Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/
После тяжелых боев у Филипповских хуторов и трудных переходов наша 1-я Отдельная батарея стала на ночлег в ауле Шенджий. Отведенная нам бедная сакля с трудом вмещала состав батареи, и от тесноты спать было невозможно.
Еще перед рассветом нас, номеров, вызвали помогать вьючить лотки со снарядами на строевых лошадей для облегчения передков и зарядных ящиков. Предстоял трудный переход по заполненной водой равнине. На дворе - острый ветер и мелкий холодный дождь. Выступили еще в темноте. Идем по сплошной воде и размокшей грязи. Изредка раздаются отчаянные крики ездовых: «Номера на колеса!» Надо помогать лошадям вытащить попавшее в покрытую водой рытвину колесо ящика или орудия. Быстро промокли до нитки и перемазались с головы до ног. Становится все холодней и трудней идти против ветра.
Непрерывные переходы и бои и связанные с ними недостаточный уход и кормежка лошадей - сказываются. Запряжки орудий идут еще бодро, но ящики, где лошади послабее, сдают. Начинают выпрягать более слабых лошадей и дают их номерам - вести на поводу. Впрягают заводных и строевых.
Веду и я одно из выбившихся из сил животных. Часто конь останавливается, и мне все труднее заставить его двигаться. Все больше отстаю от колонны. На ногах у меня сапоги с кожаными грубыми головками и брезентовыми голенищами. На правом сапоге брезент оторвался от кожи, и верх кожаного задника, скоробившись, буквально резал ногу. Носок в крови, и каждый шаг - мучение. Наконец, в отчаянии, снимаю и выбрасывал сапог. Боль утихает, но нога мерзнет.
После долгих напрасных усилий я оставил бедное животное. Поднялась метель, и давно уже никто не перегонял меня. Медленно брел я по затопленным просекам и полянам, ориентируясь по брошенным повозкам и павшим лошадям.
Нога все больше коченела. Господи, думаю, хотя бы тряпку найти на ногу! Вдруг вижу в стороне от дороги занесенную снегом полевую двуколку. Пробираюсь по воде к ней и думаю: «Дай Боже, чтобы в ней была обувь!» Взобрался на двуколку и вижу ботинок. Мелькнула мысль - только бы на правую ногу. Не верю глазам - новый, крепкий ботинок - на правую ногу. Перевязываю рану носовым платком и надеваю ботинок. Как раз впору! «Слава Тебе, Господи!» Больше в двуколке ничего не было.
Ветер становился все крепче. Шинель превратилась в ледяной панцирь. Выйдя из леса, увидел толпу людей у овечьего загона. Оказалось - отставшие от колонны наши номера и пеший взвод.
Рассказывают, что станица близка, но перед нею разлившаяся горная река, и конные перевозят пеших. Передохнув за плетеным загоном, я направился к реке.
Там энергично распоряжался ген. Марков и наш командир подполковник Миончинский. Конные искали брод для второго орудия. По направлению, указанному конными, с разгона, рысью спустилось в реку наше орудие. Среди облака брызг наша лихая запряжка вынесла орудие на другой берег.
Нас - счастливых и гордых номеров - перевезли вне очереди конные. Помню, как потешались конные, когда я в своем ледяном «кринолине» с трудом поднимался на лошадь.
Орудие, покрытое ледяной корой, шло за нами.
Впереди начался оживленный ружейный огонь, и пули засвистели над нами. Команда: - Стой! С передков! Почти в темноте навели орудие на окраину станицы. Перед нами - две яркие вспышки и резкие звуки орудийных выстрелов. Гранатами красные били по переправе. Одна из них ударила по костру и ранила несколько человек. По звуку ясно, что дистанция минимальная.
- Прямой наводкой по орудийным вспышкам, гранатой, прицел 15! Огонь!
Вслед за выстрелом - разрыв нашей гранаты.
Здесь произошло нечто исключительное. Наше орудие образца 1902 года после отката не накатилось обратно, то есть дуло орудия осталось под лафетом, и мы не могли продолжать огонь. То был единственный орудийный выстрел нашей армии в этом бою.
Пехота вошла в станицу и выбивала красных из домов. Красная батарея больше не стреляла и успела удрать. Наш пеший взвод и пулеметчики отправились греться в стоящую на окраине хату.
Отправился и я, но, когда я забрался в набитое людьми помещение, началась жаркая стрельба, и я решил вернуться к орудию. По дороге свистели пули.
В темноте я увидел нашего доблестного командира пулеметной команды поручика 5-й пулеметной команды Гагемана. После ранения в Чернецовском походе он ходил хромая. Я подошел к ному и, взяв его под локоть, сказал:
- Разрешите мне помочь вам идти.
На что он ответил:
- Да вы, голубчик, сами еле двигаетесь.
Мы пошли рядом и подходили к батарее под уже редким огнем, когда раздался звук шлепнувшей о что-то пули. Поручик, не сгибаясь, навзничь упал. Пуля попала ему в висок. Через несколько минут он умер.
Наше орудие вышло на площадь. Нам отвели хаты и, распрягши лошадей, мы завалились спать.
На другой день наши ездовые ездили за реку помогать перевезти первое орудие и ящики.
Мы же чистили и приводили в порядок наше орудие. Потеплело, и орудие само накатилось, как должно.
***
Прошло 4 месяца после гибели полковника Чернецова и с ним и нашего второго орудия Юнкерской батареи.
Наша 1-я отдельная батарея, вернувшись из 1-го Кубанского похода, занимала станицу Егорлыцкую, выставляя дежурное орудие к разъезду «Прощальный» для охраны от красных бронепоездов. Я был уже прапорщиком и наводчиком два раза восстановленного 2-го орудия.
Занимая постоянно одну и ту же позицию, мы хорошо пристреляли цели у железной дороги и легко отгоняли красных. В конце мая, при очередном выезде на позицию, нач. орудия поручик Казакин передал мне, что наше орудие сменит орудие донцов и чтобы я передал наводчику-казаку цели и общую ориентировку.
Действительно, скоро прибыло казачье орудие и ко мне подошел высокий, статный старший урядник, отчетливо доложивший о цели прибытия. Я передал ему точки отметки, угломеры и прицелы отдельных целей и поделился своими сведениями об обстановке.
Аккуратно записав все в свою записную книжку, ст. урядник задал мне несколько дельных вопросов. Присущее казакам чувство собственного достоинства сочеталось в нем с отличным военным воспитанием. Прощаясь, я спросил его, в какой части он служил раньше. Он с гордостью ответил: «В лейб-гвардии 6-й казачьей донской батарее». Перед моими глазами промелькнула картина гибели моего орудия и моих друзей, и я невольно спросил опять: «Были ли вы в бою под Каменской с отрядом есаула Чернецова?» Урядник вспыхнул и, опустив голову, тихо промолвил: «Дураки мы были, г-н прапорщик». - Слава Богу, что одумались, - сказал я ему на сто.
Вспомнилась и другая картина. Вместе с другими чудом спасшимися из плена юнкерами, во главе с подп. Миончинским, мы прибыли в Новочеркасск. Из захваченных 6-ти орудий 6-й гвардейской батареи надо было сформировать новую батарею. Потери в офицерском и юнкерском составе сильно сказывались: не хватало людей для орудийного расчета. Материальная часть была частично попорчена и не хватало многих деталей. Из 6-ти орудий мы старались отобрать 4 наиболее исправных.
Нашей работой руководил гвардии есаул 6-й гвардейской батареи Упорников, отлично знавший свои орудия. Мы были заняты работой почти весь день. В течение дня к нам подходили гимназисты и реалисты младших классов и просились к нам на службу. Старшие уже находились в партизанских отрядах и добровольческих частях. Есаул Упорников всем им указывал помогать нам при сборке и чистке орудий. Они охотно это делали и усердно старались.
Под вечер мы увидели спускающуюся к нам из города толпу женщин. При виде их наши «рекруты» побросали работу и исчезли, женщины оказались матерями наших «рекрутов». Они бросились к есаулу с криком: «Отдайте нам наших детей!» На это есаул ответил, что мы не хотели их брать, а только воспользовались очень нужной для нас помощью. Вместе с мамашами мы отправились в эшелон и там вытаскивали из-под скамеек и других укрытий казачат, передавая их по принадлежности. На другой день, погрузив орудия на платформу, мы отправились на выручку остатков отряда Чернецова. | 
