Встреча союзников

8 августа 1827 года эскадра под командованием контр-адмирала Логина Петровича Гейдена[1] в составе 4 линкоров, 4 фрегатов, 1 корвета и 4 бригов, выделенная из состава эскадры адмирала Сенявина, вышла из Портсмута в Архипелаг. Остальная часть эскадры возвратилась в Балтийское море. На Средиземноморском отряде был принят к неукоснительному наставлению наказ Сенявина, что офицеры должны “знать дух русского матроса, которому спасибо иногда дороже награды”. Усердия же в службе надо добиваться не столько строгостью, сколько умением “возбудить соревнование к усердной службе в своих подчиненных ободрением отличнейших”.

То, что наказ Сенявина был принят к сердцу русским морским офицерством, свидетельствует подвиг мичмана Александра Александровича Домашенко 9/21 сентября 1827 года. Во время шторма с реи “Азова” сорвался матрос. Увидев из окна кают-компании упавшего за борт, мичман в полном обмундировании кинулся за борт, надеясь спасти его. Он успел схватить матроса и несколько минут продержаться с ним в воде. Стремительно спущенная вслед шлюпка не успела буквально чуть-чуть, ‒ налетевший шквал накрыл обоих за минуту до ее подхода.

…Эскадра миновала Гибралтар. В Палермо услышали от шкиперов: значительный турецкий флот укрылся в Наваринской бухте. В Мессине контр-адмирал Гейден получил депешу: как можно скорее соединиться с англичанами и французами.

Рандеву произошло на меридиане острова Закинтос в Ионическом архипелаге. Всходило солнце, дул ровный ветер. Английский флагман держал свой флаг на 88-пушечной «Азии». Видно наши были и впрямь хороши, если в частном письме вице-адмирал Эдуард Кодрингтон писал: «Все русские суда кажутся совершенно новы; и так как медная обшивка их с иголочки, то имеет прелестный темно-розовый цвет, что много содействует красивой внешности кораблей».

Вскоре был встречен и французский флот. Отныне три эскадры олицетворяли на Средиземном море боевую мощь трех главных европейских держав, трех европейских монархов.

Однако три адмирала не в равной степени горели нетерпением пустить в ход пушки.

Анри де Риньи не склоняется к генеральному разгрому султанской Турции, ибо к тому не склонялись в Париже Карла X. Самый молодой из трех адмиралов, француз, не рвался в бой. На отношениях англичан и французов косвенно сказывалась и память о неданей двадцатилетней войне друг с другом.

Вице-адмирал Эдуард Кодрингтон (старший возрастом и чином, он принял общее командование эскадрами) был храбр, прекрасно проявил себя при Трафальгаре, и не только, и не любил закулисных интриг.

Но сейчас его конкретно подставили. Боясь усиления России, Англия не желала чрезмерного ослабления Оттоманской империи.

Блокировать ‒ да, применять силу ‒ нет. Вертитесь, сэр Эдуард.

Человек военный, Кодрингтон жаждал определенности. Ее он требовал и от родного адмиралтейства: «Ни я, ни французский адмирал не можем понять, каким образом мы должны заставить турок изменить их линию поведения без совершения военных действий.

Если это должно быть что-то вроде блокады, то всякой попытке прорвать ее можно противостоять только силой».

Но прямых инструкций все не было и не было. Франко-англы бранились с турками, ‒ заметил Юрий Давыдов, ‒ примерно как препирался Том Сойер с мальчиком в синей куртке:

«Убирайся отсюда!» ‒ «Сам убирайся». ‒ «Не желаю!» ‒ «И я не желаю». ‒ «Погоди, я напущу на тебя моего старшего брата....» ‒ «Очень я боюсь твоего старшего брата! У меня у самого есть брат еще побольше твоего, и он может швырнуть твоего вон через тот забор».

У Твена «оба старших брата» были плодом мальчишеской фантазии. Но эскадра Гейдена вовсе не была мифической. И едва она показалась в районе крейсерства Кодрингтона и де Риньи, как туркам тотчас сделалось ясным, что вот он и явился, этот самый «старший брат».

Мичман Гарри Кодрингтон, сын адмирала, писал за пять дней до Наварина, 3/15 октября 1827 года в Англию, матери: «Любопытно было наблюдать, как турки удалялись от русских судов и держались нашей подветренной стороны. Когда русские суда приближались к ним, они тотчас бежали на нашу сторону: что-то зловещее виделось им в русских судах».

Еще бы! Логина Петровича Гейдена не одолевали никакие сомнения.

Гейден не страшился попасть впросак. Он знал, что ему делать. Он знал, как ему поступать. Он располагал четкими и решительными указаниями своего Императора.

К тому же Гейдену, как всякому адмиралу или генералу русской службы, нечего было опасаться того, чего волей-неволей опасались его коллеги ‒ «общественного мнения» своей страны. Мнения, выдаваемого за народное, а на самом деле искусно смоделированного, как и сейчас, средствами массовой информации.

«Свободной прессы» в Николаевской России, слава Богу, не было!

Де Риньи раздраженно и не без зависти замечал: «Гейден может делать, что хочет: русская печать его не тронет».

Едва Андреевский флаг появился в Ионическом море, английская и французская дипломатическая машина тотчас перестала скрипеть и буксовать. Союзники ничего так не опасались, как единоличного вмешательства России в «греческий вопрос». А в том, что единоличное вмешательство не заставит себя ждать, они догадывались, знали.

Слова Николая I, произнесенные в Кронштадте, на палубе «Азова», не забылись: с неприятелем будет поступлено по-русски!

Князь Ливен, русский посол в Лондоне, провожая Гейдена, выразился не менее ясно: если союзные адмиралы заспотыкаются, ступайте вперед один. На сей раз точно так же напутствовал из Петербурга даже Министр Иностранных Дел: держитесь с друзьями дружески, но коли понадобится, начинайте боевые действия. Случилось с ним что-то, что ли?

И союзные адмиралы получили разрешение «наводить пушки», а не тень на плетень.

А турки что ж?

Покат англо-французы фланировали близ греческих берегов, пока англо-французская дипломатия разглагольствовала в Стамбуле, турки, тесня греческих повстанцев, овладели большей частью страны. В их руках находились все важные крепости.

Султанским воинством энергически распоряжался Ибрагим-паша. Ему было тридцать восемь от роду. Он приходился сыном знаменитому Мухаммеду-Али, правителю Египта.

Ибрагим-паша, сознавая преимущества европейской организации, заставил своих офицеров учиться у французских наемников. Сверх того Ибрагим отдавал предпочтение строгой дисциплине перед «восточной распущенностью».

В 1827 году он командовал не только турецко-египетским флотом, но и сухопутными войсками. И это он, Ибрагим-паша, избрал Наварин своей опорной базой.

То была одна из лучших гаваней не только Мореи, но и всей Греции. Обширная, она могла принять сотни кораблей. Глубокая, она позволяла встать на якорь судну любой осадки. Остров Сфактерия прикрывал ее, как щитом. Узкий проход затруднял прорыв с моря. Турки, завладев Грецией, возвели на берегу прекрасной бухты цитадель, подле которой жался городок Наварин.

Задолго до графа Гейдена и крепости, и городу, и турецкому флоту досталось от предшественников гейденовской эскадры, от моряков эскадры Орлова-Спиридова. Тогда к Наварину набежал отряд кораблей под командой сына «арапа Петра Великого», бригадира артиллерии Ганнибала. Последний учинил там громкое дело, о котором так сказал его внук:

“Пред кем средь Чесменских пучин

Громада кораблей вспылала,

И пал впервые Наварин”.

Теперь, пятьдесят семь лет спустя, Ибрагим-паша вряд ли сравнивал дни минувшие с днями нынешними. Довлеет дневи злоба его.

70-тысячная турецкая армия безчинствовала в Морее. Трагедия была отмечена даже англичанами, не склонными в силу политических расчетов гипертрофировать ужасы турецкой расправы с греками. Отмечали, что только от голода погибнет не менее трети населения.

Союзные адмиралы пытались словесно урезонить Ибрагима, но словесные убеждения ни к чему не приводили.

Оставался последний довод ‒ пушки. В Наваринской бухте их было более 2300. А на борту союзников ‒ 1300. Правда калибры у союзников были крупнее.

Положение сторон

Представим себе расположение турецко-египетского флота, как расположил его французский капитан Летелье, один из тех наемников, которых радушно принимал Ибрагим-паша. Согласно признанию знатока морских баталий сэра Эдуарда Кодрингтона, план врага был «прекрасно составлен».

Турецкая и египетская эскадры, стоя на якорях, выстроились полумесяцем, что позволяло держать под огнем всю гавань, а фланги упирались в береговые батареи. И полумесяц не был одинарным. Корабли были заякорены в две, а то и в три линии, оставляя между собою пространственный разрыв, позволяющий задним вести огонь одновременно с передними.

Вперед Летелье выдвинул тяжелые боевые единицы ‒ линейные корабли и фрегаты. За ними поместил тех, что слабее ‒ корветы и бриги. Сверх того диспозиция имела и такое преимущество: она диктовала союзникам, в какой части гавани произвести боевое развертывание.

Чем же и как полагал одолеть врага сэр Эдуард, командующий союзными эскадрами, участник Трафальгара, сподвижник Нельсона? Присмотримся.

Флот Ибрагима был не единым, а соединенным турецко-египетским флотом. Каждой эскадрой командовал свой адмирал. Турецкой ‒ Тахир-паша; египетской ‒ Мухарем-бей. Египет, напомним, обретался в неуклонно слабеющей вассальной зависимости от султана.

Мухаммед-Али, человек умный и коварный, давно норовил отпасть от стамбульского сюзерена. Мухаммеда втайне поддерживали Англия и Франция.

Теперь внимание! За месяц до Наваринского боя в Египет был направлен фрегат «Пелерус» из эскадры Кодрингтона. Цель ‒ информировать Мухаммеда-Али ‒ через английского консула в Каире ‒ о положении дел на море. Для принятия соответствующих мер за соответствующие блага.

После понятного колебания правитель дал понять, что египетские корабли в Наварине первыми стрелять не начнут.

Это уже был козырь. И весьма крупный.

Другой, тоже немаловажный, «вытянул» де Риньи.

Контр-адмирал граф Мари Анри Готье Даниэль де Риньи

Он убедил французских наемников-офицеров покинуть египетские корабли, дабы в случае столкновения не запятнать себя убийством соотечественников.

Диспозиция по-английски

Заручившись всем этим, командующий союзным флотом адмирал Кодрингтон приступает к составлению боевого походного порядка. Он составляет диспозицию эскадрам, которые должны войти в Наваринскую бухту. Своей эскадре, а равно и французской, он предписывает наступать правой кильватерной колонной. Стало быть, так, чтобы расположиться на якорях визави египетских кораблей, в пассивность которых вполне допустима.

А вот русский адмирал граф Гейден, тот идет левой кильватерной колонной. Чтобы расположиться на рейде напротив турецких кораблей, в активности которых сэр Эдуард совершенно убежден. Иными словами: русские с большой вероятностью пойдут под огонь!

Пишут, что Кодрингтон все же надеялся обойтись демаршем, демонстрацией, надеялся запугать Ибрагима, понудить ретироваться из Греции и, значит, избежать кровопролития на водах наваринских. Однако школьная арифметика ‒ число вражеских кораблей и число вражеских артиллерийских стволов ‒ вещь упрямая. При почти двойном соотношении у турок в свою пользу, мало было вероятия на турецкую послушность.

А посему приходится без обиняков признать: сэр Эдуард и граф Анри-Готье загодя распорядились русской кровью. Это мы очень понимаем!

При этом, повторю, вице-адмирал Кодрингтон настоящий храбрый и достойный моряк, причем для английского адмирала очень неплохо относящийся к России и русским. Документально известны его слова о русской эскадре: «Я думаю, что эскадра Гейдена в хорошем состоянии, а ее командующий расположен охотно идти с нами рука в руку. Лучшего союзника нельзя и желать!»

И все же. Читая боевой приказ союзного главнокомандующего, тотчас замечаешь отсутствие каких-либо тактических, конкретных указаний. В этом и усматривают те самые авторы желание и намерение избежать сражения. Допустим. Но меры предосторожности Кодрингтон вместе с де Риньи все же приняли.

Короче говоря, пролог Наваринского сражения ‒ еще один из примеров стандартного отношения западноевропейских союзников России.

К чести их на сей раз, в ходе сражения, когда русские явили редкостное терпение, поразительное мужество и отменное искусство, в разгар боя сэр Эдуард словно воспрял, тряхнул гривой и принялся «работать» как полагается соратнику адмирала Нельсона.

От англичан старались не отставать и некоторые французские командиры. В частности капитан Ла-Бретоньер, командир французского линкора «Бреславль».

Память о Трафальгаре

Но Ла-Бретоньер вообще фигура для тогдашнего французского флота нетипичная. Он, как и Кодрингтон, – участник Трафальгара – понятно, что с другой стороны. Буквально накануне сражения на совещании флагманов и капитанов произошел любопытный эпизод.

Уже покидая совещание, вице-адмирал Кодрингтон столкнулся с Ла-Бретоньером. Адмиралу показалось, что он где-то видел его.

‒ Ваше лицо мне очень знакомо! ‒ сказал Кодрингтон. ‒ Мы где-то встречались, но где?

‒ Мы имели честь завязать с вами знакомство при Трафальгаре! ‒ усмехнулся Ла-Бретоньер.

И тут ответная улыбка сошла с лица командующего британской эскадрой. Он вспомнил француза и обстоятельства той их давней и не слишком приятной для победившего при Трафальгаре английского флота и лично для Кодрингтона встречи.

В Трафальгаре Ла-Бретоньер был юным мичманом на линейном корабле эскадры адмирала Вильнева «Алгезирас». Именно с 74-х пушечным «Алгезирасом» сошелся в поединке 74-х пушечный «Орион» капитана Кодрингтона.

Бой был жесток, но Кодрингтон одолел своего противника. Мичман Ла-Бретоньер, последний из оставшихся в живых французских офицеров, кривя губы то ли от боли в раненной руке, толи от презрения, отдал тогда Кодрингтону свою шпагу. Для того чтобы довести трофей до Гибралтара на французский линкор пересела призовая партия.

Но на переходе начался шторм и, чтобы справиться с парусами, англичанам пришлось выпустить наверх часть, сидящих под замком, французских матросов. Едва те оказались наверху, как по команде Ла-Бретоньера перебили всех англичан и благополучно привели свой отбитый корабль в Кадис. Такая вот микро-победа в пост-Трафальгаре[2].

Но помимо Ла-Бретоньера в целом соединение де Риньи выглядело при Наварине бледно.

О самом бое следующий рассказ.