В 1937 г. на литературном конкурсе, объявленном журналом «Станица», с поэмой «Ночная беседа» Волкова заняла первое место. А позднее, благодаря упомянутому «Кружку», в 1944 г. в Париже вышел ее сборник «Стихи».

Отрадным событием в духовной жизни Марии Вячеславовны была публикация ее стихов и очерка «Старые места» в юбилейном, посвященном 350-летию Сибирского войска, сборнике «Сибирский казак», изданном Войсковым представительством Сибирского казачьего войска под редакцией Е. П. Березовского. Этот «героическими усилиями» изданный сборник уникальных материалов по истории сибирского казачества вышел в 1934 г. в Харбине на собранные по крупицам деньги из Китая, США, Кореи, Франции, Литвы.

В 2009 г. «Сибирский казак», первая его часть, был переиздан в России, в городе Бийске, откуда наш музей получил его в подарок от редактора издательской программы Бийского отделения Демидовского фонда, редактора журнала «Бийский вестник» Виктора Васильевича Буланичева. Во вступительной статье к сборнику Войсковое представительство благодарит М. Волкову-Эйхельбергер за предоставленные ею из Литвы небольшие средства — «1 ам. дол.» — и за стихи, опубликованные во второй его части. В этом же предисловии написано: «Мы хотели дать нашим казакам, рассеянным ныне по всему свету, такую книгу, чтобы она будила образы прошлого, для нас дорогого безмерно; чтобы на любви к прошлому наши преемники созидали лучшее будущее, дорожа тем, что было прекрасного и хорошего в прошлом» [7, с. 6].

О первом выпуске сборника хорошо отозвались казаки из Харбина, Парижа, Пекина. Ведь архив Войскового правительства «во время эвакуации» из Омска, как и войсковое имущество, типография, «дела Войсковой Управы и Войскового штаба» попали в руки красных. И эта сохраненная в очерках, написанных «по памяти», история сибирского казачества не могла не вызвать благодарности казаков и других представителей русской эмигрантской культуры.

Восторженными были отзывы великого князя Бориса Владимировича, председателя Русского Обще-Воинского Союза Е. Миллера, атамана Семёнова, генерала Н. Головина, редактора «Белого Дела (Летописи Белой Борьбы)» А. фон Лампе, Н. К. Рериха. Мария Волкова в письме от 20 января 1935 г. Е. П. Березовскому также в превосходных выражениях отзывается о «Сибирском казаке». Она отмечает, среди прочего, «любовное отношение составителей Сборника к той задаче, которую они добровольно возложили на себя, то есть — поведать “земли русской минувшую судьбу”, напомнить забытое, описать неизвестное словом, собрать все, чтобы ничего не пропало. Честь им и слава за это!..» [7, с. 199—200].

В конце 1930-х гг. «Кружок казаков-литераторов» выпустил «Казачий Альманах». Владислав Ходасевич в «Возрождении» посвятил подробную, очень сочувственную статью этому казачьему изданию. Особо Ходасевич отметил напечатанное в нем стихотворение М. Волковой «Землепроходцы»: «…Тут столько уменья сказать все, что надо, что это приходится назвать уже настоящим мастерством». «На очередном собрании Кружка много говорили тогда об этой статье… и пили за мое здоровье», — признается Мария Вячеславовна [1, с. 116].

О лестном отзыве Ходасевича на стихи сибирячки Волковой не без иронии и высокомерия 1 марта 1939 г. М. В. Карамзина9 пишет И. А. Бунину: «...Вот стихи в “Казачьем альманахе” он... расхвалил без всякой кислой мины, особенно какую-то Марию Волкову, о ней прямо восторженно отозвался. Я бы хотела прочесть ее стихотворение, чтобы знать, что именно Ходасевичу нравится...» [6, с. 678], на что Иван Алексеевич с не меньшей издевкой 29 марта 1939 г. из Ниццы отвечает: «...Волкову не читал. Ходасевич всегда такой — чего моя нога хочет — вот захочу и превознесу, захочу — в порошок сотру или по плечу похлопаю» [6, с. 679].

К сожалению, тому, к чему стремилась Мария душой, — стихотворчеству она могла себя посвящать только урывками и по ночам. Моральная обстановка в доме мало располагала к поэзии и была порой невыносима: «О, эта жизнь — ни воля, ни тюрьма! / Поверь, я не случайно молчалива!» [4, с. 19]. Деспотизм свекрови и брата мужа, не выдававшего ей денег даже на марки, порой доходил до крайностей. «И в таком климате надо было жить — жить годами…» — пишет она в воспоминаниях. Александр ее всячески поддерживал и защищал, но скоро в беде оказался и сам.

По доносу гестапо арестовало и заключило в Дахау его второго брата, доктора, с которым Эйхельбергеры поддерживали добрые отношения. Затем из прибалтийской республики репатриировали родителей Александра. Это было трагедией для старого доброго пастора, и расставание с прихожанами, которым он духовно служил 50 лет, стоило ему жизни.

В Германии окончательно утвердился национал-социализм. Происходили присоединения чужих территорий. Не миновала эта участь и Мемельскую область, где жили Эйхельбергеры. Муж вынужден был переменить литовское подданство на германское, подрастал Алик — «потенциальный солдат»! Скоро его призвали в Arbeitsdienst (на трудовую службу. — Ред.), а с началом войны мобилизовали в армию, где он потерял здоровье.

Рабочий персонал Эйхельбергеров тоже был призван в армию, и в хозяйстве им помогали теперь военнопленные, к которым у Марии было доброе отношение: она их хорошо кормила, лечила, тайком писала на родину письма, за что однажды, по доносу брата мужа, чуть было не угодила в тюрьму. К счастью, донос не сочли заслуживающим внимания и Марию Вячеславовну отпустили, а обидчика отправили «в завоеванный немцами Киев для надзора за днепровским речным транспортом» [1, с. 117].

В 1944 г., несмотря на сложную обстановку в мире, в Париже при финансировании Краснова, возглавлявшего тогда Главное управление казачьих войск при Министерстве по делам оккупированных восточных территорий, вышел следующий сборник М. Волковой «Стихи», которым она была крайне разочарована вследствие небрежной работы по изданию Н. Н. Туроверова. «Время для издания было выбрано неблагоприятное — всем было не до стихов!» [1, с. 118] Присланные ей личные экземпляры остались неразосланными и вскоре были преданы огню.

А несчастья продолжали сопутствовать Марии. Напряженная жизнь без отдыха, эмоциональное перенапряжение дали о себе знать: начали отниматься ноги. Правда, интенсивное лечение и отдых в больнице поддержали ее здоровье на «период особенных испытаний». Но беда не приходит одна… «Непоправимо-больного сына», большую часть времени проводившего в лазаретах, отправили на фронт, на верную гибель. И вновь Марию выручил Краснов. Он устроил Алика переводчиком при казачьем управлении, а с приближением советских войск к Берлину сын вместе с управлением эвакуировался в Северную Италию.

Фронт приближался, предстояла эвакуация за Неман. Краснов советовал уехать подальше от Восточной Пруссии, в безопасный уголок Австрии, где их ждали готовые помочь люди, но в средствах на эвакуацию было отказано. И все-таки нужно было покидать Хейдебрух. Пять дней Мария Вячеславовна жгла книги, газеты, рукописи, тетради и письма. «Как это было страшно! — пишет она. — Господи! Какая это была боль! Не только душевная, но и явственная — в сердце… До тех пор я не имела представления об ужасе — предавать огню письма друзей… Они казались живыми — оживали в огне, и строчки перед тем, как сгореть, принимали вид напитанных кровью… С каждым письмом уходил кусок жизни…» [1, с. 118].

…Все то, что собирали мы, любя,

Все то, что сохраняли мы ревниво,

Все то, чем долго сердце было живо,

Отнять навек у самого себя!

Должно быть, утонченней пытки нет,

Той пытки, что не раз уже прошли мы:

Бросать в огонь единственный портрет,

Бросать в огонь дневник неповторимый…

Осень 1944-го и зиму 1945-го Эйхельбергеры провели в деревне Крафтсхаген, в Восточной Пруссии. Впереди ожидал последний, не менее тяжелый путь отступления. Нервы Марии Вячеславовны были расстроены до крайности. Снова скитания, ночевки в лесу и в случайных углах незнакомых деревень, голод, страдания, страх перед неизвестностью, опасность мобилизации в гитлеровскую армию мужа…

В письме к старинному заочному другу 19 октября 1944 г. Мария писала: «Теперь “волна событий” несет нас куда-то: вынесет на какой-нибудь голый откос или захлестнет навсегда…» [1, с. 119]. Нужно было обладать, по ее же словам, какой-то «особой, упорной живучестью духа», чтобы все это вынести… В том же письме другу читаем: «Уходя с тысячами чужих мне по крови и внутренне очень далеких людей куда-то в неизвестность, с душой, полной тревоги за тех, кого я люблю, — я не перестала жить своей собственной, глубоко запрятанной жизнью и думать о самых неподходящих вот к этой обстановке вещах! Боже, неужели нам никогда уже не увидеть хорошей, простой человеческой жизни, когда не будет больше пафоса уничтоженья, когда можно будет громко, на весь мир говорить людям простые и искренние слова — всех любить, всех жалеть? Неужели не будет того времени, когда можно будет избрать себе дело по сердцу и отдаться ему честно, искренне и горячо?..» [1, с. 119—120].

Оставаться Крафтсхагене семья посчитала невозможным, и, хотя опасность воздушных налетов в пути была высока, сидеть в ожидании участи не было сил. Эйхельбергеры — Александр, его мать и сестра, дочь Оля и Мария — тронулись в путь. «В составе длиннейшего обоза», необозримой вереницей передвигавшегося по бескрайней белой равнине, они шли на север к побережью Балтийского моря. По сути — второй Ледяной поход. Над головами кружили разведочные самолеты, опасность бомбежки подстерегала каждую минуту, и беженцам лишь оставалось надеяться на чудо.

Двенадцатого февраля Эйхельбергеры вышли к Балтийскому морю, к городу Браунсбергу. Отсюда им предстояло по льду Фриш-гафа «перекинуться в окрестности Данцига…» [1, с. 121].

В начале февраля выдались теплые солнечные дни, лед давал трещины. «Под толстым пластом уже не вполне благонадежного льда было море — только подумать!» Весь ночной путь, едва освещаемый фонарями, Александр выдержал стоя, «натянув вожжи и глядя все время вниз…»
С рассветом началась бомбежка. «Во многих местах лед окрашивался кровью… А бесконечный обоз двигался и двигался дальше» [1, с. 121]. И так все тридцать километров…

Наконец показалась земля, но прибрежный лед был покрыт водой и пройти по нему было невозможно. Обоз вынужден был еще несколько часов ехать вдоль берега, пока не достигли местечка Кальберг10. Дальше путь лежал через лес. По обеим сторонам дороги валялись брошенные вещи, домашняя утварь, на обочине — мертвый человек. Щадя десятилетнюю дочь, Мария пыталась заслонить от нее «все страшное», но Оля все видела. Миновали лес, крестьянские участки, где-то в домике, напоминавшем «картинки к сказкам Гримм», заночевали, а утром тронулись дальше.

И вот обоз в Померании, но поход продолжается…

Неожиданно беженцев окружили советские танки. В этом местечке, где располагалась русская комендатура, им пришлось провести полтора года. «Комендант, спокойный, мирный человек, никого не преследовал, а мужа моего сразу же приставил к делу, сначала по хозяйственной части, а с весной назначил надзирать за полевыми работами — в совхозе», — пишет Волкова в воспоминаниях [1, с. 121]. Оторванные от мира, Эйхельбергеры вынуждены были жить «одним днем». Особенно тяготило отсутствие вестей о судьбе сына.

Весной 1945 г. Эйхельбергеры узнали о Потсдамском соглашении, предполагавшем репатриацию немцев. Стали прибывать поляки, желающие занять немецкие хозяйства, и люди вынуждены были выезжать в другие области Германии.

Взяв только то, что могли унести, «в кошмарных условиях» две недели Эйхельбергеры ждали поезда в сборном лагере Трептова. Здесь от бывших прихожан отца Александра они наконец услышали радостную весть о том, что их сын жив и находится в английском плену в Пирмонте. Потом открылось, что никакого лагеря и вовсе не было, а пленные были размещены в частных домах курорта. Радостным был и благоприятный исход репатриации: Эйхельбергеры попали в Западную Германию.

И вновь лагерь, завешенные одеялами чужие неуютные углы, жизнь впроголодь, недружелюбные взгляды местных немцев, пайки, карточки. Надо было начинать все сначала в местечке Хеммингштедт11 (Гольштиния), куда беженцы были распределены. Скоро вернулся сын, став к тому времени вполне свободным человеком. Семья воссоединилась. Они делились друг с другом пережитым, и тогда Мария узнала, что Алику выпала участь быть в «роковом Лиенце»12. «Он успел вовремя скрыться и потому уцелел» [1, с. 123].

Есть долина такая в Тироле,

А в долине той Драва река...

Только вспомнишь — и дрогнешь от боли,

Как от вскрывшего рану клинка!.. —

стихотворение «Долина смерти» звучит как реквием по казакам, погибшим в том роковом побоище.

Семейство Эйхельбергеров комиссия признала «безнадежно-безработными». Они кое-как перебивались, голодали, но скоро нашлись сочувствующие им люди, ставшие друзьями: жена беженца из Эстонии, временно возглавлявшего приход, Ильза Васильевна Фрей, и жена младшего пастора того же прихода. Они помогали продуктами, теплыми вещами, спасая тем самым семью Марии от гибели.

Ильза Фрей выросла в России, была русской по культуре, с подобной горестной судьбой. В эпистолярном наследии Марии Вячеславовны остались только письма единственно духовно близкого ей человека — Ильзы Фрей. Подруге в изгнании Мария посвятила стихотворения «Встреча» и «Венок», а также подарила рукописный сборник своих стихов, который Ильза бережно хранила.

Но вернемся в 1947 год… Осенью дочка Оля пошла в школу, но четырех кусочков хлеба в день для успешной учебы не хватало, нужно было найти работу. По совету Ильзы Васильевны Мария Вячеславовна научилась прясть. («Ни одна не сказала гадалка, / Что придет и такая пора, / И мне в руки достанется прялка / Вместо милого прежде пера...») Из-за того, что приходилось часами сидеть «в облаке пыли», у нее развилась хроническая болезнь глаз.

Пройдя через тяжелые испытания, Мария, казалось, навсегда утратила способность писать стихи. Большую помощь в этот непростой период ей оказывали сибирские казаки-литераторы, рассеянные по свету. Постепенно она возобновила переписку с оставшимися в живых членами не существующего уже «Кружка казаков-литераторов».

Объявился и кубанский атаман, генерал, донской казак В. Г. Науменко, живший в Париже. В США он издавал журнал «Казак», где Мария Вячеславовна публиковала статьи, стихи и очерки под общим заглавием «Черты казачьего облика».

Постепенно, благодаря заочному общению с друзьями-литераторами, Мария вновь обрела радость стихотворчества. Н. Н. Туроверов пересылал ее стихи в газету «Русская мысль», издававшуюся с 1947 г. в Париже. Добрый ее друг Н. Н. Евсеев, живший в Германии, а потом в США, по воспоминаниям Марии Вячеславовны, «долго копил деньги», чтобы помочь ей в издании сборника стихов. Но поэтесса от выпуска книги отказалась, потому что принять такую жертву не могла.

Воодушевляли изгнанницу вести о том, что ее стихотворения имели резонанс. Из отдаленных уголков «рассеяния» приходили добрые письма от читателей. Писал и земляк — Г. Д. Гребенщиков из США. Он присылал ей фотографии процветавшей тогда Чураевки, русской деревни, организованной им в 75 милях от Нью-Йорка в штате Коннектикут. Роману Гребенщикова «Лобзание змия» — седьмому тому его эпопеи «Чураевы» — Мария Вячеславовна посвятила большой очерк «Седьмой том. Перечитывая “Чураевку”», напечатанный во французской газете «Русская жизнь».

Приходили к Волковой и радостные весточки из Сан-Франциско от соотечественницы Таисии Баженовой13. Узнав о бедственном положении подруги, Таисия Анатольевна организовала ей помощь, и скоро Эйхельбергеры стали получать продовольственные посылки, поддержавшие их в тяжелый период.

Жизнь в Германии постепенно улучшалась: отменили карточки, Алик, как инвалид по здоровью, получал государственное пособие, женился, поступил в университет в Марбурге. Как будто бы все налаживалось, но душу Марии, ее мысли не оставляла ностальгия:

Во сне порвется, громыхая,

Давно заржавевшая цепь...

И на свободе я узнаю

Мою покинутую степь.

Над нею небо в чистых звездах;

Мерцая, манит Млечный Путь.

Живительный, бодрящий воздух

В последний раз вольется в грудь.

Невнятные, как в детстве, сказки

Зашепчут стебли ковыля.

И я прильну в последней ласке

К устам твоим, моя земля!

Вскоре семья Марии Волковой обрела достойное пристанище. Вслед за пастором Фреем и Ильзой Васильевной Эйхельбергеры перебрались с севера на юг Германии, в Баден-Вюртемберг, неподалеку от Баден-Бадена.

… Но вот пришла пора начать сначала

И в жизнь войти ступенька за ступенью,

С оглядкой, неуверенно, несмело,

Чтоб исподволь приноровиться к ней!

Как это трудно все-таки и странно

Привыкнуть к свету после преисподней,

К дарам освободившейся свободы

И просто к позабытой тишине!

Не верится, что можно невозбранно

Загадывать не только на сегодня,

А даже на недели и на годы,

Как и другим, обещанные мне…

Так значит — жить! — Не самосохраненьем,

Но чтобы распрямилось и окрепло

В широком безопасном поднебесье

Затравленное горем естество…

Но несчастья продолжали преследовать Марию Вячеславовну: свалившаяся на нее болезнь была как приговор. «По причине неосторожности местного врача» ей случайно удалось прочесть свой диагноз, который ничего хорошего не сулил. Финал недуга был один, но к нему вели «три варианта»: скорченность, слепота или паралич. Надо было обладать неимоверной силой духа, чтобы не пожаловаться, не поделиться бедой с семьей: «Свою роковую осведомленность я должна оставить только для себя» [1, с. 129].

Семь лет Мария Вячеславовна находила в себе силы скрывать диагноз от родных. «Никто не знает, чего мне это стоило…» Но надо было держаться, не отравлять неизбежным жизнь другим. Особенно огорчало Марию то, что она постепенно стала вновь терять способность излагать свои мысли в письмах и стихотворных строках. Временами на нее находил какой-то «эпистолярный столбняк» и мысли не укладывались «в надлежащую форму». Несмотря ни на что, она продолжала печататься в «Русской мысли», благодаря чему регулярно получала газету и была в курсе литературных новинок.

Вскоре Мария Вячеславовна попытала счастье опубликоваться в тетрадях «Возрождения»14, отправив туда стихи, потом «маленькую повесть из казачьего быта», — и попытки были удачными.

И тут — неожиданная и дикая новость! Из Парижа донеслась молва о том, что никакой поэтессы Волковой не существует, а за женским псевдонимом скрывается Николай Туроверов! Удивительно, что в этот слух в писательской среде поверили. Творцом его, по мнению М. Волковой, был секретарь редакции «Возрождения» Владимир Смоленский, друг Н. Туроверова. Сам же Туроверов — не хочется в это верить! — не опровергал слухов…

Бунтарский дух поэтессы не давал ей молчать: «Необходимо было доказать, что я существую и как индивидуум, и как поэт!» [1, с. 129] Вновь пришли на помощь верные друзья. Знавший ее с детства полковник Солнцев, бывший атаманом Сибирской казачьей станицы в Сиднее и имевший первую книжку ее стихов, подтвердил существование поэтессы Волковой. Заявление от станицы было размещено в «Русской мысли». Не стал молчать и Науменко, возмущенный лживыми сплетнями и выступивший на страницах той же газеты. Смоленскому ничего не оставалось, как письменно извиниться перед поэтессой, добавив к тому, что он сам был введен в заблуждение. Так всем миром друзья-казаки заступились за Волкову. Но это явилось для нее тяжелым разочарованием, ибо то «был единственный случай “черной измены” среди многих, многих заочных друзей».

Между тем Мария Вячеславовна продолжала жить с мыслью о финале зловещего диагноза и постепенно стала сомневаться в его правильности. За уточнением она обратилась к авторитетному неврологу Баден-Бадена. Тот пришел к выводу, что диагноз ошибочен и что ее плохое самочувствие связано с крайне расшатанной нервной системой. В результате он вынес ей другой, менее угрожающий вердикт.

А потом было неудачное замужество дочери, прогрессирующая болезнь сына, его постоянные мысли о смерти. От бесконечных волнений муж Марии не выдержал и слег. В это время и до конца дней они жили в деревне Оттерсвейер, недалеко от Баден-Бадена.

В 1972 г. Александр Александрович Эйхельбергер умер. После ухода мужа, а потом и близких друзей Мария крайне тяжело переживала одиночество. Слабела память, «на стихи как будто положен был запрет», наступала немощность. Дочь звала ее к себе, но Мария, не желая никого тревожить, отказывалась. В чужих землях, «в своем ущербном бытие», несмотря на угасающую память, она продолжала работать, готовя к изданию последний сборник стихов.

…Распрямись, крохи сил собери,

Принимая страданье как милость! —

Есть таинственный стержень внутри,

Чтоб душа твоя не надломилась!

Что это за «таинственный стержень»? Откуда такое терпение и мужество? Этот вопрос я задала племяннице поэтессы — В. Г. Толстовой. «Все Толстовы... были военными… поэтому характеру и стойкости Марии Волковой и других женщин в семье удивляться не приходится, — это гены и строгое воспитание: не жесткое, а именно по-дворянски строгое. Убеждена в этом!» — ответила Вера Георгиевна.

А еще, думается мне, вера в Россию и надежда вернуться.

Мария Вячеславовна Волкова умерла 7 февраля 1983 г. в госпитале Оттерсвейера.

К сожалению, поэтесса при жизни не успела увидеть последний сборник своих стихов. Авторы вступительной статьи Э. Добрингер и Б. Штайн писали, что выход книги задерживался «из-за болезни поэта и тщательной, самокритичной правки рукописи» [4, с. 10]. Тщательной, самокритичной правки… Как это похоже на М. В. Волкову!

Итоговый сборник «Стихи» вышел через восемь лет после смерти казачьей поэтессы, в 1991 г., в Мюнхене, в издательстве «Петер Д. Штайн». Книга появилась «в своем первоначальном виде благодаря стараниям Ильзы Фрей» [4, c. 10], верной подруги, утешительницы последних лет изгнания. В сборник вошли 150 стихотворений, многие из которых публиковались в литературных сборниках, журналах и газетах за рубежом: «Русская мысль» (Париж), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Сибирский казак» (Харбин) и других.

Читаю-перечитываю книгу, и не покидает мысль: как могла Мария Вячеславовна Волкова, знавшая безоблачную Сибирь лишь в детстве, до 12 лет, впитать в себя столько любви и нежности к Сибири, к России? Почему она до конца дней чувствовала себя дочерью страны, которая, словно бы «поддавшись наважденью», от нее «сама же отреклась»?..

КОВЫЛЬ

Под ногами вереск лиловый,

Сосны высятся прямо и строго, —

Даже в этой стране суровой

Красоты бесконечно много.

По верхушкам кружится ветер.

Шуму леса привычно внемлю.

Грустно, грустно тому на свете,

Кто родную покинул землю.

Сколько всюду великолепий

Ты рассыпал, Господи Боже!

Но мои далекие степи

Мне навеки всего дороже.

Ах, когда-то было иначе...

Захлебнешься порой тоскою —

Вот как вспомнишь простор казачий

С серебристой ковыль-травою.

Можно свыкнуться с каждой болью,

Но одна свежа и поныне:

Нет былого душе раздолья,

Не растет ковыль на чужбине!

Литература

1. Волкова М. В. Воспоминания. Предисловие, подготовка текста и комментарии М. Ивлева // «Простор». 2002. № 10.

2. Волкова М. В. Песни Родине. — Харбин, 1936.

3. Волкова М. В. Старые места // Сибирский казак. Выпуск второй. — Харбин, 1941.

4. Волкова М. В. Стихи. — Мюнхен: Петер Д. Штайн, 1991.

5. Государственный архив Восточно-Казахстанской области. Ф. 7520. Оп. 6. Д. 12. Л. 22, об. 23.

6. Литературное наследство. Иван Бунин. Т. 84. Кн. 1. — М.: Наука, 1973.

7. Сибирский казак. Выпуск первый. Переиздание войскового юбилейного сборника Сибирского казачьего войска, изданного в Харбине в 1934 г. — Бийск: Издательский Дом «Бия»; Изд-во Алт. гос. техн. ун-та, 2009.

8. Титова Л. А. Воспоминания. 1984—1987 гг. [Текст не опубликован. Семейный архив В. Г. Толстовой, Москва].

9. Хохульников К. Н. Живая летопись страданья… [Текст не опубликован. Семейный архив К. Н. Хохульникова, Ростов-на-Дону].

10. Шулдяков В. А. Гибель генерала В. И. Волкова и судьбы лиц из его ближайшего окружения // Сибирский исторический альманах. Т. 2. Сибирь на переломе эпох. Начало XX века. — Красноярск: Версо, 2011.

11. Шулдяков В. А. Сибирский период жизни казачьей поэтессы Марии Волковой // Казачество Сибири от Ермака до наших дней. История, язык, культура. Материалы Всероссийской научно-практической конференции (28—29 октября 2010 г.). — Тюмень, 2010.

1* П. Н. Краснов — генерал-лейтенант, атаман Войска Донского и командующий белоказачьей армией. С 1919 г. — в эмиграции в Германии, где активно участвовал в антибольшевистских организациях. В годы Второй мировой войны — пособник немецких фашистов. По приговору Верховного суда СССР в 1947 г. повешен. Автор популярного в 20-х гг. романа-эпопеи «От двуглавого орла к красному знамени», иных изданных в зарубежье романов, многочисленных повестей, рассказов и эссе, очерков и статей.

2 Джаркент (основан в 1882 г.; до 1942 г. — Яркент, в 1942—1991 гг. — Панфилов, с 1991 г. — Жаркент) — город в Казахстане, центр Панфиловского района Алматинской области.

3 Кокчетав — город в северной части Казахстана.

4 В девичестве Толстова; двоюродная сестра Марии Волковой.

5 Великий сибирский ледяной поход — принятое в белом движении название отступления Восточного фронта армии адмирала А. В. Колчака зимой 1920 г. В ходе операции в тяжелейших условиях сибирской зимы был совершен беспримерный по протяженности, почти 2000-километровый конно-пеший переход от Барнаула и Новониколаевска до Читы. Руководил походом главнокомандующий Восточным фронтом Генерального штаба генерал-лейтенант В. О. Каппель, назначенный на эту должность в середине декабря 1919 г. После его смерти 26 января 1920 г. командование войсками принял генерал С. Н. Войцеховский.

6 А. П. Панкратов (1876—1920) умер в иркутской тюремной больнице.

7 «Родимый край» — журнал, издававшийся Казачьим союзом под ред. Н. М. Мельникова. В 1929—1931 гг. вышло 36 номеров.

8 «Кружок казаков-литераторов» учрежден сотрудниками журнала «Станица» (Париж) в 1937 г. с целью «поддержки и укрепления любви к родным краям и казачьему быту», собирания, хранения и публикации лучших литературных и исторических произведений казачьих авторов. Старшинами кружка были Н. Туроверов (поэзия) и П. Гусев (проза).

9 Карамзина Мария Владимировна (1900—1942) — русская и эстонская поэтесса, прозаик, литературный критик, переводчик, автор книги «Ковчег». Эмигрировала в Чехию, затем в Эстонию. В 1941 г. сослана в Сибирь, в спецпоселок Волково Нарымского края. Умерла в лагере Нового Васюгана Томской обл.

10 Ныне — г. Крыница-Морска (Польша).

11 В другой транскрипции — Геммингштедт.

12 Лиенц — австрийский город, куда в мае 1945 г. съехалось более 40 000 казаков, воевавших против советского режима. В конце мая — начале июня 1945 г. английскими оккупационными войсками происходила выдача казачьих семей советским представителям Смерша и НКВД, закончившаяся массовым побоищем безоружных людей. Среди выданных были П. Н. Краснов, А. Г. Шкуро, С. Н. Краснов, М. К. Соломахин и др.

13 Баженова Таисия Анатольевна (1899—1978) — поэтесса русского зарубежья, дочь казачьего полковника, мемуариста А. Д. Баженова. Родилась в г. Зайсане. Эмигрировала в 1920 г. в Харбин, затем в Сан-Франциско.

14 «Возрождение» — с 1925 по 1940 г. — русская эмигрантская газета, выходившая в Париже. С 1949 г., после перерыва, связанного с оккупацией, издается уже как журнал. В период с января 1949-го по декабрь 1960 г. журнал печатается под названием «Литературно-политические тетради», «Возрождение».

 
Тарлыкова Ольга

https://www.сибирскиеогни.рф/