(В неделю 21-ю, 15 октября 1917г.)

Аз законом закону умрох, да Богови жив буду...

Законом я умер для закона... Опять будем беседовать о законе человеческом и законе Божием. Правда, апостол приведенные слова, читанные сегодня за литургией, относит к закону не просто человеческому, а к закону ветхозаветному, следовательно, богооткровенному. Но мы знаем, в этом ветхозаветном не все было дано в нескончаемую долготу времен, не все имело вечное значение. То, что касалось обряда и прообразов будущего Нового Завета, само собою должно было прекратиться с пришествием Иисуса Христа, с наступлением Нового Завета, как пеленки и свивальника ребенка становятся уже ненужными для взрослого человека, а то, что касалось быта, гражданского закона, смешанного в ветхом завете с законами религиозного учения и устроения жизни, - тоже носило на себе печать обычного человеческого законодательства: оно было дано известному народу, а не всему миру, оно имело значение местное и временное, оно имело и в содержании, и в направлении сущность ту самую, какая проникает всякое юридическое законодательство.
И вот, и об этом законе, как равно о всем временном и изменчивом, что было в ветхозаветном законе, христианин, повторяя слова апостола, сегодня возглашенные во храме, может сказать: «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу. И уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал. 2, 19 - 20). Для христианина выше всего закон Христа!
Откуда вышел человеческий юридический закон? Он вышел из обычая, создавшего сначала обычное право. Оттого, как разнообразится обычай, так разнообразится и человеческий закон, и поэтому он не имеет устойчивости, постоянства. Нетрудно догадаться, что раз он не имеет постоянства, то отсюда не крепка и его обязательность. Когда и кем прекращается и изменяется тот или другой обычай? Этого никто не может точно определить: изменение, ослабление обычая совершается незаметно, длится обыкновенно долгое время, и поэтому для человека трудно, невозможно определить, действует ли в данное время во всей силе обычай, или он уже прекращается, - потому что нет такого обычая, закона, постановления, которого бы кто-либо и где-либо не нарушал. Когда меняется один закон, основанный на обычае, на другой такой же закон? Когда падение первого станет уже для всех ясно. Значит, тогда не закон определяет поведение людей, а наоборот, поведение людей создает законы. Как же, в таком случае, ничтожно его значение!
Что же такое обычай? Разве это есть что-либо непогрешимое, в нравственном отношении ценное и обязательное? Нет, уж одно разнообразие обычая говорит нам, что он может погрешать, заблуждаться. Итак, можно ли, спросим, на столь непрочном и зыбком фундаменте строить нравственное поведение человека?
Юридический закон есть естественный закон, внешний, он служит выражением только внутреннего естественного же закона в человеке. Но мы уже видели, что естественный нравственный закон, под влиянием греховности человека, может искажаться и указывать вместо добра зло. Понятно, что та же участь постигает и писанный юридический закон человеческих государств и обществ. И в самом деле, невозможно, чтобы погрешающая совесть создала -непогрешимый внешний закон. История человеческая дает тому яркие доказательства. И в древних, и в новых законодательствах пред нами открываются следы поврежденной грехом человеческой совести. Законы Спарты разрешали и даже восхваляли умелое и ловкое воровство. Закон древнего Рима позволял и даже повелевал низвергать слабых от рождения младенцев со скалы и убивать их, как негодных для государства. Тот же закон рассматривал жену и детей, как вещь, принадлежащую домохозяину, не говоря уже о рабах, которых покупал, продавал хозяин, наказывал, убивал; доходило до того, что господа рабами откармливали особых рыб в своих садках (мурен), больных и старых рабов, как уже бесполезных для работы, бросали на безлюдные острова, в наказание их истязали, а в ограждение от заговоров и бунтов со стороны рабов привязывали их на ночь на особой привязи в подвалах и темных местах, как животных.
Наше время - христианское. Без сомнения, на юридическом законодательстве христианских народов отразился и нравственный закон христианства; об этом забывают, когда воздают похвалу европейскому законодательству, как яко бы произведению исключительно человеческого гения. Но рядом с этими влияниями христианства, остаются в законах Европы следы и языческой древности, следы обычая и обычного права и соображения обычного человеческого себялюбия, самолюбия и низменных страстей. Лишенный освящения закона Божественного, государственный закон ведь еще так недавно разрешал то, что теперь строго запрещает, например: продажу спиртных напитков, разрешает и теперь дуэль, т.е. самоуправство и открытое намерение убийства, разрешает табак, карточную игру, нечистые удовольствия, грязную литературу, грязные картины, соблазнительные театральные пьесы, даже места общественного разврата. В образованной Англии, как пережиток язычества, сохраняется и доныне не отмененный закон, по которому муж имеет право продать свою жену на базаре... Если этим правом никто не пользуется, если мы не заходим в разрешенные законом дома пьянства и блуда, то это зависит уже не от исполнения закона юридического, человеческого, а от закона христианского. Итак, далеко нельзя сказать, что все, дозволенное государственным законом, всегда дозволено и нравственным законом.
Посмотрите теперь вокруг. Куда же сразу девался в наши печальные дни государственный закон? Кто, когда и как может воспользоваться его защитою? Спросите себя откровенно: кто же собственно теперь уважает закон?.. И еще: как вдруг то, что вчера было преступно, теперь стало доблестью, и что вчера почиталось доблестью, вдруг стало преступлением! И что из этого вышло? Нет ничего опаснее, как исповедовать две правды, избирая ту, какая выгоднее и какая больше нравится. Правда одна, но такою она пребывает неизменно только в законе Божием. Когда же это единство нарушено, мы видим, в какую бездну впадает жизнь. Что такое патриотизм? Что такое верность присяге? Что такое верность долгу? Что такое служение общему благу? Что такое самоотвержение и самоограничение? Что такое уважение к чужой личности? Что такое уважение к чужой собственности? Спросите-ка ответа на все эти вопросы у демократа, у крестьянина, у рабочего, у солдата. И услышите ответы, от которых вас бросит в холод, услышите голос зверя, а не человека, и по ответу не сможете даже и догадаться, что пред вами человек, вчера еще признававший для себя обязательным государственный закон!
Спросите-ка у крестьян-погромщиков, которые были в церкви вместе с приехавшим сыном землевладельца, а потом начали его избивать, позволили затем ему помолиться пред смертью, а после молитвы схватили, потащили к воде и топили его долго-долго, пока, подняв за ноги, не опустили вниз головою и ждали, пока он захлебнется. Спросите у солдат, которые вместо защиты острова Эзеля с песнями и музыкою пошли сдаваться в плен немцам. Спросите у русских солдат, которые в Киевской Лавре разрубили ножом голову у мощей святого, а в Почаевской Лавре на днях вытащили ризы священнические, надели их и стали плясать... Где для них юридический закон и где его воздействие, когда христианскую совесть утопили теперь в народе? Какими реформами исправите вы этих зверей?
Таково бессилие юридического закона. И пока мы не возжелаем закона Божия, дотоле не будет порядка на Руси. В собрании государственном в Петрограде на днях одна женщина говорила о современном положении родины. Она обратила внимание на то, что в Москве стали наблюдаться так называемые хвосты и очереди не только у булочных и торговых заведений, но и у церквей. «Я, - говорит, - зашла в церковь «из любопытства» и услышала, что молятся Богу об избавлении не от внешнего врага, а от врага внутреннего, т.е. от позорных предателей родины, от ее самозванных и самочинных правителей, проникающих к власти насилием, и от тех страшных явлений общественной разрухи, которая верными ударами добивает Россию и верными шагами ведет Россию к погибели. Речь, как передают, произвела сильное впечатление на собрание.
А мы вот что скажем этой женщине: пока не перестанут русские люди заходить в церковь только «из любопытства», пока не придут туда по влечению сердца, пока не взглянут на причины разрухи государственной вместо одних только сожалений о ее последствиях и ужасах, пока не разочаруются в самой идее революции, в смысле неуважения революции не только к отдельным лицам, но и к самой христианской власти, к христианскому государству, к христианскому нравственному закону, пока не поймут… что спасение наше в обращении к Богу, Его святому закону, - до тех пор все эти бесчисленные воззвания и обращения, которыми заклеены столбы и заборы на наших улицах, будут безумны, бесцельны, ненужны и бесплодны.
Есть у одного, недавно еще бывшего модным, писателя изображение самого «дна» жизни. Среди собравшихся отбросов общества, пьяниц, воров, убийц, грабителей, людей, на все готовых, на всякое преступление способных, находится опустившийся татарин, который на предложение совершить злое и мерзкое дело все-таки отвечает отказом и при этом упорно и неизменно повторяет: «Закон, закон!».
И знаете ли, нам кажется, что вся Россия стала теперь таким «дном», смрадным и отвратительным, куда мы все опустились, где мы все затянуты, где мы захлебываемся грязью и всякою нечистью!..
И для спасения себя, для спасения окружающих, для спасения всей жизни нам теперь то же повторять надо одно: «Закон! Закон!», - закон христианский, написанный в Божественном слове, закон христианский, просвещающий всякий закон государства, дающий ему и содержание, и вечный смысл, и вечное освящение... Аминь.