ПРИОБРЕСТИ КНИГУ "СЛАВА РОССИИ" В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15568/

СКАЧАТЬ ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

https://www.litres.ru/elena-vladimirovna-semenova/slava-rossii/

Первый удар рассек бровь, но от второго Николаша увернулся. Он хотя ростом был и мал, да, как говорится, удал. Что с того, что верзилам-хулиганам он едва по грудь? Суворов, может, тоже гигантом не был. А уж Наполеон так и вообще…
- Ай-й! – Шурка схватился левой рукой за правое предплечье. Рукав набухал кровью. Один из нападавших ранил парня ножом.
- Гад! – заорал Николаша и, подкатившись юлой под ноги верзиле, повалил его на землю, спасая товарища.
Дрался он в этот вечер с особой яростью. Совсем недавно такие же мерзавцы напали на него, когда он возвращался домой из гимназии, заставили раздеться, залезть на забор и кукарекать под их гогот! Вреда не нанесли, но каково было унижение! И теперь Николаше страшно хотелось поквитаться за оскорбление. Благо был он не один. Хотя силы хулиганов явно превосходили гимназистов. Вот, и Венька схлопотал ножом по спине. Но бьется отчаянно! Кто под его пудовый кулак попал, тот уже нескоро с земли поднимется. И кулаки эти работали с молчаливо-сосредоточенным ожесточением.
И во что только превратился славный Новочеркасск считанные месяцы спустя после революции! Не то, что ночью, но уже и днем ходить небезопасно! Откуда столько взялось разбойников на некогда мирных улицах? Дезертиры, бывшие рабочие окраин, нашедшие более легкий промысел, обычные уголовники – вся сволочь вдруг в одночасье всплыла со дна и… диктовала свою волю.
- Дядь, купи пальто! – подскакивает малолетний голодранец к сошедшему с поезда господину.
- Какое пальто, мальчик? Вот, у меня есть пальто…
- Вот, его и купи! – появляются из-за спин огольца старшие. И если господин не платит, то снимают с него не только пальто, но и исподнее…
Грабежи и убийства сделались обычным делом. Под самым Новочеркасском уже орудовали большевистские банды, а правительство Дона смущалось объявить мобилизацию господ офицеров, вернувшихся с фронта и по собственной воле не спешивших сражаться вновь. А ведь их до 5000 шашек насчитывалось! А еще до 10000 молодых казаков, подлежащих призыву на воинскую службу! Но правительство считало недемократичным употребить свою и Атамана власть, предпочитая разговаривать разговоры, лишь ухудшавшие положение.
Отплевываясь кровью, Николаша вертелся меж своих противников, уклоняясь от знакомства с их ножами и улучая моменты нанося свои удары. Совсем рядом, у Атаманского дворца, стояли и наблюдали за этим караульные казаки. Они не могли прийти на помощь гимназистам. Они были на посту, и устав воспрещал им оставлять его. Оно, конечно, верно: ведь какие-нибудь террористы могут разыграть подобную потасовку и, воспользовавшись отвлечением караула, совершить покушение на Атамана… Караульные отвечают за его жизнь, а за свою гимназисты должны отвечать сами.
- Стоять, сукины дети!
Ну, слава Тебе, Господи! Хотя и с большим опозданием, бежали на выручку городовые – редчайшее явление в городе, доселе Николаша лишь одного полицейского видел. Хулиганы кинулись врассыпную, кроме тех, что лежали поверженные Венькиными кулаками. Свист, стрельба, неразбериха… Конечно, никого не догнали. Куда этим не привыкшим к этаким бесчинствам блюстителям порядка, за огольцами, что растворились в переулках, так что и след их простыл! Веню с Шурой отправили в больницу, а Николаша возвратился домой, где милая матушка, причитая и охая, до ночи промывала и смазывала его ссадины. А отец, ректор Новочеркасского городского училища, только качал головой:
- Погубят Дон эти болтуны… И на что Алексей Максимович дает им волю…
Избранный Атаманом генерал Каледин стремился удержать Дон от кровопролития. Но оно уже шло, нарастая день ото дня. Некоторые казаки выступил против Алексея Максимовича: вахмистр Смирнов, фельдшер Лагутин, урядник Подтелков и войсковой старшина Голубов. Этот, последний, имел наглость даже провозгласить себя революционным атаманом! Душа Николаши так и кипела от возмущения. Как возможно, чтобы казак, офицер, предал своего Атамана?! Голубов за революционную агитацию был арестован, но бывший учитель истории родной для Николаши Платовской гимназии Митрофан Богаевский, ставший правой рукой Каледина, под свое поручительство добился освобождения мерзавца. Тот немедленно бежал к своим подельникам и продолжил поднимать казаков на бунт…
В Новочеркасске стояло два пехотных полка, 16000 солдатских душ, неведомо что способных сотворить. Им приказали разоружиться. Они ответили отказом. Артиллерийская часть, брошенная на них, отказалась их разоружать. Тогда это дело было поручено юнкерам… Юнкера же вместе со стариками-казаками подавили восстание матросов военного судна «Колхида». Дело шло к большой крови, но большинство словно бы не желало этого видеть.
На другой день Николаша никак не мог сосредоточиться на занятиях. Учеба в последнее время вообще давалась ему, отличнику, с непривычным трудом. Что толку сидеть теперь за партой, когда занимается пожар на Дону, когда гибнет Россия? Три дня назад Николаше исполнилось 16, и сердце его стремилось прочь из ставшего душным и тесным класса, туда, где решалась судьба его Родины, туда, где он мог бы служить ей. В этих размышлениях в перерыве, длившемся с полудня до часа дня, он вышел из стен гимназии на воздух и прямо на ступеньках столкнулся с приятелем, Кокой Апрышкиным. Мальчики были похожи, как братья. Оба малорослые, но крепкие, они даже в оркестре играли на одном инструменте – корнете. Николаша, правда, к тому еще пел в хоре. Однако, в последний год пение пришлось оставить из-за ломки голоса.
- Федоров, голубчик, ты уже слышал ли?! – глаза Апрышкина сияли радостью, он был чем-то необычайно взволнован.
- О чем?
- Чернецов создает партизанский отряд для борьбы с большевиками! Он объявил об этом три дня назад! Сам Атаман благословил его на это дело!
Три дня назад! – зашлось сердце волнением. Это не может быть случайностью! Это судьба!
Кока, между тем, продолжал торопливо говорить:
- Сбор идет в стенах училища! Я теперь же иду туда. Ты со мной?
Николаша бросил взгляд на родную гимназию, затем на связку книг и тетрадей, которую держал в руке. Была не была! Для учебы у него будет еще довольно времени, если останется жив… Положив свою связку на ступени гимназии, он погрозил им пальцем:
- Дождитесь меня! Я за вами еще вернусь!
- Молодец! – хлопнул его по плечу Кока. – А теперь айда!
И оба мальчика поспешили в Новочеркасское казачье училище, где есаул Чернецов начал собирать своих добровольцев.
Василий Михайлович еще год назад вернулся в родные края с фронта, и имя его уже гремело на Дону. В 1915 году он организовал партизанский отряд, действия которого в тылу противника были столь успешны, что немцы назначали за голову нового Дениса Давыдова награду в размере 500000 марок. Русское же командование вознаградило героя Георгиевским оружием за храбрость. После четвертого ранения Чернецов был отправлен для лечения домой, здесь его застала революция, и вернуться на фронт славный есаул не успел. В марте станичный сбор единогласно избирал его своим представителем в качестве делегата на Общеказачий съезд в Петроград. Едва вернувшись из столицы, Василий Михайлович стал делегатом 1-го Войскового Круга Дона, а оттуда вновь отправлен в Петроград на Учредительный Общеказачий съезд, где произнес яркую речь, в которой призвал, «забыв прежние обиды встать на защиту Родины и казачества, которые стоят на краю гибели».
На недавнем собрании офицеров в Новочеркасске Чернецов, взяв слово после выступлений Каледина и Богаевского, призвал собравшихся вспомнить о присяге и выступить на защиту Дона.
- Да, я погибну! – горячо говорил он, надеясь достучаться до рассчитывавших отсидеться хороняк. – Но также погибните и вы! Разница между моей и вашей смертью будет в том, что я буду знать, за что я умираю и умру с восторгом, а вы не будете знать, за что умираете и погибните в глухом подвале, с тупым молчанием, как овцы на бойне… И если меня убьют или повесят «товарищи», я буду знать, за что; но за что они вздернут вас, когда придут?
В перерыве Василий Михайлович предложил офицерам записываться в его отряд или составить самостоятельный отряд партизан. Однако большая часть слушателей осталась глуха к этому призыву: из присутствовавших 800 офицеров записались сразу... лишь 27.
- Всех вас я согнул бы в бараний рог, и первое, что сделал бы, – лишил содержания. Позор! – вспылил Чернецов, но все же приступил к организации своего отряда.
Николаша рассчитывал увидеть в стенах училища очередь добровольцев, спешащих стать на защиту Родины и Дона. Но очереди не было. Молодой офицер записывал в отряд немногочисленных охотников, большую часть которых составляла учащаяся молодежь.
- Николай Васильевич Федоров! – Николаша молодцевато щелкнул каблуком. – Прошу записать меня в партизанский отряд.
Офицер смерил его сочувственным взглядом:
- Тебе, хлопчик, небось, и десяти лет еще не исполнилось? Ступай-ка ты домой к тятьке с мамкой, нам только детворы здесь не хватало…
Николаша покраснел до кончиков ушей. Конечно, будучи самым маленьким в своем классе, имея рост 4 фута и 6 дюймов, он давно привык к замечаниям и шуточкам на этот счет. Но из уст офицера подозрение в том, что ему, 16-летнему юноше, не исполнилось и 10 лет, прозвучало особенно обидно.
- Три дня назад мне исполнилось шестнадцать, господин поручик! – воскликнул он.
- Ой ли? – усомнился офицер.
- Даю вам слово чести! Хотите, поцелую крест? Запишите меня в отряд, я хочу сражаться за Дон и Россию! Разве рост помеха для того, чтобы быть хорошим солдатом? Наполеон…
Поручик поморщился и поднял руку:
- Довольно-довольно! Наполеон… - он усмехнулся. – Иди уже с Богом. Не могу я тебя записать.
- Что тут происходит? – щегольски одетый есаул с весело поблескивающими, чуть прищуренными лукаво глазами подошел к столу, у которого топтались Николаша и Кока.
- Да, вот, - ответил поручик, поднимаясь и отдавая честь старшему по званию, - явились мальчуганы записываться в отряд. Но куда ж такой малышне в бой? Это ж… избиение младенцев какое-то будет…
Есаул перевел взгляд на юных охотников.
- Сколько вам лет, братцы?
- Шестнадцать! – хором выдохнули мальчики.
- А не врете ли вы?
- Никак нет!
- Гимназисты?
- Так точно, Платовская гимназия!
- Платовцы… - вздохнул есаул. – Что ж мне с вами делать, платовцы?
- Разрешить нам защищать Родину, как Платов! – воскликнул Николаша.
Есаул улыбнулся:
- Запиши их, Сотенный. Когда юноши хотят сражаться за Отечество, негоже останавливать их порыв. Может, глядя на мужество младенцев, возымеют его и мужи…
С этими словами он стремительно ушел, а поручик пожал плечами:
- Записать, так записать… - и совсем тихо добавил. – Армия детей, прости Господи…
Армия детей не имела времени на обучение. Большевики уже рвались в Новочеркасск. Детям наскоро показали, как обращаться с винтовкой, и разослали малыми группами на разные участки обороны.
Николаша и Кока в составе 24-х добровольцев - кадетов, юнкеров, реалистов и гимназистов, были направлены в предместье Новочеркасска Хотунок и размещены на ночлег в бараках, откуда накануне были «выбиты» большевистские солдаты. Младших добровольцев поставили в караул, старшие же завалились спать.
Декабрьские ночи – ледяны и непроглядны. Замотав лицо башлыком до самых глаз, Николаша переминался с ноги на ногу, греясь у костра.
- Шшш! – вдруг вскинулся Кока, поднеся палец к губам. – Слышишь?..
Николаша прислушался: какой-то странный шорох доносился из-за расположенных неподалеку кустарников.
- Ветер, наверное… - неуверенно предположил он, зябко поеживаясь.
- А, может, и не ветер, - Кока снял с плеча винтовку, тревожно вглядываясь в темноту.
Теперь уже оба они вслушивались в ночную тишину, уже предугадывая появление врага. Шорох становился ближе. И Николаше показалось, что он различает даже дыхание надвигающегося противника.
- А ну, стой! Нас голыми руками не возьмешь! – вдруг заорал срывающимся голосом Кока и выстрелил в воздух.
Барак тотчас ожил. Из него, на ходу заряжая винтовки, выскочили заспанные добровольцы, шало озираясь по сторонам в поисках большевиков.
- Что стряслось?!
- Там кто-то есть! – указал Кока на заросли кустарника.
- Да, - подтвердил Николаша. – Там кто-то ходит, мы слышали.
Утер-офицер Ковальский, старший из добровольцев, нахмурился:
- Сейчас поглядим, кто там ходит. За мной, хлопцы!
Цепью, с винтовками наперевес, ринулись охотники на невидимого врага.
- А ну, язвить твою в душу! – грозно крикнул Ковальский. – Кто бы там ни был, выходи, не то будем стрелять!
Враг по-видимому был немногочислен, и угроза бравого унтера напугала его. Сучья затрещали. Добровольцы замерли, готовые во всякий миг вступить в бой с неприятелем. Наконец, из темноты показалась голова… Увенчанная рогами. Ночную тишину огласило удивленно-испуганное мычание.
- Язвить твою в душу! – выругался Ковальский, опуская винтовку. – Ну, вы и растепели… Корову за большевиков приняли!
Николаша с Кокой покраснели, а остальные охотники дружно расхохотались. Засмеялся и унтер, а следом и сами паникеры. Всем было радостно от того, что тревога оказалась ложной.
- А что бы и не принять, - пошутил кто-то. – Большевики они тоже рогатые, черти!
- Вот, мы им рога-то и пообломаем!
- Айда спать, хлопцы! – махнул рукой Ковальский. – А вы, - насмешливо обратился он к караульным, - сторожите дальше. Да смотрите не примите в другой раз за большевиков какого-нибудь зайца!
Снова последовал дружный смех, и через четверть часа весь барак уже вновь погрузился в крепкий молодеческий сон.
Наутро в Хатунок прибыл сам Чернецов. В нем Николаша с радостью узнал того самого есаула, который приказал принять их с Кокой в отряд. Василий Михайлович был истинный молодец. Среднего роста, ладно сложенный, в сером полушубке и серой сбитой набок папахе, со стеком в руке, он лучился бодростью и добродушной веселостью, несмотря на всю тягость положения. Обходя шеренгу выстроившихся добровольцев, он запросто шутил с ними, давал какие-то наставления.
- Немного нас, друзья, - сказал есаул, завершив смотр. – Но ничего! У нас все впереди! Нас ждут славные дела, это я вам обещаю! А пока прошу вас всех запомнить, высечь на сердцах ваших следующие заповеди нашей дружины. С оружием в руках мы боремся с тем шкурным, анархическим и разбойничьим большевизмом, который попирает всякое право и грозит погубить Россию. Мы не признаем насилия. На нашем боевом знамени написано: за Родину, свободу, право и культуру. Мы взялись за оружие, чтобы отстоять эти лозунги от напора темных сил. Всякий, кому дороги Родина, ее культура и счастье и личная безопасность ее граждан, кто желает свободного развития свободных народов России, - становится в наши ряды. Кому дороги права человека и гражданина, кто хочет свободы личности, совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов и равноправия - идут под наше знамя. Итак, за Родину, честь и свободу, друзья!
- Ура! – дружно ответили добровольцы своему командиру.
В тот же день Николаша стал свидетелем телеграфных переговоров Чернецова с неведомым большевистским вожаком, не пожелавшим представиться.
- Я предлагаю вам мирные переговоры. Каковы ваши условия? До имени моего вам нет дела, - передавали из красного штаба.
Василий Михайлович усмехнулся и, пощипав ус, сделал знак телеграфисту сообщить товарищам свой ответ:
- Думаю, что переговоры эти все равно ни к чему не поведут. Впрочем, если вам так хочется узнать мои условия, товарищ таинственный главковерх, то вот они: все ваши доблестные революционные войска должны немедленно сложить оружие и выслать таковое в распоряжение моих войск. Вы же и местные ваши комиссары явитесь ко мне в качестве заложников. Это будет для начала, а там дальше посмотрим. Официальные переговоры кончены. Позвольте мне, старому вояке, сказать на прощанье несколько частных слов вам, неведомый главковерх, стыдящийся своего имени. Я, конечно, не сомневаюсь в вашем блестящем знании и опытности в боевом деле, приобретенных вами, по всей вероятности, в бытность вашу чистильщиком сапог где-нибудь на улицах Ростова или Харькова. Все же мне почему-то кажется, что вас вскоре постигнет участь друга вашего Коняева. То же самое получат и все присные ваши - Бронштейн, Нахамкесы и прочие правители советской державы. Напоследок позвольте у вас спросить: все ли вы продали или еще что осталось? Ну, до скорого свидания, ждите нас в гости.
Все войско доблестного есаула насчитывало лишь 800 шашек, да и то весьма условных, ибо гимназисты и реалисты едва умели владеть оружием. И все же этот герой, прозванный кем-то донским Иваном-Царевичем, творил чудеса, наводя ужас на большевиков.
Мечась по всему фронту, Чернецовцы разогнали совет в Александровске-Грушевске, усмирили Макеевский рудничный район, захватили станцию Дебальцево, разбив несколько эшелонов красногвардейцев и захватив всех комиссаров. Гипнотическое влияние оказывал Василий Михайлович не только на своих подчиненных, боготворивших его, но и на врагов, не смевших противоречить ему, оказавшись с ним лицом к лицу. Так, на митинге в «Макеевской Советской Республике» шахтеры решили арестовать Чернецова. Враждебная толпа с угрозами и бранью тесным кольцом окружила его автомобиль. Но Василий Михайлович невозмутимо вынул часы и заявил: «Через десять минут здесь будет моя сотня. Задерживать меня не советую...» И рудокопы отступили. Многие из них были искренно убеждены, что Чернецов со своей сотней, если захочет, загонит в Азовское море население всех рудников... Схоже разворачивались события и в Дебальцево. Поезд Чернецова был остановлен красными. Выйдя из вагона, есаул встретился лицом к лицу с членом военно-революционного комитета. Солдатская шинель, барашковая шапка, за спиной винтовка - штыком вниз.
- Есаул Чернецов?
- Да, а ты кто?
- Я - член военно-революционного комитета, прошу на меня не тыкать.
- Солдат?
- Да.
- Руки по швам! Смирно, когда говоришь с есаулом!
Член военно-революционного комитета вытянул руки по швам и испуганно смотрел на Василия Михайловича. Два его спутника - понурые серые фигуры - потянулись назад, подальше от внушавшего им языческий трепет офицера...
- Ты задержал мой поезд? – продолжал допрос Чернецов.
- Я...
- Чтобы через четверть часа поезд пошел дальше!
- Слушаюсь!
Не через четверть часа, а через пять минут поезд отошел от станции.
Когда смерть все же настигла донского Ивана-Царевича Николаши не было с ним рядом. В неравном бою под станицей Глубокой отряд его был разбит, а сам есаул и еще 40 партизан попали в плен. Когда уцелевшие добровольцы предприняли атаку на красных, и с пленными остался лишь небольшой конвой, на горизонте показалось три всадника – казаки предателя Голубова. Заметив их, Чернецов, желая сбить с толку красных, крикнул: «Ура, это наши!» Окровавленные партизаны подхватили этот возглас с отчаянной верой смертников, и красные испугались и стали разбегаться. Воспользовавшись сумятицей, партизаны кинулись врассыпную с криками «Ура, генерал Чернецов!» Сам Василий Михайлович, раненый в ногу, завладел одной из лошадей и смог добраться до родной станицы. Но и там нашлись иуды, которые выдали героя на расправу большевикам. Совершил ту расправу Подтелков, изрубивший своего безоружного и раненого пленника…
Эта горчайшая весть, бывшая по сути приговором донскому правительству, лишившегося своего меча, застала Николашу в Ростове, куда его отряд был отправлен для защиты города.
 - Не вздумайте сунуться в город, покуда не получите приказа, - мрачно предупредил начальник станции с потемневшим от усталости лицом. – Эпидемия у нас…
- Что? – удивленно вскинул свои «домиком» брови Кока. – Какая-такая эпидемия?
- Режут вашего брата… - отозвался начальник, и лицо его подернулось нервной гримасой. – Офицеров, юнкеров. Не дай Бог в одиночку забрести в какой-нибудь квартал на окраине. Живым не придешь. Да что там живым! Целым и то не вернешься, только по кусочку… Сволочь красная, совсем озверели!
Замутилось от этих слов на и без того сумрачной душе.
- За что они так ненавидят нас? – спросил Николаша, лежа на верхней полке теплушки и прислушиваясь к протяжным напевам зурны, тоскующей о далекой родине в губах корнета Джапаридзе. Чем-то он напоминал юного Багратиона, этот смуглый, носатый офицер с пышно вьющейся черной шевелюрой.
- Ведь они такие же русские, - продолжал рассуждать Федоров. – Крещеные…
- Не все русские и не все крещеные, - хмыкнул Ковальский. – Их совдепом, небось не только Голубов с Подтелковым, черт бы их подрал, заправляют, но и товарищи Зиссерман с Френкелем.
- Так-то оно так, - подал голос Кока. – Только, пожалуй, банды, которые режут теперь офицеров и юнкеров в Ростове, не из френкелей с зиссерманами состоят.
Николаша вспомнил хулиганов, избивавших его в Новочеркасске. Небось, и они теперь – режут. Лиха беда начало… И они точно не френкели. Своя чернь, свое дно. Но русские же? Крещеные же? Ладно, грабежи, разбой – обуял голытьбу дух наживы и живодерства. Но убивать, истязать? Зачем? Откуда такое исступление?
- А читали ли вы, господа, Достоевского? – Ковальский свешивает с полки длинные ноги и ожидает ответа.
Достоевский! Кое-что читали, конечно, кое-как… «Белые ночи», например… Унтер усмехается. Он Федора Михайловича успел куда подробнее проштудировать.
- У него в «Преступлении и наказании» пророчество есть. О трихинах! Которые будут проникать в человеческие души, питать их ненавистью и заставлять людей убивать друг друга. Господин начальник станции не ошибся, назвав происходящее эпидемией. Это и есть эпидемия! Худшая, страшнейшая, чем чума. Только смертельный вирус поражает не тело, а души.
- В народе ваших трихин бесами зовут, - заметил Кока.
- Пожалуй. Массовая эпидемия беснования.
- Но откуда она взялась? Откуда?! – допытывался Николаша.
- От бронштейнов с нахамкесами, - хмыкнул Ковальский.
- И все равно я не понимаю. Хорошо, пусть эпидемия. Но мы ведь не становимся зверями!
- А, может быть, Федоров, у нас все только впереди? – прищурился унтер. – Вы так в себе уверены, что ни при каком условии не сможете сделаться зверем?..
Николаша ничего не ответил. Можно ненавидеть врага, но ненавидеть людей лишь за то, что они принадлежат к той или иной социальной группе – как это возможно? И ведь не каких-то богатеев режут бесноватые – это хоть как-то можно было бы понять. Но офицеров и юнкеров, большую часть которых составляют даже не дворяне, а уж тем более не богатеи… Офицеры живут на свое жалование, а оно куда как скромно…
Через три дня плач зурны вдруг оборвался на полувсхлипе, а посреди теплушки возник белый, как полотно, Кока с лицом опрокинутым, потрясенным. Губы и руки его тряслись, и он не сразу смог объяснить бросившимся к нему товарищам, что произошло.
Но объяснять и не нужно было. Скоро жуткое зрелище предстало очам всех Чернецовцев. На дрезине, пришедшей в Ростов из Батайска, разбойного гнезда красных пролетариев и дезертиров, лежало пять обнаженных трупов. У несчастных были выколоты глаза, изрезаны в лохмотья уши, носы, половые органы. Убитым было… 9-11 лет. Это были ученики приготовительного класса кадетского корпуса, попавшие в лапы извергам. До чего же должна была раскалиться ненависть, если столь лютой расправе подвергали невинных детей?!
И вспомнился Николаше пытливый вопрос Ковальского: «А так ли вы уверены, что ни при каком условии не сможете сделаться зверем?» Глядя на изуродованные детские тела, он чувствовал, что готов растерзать их убийц, предать их самой мучительной казни, какая только может быть, хотя ни одна казнь не превзойдет совершенного ими злодейства! Затем юноша подумал о любимом брате Петруше, о сестре и родителях. А если с ними?.. Над ними?.. От этой мысли кровь бросилась в голову. А над ухом прозвучал подрагивающий голос Ковальского:
- Ну что, господин гимназист, теперь вы уже не так в себе уверены, правда? Для этих выродков не может быть пощады. Их нужно уничтожать! И нужно было уничтожать много раньше! Уничтожать, а не уговаривать! – голос его сорвался, и он пошел прочь, со злостью теребя рукоятку своей шашки.
- Он прав, - проронил бледный Кока. – Этого нельзя прощать! Никогда…
Таким было общее мнение, и наутро последовала ожидаемая всеми команда:
- На Батайск!
Отряд поступал в распоряжение генерала Маркова.
Путь на Батайск лежал через Дон, но мост находился в руках красных. Полупьяные толпы подходили к нему, изрыгая грязные ругательства, и открывали беспорядочную стрельбу. Недостатка в патронах у них не было. Чернецовцы же и марковцы принуждены были патроны беречь и стрелять только наверняка.
В Батайске стояла десятитысячная группировка красных, и горстка добровольцев была против них все что Давид перед грозным Голиафом. Однако, где было взять такую пращу, которая поразила бы чудовище?
- Наверное, мы все погибнем здесь, - сказал Кока, вжавшись маленьким телом в январский снег и ожидая мишени, чтобы ударить наверняка.
- Наверное, - хмыкнул Николаша. – Околеем на таком холоде и помрем, как в степи глухой ямщик.
- Самое главное не попасться в плен, - продолжал его приятель. – Если меня ранят, обещай мне, Федоров, что добьешь меня, не отставишь!
- Ты совсем ошалоумел? – рассердился Николаша. – Поди ты к черту! Я обещаю, что вынесу тебя, а об остальном забудь! Нам с тобой еще гимназию окончить надо, последний класс остался! Я обещал моим книгам вернуться, и, черт возьми, Апрышкин, я за ними вернусь!
С этими словами он метко выстрелил и убил одного из неосторожно оказавшихся в прицеле красных бандитов.
Паровозный гудок возвестил о том, что большевики от беспорядочной пальбы переходят к серьезному наступлению. Бронепоезд подошел к мосту и ударил артиллерией по добровольцам. В тот же миг под его прикрытием красные пошли в атаку. Огонь был такой интенсивности, что ледяной воздух раскалился от снарядов и пуль. Одним из снарядов оторвало голову шедшему вдоль залегшей цепи офицеру. Замер Николаша в немом ужасе, видя, как обезглавленное тело по инерции еще продолжает идти. Взрыв, взметнувший землю совсем рядом, подбросил его, и он на какое-то время лишился сознания. Очнувшись, с трудом поднял голову: убитый офицер уже лежал на расплавленном кровью снегу. Голова страшно болела, из ушей сочилась кровь. Николаша был контужен и тщетно пытался напрячь затуманенное зрение, чтобы отстреливаться от наступавших орд.
Где-то в стороне промелькнула белая папаха генерала Маркова. А затем раздался залп добровольческой батареи. Снаряды приходилось беречь, как и патроны. Но гений артиллерии Миончинский промахов не давал. Его выстрел пришелся аккурат по паровозу красных, и тот взорвался с оглушительным грохотом, разбросав прочь от себя атакующих.
Атакующие были одеты в солдатскую форму, но не были солдатами. Они были дезертирами и бандитами. Трусами. Поэтому, как только фортуна отступилась от них, вся многотысячная толпа бросилась врассыпную.
- Федоров, голубчик, очнись! – Кока изо всех сил теребил Николашу за отвороты отсыревший и ставшей необычайно тяжелой шинели.
- Да не тряси, хуже сделаешь! – раздался рядом голос Ковальского. Рука унтера была наспех перевязана, но он явно не собирался покидать строй. – Тащи его прочь! Его в лазарет надо!
- Держись, дружище, держись! – говорил, задыхаясь, Апрышкин, таща приятеля по снегу. – Вот, клялся ты меня вытаскивать, а приходится мне тебя…
Он был такой же «малец», у него не был сил поднять и понести раненого.
- Погоди, я помогу! – в тумане уже невозможно различить лиц, но южный акцент выдает Джапаридзе. Сильные руки подхватывают Николашу и стремительно несут прочь от поля боя, где царит несмолкающий грохот…
Внезапно раздается пронзительный вскрик Коки:
- Князь, миленький, что с вами?!
И в тот же миг Николаша снова ощутил холод снега и адскую боль от удара о землю… В угасающем сознании мелькнула горькая догадка, что бедняга Джапаридзе погиб…
Свет померк, но тьма воцарилась ненадолго. Неожиданно перед взором Федорова предстала родная гимназия. Ярко освященный зал, оркестр в полной готовности. Маленький Николаша со своим корнетом стоит в первом ряду, рядом – Кока Апрышкин. Оба они, да и все мальчики-оркестранты очень волнуются, ведь сейчас им предстоит играть для самого Государя! Суетится взволнованный не менее своих подопечных капельмейстер, проверяет каждый инструмент, смахивает каждую пылинку, замеченную на мундирчике того или иного воспитанника.
Наконец, раздаются шаги, и в зале появляются учителя, среди которых возвышается фигура всеми любимого преподавателя истории, певца донской старины Митрофана Богаевского. Мальчики с волнением вглядываются в вошедших, не тотчас рассмотрев окруженного педагогами монарха. Но вот он выступает вперед, и по знаку капельмейстера оркестр начинает играть преображенский марш…
Как ни сосредоточен Николаша на своей партии, как ни боится сфальшивить, а неотрывно смотрит на Царя. Тот смотрит на оркестрантов ободрительно-ласково, словно призывая их безмолвно не тушеваться. Они и не стушевались к большому удовольствию капельмейстера и других учителей.
- Молодцы! – говорит Государь, аплодируя. Голос у него неожиданно густой, даже немного сипловатый.
И, вот, счастливый миг, от которого замирает восторженно душа: Император, подойдя к оркестрантам, ласково гладит по головам двух младших исполнителей – корнетистов Федорова и Апрышкина. Тепло отеческой царской руки – разве можно забыть его?..
Все это было совсем недавно, в дни 300-летнего торжества Династии, за пять лет до ее гибели, о которой в те счастливые и благодатные дни никто не мог и помыслить… Каким изобилием дышал тогда Дон! Какая надежность, какой казавшийся нерушимым порядок был во всем размеренном, как сами донские волны, течении жизни. Как могло случиться, что в считанные годы благословенный край обратился в вертеп злодеев, убийц, отщепенцев? Кто посеял страшные трихины, и почему столько душ оказались плодородной почвой для произрастания страшного урожая ненависти?..
- Якие вам тут охвицеры?! Кубыть не видите, що здесь тилько старый дидко со своею жинкой да больной мальчонок!
Сердитый голос старухи-няни был первым, что услышал Николаша, очнувшись от долгого забвения. Совершенно обессилевший, он лежал на постели в крохотном чулане, а за стеной слышались грубые голоса и топот тяжелых сапог… Как ни затуманена еще была контуженная голова, а догадался Николаша, что лежит он не дома, а на квартире своей старой няни, которая, по-видимому, не побоялась укрыть у себя раненого Чернецовца. А теперь к старухе нагрянули товарищи с обыском, и она, бой-баба, бесстрашно старается выпроводить их.
Но, однако, как же это? Новая догадка раскаленным шаром ударяет в висок. Если большевики пришли с обыском к няне, значит… Новочеркасск в руках красных?! А что же Атаман? Правительство? Генерал Корнилов и его Добровольческая армия? Николаша в отчаянии пошарил под подушкой: пистолета там не было! Даже пулю в лоб в случае худшего не из чего пустить... А ведь прав был Кока: нельзя к ним в руки живым попадать! Не убьют ведь проклятые, замучают.
Постепенно голоса и шаги затихают, захлопывается входная дверь. Неужто ушли изверги? Уберег Господь?
- Убрались окаянные разбойники, - слышится голос няни, и через миг она появляется на пороге Николашиного чулана. – Матерь Пресвятая Богородица! – сплескивает старуха руками. – Да дитятко-то мое ожило!
На этот возглас прибежали отец и мать. Мать с рыданиями бросилась к сыну, обнимая его, целуя руки. Слезы выступили и на глазах Николаши. Мать любил он беспредельно, и до сих пор оставалась она единственной женщиной, которой писал он признание в любви. То признание, написанное на клочке бумаги крупным детским почерком, он, шестилетний малец, долго прятал в кармане штанов, не решаясь отдать матери. Она, конечно, нашла эту записку, но призналась в этом много позже, как и в том, что хранит ее, как реликвию, в своей шкатулке. Мать плакала, отец с трудом сдерживал слезы.
- Ну, здравствуй, Лазарь Четырехдневный! – приветствовал он сына.
И Николаша с трудом улыбнулся ему. Няня тем временем принесла с кухни водянистый кисель, требуя, чтобы ее дитятко проглотило хоть несколько ложечек. И пока он делал над собой усилие, чтобы побороть дурноту и справиться с этой скромной трапезой, отец рассказывал, что произошло в дни его беспамятства. Застрелился, не перенеся предательства казаков, отказавшихся защищать Дон, Атаман Каледин. Ушел в поход, спасая от неминуемой гибели свою маленькую армию, генерал Корнилов. С ним, с армией ушел и брат Петр… На Дону – в Ростове, в Новочеркасске, везде – заправляли теперь большевики. От всех этих страшных новостей захотелось Николаше снова провалиться в целительное забвение, но оно, как назло, не возвращалось. И надо же было так не вовремя получить проклятую контузию! Ведь мог бы и он теперь не прятаться в чулане в страхе расправы, а сражаться бок о бок с Петрушей, с уцелевшими Чернецовцами, с генералами Марковым и Корниловым… А вместо этого лежи теперь, как чурбан, не в силах даже подняться!
 
***
Новочеркасск захватила банда Голубова. Завладев казачьей столицей, бывший войсковой старшина явился в зал заседания Войскового Круга.
- Встать! – рявкнул самозваный «революционный атаман».
И казаки встали… Все, кроме принявшего булаву по смерти Каледина Атамана Назарова.
- Встать! – бросился к нему Голубов. – Ты кто такой?!
- Я выборный атаман, - спокойно ответил Назаров. – А вы кто?
- Я революционный атаман товарищ Голубов! – отрекомендовался самозванец и приказал своим подручным: - Взять его!
Атамана схватили и, выведя наружу, приказали стать спиной.
- Солдат встречает смерть не спиной, а лицом, - с достоинством ответил Назаров и, перекрестившись, скомандовал своим убийцам: - Слушай команду: раз, два, три… Пли!
Вместе с Атаманом были расстреляны несколько генералов и более пятиста офицеров. Сбывалось пророчество Чернецова: не пожелавшие погибать за Дон на поле брани, гибли бездарно и жутко, застигнутые в собственных домах. Город погрузился в пучину террора и грабежей. Ими заправляли каторжник-убийца Медведев и товарищи Френкель с Зиссерманом – руководители местного совдепа. Вскоре был расстрелян Митрофан Богаевский – так отблагодарил его спасенный им совсем недавно Голубов.
Вакханалия расправ продолжалась. Дочиста были разорены и сожжены 40 станиц в окрестностях Новочеркасска. В самом городе избивали «офицерье» и «буржуев». Раненых и больных, застигнутых в госпитале, выбрасывали из окон и добивали. Какую-то старуху остановили на улице и пообещали 50 копеек за душу, если она укажет дома, где скрываются «кадеты».
- А не покажешь, старая карга, так мы тебя вместо них шлепнем!
Бабка с перепугу ткнула пальцем в первый попавшийся дом. Изверги бросились туда, вывели и тут же расстреляли двух ни в чем не повинных людей…
Николаша, уже достаточно поправившийся, узнавал обо всем творящемся от няни. Сам он не выходил на улицу – это было слишком опасно.
Изведав ужас, несомый «народной властью», казаки поднимались на борьбу. Первого апреля в Новочеркасск прорвались казаки станицы Кривянской, но против них тотчас были переброшены красные части из Ростова.
Четвертого апреля Николаша увидел в окно идущий строевым шагом отряд добровольцев, среди которых он узнал своих друзей-партизан: братьев Ждановых, Коку Апрышкина. С волнением распахнув окно, он окликнул их. Ребята тотчас бросились на зов, отбившись от колонны.
- Федоров, ты?! Живой, голубчик! Ну, слава Богу! А мы-то уж тебя похоронили!
- Апрышкин, дружище! И я уже не чаял тебя увидеть! А куда вы идете?
- К кирпичному заводу, - ответил старший Жданов. – Встречать ростовских большевиков.
- Так и я с вами, братцы! – воскликнул Николаша.
- Айда! – одобрили друзья.
Мгновенно натянув куртку и сапоги и чиркнув три слова матери, с которой не было времени проститься, Николаша выпрыгнул в окно и присоединился к колонне добровольцев. Кто-то тотчас протянул ему «свободную» винтовку, и он почувствовал себя в родной среде. Наконец-то кончился его затвор! Наконец-то и он, как брат Петруша, сможет вновь сражаться с ненавистными большевиками!
Весенний воздух ударял в голову, дышалось легко. Бодро шагал отряд к своему рубежу, укрепляя боевой дух походными казачьими песнями, которые Николаша звонко запевал, вспоминая прежние занятия в хоре.
У самого кирпичного завода отряд был встречен кинжальным пулеметным огнем с трех сторон.
- Ложись!
Некоторые уже лежали… Мертвыми… Другие заметались, беспорядочно стреляя и не находя, где укрыться от смертоносного огня. Большевики достигли завода раньше и устроили засаду! Закружился и Николаша, не понимая, что делать.
- Федоров! Бежим! – младший Жданов схватил его за рукав и потянул за собой. Около завода пролегала глубокая балка, и братья, хорошо знавшие это место, спрыгнули в нее, увлекая за собой приятеля.
Притаившись в своем укрытии, троица с отчаянием слышала, как наверху красные расправлялись с не успевшими убежать добровольцами. Страдальческие вопли, грязная брань, хрипы…
- Ножом его! На куски!
Дернулся было Николаша, подумав об Апрышкине, но Ждановы удержали:
- Мы ничем не сможем помочь, только погибнем зазря! Уходить надо!
- Куда?!
- К реке!
То просто пригнувшись, то ползя по дну Куричьей балки, трое друзей двинулись прочь от смертельно опасного места. Выбравшись на поверхность, побежали по окраинным улочкам. Эти улочки таили в себе угрозу на каждом шагу, в каждой подворотне, на каждой крыше, за каждой дверью и окном могли оказаться враги. Но Ждановы знали каждый закоулок, и вскоре запыхавшаяся троица достигла речки Тузла.
- Куда теперь? – спросил Николаша, озираясь в поисках переправы.
- Да хоть бы вплавь! – ответил младший Жданов, расстегивая куртку.
- Эй, ребята! – послышался вдруг оклик.
Совсем рядом, у побуревшего камышатника, увидели друзья мальчонку лет десяти, махавшего им рукой.
- Давайте шибче сюда! У меня здесь лодка!
Маленькая рыбацкая лодчонка была укрыта в камышах, и маленький рыбачок проворно вытянул ее.
- Забирайтесь шибче! – сказал он подбежавшим друзьям. – Я уже пятерых ваших на тот берег переправил. Что, побили вас?
- Побили, да… Но ничего! Вот, вернемся - сами их бить будем!
Лодка, покачиваясь, отчалила от берега. Николаша с удивлением смотрел на худенького, светловолосого хлопчика. И откуда только взялся он такой? Рабочие окраины пылали ненавистью к «кадетам»! А этот мальчуган спасал их от расправы, рискуя собой. Совсем один, никого из взрослых рядом… Словно ангел небесный! Может, это ангел и есть?
- Ну, вот, и приплыли! – ткнулась лодчонка носом в песчаный берег. Рыбачок улыбался, довольный собой. – Живы будьте, братцы!
- И ты будь жив! До самой смерти тебе, малец, обязаны! Спаси тебя Христос!
Николаше почудилось, что их спаситель сейчас растворится в воздухе, как и полагается ангелу. Но он снова сел на весла и, помахав рукой, погреб назад, к многострадальному Новочеркасску.
- Куда теперь?
Вопрос был решающий. Солнце уже начинало склонять усталую голову на запад, а вокруг верст на десять простирались болота. И что всего хуже, невозможно было предугадать, где теперь большевики, а где свои казаки.
- Пойдем на Заплавскую, - махнул рукой старший Жданов. – Авось свезет, найдем там наших!
Везение, столь нелюбезное к добровольцам поутру, к ночи решило явить им щедрую милость. В станице Заплавской порядком уставшие и продрогшие друзья нашли не просто своих, но целый штаб во главе с полковником Денисовым и войсковым старшиной Поляковым. Именно сюда, как оказалось, стекались казаки из окрестных станиц и самого Новочеркасска. Несмотря на то, что на дворе стояла уже глубокая ночь, на станичном майдане, в свете костров и факелов, шел чрезвычайный сход. Казаки решали, что делать в создавшемся положении.
А что, собственно, можно было делать? Одно лишь: срочно собирать силы для отпора большевикам, срочно объединяться и освобождать свою столицу, свою землю от бесчинствующих и алчущих крови захватчиков. Так и постановили. А, постановив, стали претворять в жизнь. В первом же не замедлившем последовать бою с атаковавшими казачью «цитадель» красными, благодаря умелым действиям Денисова и Полякова, удалось захватить артиллерию, автомобили, лошадей и множество пленных. Однако, скоропалительно переходить в наступление, не ведая расположения красных частей, маленькая армия не решалась.
Братья Ждановы расположились на постой у своей знакомой, поселился с ними и Николаша. О собственном пропитании добровольцы принуждены были заботиться самостоятельно, и удачливую троицу выручала рыбная ловля. По вечерам, раздевшись донага, Николаша лез в ледяную воду и ставил бредень, к утру наполнявшийся уловом. Ждановы ждали его на берегу с теплым одеялом, которым сразу растирали друга, чтобы он не простудился.
Занимаясь рыболовством, Николаша с грустью вспоминал счастливые дни своего детства. В июле 1914 года, в самый канун войны, вместе с братом приехали они рыбачить в заповедную часть Дона. Рыбы там водилось такое множество, что во время нереста стаи ее могли перевернуть лодку. Так как братья были еще малы, то смотритель поручил их попечению проводника – знатного рыболова и мастера по приготовлению ухи Василия Кедрова по прозвищу «Папа». Еще не старый, но совершенно седой казак, он опирался при ходьбе на костыль, а на руке его не доставало пальцев. Папу покалечило на Японской войне, и с той поры он подвизался проводником в рыбацком заповеднике. Под его руководством мальчики за полчаса поймали целых 11 сазанов весом по 12-18 футов. Кедров улыбался ребячьему восторгу по случаю улова:
- Жаль, что вас не было во времена моего детства! Вот, тогда действительно рыбы было много! Хотя и теперь хватает.
Хватало не только рыбы. Но и раков, птиц. Стаи гусей и уток взмывали ввысь перед лодкой Папы. Он же, показывая на ту или иную птицу, рассказывал, что это за порода, каковы ее повадки. Папа был замечательным рассказчиком. Говорил ли он о войне, об охоте или о казачьей старине – все было увлекательно и красочно, и хотелось слушать и слушать его напевную речь.
Лучше кедровских рассказов могла быть только кедровская стряпня. Ее оценил и сам Государь, который был в заповеднике годом раньше.
- Каждому я поднес тогда по миске каши и ухи с целыми рыбами в ней. К великой моей радости Государь попросил добавки, - вспоминал Папа. – Окончивши завтрак, он встал, подошел ко мне, поблагодарил и добавил: «Первый раз в жизни ел я такую прекрасную уху и рыбу!»
Хотя Николаша не вкушал царских яств, но мог бы поклясться, что вкуснее кедровской ухи ничего на свете быть не может. Жарким июльским днем, сидя на берегу у костерка, на котором дымился котелок, уплетали они с братом ту уху за обе щеки, а Папа лишь добродушно посмеивался, глядя на них. Слопав не одну порцию этого несравненного кушанья, они беззаботно валялись затем на траве, а их проводник сидел рядом и рассказывал, рассказывал… Показал, между прочим, и золотую медаль в честь 300-летия Дома Романовых, которую прислал ему сам Император.
Кто бы мог подумать, что эта медаль, которой добрейший Папа так дорожил, будет стоить ему жизни. Красные разбойники явились на хутор Кедрова и стали избивать его, калеку, требуя отдать им золото.
- У меня нет золота! – отвечал он.
- Врешь! У тебя есть золотая медаль!
Папе удалось вырваться из лап злодеев. Выскочив из дома, он бросился к реке и уже почти достиг своей лодки, когда большевистская пуля ударила его в спину. Папа упал в воду… Через несколько дней его тело выловили из Дона, но даже отпеть невинно убиенного не могли сразу: большевики расстреляли многих священников. Батюшка все же сыскался в соседнем хуторе. Когда по отпевании он хотел вложить в руку новопреставленного бумажку с отпускной молитвой, то обнаружил зажатую в изувеченной ладони золотую медаль. Так и не отдал славный казак царского подарка бесам…
Сколько прекрасных людей истребила уже разгулявшаяся на Дону и по всей России нечисть? И сколько еще истребит?..
Заплавская армия росла, и росло беспокойство красных на ее счет. Большевики предприняли атаку на станицу Кривянскую, но были разгромлены. При этом погибли сотня красных бандитов и их командир. Столь же успешно отражена была и новая атака на Заплавскую. После этой победы Денисов и Поляков, видя воодушевление казаков, решили, что настало время освобождать Новочеркасск!
Сразу после Пасхи началось наступление. Заплавская армия вошла в Новочеркасск, но навстречу ей тотчас выдвинулись свежие большевистские части. Пробиваясь с боями по улицам родного города, Николаша достиг Троицкой церкви. Сюда братья Ждановы затащили орудие, и полковник Бугураев бил из него по напиравшим красным. От непрерывной стрельбы орудие раскалилось докрасна, и пришлось обкладывать его мокрыми тюфяками.
Метко косил Бугураев цепи противника, наступавшие от Хотунка, но все новые волны красных полчищ продолжали напирать. Положение становилось все более тяжелым. Разгоряченный и раскрасневшийся не менее орудия, Николаша сбросил куртку и уже в одной рубахе, сырой от пота, таскал снаряды. На счастье в прошлых боях довольно удалось захватить их у красных.
- Денисов бросил в бой последний резерв, - с тревогой сообщил младший Жданов. – Только бы не повторился кирпичный завод!
Воспоминание о заводе так и ожгло Николашу. Неужели и впрямь все повторится, и захлебнется наступление? Неужели вся подготовка, все жертвы окажутся напрасными? А в Новочеркасске и окрест вновь продолжится кровавая вакханалия?
Но в это время что-то переменилось в стане красных. Цепи их вдруг смешались, рассыпались. Передовые группы сперва ослабили натиск, а затем стали поспешно отступать.
- Что это там приключилось? – изумился Николаша. Но долго задаваться этим вопросом ему не позволил охрипший крик Бугураева:
- Снаряд, дьяволы! Живее! Снаряд!
Полковник спешил послать вослед отступавшим как можно больше «горячих приветов».
Загадка стремительного бегства большевиков разрешилась сразу по завершении боя. Оказалось, что в тыл красным зашел отряд полковника Дроздовского, что добрался до Дона из Румынии и уже успел освободить Ростов. В помощь Новочеркасску прислал он бронепоезд «Верный», орудия которого и разметали внезапным ударом большевистские части.
Простившись с боевыми соратниками, Николаша поспешил к себе домой, немало тревожась о том, что найдет там. Не то от тревоги, не то от усталости, не то от холода, вдруг сковавшего тело после жаркого боя, его изрядно лихорадило. Но юный партизан не обращал на это внимания. Стремительно шагал он по родным улицам, с каким-то особым чувством совсем новой любви вглядываясь в знакомые здания. Шедшие навстречу люди счастливо улыбались освобождению и благодарно приветствовали добровольца:
- Христос Воскресе!
- Воистину Воскресе!
Густой колокольный звон плыл над Новочеркасском и в багряных лучах заката сияли победно кресты его древнего собора.
Наконец, с часто-часто бьющимся сердцем, Николаша подошел к родной калитке. Остановился, перекрестился, перевел дух и решительно толкнул ее. Пронзительный крик был первым приветствием ему. Младшая сестрица, Вера, бывшая в саду, упала в обморок. Николаша бросил винтовку и кинулся к ней:
- Сестричка, что с тобой? Это же я! Очнись!
На крики из дома выбежали мать и отец и почему-то смертельно побледнели. Отец подхватил на руки Веру и понес ее в дом, как-то странно посмотрев на Николашу.
- Мама… - прошептал тот, с детской радостью глядя на мать и едва сдерживая слезы. Господи, как же он скучал по ней! Как тревожился о ней!
Мать заплакала, протянула к нему руки, обняла, покрывая его голову поцелуями. Некоторое время они стояли молча, молча радуясь встрече. Наконец, Николаша осторожно спросил:
- А что, Вера больна? В чем дело?
- Нет… Просто она очень впечатлительная, обморок скоро пройдет, - мать словно бы смутилась, а затем объяснила: - Видишь ли, Коля, отец тебя похоронил…
- Как? – не понял Николаша.
- Твой одноклассник Маханьков видел тебя 4 апреля идущим к кирпичному заводу, но не видел среди убегающих оттуда. Он сообщил нам, что ты, вероятно, убит…
- Вот, дурак! – возмутился юный партизан.
- Отец при первой возможности пошел к заводу и опознал тебя…
- Опознал?!
- Да. Тебя похоронили. И тут вдруг ты входишь в дом… Вот, Вера и испугалась.
- Опознал… - снова пробормотал Николаша. – Но как же…
- Там был мальчик такого же роста, с такими же волосами, как у тебя. И на плече такая же родинка…
- Господи! Да ведь это Кока! – воскликнул Николаша. – Значит, он все-таки не смог убежать… Бедняга!
- Отец сказал, что он, по-видимому, был застрелен в бою. Пуля попала в лицо, поэтому и трудно было опознать… - мать всхлипнула, промокнула глаза платком. – Это единственное, что нас утешало: что тебя не терзали, не мучили… - она вновь заплакала, и воскресший доброволец крепче прижал ее к груди.
На крыльце появился взволнованный отец.
- Вере уже лучше, - известил, спускаясь. Когда же мать отступила, давая место ему, крепко обнял сына: - Христос Воскресе, Николенька!
- Воистину Воскресе, папа!
- Знать долгий век тебе сужден, сынок, коли второй раз Бог тебя нам с того света возвращает! Эх, теперь бы Петрушу нам еще дождаться!
В окне второго этажа показалось все еще испуганное, бледное личико сестры. Николаша заметил ее и радостно помахал ей рукой:
- Христос Воскресе, сестрица!
- Воистину Воскресе! – неслышно отозвались губы.
 
__________
 
Николай Васильевич Федоров прожил удивительно долгий век – 102 года. Он эвакуировался из России с армией барона Врангеля, некоторое время играл в болгарском военном оркестре и участвовал в разгроме пытавшихся захватить власть в Болгарии коммунистов. После этого Николай Васильевич переехал в США, где уже находился его брат. Здесь Федоров выучил английский язык и окончил университет. Со временем он стал одним из ведущих ученых-гидравликов мира. Заслуженный профессор, почетный член Британской королевской ассоциации прогресса науки, почетный пожизненный член Американского общества гражданских инженеров, почетный член Нью-Йоркской академии наук, кавалер ордена Академических пальм от Французской Академии Наук и французского Военного креста (за заслуги во время 2-й мировой войны) – таков далеко неполный перечень регалий Николая Васильевича. При этом он никогда не забывал оставленную Родину и вел активную работу в Русском Зарубежье. Будучи избран Атаманом Всевеликого Войска Донского Зарубежом, он много способствовал возрождению казачьих традиций в постсоветской России, в частности, много помогал Донскому Императора Александра III казачьему кадетскому корпусу. В возрасте 96 лет Федоров посетил Россию, побывал в родных краях, проведя ряд рабочих встреч. До последних дней Николай Васильевич продолжал работать. О своей удивительной жизни он оставил воспоминания «От берегов Дона до берегов Гудзона». Все свои средства старейший русский доброволец потратил на благотворительность, сам же ушел из жизни в пансионате для престарелых.