Зима в том году стояла снежная и пушистая на редкость. Но то и дело давал себя чувствовать крепкий мороз. Кружила метель с утра и слепила глаза прохожим. Свистел и завывал ветер.
И он закрыл глаза...
На краю села Домнина, окруженного со всех сторон лесами, приютилась на реке Шаче обширная боярская усадьба. И самое Домнино, и более пятидесяти семи поселков и деревень, прилегавших к нему, и ближайший, находившийся в нескольких верстах под Костромою Ипатьевский женский монастырь -- все это принадлежало сейчас боярыне-инокине Марфе Ивановне с сыном. Но самой боярыни не было сейчас в Домнине, она проживала в Ипатьевском монастыре, под Костромой.
В хорошо, заново отделанных палатах устроилась старица Марфа со своим любимцем сыном и молодою инокинею Ириною, младшей своей золовкой.
В далекой Москве осталась княгиня Черкасская. Остался там же и Иван Никитич. Маленькая семья уменьшилась заметно. Но от этого еще крепче сплотились трое людей, заброшенных сюда, в глубь России, в тихую костромскую глушь. В Москве шли выборы, волновалось и шумело людское море. А в Ипатьевский монастырь не долетали никакие слухи из далекой столицы, ничто не смущало покоя обители, никакие мирские толки. Тишь да гладь царили здесь. Молитвы, пост, службы церковные, задушевные семейные беседы да тихая скорбь по томившемуся в плену Филарету заполняли все время двух инокинь и юноши Михаила.
Нередко удосуживался юный Михаил в обществе своего верного дворецкого-дядьки Сергеича наезжать в Домнино, куда старый знакомый, староста Иван Сусанин заманивал его охотою на зайцев да лисиц в обширных окрестных лесах. Гащивал с дядькой по нескольку дней в своей усадьбе Миша под присмотром двух заботливых стариков, а потом снова возвращался в обитель к матери, и снова текла там, под звон обительских колоколов, тихая монастырская жизнь этого, отрезанного от всего мира, глухого гнезда.
Ныне с особенной радостью приехал вместе с Сергеичем Миша в усадьбу. Сусанин оповестил его несколько дней назад, что открыл новые следы зайцев. Предстоял веселый лов, большое развлечение среди однообразной монастырской жизни.
С вечера улегся пораньше Миша. В ночь поднялась метель.
Под свист ее спалось так хорошо и сладко, а наутро, едва проснувшись, юноша увидел слюдовые оконца, запушенные снегом. Увидел и вспомнил предстоявшую потеху. Ужли же ей помешает метель?
-- Сергеич! Давай терлик на куньем меху! Да валенки теплые! Небось в них никакой мороз не прошибет! -- крикнул юноша, приподнимаясь на постели.
Но старый дворецкий, обычно ночевавший подле в сенях, на этот раз не откликнулся на зов своего боярчика.
Вместо того шла какая-то странная суматоха в сенях... Заговорили два голоса, спорили о чем-то как будто жарко. Потом затихали снова и опять говорили приглушенно, очевидно, с опаскою разбудить Мишу.
Он помедлил немного, выжидая...
И снова крикнул:
-- Сергеич!
Дверь распахнулась. Верный дядька очутился на пороге горницы. На нем лица не было. Губы дрожали, руки тряслись, глаза, исполненные тревоги, в отчаянии и страхе смотрели на Михаила.
Точно ножом резануло по сердцу юношу.
-- Что случилось? Занемогла матушка? Гонца прислали из обители? -- взволнованно срывалось с уст юноши.
-- Дитятко мое! Боярчик мой! Здорова матушка... Не ей, а тебе грозит опасность... Тебя злодеи добиваются... Гибель тебе грозит! -- не выдержав, кидаясь к Мише, всхлипывая, едва произнес Сергеич.
-- Мне?! Какие злодеи? Откуда ты это взял? Кто, кто они? -- забросал дядьку вопросами Миша.
-- Батюшка! Сам не ведаю... Богдашка Сабинин, зять Сусанина, сейчас из Деревенщины примчал... Сказывает, какие-то воровские люди, не то ляхи, не то разбойники, тебя добиваются... Ищут окрест Домнина. В Железноборовской обители ночевали нынче, всего в пятнадцати верстах отсель, и в Деревенщину дошли. Староста туды с вечера ехал на дровнях за силками для лисиц, ради потехи твоей милости... А они как набегут... Дочку свою Сусанин укрыл в тайнике, а Богдана к тебе прислал. Наказал просить твою милость скореича на коня садиться да в Ипатьевскую обитель скакать к матушке, а он тем временем воровских ляхов в сторону от Домнина отведет... Окручивайся, Христа ради, боярчик, скореича... Да не в терлик боярский, а в простую одежу, благо полушубок да шапка найдутся у дворовых людей. А то могут узнать.
И Сергеич, трясясь от волнения, принялся помогать своему боярину одеваться.
-- Впусти Богдана! Пускай расскажет все! -- кратко приказал дворецкому Миша.
Вошел молодой крестьянин, женатый на дочери домнинского старосты, живший в дальнем поселке Деревенщине, и подтвердил все сказанное Сергеичем.
Какие-то неведомые люди встретили Сусанина в то время, когда он ехал к зятю за силками для боярчиковой потехи, и велели ему проводить их туда, где жил молодой боярин Романов.
-- А рожи у них зверские-презверские, и промеж себя они все шушукаются да то ихнего короля, то какого-то царя молодого московского поминают. По-ляшски все говорят, не понять хорошо-то, а ровно про это! Тесть-то, не будь дурак, и привел их к моей избе. Велел жену спрятать да их покормить для времени. А сам меня сюда снарядил да велел тебе наказать, чтоб духом скакал в обитель по домнинской дороге, а сам он их туды заведет, куды ворон костей не заносит, потому хорошо видать, что не с добром пожаловали они сюда, -- закончил свою речь Богдан Сабинин.
-- И то, боярчик, мешкать нельзя! Убьет матушку-старицу, коли што случится с тобою! -- взмолился Сергеич.
Недолго колебался Миша. Как живой встал перед ним образ матери, любящей беззаветно своего "голубя Мишеньку". Уже ради нее надо было спасаться, бежать от шайки злодеев. Ведь один он у нее, Миша. Без него что станется с родимою? Но Сусанин? Что сделают с ним злодеи?
Сердце облилось кровью в груди юноши, когда он подумал об этом.
Но уже поздно было спасать Сусанина. Он находился среди воровского отряда. Один Бог только мог его спасти. А ему, Мише, там, в обители, о здравии раба Божия Ивана молебен отслужить надо. И может, отведет руки злодеев от верного слуги Господь!..
Эти быстрые мысли проносились в голове юноши, пока он снаряжался в путь.
Получасом позднее два просто, почти бедно одетых всадника неслись во весь опор по домнинской дороге. Вот проскакали полесок... завернули на костромскую дорогу и к вечеру уже стучали в ворота Ипатьевского монастыря.
И старица Марфа, уже чуявшая какую-то беду инстинктом своего любящего материнского сердца, с рыданьем обняла вернувшегося сына...
Медленно, едва передвигая ноги, пробирался по глухому лесу небольшой отряд. Метель и вьюга кружили немилосердно. Польские гайдуки и жолнеры, с усатым паном ротмистром и несколькими мелкими начальниками во главе, по колено в снегу, выискивали дорогу. Их было человек шестьдесят. Впереди бодро и спокойно шагал Сусанин. Не впервые приходилось ему бродить по этому лесу, где он бил рябчиков и тетеревов по осени, зайцев и лисиц зимой. Внимательно прислушиваясь к далеко не понятной для него польской речи, старик успел, однако, схватить отдельные слова. И из них догадался о решении поляков.
Шайка "воровских ляхов" искала Михаила, чтобы убить его. Это было для него ясно. Но почему и за что убить юного, никому не причинявшего зла боярчика, -- этого Сусанин понять не мог... В душе его с первой же минуты встречи с ним отряда уже назрело решение: отвести густым лесом, как можно дальше от Домнина, поляков, дать возможность молодому боярину ускакать под Кострому и завести поляков куда-нибудь подальше в глушь... А там хоть смерть... Лишь бы спасти своего молодого хозяина... Лишь бы вернуть старице Марфе ее единственное детище, лишь бы отслужить боярам-господам свою верную службу... Рад он на пытку и смерть пойти для своих господ.
Эта мысль так воодушевила старика, что он обернул сиявшее лицо к медленно подвигавшимся за ним, уставшим до полусмерти ляхам.
-- Поусердствуйте еще малость, господа паны! -- произнес он с улыбкой. -- Вот свернем за эти деревца и на дорогу выйдем. Тутотка, как есть, дорога быть должна.
Высокий, худой и посиневший от холода ротмистр, кое-как понимавший по-русски, закричал, коверкая слова:
-- Песья кровь! Москаль проклятый! Он еще смеется! Застыли мы... Холод, вьюга, а ему и горя мало!
И рукояткой сабли он со злобой ударил Сусанина по плечу.
Тот проглотил обиду и, не изменяя приветливого выражения лица, произнес как ни в чем не бывало:
-- Полно, не гневайся, пан. Нешто я виноват, что метелицу да вьюгу Господь посылает? Говорю, к вечеру поспеем, ничего, что сбились с пути, к Домнину как раз выйдем.
-- А ты не врешь? -- вступил в разговор, также коверкая слова, молодой шляхтич.
-- Зачем врать? -- усмехнулся Сусанин. -- Нешто мне жизнь не дорога? Ишь, вас сколько, а я один, и сабли у вас опять имеются.
-- Да! -- самодовольно усмехнулся начальник. -- Ты прав, старик, с нами шутки плохи!
Опять потянулись поляки, тяжело вытаскивая ноги из снега, среди воющей и носившейся вокруг них метели. А дороги все не видать... Вон сгустились деревья в лесу... Зловеще каркнул ворон над головою... Стали медленно и бесшумно падать зимние сумерки...
Сусанин хорошо знал место. Еще пройти с полверсты, и поредеют деревья. Покажется у опушки село Исупово, отстоящее от Домнина более нежели на двадцать верст.
-- Ходу, ходу, господа паны... Ужотка сейчас и у места будем! -- умышленно ободряющим голосом обратился к своим спутникам старик.
Поляки снова с бранью и угрозами запрыгали по сугробам.
Еще прошло около получаса. И снова старший начальник крикнул:
-- Клянусь именем Иисуса, здесь нет и не будет дороги! Старик нас обманул!
-- Так и есть, панове! -- присоединил свой голос и другой лях.
И вся шайка загалдела, зашумела, перекрикивая друг друга.
Ротмистр, лучше других понимавший и говоривший по-русски, обратился к Сусанину:
-- Эй ты, москаль лукавый, остановись... Давай ответ, прямым ли путем ведешь ты нас к русскому царю?
Сусанин выронил из рук посох от неожиданности. Лицо его отразило самое искреннее изумление.
-- К царю? К какому царю, господа паны? Никакого царя не знаю... не ведаю, -- произнес он растерянно, почти со страхом.
-- Ишь, притворяется старая лисица. Неведомо тебе, што ли, что твой боярин, Михаила Романов, в цари всею Русью избран? И ловок же ты лукавить, старик, -- злобно расхохотался начальник отряда.
Только тут понял Сусанин, кого спас он от воровской шайки злодеев-ляхов в этот день. Не только боярчика любимого, не только господина и хозяина своего, но и властителя всего Московского государства, русского царя православного, спасителя, солнышко красное разоренной и обездоленной Руси!
Так вот кого избрали лучшие люди в Москве на царство! Его ненаглядного любимчика, его желанного боярчика Мишеньку! Точно солнечный луч скользнул по просветленному лицу старика и отразился в его глазах. Дрогнули захолодевшие губы... Трепещущей рукой снял он шапку, поднял глаза к небу и истово перекрестился несколько раз.
-- Великий Боже! -- произнес старик с благоговением. -- Тебя благодарю, Творец Небесный, что сподобил меня отвести удар врагов от главы народного избранника!
Потом он медленно повернулся лицом к отряду и, вперив глаза в лицо начальника, бесстрашно произнес:
-- Обманул я вас, господа паны... Недаром почуял я, что на лихое дело позвали вы меня... Не найти вам царя московского... В надежной защите юный избранный батюшка государь... Сделайте со мной, што хотите, не видать вам Михаила Федоровича, на многие лета хранит его Господь!
Едва успел произнести свою речь Сусанин, как с дикими криками несколько поляков накинулись на него.
Взвились и скрестились с лязгом несколько сабель, еще не решаясь, однако, нанести удар.
Но тут, дрожа от ярости, крикнул своим людям пан начальник:
-- Бейте его! Он завел нас, собака-москаль, на погибель! Бейте насмерть проклятого москаля...
И в тот же миг несколько сабель опустились на голову Сусанина.
Старик упал, обливаясь кровью, алым пятном выступившею на снегу.
Уже стекленел взгляд умиравшего, в то время как губы его шепнули еще раз, в последний:
-- Благодарю Тебя, Господи, что сподобил умереть во спасение моего боярчика-царя.
| 
