Проникающая в живот рана была тяжелой. Солдат начал медленно расправляться и вытянул вперед ноги. А еще через мгновение, едва заметно шевеля сухими губами, явно попытался что-то сказать.

- Что, голубчик? Что? Очень больно, да? Потерпи, я сейчас тебе помогу, сейчас - попытался успокоить его Михаил, медленно расстегивая окровавленную солдатскую шинель.

Раненный, судорожно, дернулся всем телом, и очень широко, будто в удивлении, раздвинул, присыпанные песком веки. Казалось, что в этот миг он ясно увидел перед собой кого-то. Солдат напрягся, словно хотел встать навстречу своему видению. Его губы снова медленно шевельнулись, и застыли в кривой гримасе. Умирающий, на мгновение, вытянулся еще сильнее, а затем обмяк всем своим измученным телом. Его веки слегка опустились, голова беспомощно упала набок, а в уголке искривленного рта заструился ручеек алой густой крови.

Михаил еще раз посмотрел уже не в лицо погибшего, а скорее на застывшую на нем маску, овладевшей им смерти.

«Все кончено. Нужно быстрее искать других. Живых! Живых!», - торопились мысли, и Михаил еще быстрее пополз осматривать, лежащих поблизости. Однако живых там найти ему не удалось. Только трупы. Трупы. Трупы. Много. Очень много трупов. Михаил, нервно, метался между окровавленными телами, тщетно пытаясь найти хоть кого-то с признаками жизни.

Сквозь грохот боя он, вдруг, отчетливо услышал окрик: «Доктор, там, там!» К Михаилу медленно с передышками подползал санитар, тянувший за собой раненного фельдфебеля.

- Там, чуток впереди, еще двое. Кажись живые, - переводя дыхание от глубокой одышки, с трудом выговорил санитар, и показал на небольшие пригорки метрах в ста на фланге.

- Постой, постой. Дай я этого осмотрю, - взволнованно предложил Михаил.

- Ничего, ваше благородие, плечо у него только. Сильно, правда, разворотило, но я уже забинтовал. Я умею. Не впервой. Там, - повторил санитар, снова показывая в направлении бугров, и поволок раненого к своим окопам.

- Хорошо. Тащи его, тащи. Я проверю потом, - крикнул Михаил уже вслед.

Не теряя времени, он быстро пополз в указанном направлении. Пули со свистом пролетали над головой. Несколько из них с тупым ударом врезались в землю совсем рядом, подбросив вверх грязные ошметки. На мгновение он замер, и немного переждав обстрел, пополз снова. Страха не ощущалось. Нечто сравнимое с безумством азарта, влекло его теперь к намеченной им самим цели. И, он все быстрее старался доползти туда, где могли быть живые.

Первый достигнутый пригорок, оказался значительно выше, чем казался издали, и Михаилу пришлось обогнуть его сбоку. Лезть через верх было слишком опасно.

Наконец его взору, слегка присыпанные после взрыва землей, открылись двое, бездыханно лежащие животами на земле. Михаил подполз чуть ближе, и оцепенел от увиденной картины. Два совсем юных солдата вытянулись напротив друг друга в одинаковых позах, выбросив вперед правую руку. Русский и немец смотрели вперед раскрытыми, словно в удивлении от неожиданной встречи, своими уже безжизненными глазами.

Казалось, что они хотели дотянуться друг до друга, чтобы совершить рукопожатие. Но вместо этого…

Юноши были очень похожи внешне. Оба светловолосые и белокожие. Михаилу даже показалось, что цвет глаз у них был одинаковый. Такой же серо-голубой, как и это осеннее небо, раскинувшееся теперь погребальным саваном над ними.

- Зачем? Не понимаю. Зачем?! - вдруг пронзительно зазвучала в голове мысль, - Зачем здесь лежат эти мальчишки? Кто, и зачем сделал их врагами? Ведь они даже не были знакомы. Кто, черт возьми, решил, что они непременно должны были убить друг друга?! За что? Почему свершилось это злодейство? Только потому, что каждому из них сказали, что тот, стоящий напротив, теперь его враг?! А это значит, что он обязан его убить! Иначе тот, непременно, убьет его самого. Так стравливают на потеху собак. На чью же потеху стравили их? Какая глупость! Нет! Подлость. Да, подлость! Гадкая подлость!

Неожиданно, словно обдав ушатом холодной воды, где-то совсем рядлм Его мысли вдруг оборвала холодная команда, прозвучавшая на немецком: «Рус! Хенде Хох! Нихьт шиссен! Сдаваться![2]«

Вражеская речь подействовала на него, словно отрезвляюще. Он начал быстро оценивать обстановку. Немцев, неожиданно вынырнувших справа из-за соседнего бугра, было двое. Нацеленные на него винтовки не оставляли ему никакого шанса добраться рукой до кобуры, и вынуть револьвер.

- Нихьт шиссен! Шнеллер, шнеллер![3] - подгонял упитанный солдат, оказавшийся в этот момент ближе всего к нему. Второй в это время залег за ним сзади в нескольких шагах.

«Плен? Только не это! Нет! Какой позор! Только не это! Что же делать?» - метались в голове осколки разбитых мыслей.

Бывало, он представлял себя вернувшимся в родной университет, пропахшим дымом, фронтовиком. Сквозь плотную ткань мундира, кожей ощущавшего уважительные взгляды сокурсников и преподавателей. И вместо всего этого, теперь ему предстояло пережить унижение плена?!

«Господи! Что же делать? Ведь, нужно что-то делать!»

Скорее машинально, чем осознанно Михаил медленно все же потянулся рукой к кобуре, но раздавшийся выстрел остановил его неуверенное движение. Верзила немец, вдруг, резко приподнялся, а затем грузно рухнул на землю, оказавшись теперь еще немного ближе к нему. Второй выстрел, прогремевший несколькими секундами позже, так же точно пригвоздил к земле второго.

Михаил, казалось, всем своим телом врос в холодную влажную землю, и некоторое время не мог даже шевельнуться. Затем, постепенно приходя в себя, он осторожно приподнял голову, и посмотрел на бездыханно лежащих немецких солдат. Оба не подавали никаких признаков жизни. Лишь, окончательно убедившись в том, что угроза миновала, он приподнялся на локтях, и огляделся вокруг.

- Что ж вы, ваше благородие, господин дохтор, так далеко за бруствер лазите? Да еще по флангу! Это ж самое опасное место. Они ж как тараканы, прусаки эти, каждый раз в обход норовят пролезть, - с осуждением выговорил, не весть, откуда взявшийся пожилой солдат, - Да и мины тут везде, опять же!

Михаил начал быстро приходить в себя. Мозг бешено работал в поминутно меняющейся обстановке.

- Господи, свои! Свои! Спасибо, голубчик! Спасибо! Век не забуду! - затараторил он, возбужденно, в ответ.

- Ладно, ладно. Будет. Поди, впервой на передовой-то? И то, гляди-ка! Как я погляжу, не из робкого десятка будете, коли сюда забрались. Однако таперича ваша помощь нужна.

С этими словами солдат развернулся, и пополз прочь, увлекая за собой Михаила. Метрах в пятидесяти, под редким, чудом уцелевшим кустарником, лежали раненые. Рядом с ними находился еще один солдат значительно моложе возрастом.

- Тут эта… Командир тут наш… Плохой совсем, - немного сбивчиво начал объяснять солдат, - Эти еще ничего. Двигаться сами могут. А поручик совсем плохой. Бредит уже. Женщину все какую-то зовет. Мать, поди.

Михаил живо подобрался, к лежащему на спине офицеру, и оперативно оценил тяжесть ранения. Поручик находился еще в сознании, но уже на грани беспамятства. Он периодически стонал, и перекладывал голову с боку на бок, видимо испытывая адскую боль. Галифе чуть выше колена было разорвано, предположительно, пулеметными пулями и густо пропитано кровью. Казалось, что его поврежденная нога стала немного длиннее другой. Михаил быстро распорол штанину по всей длине.

- Все ясно. Бедренная кость явно перебита. Все что ниже перелома, держится только на мышцах. Вам понятно? - пояснил он зачем-то солдатам, напряженно наблюдавшим за его действиями.

- Что делать-то надо, дохтор? Вы скажите. Если что, мы подмогнем, - предложил свою помощь пожилой солдат.

- Да, нет…. Тут уже ничего не поделаешь, голубчик. Только ампутировать. Причем, срочно. Иначе никак. В госпиталь его нужно скорее доставить. А сейчас, главное жгут выше затянуть. А то не дотащим. От потери крови умрет.

Михаил раскрыл санитарную сумку и быстрыми, уверенными движениями начал накладывать жгут.

- Палки, мне нужны две палки! Срочно найдите мне две любые палки, - скомандовал он солдатам, - А я пока этих осмотрю.

Ранения трех остальных, действительно оказались не столь серьезными. Михаил успел заложить тампоны, и сделать перевязку двоим, пока были найдены обломки каких-то ящиков.

- Помогай. Держи палку вот здесь, - подозвал он солдата постарше.

С помощью оставшихся бинтов он закрепил шину на изувеченной ноге молодого офицера. От боли поручик потерял сознание, но еще дышал.

Напряженность боя стала постепенно стихать. Нужно было скорее выбираться.

- Сами двигаться сможете? - обратился Михаил к остальным раненым.

Солдаты одобрительно закивали головами, хотя было видно, что каждое движение давалось им с трудом, и постоянным преодолением боли.

- Потащили, - скомандовал Михаил, убедившись, что кровь из раны поручика перестала сочиться, - Давай! Ты за плечи, а я здесь ниже. А ты, голубчик, помоги вон тому. Что-то он обмяк совсем. Как бы болевой шок не случился, - бросил он на ходу второму солдату.

Поручик был не из легких. Тащить было тяжело. Мешало буквально все. Особенно кобура и санитарная сумка за плечами. Осенняя жирная земля, предательски, скользила под ногами, заставляя делать и без того трудные, лишние движения.

Ну, вот уже и свои позиции. Через бруствер перетащить раненых помогают чьи-то крепкие руки.

«Все. Живой. Кажется еще живой. Да. Дышит! Слава богу! Теперь быстрее подводу нужно найти» - проносится череда мыслей.

Окопы постепенно наполняются теми, кому волчок безжалостной рулетки вновь указал на жизнь. Было очевидно, что и эта атака тоже захлебнулась. Злая ведьма «Бабья высота» снова, довольная собой, огрызнулась жутким смертельным оскалом.

- Побудьте! Побудьте рядом с ними. Я сейчас, - распорядился он на ходу, и бросился искать подводу.

Часто спотыкаясь, Михаил побежал вдоль окопов. Его взору, словно в возбужденном бреду, все чаще стали являться изможденные лица раненных солдат и офицеров. Очень много раненных. Они корчатся от боли, сжимая скулы. Стараются громко не стонать.

Ах, как ошибаются те, которые думают, что мужество необходимо только в бою. Увы. Оказывается, куда больше, бывает нужно его, там, на операционном столе и госпитальной койке, когда в адских муках начинается самое главное его сражение. Битва за жизнь лицом к лицу со смертью, которая больше не прячется во вражеском окопе, а стоит пред ним в полный рост. Хохочет и глумится, тыча мосластой лапой в кровоточащие раны. И вот тут, исход сражения зависит не только от врача. Мужество раненного, его желание жить, порой может совершить настоящее чудо.

- Сейчас. Я сейчас подойду. Жди, голубчик. Потерпи. Санитары! Где санитары? - словно извиняясь, твердил себе под нос Михаил, - Ага! А вот и подвода! Ко мне, живо!- закричал он, и замахал руками.


- Живой! Ну, слава богу! - воскликнул начальник медицинского пункта, увидев Михаила на подводе, прикатившей с передовой, - Выпороть бы вас, Михал Андреичь за самовольство! Так ведь нет! Теперь еще и награждать придется! - нервно жестикулируя руками, продолжал он, - Как вы посмели нарушить приказ? Молчите! После будете говорить! Вы санитар или врач, наконец? Кто раненным настоящую помощь будет оказывать, позвольте вас спросить? Санитары? Поубивают вас героев, к чертовой матери! Причем всех! Что мне прикажете делать? Он ампутации проводить будет!? - при этом начальник нервно ткнул пальцем в одного из пробегавших мимо солдат,

- Да и санитаров тоже не хватает, черт возьми! Знаете, сколько их самих сегодня с ранениями вернулось? Причем двое, кажется, ногами вперед. Каково? Черт знает что! Просто, черт знает …

Начальник не договорил. Он внимательно оглядел, перепачканного с ног до головы Михаила, и невнятно пробормотав нечто похожее на ругательство, с новой силой обрушился на младшего врача.

- И что это за вид у вас такой? А? Вы в операционную именно в таком виде собираетесь идти? Бегом марш мыться и переодеваться! Хотя постойте. А ну-ка, руки! Руки мне свои покажите!

Михаил нехотя, но послушно, словно нашкодивший мальчишка, предъявил разодранные в кровь кисти рук. От перенапряжения пальцы суетливо постукивали мелкой дрожью.

- Ну вот! Я так и думал! - почти растеряно оглянулся по сторонам пожилой врач, - Ну, что мне с вами делать прикажете?! Оперировать некому, а он в подвиг решил поиграть. Мальчишка! Нет! Этот эксперимент пора прекращать. Хватит! А то я скоро в госпитале один останусь. На передовую ни ногой! Категорически запрещаю! Всем!


К операционному столу Михаила в этот день, разумеется, не подпустили. Поэтому, оставшийся день, он занимался перевязками, а затем подготовкой документов для отправки транспортабельных в полковой лазарет.

Поздно вечером, дойдя до своей кровати, он едва нашел в себе силы раздеться и, упав головой на подушку, мгновенно уснул. Спал он необыкновенно крепко, и лишь под утро увидел сон, где ему явились, те самые, погибшие юноши. Даже во сне Михаил продолжал рассуждать о страшной нелепости их гибели. Неожиданно, прямо за спиной немецкого мальчика-солдата, возник образ того самого верзилы, что приказывал ему сдаваться. Михаил теперь в деталях мог разглядеть дуло винтовки, хладнокровно впившееся в него своим единственным стальным глазом. Ему казалось, что он даже видит пулю, жадно рвущуюся из ее ствола наружу. Ту самую пулю, что предназначена именно ему. И отправить ее в назначенную цель сейчас должен этот самый немецкий солдат, что стоит напротив него. И он, Михаил, тоже не знаком с этим верзилой, и тоже не знает его по имени. Но он, Михаил, обязательно должен его убить. И это закон войны. Безжалостный закон, преступив который, ты сам выберешь смерть.

Указательным пальцем правой руки Михаил нащупывает курок своего револьвера, и изо всех сил жмет на него. Сильно. Очень сильно! До боли и посинения между фалангами. Выстрел!

Михаил резко открывает глаза, а затем садится в постели, опершись спиной на холодный металл кровати.

- Я все-таки сделал это, - мысленно признался он самому себе, - Пусть во сне, но все же сделал. И обязательно сделаю это снова, если возникнет такая необходимость. И это тоже будет сделано кому-то на потеху. Все мы здесь участники одной кровавой драмы. Чудовищно! Но почему, и я тоже? Ведь я врач. Мой долг спасать жизни этих несчастных людей, а не убивать их. Но я на войне, и на мне военный мундир. Значит я еще и солдат, я офицер, а значит должен уметь и убивать. Абсурд. Но что мне под силу исправить? Ничего. Исправить может только автор этой постановки. Я же лишь участник представления, и я обязан делать то, что обязан. Все! Хватит! От этих мыслей можно свихнуться. Это ни к чему хорошему не приведет. Хватит рассуждать. Больше не хочу об этом думать! Нужно вставать и идти спасать тех, кого еще можно спасти.

Михаил Туруновский,

писатель, драматург

(г. Брест)