Весь XIX в. прошел под знаком англо-русского соперничества на Востоке. Остроту этого соперничества можно понять, если учесть, что и русские, и англичане считали, что на карту поставлено само существование государства: «Англия должна быть первой среди наций и руководить человечеством или отказаться не только от своих владений, но и от своей независимости», - писала газета "National Review"[1]. Русские ставили вопрос так: «Или действовать решительно, или отказаться от своих владений в Азии... заключив государство в границах начала XVII столетия»[2]. Англичане же, в свою очередь, слагали стихи, что «русские никогда не будут в Константинополе»[3].

Главным стержнем английской политики была оборона Индии. Генерал-майор У. Мак-Грегор по дням во всех деталях просчитывает, как русские могли бы завоевывать Индию[4]. Бери и пользуйся! В 1868 г. генерал-майор сэр Г.Раулинсон довольно остроумно описывает стратегию действия русских на Востоке и весьма проницательно предсказывает порядок их дальнейшего продвижения[5]. Генерал Снесарев в раздражении называет все рассуждения Раулинсона «белибердой»[6], но, не смотря на это, и в России вынуждены признать, что Раулинсон «предугадал очень многое, что совершалось впоследствии»[7]. Поход русских на Индию никогда не был делом решенным, но время от времени он обсуждался более-менее серьезно[8], предприятие казалось вполне выполнимым. «При благоприятных обстоятельствах сплав войск к воротам Индии не только возможен, но и удобен»[9]. Однако ставится разумный вопрос: если завоюем Индию, что будем с ней делать дальше?[10]

Француз Г. де Лакост едет на Восток, желая описать для европейской публики подробности ожидаемой смертельной схватки: «Я выехал из Парижа, проникнутый идеями, что фатальная борьба между китом и слоном неизбежна. В Турции, Туркестане, Кашгаре и Индии я собрал сведения, которые привели меня к заключению совершенно противоположному»[11]. Вывод де Лакоста вполне категоричен: «Столкновение бесполезно, и им выгодно путем дружелюбным согласиться на справедливый дележ»[12]. В последней трети XIX века тема о желательности примирения начинает звучать все чаще. Ведь соперничество «приблизилось к той стадии, когда соперники должны либо стать открытыми врагами, либо друзьями-партнерами»[13]. В 1907 году между Россией и Англией было подписано всеобъемлющее соглашение о разграничении сфер влияния на  Среднем Востоке. Необходимость срочного примирения диктовалась причинами внешнеполитическими (на восточную арену вступал новый игрок - Германия). Но велика была роль причин внутреннего характера. Их хорошо сформулировал М.Н. Аненков в предисловии к работе английского полковника Джона Эдея «Сатина. Горная экспедиция на границы Афганистана в 1863 году»: «Задача им и нам поставленная одинокого трудна: они и мы должны бороться с фанатизмом, невежеством, косностью, почти дикостью, и потому между ними и нами нет возможности найти повода к ссоре и даже к соперничеству. Нам предстоит одинаково трудная и одинаково дорогая работа в одном и том же направлении»[14].

Казалось бы, ничего более несовместимого представить невозможно. Столь различны были эти две империи - Российская и Британская, не только по истории своей, но и по духу, по смыслу своему, по реальности, которую они создавали в своих пределах, что трудно представить себе задачу, которую им бы пришлось решать в сходном направлении и испытывать одни и те же трудности. Как писал де Лакост, «если русские стараются проникнуться духом побежденного народа, чтобы его ассимилировать, то англичане всегда сохраняют свою европейскую культуру и навязывают себя покоренному населению»[15]. А современный исследователь этнических проблем Р. Шермерхорн, утверждая неразрывность понятий «империализм» и «расизм», замечает, что история знает-таки одно исключение: Российская империя расизма не знала никогда[16].

Тем не менее, сходства между Российской Средней Азией и Британской Индией гораздо больше, чем то представляется на поверхностный взгляд, в частности в том, что кажется наименее вероятным - в формах имперского управления. Так мы привыкли считать, что для Российской империи характерно прямое управление, а для Британской - протекторат. На практике все было сложнее (или, если хотите проще). В Британской Индии наблюдалась очевидная тенденция к прямому и унитарному управлению. Еще в начале XIX в. исследователь Британской империи шведский генирал-майор граф Биорнштейн писал, что вероятнее всего «субсидиальные [протекторатные] государства будут включены в состав владений [Ост-Индийской] компании по мере того, как царствующие ныне государи перестанут жить»[17]. И действительно, к семидесятым голам XIX века из 75883 кв. миль, образующих англо-азиатский мир, 30391 кв. мили находились под прямым управлением[18]. И с течением времени «тенденция сводилась к более решительному и энергичному контролю метрополии над аннексированными территориями; протектораты, совместные управления и сферы влияния превращались в типичные британские владения на манер коронный колоний»[19].

На протяжении всего XIX века наблюдалась явная тенденция к авторитаризму. Так, Джон Марли, статс-секретарь по делам Индии, аявил, что парламенская демократия совсем не та цель, которую он имеет ввиду[20]. Р. Р. Киплинг был безусловным сторонником жесткого авторитарного управления Индией, которое он сравнивал с локомотивом, несущимся полным ходом: никакая демократия при этом невозможна[21].

В описываемый период именно эти идеи в значительной мере определяли политику англичан в Индии, хотя наряду с ними существовали и цивилизаторско-демократические идеи, которые с начала ХХ  века стали проявляться все более отчетливо, а после Первой Мировой войны превратились уже в доминирующие. Но, конечно, понадобилось широкое антиколониальное и антибританское движение, чтобы Индия добилась независимости.

Британская Индия представляла собой почти особое государство, где большинство дел не только внутренней, но и внешней политики находилось в ведении генерал-губернатора Индии. Ост-Индская компания была чем-то вроде государства в государстве, обладала правом объявлять войны и заключать мир. Но и после упразднения компании в 1858 г., в компетенцию индийского правительства входило "поддержание мира и безопасности в морях, омывающих индийские берега, наблюдение за движением морской торговли и тарифами своих соседей, течением событий на границах Афганистана, Сиама, Тонкина, Китая, России и Персии, защита владетелей островов и приморских областей в Персидском заливе и на Аравийском полуострове и содержание укрепленных постов в Адене"[22].

С другой стороны, Туркестан представлял собой тоже достаточно автономное образование, находясь под почти неограниченным управлением туркестанского генерал-губернатора, которого «Государь Император почел за благо снабдить политическими полномочиями на ведение переговоров и заключение трактатов со всеми ханами и независимыми владетелями Средней Азии»[23] генерал-губернатора Туркестана, не говоря уже о решении внутренних проблем края. Так же как и англичане, русские в Средней Азии «оставляли своим завоеванным народам многие существенные формы управления и жизни по шариату», при том, что на других окраинах империи система местного самоуправления и социальная структура унифицировались по общероссийскому образцу. И если еще при организации Киргизской степи «родовое деление киргиз уничтожалось» (в скобках заметим, что киргизами в литературе того времени именовались просто тюрки-кочевники), точнее игнорировалось при образовании уездов и аулов, то уже в Туркестанском крае «крупные родовые подразделения совпадали с подразделениями на волости, – родовые правители были выбраны в волостное управление и недовольных не оказалось»[24].

Россия в Средней Азии попробовала и протекторатную форму правления (в вассальной зависимости от нее в различное время находились разные азиатские ханства, российским протекторатом была Бухара). Более того, русские усвоили себе и чисто английские способы действия в зонах влияния, в частности, "аксиому": «нация, занимающая у нас деньги - нация побежденная»[25] и добились экономического преобладания в Персии, путем разумной тарифной (я имею в виду мероприятия гр. Витте) и транспортной политики, и даже завязали «экономическую борьбу с Англией в Персидском заливе, силясь отнять у этой последней бесспорно принадлежащее ей до того торговое преобладание»[26]. Все это конечно, под аккомпанемент жалоб на свою полную неспособность к торговле: «Бухара, Хива, Кокан больше ввозят в Россию, нежели получают из нее, выручая разницу наличным золотом... Торговля с Персией тоже заключается большей частью в пользу иранцев... Какая уж тут борьба с Англией, когда мы с киргизами и бухарцами справиться не можем»[27].

Однако в русской печати появлялись и совершенно новые, металлические нотки: «Ни одно европейское государство, имеющее владения на Востоке, не относится нигде к азиатским подданным, как к собственным гражданам. Иначе быть не может. Европейские подданные составляют самую суть государства, азиатские же - политическое средство для достижения цели»[28]. Короче, одни мы такие глупые, что прежде всего любым туземцам на любой окраине даем права нашего гражданства, после чего уже не можем драть с них три шкуры.

К счастью, эти сентенции, совершенно убийственные для русской имперской психологии, особого резонанса не получают. Что же касается экономической стороны колонизации, то аргументы и англичан, и русских схожи, а высказывание Дж. Сили на этот счет просто великолепно: «Индия не является для Англии доходной статьей, и англичанам было бы стыдно, если бы, управляя ею, они каким-либо образом жертвовали ее интересами в пользу своих собственных»[29]. В России не прекращаются сетования по поводу того, что все окраины, а особенно Средняя Азия, находятся на дотации. Правда, однако, то, что Россия в XIX в. делала в Средней Азии большие капиталовложения, не дававшие непосредственной отдачи, но обещавшие солидные выгоды в будущем; в целом, кажется, экономическую политику России в Средней Азии следует признать разумной. Но вернемся к нашему сравнению.

Русские совершено сознательно ставили своей задачей ассимиляцию окраин: «Русское правительство должно всегда стремиться к ассимилированию туземного населения к русской народности», т.е. к тому, чтобы «образовать и развивать [мусульман] в видах правительства, для них чужого, с которым они неизбежно, силой исторических обстоятельств, должны примириться и сжиться на всегда»[30]. Дело доходило до того, что мусульманам платили деньги, чтобы они отдавали детей в русские школы. На совместное обучение русских и инородцев, т.е. на создание русско-туземных школ, при первом генерал-губернаторе Туркестана К.П. фон Кауфмане делался особый упор, причем имелось в виду и соответствующее воспитание русских: «туземцы скорее сближаются через это с русскими своими товарищами и осваиваются с разговорным русским языком; русские ученики школы также сближаются с туземцами и привыкают смотреть на них без предрассудков; те и другие забывают племенную рознь и перестают не доверять друг другу... Узкий, исключительно племенной горизонт тех и других расширяется»[31]. Туземные ученики, особенно, если они действительно оказывались умницами, вызывали искреннее умиление. Тем более «в высшей степени странно, но вместе с тем утешительно видеть сарта [таджика], едущего на дрожках, либо в коляске, посещающего наши балы и собрания, пьющего в русской компании вино. Все это утешительно в том отношении, что за материальной стороной следует и интеллектуальная»[32]. Не утешительно было только то, что туземных учеников в русско-туземных школах считали единицами, ассимиляция почти не происходила, русские и туземцы общались между собой почти только лишь по казенной надобности, а «в местах, где живут вместе русские и татары, все русские говорят по-татарски и весьма немногие татары говорят по-русски»[33].

При этом русские живут на новозавоеванных территориях под мощной защитой правительства: «Нас ни сарты, ни киргизы не обижают, ни Боже мой! Боятся русских!.. Мы с мужем три года в Мурза-Рабате на станции жили совсем одни, уж на что кажется степь глухая... А никогда ничего такого не было, грех сказать. Потому что строгость от начальства. А если бы не строго, и жить было бы нельзя!.. Промеж собой у них за всякую малость драка" То же рассказывают мужики, волей судьбы оказавшиеся близ Ашхабада: "Здесь на это строго. Чуть что, сейчас весь аул в ответе. Переймут у них воду дня на три, на четыре, - хоть переколейте все, - ну и выдадут виновного. А с ним расправа коротка... Дюже боятся наших»[34]. Так что русские, по существу, оказывались, хотели они того или нет, привилегированным классом, к которому относились с опаской и контактов с которым избегали.

Точно также и англичане в Индии, высокого ли, низкого происхождения, были высшим классом. Стиралась даже разница между чиновниками и нечиновниками, минимизировались сословные различия - все англичане в Индии чувствовали себя аристократами, "сахибами". Стремясь как можно более приблизить свою жизнь в Индии к жизни в Англии, они как бы абстрагировались от туземного общества. Общение с туземцами даже по долгу службы и даже для тех, кто прекрасно владел местными языками, было обременительной обязанностью. Литература пестрит примерами не просто пренебрежительного, а прямо вызывающе хамского отношения англичан к индийцам, полного игнорирования их чувств. Причем «это чувство превосходства базировалось не на религии, не на интеллектуальном превосходстве, не на образованности, не на классовом факторе..., а исключительно на принадлежности к национальной группе»[35] и «на вере в святость Соединенного Королевства»[36]. Английский чиновник, будь он даже образцом честности (коррупция в Британской Индии вообще была невелика), был абсолютно непреклонен, если дело касалось требования какого-либо социального равенства между англичанами и туземцами[37]. У англичан было четкое сознание, что управление - их призвание и без них в Индии воцарится хаос, не было «и тени сомнения относительно высшей компетентности англичан во всех вопросах управления, совершенно независимо от климатических, расовых и других условий»[38].

Эта вера в свое превосходство была столь поразительной, что генерал Снесарев писал: «Они, мне кажется, просто лицемерят... Они не могут усомниться в даровании народа, который создал санскрит, наметил основы грамматики языка, дал миру цифру и музыкальную гамму»[39].

Однако, дело, видимо, далеко не так просто. Приведенная нами классическая картинка характерна для второй половины XIX столетия, и характерна все-таки не вполне. Английский историк, утверждая, что англичане в Индии не "индизировались", уточняет, «в отличие от первых завоевателей»[40]. Для завоевателей же (Клайва и других) индийцы были недругами, но отнюдь не презренной расой. В записках и мемуарах английских офицеров, служащих на вечно неспокойной северо-западной границе, тоже выражается отношение к индийцам более нормально. (Да и трудно иначе, если служишь долгие годы бок о бок). Фельдмаршал Робертс вспоминает о случаях, когда английские офицеры, абсолютно верившие своим подчиненным, узнав об их предательстве (мятеж 1857-1858 гг.) пускали себе пулю в лоб, или о старом полковнике, клявшемся жизнью в преданности своих солдат и рыдавшем, видя как их разоружают (т.е. оказывают недоверие, оскорбляют тем самым)[41].

Однако британцы в Индии - это особая порода людей – викторианцы – имели действительно какую-то особую несовместимость с индийцами, которых «легко могли бы понять, если бы поставили себя на их место»[42], но именно этого викторианец не сделает никогда, этот самоуверенный подтянутый человек, не знающий ни в чем слабинки, крайне дисциплинированный, с гипертрофированным чувством долга, прекрасно воспитанный джентельмен, придерживающийся в своей жизни самых строгих правил и семейных традиций, религия которого сводится к нескольким исключительно нравственного характера заповедям. «Викторианский период, который обычно ассоциируется с подъемом в обществе христианских ценностей, в действительности не был эпохой веры. Может быть, правильнее было описать его как эпоху отсутствия веры... период, ознаменованный стремлением к разрушению веры. Викторианская эпоха, не будучи эпохой веры, была тем не менее эпохой большой нравственной серьезности, культа хорошего поведения. Это была как бы секулярная религия»[43].

Британскую Индийскую империю создавали люди именно такого типа и, помимо прочего «империя была для них средством нравственного самовоспитания»[44]. Этот тип человека воспевался и романтизировался в имперской литературе[45]. Возникал своего рода культ воинственной энергии, ищущий красоту в храбрости[46]. Этот дух героического империализма и зарождался в Британской Индии.

Здесь, в Индии, складывалась та идеология, которую Киплинг выразил в своем знаменитом "Бремени белого человека".

И эти гордые англичане как будто на самом деле ощущали себя слугами покоренных народов. Они «чувствовали себя как бы докторами и ощущали какое-то мистическое стремление найти новых пациентов»[47]. Англичане творили себе "пациентов", по существу, творили в Индии "свой" мир. Среди англичан были такие люди, как Томас Маколи и С.Травелайен, стремившиеся «полностью переустроить индийскую жизнь на английский манер. Их энтузиазм был в буквальном смысле безграничен; они надеялись, что уже в пределах одного поколения высшие классы Индии примут христианство, будут говорить по-английски, освободятся от идолопоклонства и активно вольются в управление страной»[48]. Конечно, для разных англичан этот "свой" мир представлялся по-разному.

В начале XIX в. Индия была страной надежд для либералов, которые мечтали осуществить в Индии то, что им не удавалось в Англии. Периодами в Индии сильно было влияние англицистской партии, стремившейся утвердить в стране европейскую систему ценностей. Во второй половине века Индия собирала авторитаристов и консерваторов. Постоянно присутствовала и постепенно усиливалась "партия" ориенталистов, старавшиеся законсервировать индийские обычаи и традиции, уничтожив только самые "вредные". «Консерватизм должен был стать философским объяснением существующего порядка вещей, описанного в терминах социального и политического опыта британцев и естественного закона»[49]. Но по сути, то, что англичане "консервировали", и то, какими способами они стремились этого достичь, приводило к результатам, отчасти, обратным ожидаемым. Ни точка зрения либералов (англицистов), ни точка зрения консерваторов не проводились в жизнь последовательно, а на практике получалась довольно причудливая смесь.

Но даже будучи изначально консерваторами, британцы, сами того не осознавая, вестернизировали индийцев. Англичане сознательно были настроены на консервацию индийских традиций, в этом они видели залог политической стабильности Британской Индии и потому «чрезвычайно, до мелочей уважали и оберегали проявления национальной культуры туземцев Индии и характерные особенности национальной культуры индусов и мусульман и следили за тем, чтобы эти народы не соединились на почве одинаковой культуры, заимствованной у европейцев... Не содействовали тому, чтобы туземная молодежь получала европейское образование в ранних годах и тем отрывалась от родной культуры»[50]. Но уже сама викторианская самоуверенность вела к тому, что своим поведением англичане стремились вызвать у индийцев восхищение и признание себя в качестве существ высших и достойных подражания и тем самым воздействовать на них. В этом смысле показательно высказывание бригадного генерала Джона Джекоба: «Мы являемся расой высшей в нравственном смысле, руководимой мотивами возвышенного характера и обладающей более высокими качествами, чем азиаты. Чем более туземцы Индии способны понять нас, чем больше мы усовершенствуем их способность к такому пониманию, тем прочнее будет становиться наша власть... Не мешайте нам устанавливать наше управление посредством преподнесения туземцам высшего примера, посредством укрепления в них ощущения ценности правды и честности, посредством повышения их морального и интеллектуального уровня»[51].

Неизбежным продуктом английской имперской системы становились англизированные азиаты, т.е. специфическая элита "псевдоангличан", которых британцы, похоже, воспринимали как пародию на себя и которые вызывали их явную неприязнь. Эта элита была собственным английским порождением, но вопрос как относиться к ней оставался нерешенным[52]. Даже принять у себя дома образованного индуса, окончившего курс в европейском университете, было чуть ли не подвигом. В сравнении с этим небрежно брошенная русским автором фраза о том, что среднеазиатские туземцы «вследствие сильно свойственной им страсти общительности и привычки проводить время в гостях... повадились ходить в дома к русским»[53], кажется относящейся к совершенно иному миру.

Из всего сказанного уже напрашивается вывод: мы хотели ассимилировать жителей Средней Азии, однако удалось это слабо, англичане не хотели ассимилировать индийцев, но это до какой-то степени происходило само собой - и итоговый результат оказывался примерно одинаковым.

Вообще парадокс этих двух частей двух империй (Средней Азии и Индии) состоял в том, что в них на удивление не удавалось именно то, к чему более всего стремились и, напротив, как-то само собой получалось то, к чему особого интереса не проявляли. Мы уже говорили, что англичане считали себя наделенными особым талантом управления. Однако их неудачи в Индии часто объясняли именно негодной организацией управления, которое туземным населением переносилось с трудом. «Туземцы англичан не любят. Причина заключается в английском способе управлении страной»[54]. Русские привычно жаловались на «наше неумение управлять инородцами»[55], но, во всяком случае, как замечал де Лакост, «среднеазиатские народности легко переносят русское владычество»[56].

Англичане сплошь и рядом говорили о своей цивилизаторской миссии. «Мысль о том, что имперская миссия должна заключаться в насаждении искусства свободного управления стала общепризнанной»[57]. В России, конечно, никаких подобных мыслей возникать не могло. Однако, что касается Англии, то «положение, будто незыблемое правило нашего правления всегда заключается в воспитании наших владений в духе и принципах этой теории [представительного самоуправления], есть величайшее искажение фактов нашими колониальными и имперскими политиками, которое только можно придумать»[58]. Индийские мусульмане с большим удивлением узнают, что мусульмане в России имеют своих представителей в Государственной Думе – «на другой же день в газете "Пайса-Ахбар" была помещена заметка о нашей Думе и о присутствии в ней представителей-мусульман»[59]. Более того, случалось так, что благодаря юридическому и фактическому равноправию на некоторых инородческих окраинах империи складывалось фактическое самоуправление, а Великое княжество Финляндское имело самоуправление легально.

О техническом развитии регионов империи англичане говорили очень много. Техницизм был стержнем политической мысли Киплинга. Для русских эта тема второстепенна, однако успехи в данной области у русских и англичан примерно одинаковы. С удивительной скоростью Россия строит железные дороги к своим южным рубежам. Англичанин Вигхейм посвящает целую главу описанию того, что Россия сделала для развития Закавказья: «Только сравните Ереван с Табризом или Эрзрумом и разница будет сразу же очевидна»[60]. Т.Мун между прочим пишет: «Под русским владычеством туркмены перестали заниматься разбоем и кражей рабов и в большей или меньшей степени перешли к оседлому быту, занявшись земледелием и хлопководством. Другие расы прогрессировали еще больше. Русские железные дороги дали возможность сбывать скот, молочные продукты и миллионы каракулевых барашков из Бухары. Но самым важным нововведением было, конечно, развитие хлопководства»[61].

С другой стороны, для России существенно было то, что она, мыслившая себя преемницей Византии, должна была стать великим Православным Царством. Однако она практически совсем отказывается от проповеди. «У русских миссионеров нет; они к этому приему не прибегают. Они хотят приобрести доверие покоренных народов, не противоречить им ни в их верованиях, ни в их обычаях»[62].

В русской литературе того времени с гордостью рассказывается о том, что некий афганец, близко знакомый и с англичанами, и с русскими говорил: «Каждое воскресенье англичане выходят на базар доказывать, что их Хазрети-Исса (Христос) больше нашего Пейгамбера (пророка) и что их вера настоящая, а наше ничего не стоит... Пейгамбера всячески поносят, кормят его грязью... Вы, русские, этого не делаете, слух об этом дошел и до Индии - все вас за это хвалят»[63]. То же и в своих собственных владениях: "честный мусульманин, непереступающий ни одной йоты наших гражданских законов, на наш взгляд, лучше плута христианина, хотя бы тот и соблюдал все точки и запятые религиозных установлений". Более того, «до сих пор мы не только не допускали проповеди Слова мусульманам, но даже отвергали все просьбы туземцев, которые хлопотали о принятии их в Православие. Благовидным предлогом отказа служило незнание просителями русского языка, а следовательно, и невозможность огласить неофита Словом Истины»[64].

Причины такого рода политики назывались следующие: во-первых, проповедь вызывает враждебность мусульманского населения, во-вторых, раз туземцы не знают русского языка, христианские истины не могут быть переданы им адекватно, и мы будем только плодить ересь. Во всем мире миссионеры изучали туземные языки и никому не приходило в голову, что это туземцы должны учить родной язык проповедника; сами русские, приняв православие от греков, в подавляющем большинстве своем греческого языка не знали, Евангелие было переведено для них на славянский и здесь как-то обошлось без ересей! Короче, пусть мусульмане поживут в России лет сто, пообвыкнутся, а там уж видно будет. Татары жили в России сотни лет, обвыклись, но в XIX в. по отношению к ним сложилось убеждение, что абсурдно пытаться заставить их поменять свою религию[65]. Более того, среди народов, которые были мусульманами больше по названию и отличались религиозной индифферентностью, российская администрация сама укореняла ислам. «Русские покушались строить мечети, поставлять мулл и проч.»[66]. Это уже явно выходило за границы простой веротерпимости и смахивало на какое-то помрачение. Вот и великое Православное Царство!

У англичан было наоборот. Как писал известный немецкий геополитик Эрих Обст, «идеей крестовых походов, которое имела такое большое значение на континенте, Англия почти совершенно не была затронута. Мысль о всеобъемлющей христианской империи никогда не пускала корни на Британских островах»[67]. В Индии «первой реакцией имперских деятелей была оппозиция активности христианских миссионеров... Ост-Индская компания, англо-индийские чиновники, британские министры в большинстве своем противодействовали проповеди христианских миссионеров»[68]. Так, в 1793 г. «миссионер Вильям Керей и его спутники были высланы из Индии... Миссионерская работа была объектом нервозного внимания со стороны Калькутского правительства и миссионеры без лицензии от директоров [совета директоров Ост-Индской компании] депортировались из Индии»[69]. Только начиная с 1813 г. миссионерам было разрешено свободно проповедовать в Индии. Таким образом, миссионерское движение формировалось вне рамок имперского комплекса»[70]. Не только имперская администрация стояла в оппозиции к миссионерам, но и эти последние не очень благоволили к порядкам, установленным империей и, в конечном счете, долгое время «британских миссионеров вовсе не обуревало желание вмешиваться в политические и коммерческие вопросы... Они стремились спасти души язычников и нисколько не стремились продвинуть британскую торговлю вперед или освятить дух империализма»[71].

Итак, первоначально миссионерство не было связано с имперской программой. Это естественно, если учесть, что устроителям Британской Индии – викторианцам – «трудно было принять евангельское убеждение, что христианство предполагает связи, которые могут объединить все человечество. Викторианцы либо потеряли свою собственную веру в христианство, либо обратили христианство в запутанный код поведения, который, конечно, не был приемлем для всего человечества»[72]. Тем не менее, определенные успехи христианских миссионеров были налицо. В 1816 г. в Калькутте появилась первая школа, открытая миссионерами. С годами таких школ становилось все больше. И хотя миссионерская деятельность оставалась слабо связанной с правительством (что не мешало где-то с середины века активно использовать миссионеров в качестве английских политических агентов), в конце столетия королева Виктория произносит красивую фразу, что «империя без религии - дом, построенный на песке». Тем самым христианство становится как бы официальной религией Pax Britanica.

В итоге, в начале XX в. в Индии насчитывалось более 300 тыс. индийцев-христиан[73]. Это число, конечно, не велико, но в сравнении с тем, что среди российских среднеазиатских подданных христианами становились единицы, и оно представляется значительным. Причем, напомним, что англичане действовали в этом случае вопреки собственным принципам туземной политики, коль скоро прочность их власти во многом зиждилась на религиозной вражде между мусульманами и индусами.

Таким образом, мы снова видим пример того, что империя делает вовсе не то, что намеревается делать. По меткому замечанию Дж. Сили, «в Индии имелось в виду одно, а совершалось совершенно другое»[74]. В результате мы видим, что в Англии, с одной стороны, отец-основатель имперского культа Дж. Фрауд в поэтических образах показавший блеск Британской империи – "Осеаны", владычествующей над миром, – восклицает на последней странице своего труда: «Осеана, надеюсь и верю!»[75]. С другой стороны, в конце XIX в. и Сили задает самый главный вопрос: «О чем хлопочут англичане в Индии, зачем берут на себя заботы и ответственность, сопряженные с управлением двумястами миллионами населения Азии?", и не находя на него ответа, продолжает: "Невольно напрашивается мнение, что тот день, когда смелый гений Клайва сделал из торговой компании политическую силу и положил начало столетию беспрестанных завоеваний, был злосчастным для Англии днем»[76].

Действительно, с середины XVIII в. Англия ведет почти непрестанные войны на Востоке. Англия находится в почти постоянном страхе перед "русской угрозой" и фактически провоцирует нарастание этой угрозы. Англичане, стремясь преградить России путь в Индию, оккупируют Кветту, в ответ на что Россия занимает Мерв и оказывается вблизи Герата. Закручивается порочная цепочка событий. Вся английская политика на Востоке зацикливается на обороне Индии. «Не было ни одного события на Среднем и Ближнем Востоке, в котором заботливость Англии за свою колонию не проявилась бы в том или ином виде, чаще в дурном и отвратительном»[77], - пишет генерал Снесарев, имея, в частности, в виду английскую поддержку турецкого деспотизма над христианскими народами, оправдание и подстрекательство турецких зверств ради поддержания неделимости Турции как буфера на пути в Индию, что вызывало негативную реакцию общественного мнения и в самой Англии. Англия, по сути, делала то, что делать не хотела и начинала ощущать, что ее ведет какой-то рок.

Тема рока доминирует и в русской литературе о завоевании Средней Азии. «Вместе с умиротворением Каспия началось роковым образом безостановочное движение русских внутрь Туркестана, вверх по реке Сыру, а потом и Аму-Дарье, началась эпоха завоеваний в Центральной Азии, – остановившихся пока на Мерве, Серахсе и Пяндже и переваливших уже на Памир – эту «крышу мира»... Нас гонит все какой-то рок, мы самой природой вынуждены захватывать все дальше и дальше, чего даже и не думали никогда захватывать»[78]. Указывая на стихийность российского продвижения в Азию, генерал Снесарев утверждает, что хотя оно и имело более организованный характер и закреплялось регулярной военной силой, «по существу оно оставалось прежним и разницы между Ермаком и Черняевым нет никакой... Инициатива дела, понимание обстановки и подготовка средств, словом все, что порождало какой-либо военный план и приводило его в жизнь, - все это находилось в руках среднеазиатских атаманов, какими были Колпаковские, Черняевы, Крыжановские, Романовские, Абрамовы, Скобелевы, Ионовы и многие другие. Петербург всегда расписывался задним числом, смотрел глазами и слушал ушами тех же среднеазиатских атаманов»[79].

Это продвижение вообще не было направлено на какую-то определенную цель, а шло по пути наименьшего сопротивления. «Преграды на северо-западе и юге заставили народную энергию искать другого исхода и других путей; русскому народу оставалась Азия и он рванул в нее по всем возможным направлениям... Это движение не направлялось на какой-либо фонарь вроде Индии или Китая, а просто туда, где прежде всего было легче пройти»[80]. При этом в русском обществе интерес к Средней Азии отсутствовал точно также, как в Англии интерес к Индии. «Мы, русские, в сто раз лучше и основательнее знаем каждое маленькое местечко Италии, Швейцарии, Германии или Франции, ничем не касающееся наших государственных и народных интересов, чем свое собственное многоценное и крайне любопытное приобретение в Средней Азии, к тому же в смысле новизны, оригинальности и выразительности культуры несравненно более привлекательное»[81].

[1] Устинов В. Об английском империализме. Харьков, 1901, с. 11.

[2] Долинский В. Об отношении России к Среднеазиатским владениям и об устройстве киргизской степи. СПб., 1865, с. 8.

[3] Morris J. Pax Britanica. The Climax of an Empire. L.,1968, р. 115.

[4] Мак-Грегор У.М. Оборона Индии // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып. XLIII. СПб., 1891.

[5] Rawlinson H. England and Russia in the East. L.,1875.

[6] Снесарев А.Е. Индия как главный фактор в Среднеазиатском вопросе СПб., 1906, с. 30.

[7] Марков Е. Россия в Средней Азии. Т.I. СПб., 1901, с. 292.

[8] Протоколы комиссии по изучению Афганистана и Индии за 1905 г. СПб., 1906, с. 31.

[9] Вернадский И.В. Политическое равновесие и Англия. СПб, 1877, с. 92.

[10] Соболев Л.К. Возможен ли поход русских в Индию. М., 1903.

[11] Лакост Г.де. Россия и Великобритания в Центральной Азии. Ташкент, 1908, с. 3.

[12] Там же, с. 94.

[13] Moon P.T. Imperialism and World Politics. N.Y., 1927, с. 278.

[14] Аненков Н.Н. Отношения англо-индийских владений к северо-западным соседям. СПб., 1874, с. 96.

[15] Лакост Г.де. Россия и Великобритания, с. 41.

[16] Schermerhorn R.F. Comparative Ethnic Relations. A Framework of Theory and Research. N.Y., 1970, р. 156.

[17] Биорнштейн. Британская империя и Индия. М., 1847, сс. 160 - 161.

[18] Венюков М. Краткий очерк английских владений в Азии. СПб., 1875, с. 20.

[19] Гобсон И. Империализм. Л., 1927, с. 350.

[20] Филлипов И.И. Государственное устройство Индии. Ташкент, 1911, с. IV.

[21] Shanks E. Rudyard Kipling. A Study in Literature and Political Ideas. L., 1940, р. 92.

[22] Филлипов И.И. Государственное устройство, с. 61.

[23] Терентьев А.М. Россия и Англия в Средней Азии. СПб., 1875, с. 19.

[24] Костенко Л. Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности. СПб., 1870, сс. 32, 34, 87.

[25] Лакост Г.де. Россия и Великобритания, с. 7.

[26] Руир. Англо-русское соперничество в Средней Азии в XIX в. М., 1924, сс. 6, 52.

[27] Южаков С.И. Англо-русская распря. СПб., 1885, с. 61.

[28] Фадеев Р. Письма с Кавказа к редактору Московских ведомостей. СПб., 1885, с. 242.

[29] Сили Дж. Расширение Англии. СПб., 1903, с. 54.

[30] Остроумов И. К истории народного образования в Туркестанском крае. Личные воспоминания. Ташкент, 1895, с. 111, 98.

[31] Остроумов И. К истории народного образования в Туркестанском крае. С. 114.

[32] Костенко Л. Средняя Азия, с. 333.

[33] Сборник документов и статей по вопросу образования инородцев. СПб., 1869, с. 453.

[34] Марков Е. Россия в Средней Азии, сс. 241-242, 420.

[35] Hutchins F. The Illusion of Parmanency. British Imperialism in India. Prinston. New Jersey, 1967, рр. 107, 112.

[36] Marwik A. Britain in our Century. L., 1984, р. 31.

[37] Gorer G. English Identity over Time and Empire. In: G. de Vos and Romanucci-Ross L. (eds.) Ethnic Identity: Cultural Continuities and Change. Palo-Alto, 1975, рр. 617-168.

[38] Гобсон И. Империализм, с. 135.

[39] Снесарев А.Е. Индия как главный фактор в Среднеазиатском вопросе, с. 128.

[40] Hutchins F. The Illusion of Parmanency, рр. 109, 118.

[41] Робертс. Сорок один год в Индии. От субалтерна до главнокомандующего. СПб., 1902, сс. 38-39, 41, 81, 90.

[42] Fuller B. The Empire of India. L., 1913, р. 37.

[43] Hutchins F. The Illusion of Parmanency, р. 21.

[44] Morris J. Pax Britanica, р. 123.

[45] Thornton A. Sources of Pro-Imperial Public Opinion. In: Winks R.W.(ed) British Imperialism. Gold, God, Glory. N.Y., etc. 1963, рр. 57-58.

[46] Казамиан Л. Современная Англия. СПб., 1912, с. 189.

[47] Morris J. Pax Britanica, р. 125.

[48] Hutchins F. The Illusion of Parmanency, р. VIII.

[49] Bearce G.D. British Attitudes towards India. Oxford, 1961, р. 65.

[50] Рыбаков С. Политика европейских государств в отношении мусульман // Восточный сборник. Кн.II. Пг., 1916, с. 36.

[51] Pelly L. (ed.) The Viewers and Opinions of Brigadier-General John Jacob. L., 1858, р. 93.

[52] Отчет о поездке в Индию Первой Туркестанской армии артиллерийского бригадного поручика Лосева // Добавления к сборнику материалов по Азии. СПб., 1905, с. 2.

[53] Костенко Л. Средняя Азия, с. 732.

[54] Лакост Г.де Россия и Великобритания, с. 85.

[55] Остроумов И. К истории народного образования в Туркестанском крае, с. 57.

[56] Лакост Г.де Россия и Великобритания, с. 87.

[57] Гобсон И. Империализм, с. 105.

[58] Там же, с. 102.

[59] Отчет о поездке в Индию Первой Туркестанской армии артиллерийского бригадного поручика Лосева, с. 50.

[60] Whigham H. The Persian Problem. L., 1903, р. 520.

[61] Moon P.T. Imperialism and World Politics, р. 186.

[62] Лакост Г.де. Россия и Великобритания, с. 42.

[63] Терентьев А.М. Россия и Англия в Средней Азии, с. 352.

[64] Терентьев А.М. Россия и Англия в Средней Азии, с. 353.

[65] Wallace D. Russia. L., 1905, Vol. 1, р. 100.

[66] Костенко Л. Средняя Азия, сс. 34 - 35.

[67] Обст Э. Англия, Европа и мир. М.-Л., 1931, с. 77.

[68] Bearce G.D. British Attitudes towards India, р. 69.

[69] Dodwell H. (еd.) The Cambridge History of India. Vol. VI. The Indian Empire. Cambridge, 1932 рр. 122-123.

[70] Bearce G.D. British Attitudes towards India, р. 80.

[71] Гобсон И. Империализм, с. 165.

[72] Hutchins F. The Illusion of Parmanency, р. 119.

[73] Fuller B. The Empire of India, р. 210.

[74] Сили Дж. Расширение Англии, с. 139.

[75] Froude J. Oceana or England and her Colonies. L.,1866, р. 340.

[76] Сили Дж. Расширение Англии, с. 144. 149.

[77] Снесарев А.Е. Индия как главный фактор в Среднеазиатском вопросе, с. 38.

[78] Марков Е. Россия в Средней Азии, сс. 183, 235.

[79] Снесарев А.Е. Индия как главный фактор в Среднеазиатском вопросе, сс. 18, 20-21.

[80] Марков Е. Россия в Средней Азии, сс. 14 - 15.

[81] Снесарев А.Е. Индия как главный фактор в Среднеазиатском вопросе, с.VIII.

http://svlourie.ru/Empire-like-destiny