ПРИОБРЕСТИ КНИГУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15578/

В журнале «Военная Быль» были описаны различные эпизоды войны 1914-17 гг. и доблестные действия пехоты, кавалерии и артиллерии, но ничего не было сказано о роли и действиях саперных частей, оставивших не мало убитых на всех участках русского фронта.
Не буду останавливаться на колоссальной работе, выполненной саперами в период позиционной войны: постройка оборонительных зон, проволочных заграждений, убежищ, лисьих нор, землянок, минных полей и т. д., и все это - почти всегда под обстрелом. А в период наступательных операций - вынос «параллелей» для сближения с противником, наводка легких мостов для пехоты, а потом и для артиллерии, проделывание проходов в проволочных заграждениях противника при помощи «удлиненных зарядов» и т. д. Я знаю роты сапер, которые в период Брусиловского прорыва оставили до 80% своих подрывников под неприятельской проволокой. А минная подземная война, о которой мало что известно? Это ведь тоже одна из форм военных действий, с атаками и контратаками, сначала под землей, а потом и на поверхности. Я знаю, что такая война велась зимой 1915-16 г. на участке 3-й пехотной дивизии у деревни Сапанов, к северу от гор. Кременца. Взрывались горны и камуфлеты как нашими, так и австрийцами. Там погиб в австрийской минной галерее штабс-капитан Каменский, 17-го саперного батальона.
У деревни Доброполье, на фронте реки Стрыпы, в Галиции, 16-й саперный батальон атаковал австрийские позиции весною 1916 г. двумя длинными и параллельными минными галереями. Атака эта кончилась трагично: ввиду высокого уровня грунтовых вод галереи эти велись на малой глубине, были обнаружены австрийцами, которые подвели под них контргалерею и взорвали очень мощный горн. Головы наших двух галерей были разрушены и более двадцати сапер погребены заживо. Образовавшаяся огромная воронка (около 30 шагов в диаметре) была занята австрийцами и приспособлена ими к обороне.
В конце весны 1916 года и перед началом Брусиловского наступления на фронте 7-й армии (генерала Щербачева) была произведена перегруппировка войск и сектор деревни Доброполье был занят частями 22-го армейского корпуса. Мне было поручено заняться этими галереями и принять меры против возможного использования их австрийцами. Головные части этих галерей были обрушены и засыпаны взрывом австрийского горна, и все работы в них были прекращены. Изучив на месте обстановку, я пришел к выводу, что сектор этой нашей минной атаки не представлял собой никакой тактической важности и, вероятно, целью нашего командования была простая «диверсия». На многих участках 7-й армии были произведены выносы «параллелей» и отдельные местные атаки с целью, наверное, ввести противника в заблуждение относительно точного места подготовлявшегося прорыва. Добавлю, что, когда после Бучачского прорыва наш корпус, расширяя его, сбил австрийцев с их зимних позиций у деревни Доброполье, мне удалось посетить австрийскую галерею, головная часть которой была уже залита водой. Благодаря насосам, которыми они располагали, австрийцы, обнаружив наши галереи, произвели классическую контратаку, подведя свою галерею под наши и взорвав мощный горн, разрушили головы наших двух. Они могли сделать это так как располагали насосами, и грунтовые воды не являлись для них препятствием и позволили им достаточно углубиться. Там я нашел также два ручных аппарата для вентиляции галерей.
Некоторые из наших саперных батальонов имели в своем составе прожекторные роты, но прожектора эти с самого начала войны показали себя совершенно бесполезными, и пехота от них отказывалась. Они только притягивали на себя огонь неприятельской артиллерии и обнаруживали точное расположение пехотных окопов. В моем 22-м саперном батальоне, во время боев у деревни Рачки (Сувалкской губернии) шрапнельный стакан снес голову подпоручику Емельянову - Годневу (выпуска 1913 года из Николаевского инженерного училища) и его прожекторная вышка была уничтожена. От утилизации прожекторов очень быстро отказались, так как простые осветительные ракеты, которыми немцы располагали с самого начала войны, были во много раз действительнее и проще в применении.
Снабдив некоторые саперные батальоны дорого стоящими и совершенно бесполезными прожекторами, им в то же самое время не дали абсолютно никакого специального материала и инструмента для ведения подземной войны: ни насосов, ни вентиляторов, ни осветительных средств, ни специального ручного инструмента.
После этого краткого введения я хочу изложить здесь два эпизода минной войны, которые выпали на мою долю в начале 1915 года в Карпатах. Оба они были вызваны серьезной тактической необходимостью, и неудачный их исход мог бы иметь трагические последствия.

I.
В январе 1915 года наш 22-й армейский корпус генерал-лейтенанта барона Бринкена (16 Финляндских стрелковых полков двухбатальонного состава) был переброшен из-под Ангербурга, в Восточной Пруссии, в Карпаты, где австро-германцы начали оказывать довольно сильное давление. После ряда кровопролитных боев, стоивших нам больших потерь, полки 3-й и 2-й Финляндских стрелковых бригад утвердились вдоль горного хребта и отразили целый ряд атак противника, за исключением небольшого сектора этого хребта, где захватившие его германцы, пользуясь прикрытием леса, поднимавшегося до самого гребня, закрепились и, развивая успех, угрожали перерезать дорогу вдоль горной речки Выгода, единственный путь сообщения с тылом не только финляндских стрелков, но и соседних с нами частей. Положение создалось критическое, и эта угроза нашим сообщениям сдерживалась только благодаря исключительной доблести наших стрелков, каким-то чудом зацепившихся перед германцами на угрожаемом участке на довольно крутом скате горы, всего лишь в 35-40 шагах от противника. Я говорю «зацепившихся», так как земля была мерзлая и об окопах не могло быть и речи. После боев наступило затишье и фронт стабилизировался, но эта часть хребта, удержанная германцами (кажется, это был 256-й ландверный полк), висела над нами, как Дамоклов меч. В любой момент германцы могли сбросить наших стрелков и перерезать нашу единственную дорогу с тылом вдоль речки Выгода. Фронт корпуса был очень растянут, и командование не располагало никакими резервами.
Таково было положение, которое я застал, вернувшись после короткого отпуска в штаб 2-й Финляндской стрелковой бригады. Командовал тогда бригадой генерал-майор Нотбек, а начальником штаба был полковник В. Марушевский (в 1911 году он был моим преподавателем тактики в Николаевском инженерном училище), Георгиевский кавалер за японскую войну, исключительно энергичный и способный офицер Генерального штаба. В штабе бригады я сразу же заметил известное нервное напряжение, в особенности с наступлением темноты, вызванное, как я понял потом, именно этой нависшей опасностью быть отрезанными от нашего тыла.
Мне был поручен участок 7-го Финляндского стрелкового полка, в районе которого и находился угрожаемый участок. Полком командовал полковник Генерального штаба Павел Иванович Орлов, смертельно раненный три месяца спустя. В этом полку меня хорошо знали еще по Восточной Пруссии и встречен я был буквально с распростертыми объятиями. Не теряя времени я пошел на участок 1-го батальона, где были и приданные ему две роты Шацкого полка (второочередного), под командой подполковника Марковец. Вот что я там нашел: германцы занимали сравнительно небольшой участок хребта, наши же окопались на крутом склоне перед ними, в 35-40 шагах. Благодаря легкой складке склона немецкие пули пролетали поверх наших голов, но достаточно было приподняться на ½ или ¾ аршина, чтобы получить пулю в голову. Из-за близости окопов, наших и противника, артиллерия была бессильна что-нибудь сделать, но немцы забрасывали нас сверху вниз ручными гранатами. Делать это снизу вверх нам было значительно труднее, да и гранат у нас почти не было. Взаимная близость вызывала то, что обе стороны вели непрерывный ружейный огонь, который не поражал ни нас, ни немцев, а представлял собой просто барраж, препятствующий обеим сторонам даже подняться на бруствер для атаки.
Будучи внизу, мы несли большие потери от немецких ручных гранат, солдаты не имели ни отдыха, ни сна и роты должны были сменяться каждые два дня. О ходах сообщения не могло быть и речи, и снабжение доставлялось перебежками по тропинке, замаскированной деревьями (горы были покрыты лесом) и преимущественно днем, так как стрельба была более умеренной, чем ночью, когда нервное напряжение достигало своего максимума и трескотня выстрелов, чисто «заградительного» характера и без прицеливания, была похожа на клокочущий кипящий котел. Добравшись перебежками между деревьями на этот участок, я сразу же понял, что наше командование не могло даже и думать согнать немцев атакой в лоб - это было бы послать людей на убой без всякого результата. Близость же окопов противника дала мне идею подвести под немцев минную галерею и взорвать их. Вернувшись к подполковнику Марковцу, я изложил ему мою мысль, которую он одобрил и снесся по телефону с командиром полка. Полковник Орлов рассмотрел эту мою идею со всех сторон: материально она казалась вполне выполнимой, но имелся и большой риск: если германцы обнаружат нашу галерею, то, наверное, сразу же перейдут в атаку, чтобы сбросить нас со склона горы. Лично я думал, что ввиду оглушительной ружейной трескотни на участке представлялось маловероятным, что шум работ может быть услышан немцами. Кроме того, можно было думать, что немцам даже и в голову не придет, что русские могут подвести под них минную галерею, и что, не ожидая этого, они не имеют минных колодцев для выслушивания подземных работ. Все же полковник Орлов доложил о моем предложении штабу бригады, где оно получило полное одобрение и мне была дана carte blanche для его выполнения.
Не помню точной даты начала работ, но вспоминаю, что было это в первых числах марта 1915 года. Сразу же нам встретился целый ряд неожиданных осложнений. Во-первых, пройдя через поверхностный слой каменистого грунта, мы натолкнулись на скалу. К счастью, это был не гранит, а пласты известняка разной толщины, с трещинами и более мягкими прослойками. Началась «титаническая» работа сапер: работали вручную, маленькими ломиками собственного изготовления, в три смены, по восемь часов каждая, днем и ночью, без остановки. За сутки проходили не более одного-двух аршин. Однажды я получил от корпусного инженера приказание прислать ему чертежи работ и расчет заряда. В отдаленных от позиций штабах не отдают себе подчас отчета об обстановке на месте: легко сказать «сделать чертежи», но как сделать это, когда сидишь в землянке едва освещенной, в дыму и наполовину промокший! Но делать было нечего, - этим господам была нужна «бумажка», чтобы показать, что и они что-то делают! Я сделал чертеж по всем правилам инженерного искусства, черным, красным и синим карандашом, с профилем участка (безусловно немного фантастической, ибо каким образом сделать съемку, когда нельзя высунуть поверх бруствера даже пальца) и с расчетом трех вариантов заряда для глубины в 3, 6 и 9 аршин и с заключением, что самое лучшее, вследствие наличия скалы, вести галерею на глубине шести аршин, для чего необходимо 40 пудов пироксилина. Несколько дней спустя я был извещен, что Корпусный инженер «утвердил» второй вариант.
В штабе бригады мне потом рассказали, что Корпусный инженер хотел приехать сам, чтобы «руководить» (конечно, из штаба, а не на месте, под обстрелом) работами. Полковник Орлов заявил тогда, что у него есть свой «Тотлебен» и что ему никого другого не надобно; полковник Марушевский к этому мнению присоединился и Корпусному инженеру (который никогда инженером не был) было предложено сидеть у себя, на участок 2-й Финляндской стрелковой бригады не приезжать, но приготовить и прислать заблаговременно необходимый пироксилин.
Пройдя галереей около 18 аршин, я встретил новое и серьезное затруднение: галерея уперлась в толстый и крепкий пласт скалы. Что было делать? Прекратить работу и остановиться? Я решил подняться уступом вверх и продолжать галерею поверх этого пласта. Конечно, по мере приближения к поверхности риск быть обнаруженными значительно увеличивался, но другого выхода я не видел. Возникли затем и другие затруднения, вызванные полным отсутствием технического материала у наших саперных частей: не было вентиляторов для вдувания воздуха, не было чем освещать голову галереи. Офицеры полка отдали все свои карманные электрические фонарики, но этого нам было недостаточно, и вскоре батареи фонариков истощились. Стали освещаться огарками свечей, но по мере углубления галереи доступ воздуха делался недостаточным, саперам было трудно дышать, а пламя свечей все уменьшалось и почти не освещало.
Но случилось и одно благоприятное для нас событие: началось таяние снегов. Левее, где мы продолжали занимать гребень хребта, между нашими и немецкими окопами, уже более отдаленными друг от друга, лежали цепи трупов, скошенных пулеметами во время февральских боев наших и немецких солдат. С наступившей оттепелью трупы начали разлагаться и немцы, находившиеся на скате горы перед нами, стали получать в свои окопы ручьи зараженной воды. Они подняли тогда белый флаг, и германский парламентер предложил нам заключить краткое перемирие на 4-5 часов для уборки трупов. Наше командование согласилось и около 20-23 марта огонь прекратили, ветками была обозначена «нейтральная» линия на равном расстоянии между нашими и германскими окопами и к этой линии мы подтаскивали трупы немцев, находившиеся на нашей половине, а германцы делали то же самое с трупами наших солдат, лежавшими на их половине. Затем, от нейтральной линии трупы тащились за окопы и зарывались. Перемирие было короткое, не было никаких погребальных церемоний и в 5 часов вечера все было кончено, и перестрелка возобновилась. Правее, на участке моей галереи, хоть трупов между окопами и не было, огонь тоже был прекращен и германцы, усевшись на бруствере своих окопов, смотрели, что делается за нашими окопами. Я прекратил, конечно, всякую работу, чтобы немцы ничего не могли бы обнаружить, а сам с двумя саперами вылез на бруствер и стал по нему прогуливаться. Это позволило мне точно установить расположение наиболее выдвинутой части германского окопа с пулеметными гнездами. Ногой я незаметно сделал из валявшихся тут же камней маленький холмик, который послужил мне заслоном для точного направления галереи, которую я слегка повернул вправо, чтобы она подошла своей головой как раз туда, куда было нужно.
К 1 апреля моя галерея была уже около 30 шагов длины и хоть не была еще под самыми окопами немцев, но находилась все же достаточно близко от них, то есть они были уже в сфере взрыва. Находясь на незначительной глубине и совсем близко от немцев, риск быть обнаруженными все увеличивался, и я предложил остановить работы и взрывать. Это было одобрено начальством, и взрыв назначен на пять часов вечера 5-го апреля (по старому стилю). Саперы начали долбить в скале, вправо от головы галереи, зарядную камеру. По требованию командования пироксилин стал прибывать. Ящики с ним пришлось волочить веревками через гору по лесной тропинке, но перед этим обнаружилось новое осложнение: проверяя присланный пироксилин, мы обнаружили, что весь он был «влажный» (25-30%) и ни одной шашки сухого (2-3% влажности) не было. Я должен здесь пояснить, что нормально пироксилин находится в состоянии «влажном», - совершенно безопасном для перевозки и обращении с ним. Детонирует он только от взрыва «сухого» пироксилина в пропорции 10% от всего заряда. В нашем случае, из 40 пудов пироксилина 36 пудов могли оставаться «влажными», но 4 пуда (10% х 40) обязательно должны были быть «сухими» и расположенными в центре заряда. В середине же этих четырех пудов сухого пироксилина располагались капсюли с гремучей ртутью. Капсюли взрывались или индукционным электрическим током, или же огнем по бикфордову шнуру. Взрыв гремучей ртути вызывал детонацию сухого пироксилина, а от взрыва сухого пироксилина следовал общий взрыв всего влажного заряда. Обнаружив отсутствие «сухого» пироксилина, что оставалось нам делать, когда нельзя было терять времени? В ½ версте от галереи, в лесу, находилась изба, вероятно - лесничего, где располагались мои саперы и где имелась русская печь. Мы ее вытопили и начали в ней «сушить» необходимый пироксилин. Такой примитивный способ сушки был опасен: надо было, чтобы пироксилин стал достаточно сухим, но, если бы мы его слишком пересушили, от жары он мог бы и взорваться, и, конечно, и мы вместе с ним.
К счастью, все обошлось благополучно. Взорвав в отдельности три шашки, мы проверили и убедились, что наши четыре пуда достаточно сухи и годны для детонации. Еще перед этим саперы соорудили большой зарядный ящик, перенесли его по частям в галерею и там собрали и установили в камере.
Мы приступили к зарядке. Осветительного материала, как я уже говорил выше, у нас не было, как и вентиляторов. Я прошу читателей закрыть на минуту глаза и представить себе, как в более чем полумраке под землей мы, трое сапер, склонившись над ящиком, укладывали в нужном порядке капсюли детонаторов, бикфордов шнур, шашки сухого и влажного пироксилина, и все это при мерцании четырех огарков, прилепленных на бортах ящика. Малейшее неосторожное движение, и огарок зажженной свечи мог оказаться среди пироксилина… Но Бог нам помог, и зарядка была кончена. Тогда приступили к «забивке» галереи.
Здесь я упомяну еще об одном неожиданном осложнении: машинка «Сименса», которая имелась в нашем ротном подрывном материале, не действовала. Вероятно, от тряски в двуколке что-то в ней испортилось. К счастью, у нас в роте был очень хороший подрывник, старший унтер-офицер Якубовский. За два-три часа до момента, назначенного для взрыва, ему удалось исправить машину и бегом доставить ее мне. Взрыв был назначен на пять часов, и командование уже приняло необходимые меры, произведя некоторую перегруппировку пехоты для атаки после взрыва. Если бы из-за проклятой машинки все пришлось бы отменить, это произвело бы очень скверное впечатление на пехоту и подорвало бы веру в успех дела. Не будучи уверенным в том, что машинку удастся исправить вовремя, я решил, кроме электрических проводов, протянуть еще и бикфордов шнур, так что если машинкой ничего нельзя будет сделать, то может быть бикфорд ее заменит. Но он должен был быть очень длинным: 30 аршин вдоль галереи плюс еще 5-8 аршин снаружи и если хоть в одном месте пороховая мякоть внутри него порвется, то огонь до заряда не дойдет. Все же это надо было сделать и, производя забивку галереи, мы окружали наш бикфорд тряпками, чтобы он как-либо не порвался и не повредился.
План атаки составил начальник боевого участка подполковник Марковец вместе со мной и поручиком Меркуловым, который со своей 3-й ротой должен был атаковать в лоб, сбросить немцев с хребта, продвинуться вперед и, заняв на склоне горы наиболее выгодное расположение, окопаться, связавшись с соседними ротами, которые в случае надобности должны были его поддержать. В 5 часов вечера было еще светло и было легко ориентироваться и выбрать новую позицию. Потом, под покровом немедленно наступающей ночи, солидно врыться в землю и вынести вперед рогатки, которые саперы заблаговременно подготовили позади наших окопов. Были приняты и меры предосторожности: за десять минут до взрыва участки окопов, прилегающие слева и справа к входу в галерею, дружны были быть оставлены, но ружейный огонь с остальных участков усилен, чтобы замаскировать образовавшуюся пустоту. Атакующая 3-я рота была сосредоточена несколько позади и на склоне горы саперами были построены «козырьки» для прикрытия от падающих камней. Солдатам было объяснено, что хотя они и будут находиться вблизи от взрыва, но во всяком случае - вне опасности от него; что больше всего надо остерегаться падающих камней. Мораль у стрелков была очень высокая, все они отлично понимали цель нашей галереи и с нетерпением ждали момента избавиться от «проклятого» участка, где они несли все время большие потери, не смыкая глаз ни днем, ни ночью.
Для себя я построил на откосе, шагах в 30 ниже галереи, маленький навес, где расположились два подрывника с машиной Сименса. В 4 часа 59 минут я поджег бикфордов шнур и в несколько секунд сбежал под мой навес, где ровно в пять часов крутнул ручку аппарата (бикфорд горит с быстротой одного аршина в секунду. Зажегши его на минуту раньше, в случае «отказа» машинки, почти немедленно должен был бы последовать взрыв от воспламенения бикфордом).
Взрыв был большой силы и результат его превзошел все ожидания. Должен сказать, что взрыв такого горна, с точки зрения потерь в людях и материальных разрушений в укреплениях, заграждениях и т. п. локализирован ограниченным пространством, но моральное его действие, увеличенное еще неожиданностью, огромно.
Германцы были буквально ошеломлены и потеряли голову. Сразу после взрыва на всем участке наступила полная тишина и будто бы по приказу трескотня выстрелов прекратилась. 3-я рота, не дождавшись конца падения камней, бросилась вперед и без единого выстрела и без потерь взяла в плен более 100 германцев, захватила несколько пулеметов и заняла намеченную новую позицию. Соседние роты в свою очередь продвинулись. Германцы бежали куда попало, и отдельные группы стрелков преследовали их почти до позиции гаубичной батареи около деревни Рожанка-Вышня, в долине перед занятым нами хребтом, то есть около 1½ верст впереди. Но задача была ограниченная, и они должны были вернуться обратно к своей роте, на новую позицию. Если бы наше командование располагало хоть небольшим резервом, то, воспользовавшись возникшей у германцев паникой, мы могли бы захватить несколько батарей и произвести нечто вроде прорыва фронта противника.
Из опроса пленных выяснилось, что немцы ровно ничего не подозревали; только за полчаса до взрыва они были встревожены движением в наших окопах и германский майор, вероятно - командир батальона, пришел в выдвинутую часть окопов для наблюдения за этой ненормальной деятельностью на нашей стороне. От этого майора мы не нашли никакого следа: вероятно, газы взрыва превратили его в пар, так же как и всех окружавших его. Его гибелью и, возможно, гибелью сопровождавшего его командира боевого участка можно объяснить панику и растерянность германского командования после взрыва. Реакция противника выразилась только 20-30 минут спустя в виде самой беспорядочной и бесцельной артиллерийской стрельбы по нашему тылу, в особенности. Стреляли куда попало и без всякого-толку.
Офицеры штаба нашей 2-й Финляндской стрелковой бригады, расположенного в 2 ½ - 3 верстах позади, в долине речки Выгода, пошли с биноклями на другой скат, откуда можно было наблюдать взрыв. Мне потом рассказывали, что впечатление было потрясающим: казалось, что хребет горы разверзся и вверх полетели не только земля и глыбы скалы, но и стволы деревьев.
Потерь от огня противника у нас не было, но 20-25 стрелков было поражено падающими обломками скалы. Их порыв был таким, что они не смогли подождать, пока все взлетевшие в воздух камни и обломки деревьев не попадают обратно на землю. Воронка, образовавшаяся от взрыва, была широка, около 40 шагов в диаметре, но не очень глубока. Заряд в 40 пудов пироксилина оказался слишком сильным, двадцати пудов было бы достаточно. Но заряд был рассчитан для горна на шестиаршинной глубине, а я сказал выше, что, встретив пласт крепкой скалы, мы вынуждены были вести галерею поверх него и таким образом значительно приблизились к поверхности, на глубину всего лишь четырех аршин, с большим риском быть обнаруженными. Только треск непрерывной ружейной стрельбы не позволил немцам услышать шум наших подземных работ.

* * *
Вскоре произошел прорыв на реке Сан, у Горлицы, и вся группа наших войск, зависевших от единственной дороги вдоль реки Выгода, получила приказ, чтобы не быть отрезанной, оставить горный перевал Карпат и спуститься в Галицийскую долину. Отход этот был произведен в полном порядке и без всякого давления со стороны противника.
Я часто задаю себе вопрос: если бы немцы продолжали занимать тот участок хребта до прорыва у Горлицы, не попытались ли бы они в момент прорыва сбросить нас со склона горы и, выйдя к реке Выгода, отрезать таким образом путь отступления из Карпат четырем или пяти нашим дивизиям? Саперы лишили их этой возможности.
После нашего взрыва горна 5 апреля 1915 года, когда мы сбросили немцев с хребта горы и обеспечили таким образом нашу коммуникационную дорогу с тылом, на участке 7-го Финляндского стрелкового полка наступило затишье. Успех взрыва произвел на пехоту огромное впечатление, и сапер чуть ли не носили на руках. Но явилось и совершенно неожиданное следствие: всем стали вдруг мерещиться во многих пунктах немецкие подкопы и галереи. В большинстве случаев эти опасения оказывались необоснованными, но 8-й Финляндский стрелковый полк уверял, что на его участке ясно слышна подземная работа немцев и требовал моего прибытия туда. Из штаба бригады я получил приказание оставить участок 7-го полка и отправиться на «угрожаемый» участок 8-го Финляндского стрелкового полка.
Обстановка там была следующей: только в одном месте, на сравнительно ровной лесной площади немецкие окопы приближались к нашим на 120-150 шагов. Проволочных заграждений тогда ни у немцев, ни у нас не было. Ясно была видна щель прикрытого пулеметного гнезда.
Начальник участка утверждал, что именно в этом месте, пользуясь малым отдалением, немцы ведут под нас галерею и «сверлят» под землею так, что даже столбы наших убежищ дрожат. Но как я с моими саперами ни прислушивались, ровно ничего мы не услышали! Командир роты, молодой прапорщик, разводил руками и только говорил: «Странно! До вашего прихода мы все это слышали, а теперь не слышно ничего…»
Надо полагать, что не мое прибытие испугало немцев и заставило их прекратить подземную работу, и я склонен был думать, что причиной всего было воображение и чьи-то расстроенные нервы. Непрерывной стрельбы на участке не было, но от отдельных прицельных выстрелов немцев у нас были потери ранеными и убитыми, большей частью - в голову: некоторые солдаты неосторожно высовывались из-за бруствера.
Надо было все же точно выяснить положение, и ночью, прикрываясь земляными мешками, саперы вынесли вперед шагов на 30 небольшой окоп, связав его ходом сообщения с главным окопом. В нем вырыли колодец около 5 аршин глубиной, для выслушивания. Никакого шума подземной работы обнаружено не было. Тогда мы решили попытаться подсунуть в пулеметную щель немецкого окопа небольшой заряд пироксилина и подорвать его. Приготовив этот заряд на длинном шесте с терочным приспособлением для его детонации, темной ночью, ползком, саперы приблизились, подсунули этот заряд и взорвали его.
Тотчас же после взрыва около 15 разведчиков - добровольцев бросились и заняли окоп немцев. Не было сделано ни одного выстрела, окоп оказался совершенно пустым и никаких следов подземной работы в нем не было. Разрушив навес над пулеметным гнездом, разведчики вернулись обратно.
Все стало ясным: это был заброшенный окоп, которого немцы не занимали, но куда, пользуясь прикрытием леса, приходили отборные стрелки и с короткой дистанции подстреливали неосторожных наших солдат. Никакой «подземной» опасности не было и в помине, и все волнения и тревоги на этом участке прекратились.

3.
Долго отдыхать моим саперам и мне самому не пришлось. Не прошло и нескольких дней, как меня спешно вызвали в штаб 2-й Финляндской стрелковой бригады. Командир 6-го Финляндского стрелкового полка полковник Анатолий Киприянович Кельчевский донес, что на его участке обнаружена подземная работа австрийцев и уже совершенно близко от тактически для нас важного места позиции (шагах в 15-20). Позиция полка пересекала долину между двумя горными хребтами и по отрогу взбиралась к верху хребта, где соединялась с правым флангом позиции 5-го Финляндского стрелкового полка. Все же между позициями обоих полков оставался небольшой прорыв из-за очень крутого склона горы, на котором было абсолютно невозможно окопаться.
Между нашим наиболее выдвинутым окопом и немецким было около 120-130 шагов. Непрерывной стрельбы не было, но ввиду близости противника состояние было напряженное и из предосторожности выдвигались по ночам на 20-25 шагов впереди окопов маленькие посты из двух-трех стрелков. Однажды ночью (даты точно не помню, но было это в конце апреля или в начале мая 1915 года) один стрелок такого выдвинутого вперед поста, лежа в своей «ячейке», услышал стук кирки под собой и доложил об этом по начальству. Командир батальона лично убедился в правильности этого открытия и донес, в свою очередь, в штаб полка.
Конфигурация местности никак не позволяла отнести наши окопы назад и надо было во что бы то ни стало удержать за нами отрог горы, чтобы не образовался значительный разрыв между левым флангом 6-го и правым флангом 5-го Финляндских стрелковых полков. Поэтому я и получил приказание штаба бригады спешно отправиться на угрожаемый участок «спасать положение». Но как спасать его, когда наш окоп уже почти находился в сфере взрыва немецкого горна и о какой-либо контргалерее, да еще в скале, не могло быть и речи? И, что главное, я даже не располагал неограниченным количеством пироксилина: у нас оставалось всего-навсего 25-30 фунтов такового…
Прибыв на участок, я обосновался в землянке командира батальона, а саперы начали копать в угрожаемом окопе минный колодец. Углубиться им удалось только на четыре аршина - сплошная скала не позволяла копать глубже, - но для «выслушивания» противника и этого было достаточно, ибо звук работы распространялся в скале очень хорошо. Это позволило нам организовать непрерывное выслушивание простым прикладыванием уха к скале, так как специальных аппаратов с микрофонами у нас не было и в помине. На следующий день пришел к нам сам командир полка, полковник Кельчевский, спустился в наш минный колодец и собственными ушами услышал подземную работу противника. Вернувшись из окопов, он отвел меня в сторону и сказал мне: «Положение серьезное! Что, вы думаете, можем мы сделать?» Я ответил, что ввиду того, что голова немецкой галереи уже очень близка от нашего окопа и мы не располагаем, следовательно, временем для минной контратаки и не имеем достаточного количества пироксилина для таковой, предотвратить немецкий взрыв мы не можем. Но что в наших интересах вызвать этот взрыв возможно скорее, чтобы голова галереи не приблизилась к нам еще более, и предугадать момент взрыва. Сам по себе взрыв производит сравнительно мало материальных разрушений и не причиняет больших потерь в людях, но неожиданность его производит огромное деморализующее впечатление на противника и парализует его. Чтобы достигнуть этого, я думал сделать следующее: ночью вынести шагов на 20 вперед небольшой окоп с ходом сообщения и начать в нем опускаться «колодцем», чтобы просто «перерезать» голову галереи. С рассветом немцы увидят это и поймут, что мы их обнаружили и что голова их галереи рискует быть разрушенной. Что им останется тогда делать? Они могут принять одно из четырех решений: а) лобовая пехотная атака. Но если они не сделали этого раньше, то, очевидно, из-за того, что она стоила бы им больших потерь, почему они и предпочли атаковать нас галереей. Значит, это предположение должно отпасть; б) ускорить работы, чтобы еще приблизиться к нашей позиции, и чтобы взрыв принес бы нам наибольший вред, иначе говоря - копать наперегонки с нами. Но это решение представляло собой риск быть погребенными заживо, если мы первыми пересечем их галерею; в) остановить немедленно всю работу, приступить к зарядке и взрывать как можно скорее, чтобы не рисковать быть перерезанными нами; г) отказаться от взрыва и разрушить собственными руками свою галерею. Я думаю, что такое решение было маловероятным, но оно было самым умным, так как галерея была обнаружена и весь эффект неожиданности исчезал.
Полковник Кельчевский одобрил мой взгляд на положение вещей, дал на месте инструкции начальнику боевого участка, а мне - carte blanche с пожеланием успеха и приказал, чтобы его держали час за часом в курсе положения дел.
Так и было сделано: ночью саперы, ползком и толкая перед собой земляные мешки, выдвинулись вперед на 20 шагов и к рассвету небольшой окоп был готов и соединен ходом сообщения с тылом (должен добавить, что снег уже стаял и поверхность земли была рыхлая). В центре этого окопчика саперы начали углубляться колодцем, а справа и слева расположилось несколько стрелков (без пулеметов) как прикрытие.
Утром немцы увидели, конечно, нашу работу, поняли, что их галерея обнаружена и, вероятно, приняли второе решение, так как выслушиванием в нашем колодце мы ясно слышали двойные удары молотков. Одновременно, шагах в 30 за угрожаемым участком мы вырыли запасный окоп, вернее - траншею без всякого обстрела; и построили там легкие козырьки для защиты от разлета камней. Туда должны были быть отведены в нужный момент стрелки для безопасности от взрыва. Но на двух флангах угрожаемого выступа были оборудованы пулеметные гнезда, откуда бралось под перекрестный огонь все пространство, совершенно открытое, между нашими и немецкими окопами. Солдатам было объяснено положение и сказано, что они не должны бояться «сделаться авиаторами», так как будут находиться хоть и очень близко, но вне сферы взрыва, и должны быть готовы к отражению атаки противника, которая, наверное, последует сразу же за взрывом. Пулеметчиков выбрали отборных, так как отражение атаки зависело главным образом от них.
Немцы, значит, решили ускорить свое продвижение, но мы, углубившись колодцем приблизительно на три аршина, встретили скалу и больше углубляться не могли. Немцы же могли продвигаться, так как шли «в разрез» пластов скалы, как и мы раньше, на участке 7-го Финляндского стрелкового полка. Попытаться разрушить галерею противника взрывом сильного горна, заложенного в нашем колодце, мы не могли, так как находились не под противником, а сверху него, сила же взрыва направляется главным образом к поверхности земли, а не вниз. Так что было очень мало шансов разрушить галерею противника таким взрывом, который потребовал бы, к тому же, еще не мало времени для подготовки и большого количества пироксилина, а у нас не было ни времени, ни пироксилина (всего лишь несколько фунтов).
Тогда мы решили действовать на психику немцев: саперы стали долбить три небольшие дыры на дне нашего колодца и, углубив их приблизительно сантиметров на 15, закладывали в них по две цилиндрические (кавалерийские) шашки пироксилина и взрывали их. Это разрыхляло поверхность скалы и позволяло нам углубляться еще на 10-15 сантиметров, но делало, главным образом, много шума, в воздух летели небольшие обломки скалы, а сама скала содрогалась… И психика противника не выдержала: слыша и наблюдая эти (ничтожные, но очень шумные) взрывы и боясь быть похороненными живьем под землею, немцы немедленно остановили работу по дальнейшему продвижению галереи и приступили к ее зарядке. В нашем слуховом колодце уже не было слышно ударов кирки и молотков, а с наступлением ночи прекратился всякий вообще шум (скала очень хороший проводник всяких звуков). Стало совершенно ясно, что немцы заряжают минную камеру и будут взрывать ее, по всей вероятности, на рассвете.
Немедленно были приняты необходимые меры предосторожности: еще ночью угрожаемый выступ окопа был нами очищен и солдат отвели назад, в резервную траншею, под прикрытие козырьков. Все были предупреждены и держались наготове. Чтобы обмануть противника и заставить его думать, что мы еще не предвидим взрыва, около 2 часов ночи саперы взорвали в выносном окопе еще пару шашек, после чего совершенно его покинули.
Как только рассвело, немцы открыли артиллерийский огонь по ближайшему нашему тылу. Было ясно, что они делали огневую завесу против подхода к нам подкреплений. Сейчас же все роты были предупреждены, что взрыва нужно ждать с минуты на минуту и затем - немедленной атаки. Так и случилось: после 15-20 минут артиллерийского обстрела последовал взрыв горна, и немцы бросились в атаку. Сразу же попав под наш перекрестный пулеметный огонь, они отхлынули. За первой волной последовала вторая и за ней третья, но и их постигла та же участь. Ввиду полной неудачи и очень больших потерь (300-350 трупов) противник атак не возобновлял и настала полная тишина. Нескольким немцам удалось все же добраться до оставленного нами выступа нашего окопа, но, забросав их ручными гранатами, наши стрелки снова его заняли, найдя в окопе 6-8 мертвых или умирающих венгерцев.
Хочу добавить, что от взрыва мы совершенно не пострадали, а немцы, наоборот, понесли потери от разлета камней, который совершенно неожиданно произошел в их сторону. Это объясняется тем, что газы вырываются по направлению линии наименьшего сопротивления, то есть, нормально, перпендикулярно к поверхности земли. В данном случае наименьшее сопротивление оказалось не в сторону поверхности, а в сторону дна нашего минного колодца в выносном окопе и разлет кусков взорванной скалы произошел в сторону немецкого окопа.
Так закончился случай с немецкой минной атакой, весьма для них неблагоприятной. Я хочу упомянуть еще и о весьма курьезном эпизоде, который произошел через несколько часов после взрыва: около 2 часов дня из своих окопов вылез германец и начал ползти по направлению к воронке, образовавшейся от взрыва. Немцы по нем не стреляли, наши тоже, вероятно - от удивления. Достигнув воронки, немец в ней скрылся. Несколько наших разведчиков поползли туда же, чтобы захватить его, но прежде чем они добрались до воронки, германец вылез оттуда и поднял руки кверху. Немцы все это видели и… не стреляли. Когда этого немца допрашивали, он рассказывал невероятную чепуху: что после больших потерь, понесенных в неудачных атаках, венгерцев сменила бывшая в резерве рота германцев, что его послали за патронами и, не зная местности, он ошибся направлением (?) и что ему не оставалось ничего другого как сдаться в плен. Ничему этому мы, конечно, не поверили, а ночью, когда смогли добраться до воронки, нашли в ней какой-то аппарат с каучуковым шлангом, тянувшимся из немецкого окопа. Шланг мы перерезали, а аппарат притащили к нам, но установить точно, что он из себя представлял, у меня не было времени, так как ночью же пришел приказ начать еще в темноте наш отход из Карпат (вероятно, из-за прорыва Макензеном нашего фронта у Горлицы, на реке Сан). Я должен был спешно перейти с моими саперами в распоряжение командира 5-го Финляндского стрелкового полка и отступать в составе арьергарда, разрушая, сжигая и взрывая мосты, чтобы замедлить продвижение за нами противника.
Я думаю, что аппарат этот был огнеметом, который немцам удалось во время атаки дотащить до воронки, но не использовать. Германец же, взятый в плен, получил задачу добраться до воронки, чтобы привинтить шланг и вообще изготовить огнемет к действию. Вероятно, это был доброволец, совсем молодой, которому был обещан Железный крест. Этим можно объяснять то, что немцы не стреляли по нему, когда он полз. Но, повторяю, это лишь мои предположения.

***
Все вышеизложенное написано мной по памяти (а прошло с тех пор 53 года!), и я умышленно сократил мой рассказ, выпустив целый ряд деталей, главным образом технических. Но осенью 1915 года, приехав в Петербург в кратковременный отпуск, я по настоянию моего бывшего профессора по Минному Искусству, инспектора Николаевского инженерного училища и Академии, военного инженера генерал-майора Яковлева сделал в Георгиевском зале Инженерного Замка подробный доклад с показом сделанных мной снимков. Хочу верить, что в архивах Инженерного Замка эти фотографии сохранились.
Лично я делаю еще одно заключение: пехота наша считала взрыв нашего горна большим успехом, в то время как в последнем рассказанном мною случае заслуги сапер остались непризнанными - это нас, мол, взорвали… Я же думаю, как раз наоборот. В первом случае вся инициатива была в наших руках, мы провели всю операцию как хотели, правильно оценили обстановку, застигли немцев врасплох и потому успех был полный. Нашими саперами была, конечно, проделана титаническая работа: было пройдено через скалу 28 шагов галереей и это с самыми примитивными средствами. Думаю, что только наш русский солдат был способен это сделать. Но все же это все было совершенно логично и нормально…
Что касается второго эпизода, я считаю его нашим исключительным успехом: положение было критическим, даже отчаянным, немецкая галерея была уже совсем близко от наших окопов, и у нас не было ни времени, ни пироксилина (за исключением нескольких фунтов), чтобы предпринять что-либо. И вот в таких условиях мы вырываем у немцев инициативу, заставляем их взрывать горн немедленно, предвидим момент взрыва и принимаем необходимые меры. Взрыв происходит… но мы сохраняем нашу позицию, а противник несет большие и напрасные потери.

Г. К.