Эту и другие книги можно заказать по издательской цене в нашей лавке: http://www.golos-epohi.ru/eshop/

Закончив курс лечения в одном из госпиталей гор. Петрограда, куда я был эвакуирован после ранения в Карпатах, я был направлен в 1-й Запасный полк, расположенный в казармах: 145-го Новочеркасского полка на Охте.

Прибыл я туда, в конце декабря 1916 года и оставался там в ожидании маршевой роты. Время было зимнее, маршевые роты отправлялись, но редко. За время моего пребывания в этом полку мне пришлось быть свидетелем многих событий с 14 февраля по 27 февраля 17-го года.

14 февраля начались демонстрации из-за хлеба, как тогда говорили, и кончилось все, как нам известно, революцией.

В городе продолжались беспорядки. По улицам бродили шайки в серых шинелях и под видом обысков грабили всех, и были нередкие случаи убийств.

Полиции, как таковой, в это время уже не было, она еще в первые дни революции была физически уничтожена или попросту разбежалась. Мирное население осталось без охраны. В городе был хаос.

Жители города по кварталам создали на первых порах свою местную охрану, а потом постепенно создавалась городская милиция. В состав милиции во многих частях Петрограда входили рабочие, вооруженные захваченным оружием. Но служба милиции не спасала обывателя от грабежа, а милиционера от побоев. Грабительские шайки целыми днями и ночами бродили по определенным домам и, под видом обысков, забирали ценности или арестовывали, чтобы здесь же, за полученную мзду, освободить.

Милиция не смогла бороться с подобным произволом, особенно когда такие случаи делались ночью, и сама жизнь милиционера была в опасности.

Поэтому, для прекращения беспорядков, гор. Петроград был разбит на районы. Милиция и охрана порядка усиливалась еще военной силой. Были созданы районные комендатуры.

Командир полка назначил меня комендантом Охты, приказал сформировать роту в 200 человек, выбрать двух офицеров и указать для реквизиции помещение на Охте.

Из роты днем и ночью по некоторым улицам Охты посылались патрули, а ночью многие посты милиции усиливались одним или двумя солдатами, смотря по важности пункта. Приказывалось всех, производящих обыски без соответствующих документов, задерживать и направлять в Главное Комендантское Управление. В общем же на меня возлагалась обязанность оказывать помощь милиции.

В служебном отношении я подчинялся Командиру полка, как Начальнику гарнизона на Охте и Главному Коменданту гор. Петрограда.

Так продолжалась моя очень беспокойная и тревожная служба несколько месяцев, когда мне пришлось быть свидетелем захвата власти большевиками, и все последующее время до моего окончательного отъезда из Петрограда на юг.

Первого ноября я оставил Петроград. А на следующий день проехал Москву, где в это время были бои. Через несколько дней я приехал на. Кубань. Живя в станице, ничего тревожного не наблюдал.

В конце ноября, запасшись «на всякий случай» фиктивным документом от нашего станичного кооператива, выехал обратно в Петроград и доехал до Ростова. Там же узнал, что прямого поезда на Москву нет и не будет, так как впереди идут бои между казаками и большевиками. В Ростове мне стало известно, что в Новочеркасске находится генерал Алексеев, который сформирует Добровольческие отряды.

Я вернулся обратно в Екатеринодар, потом в станицу и решил ехать через Тамань - Керчь на Москву. Из станицы, задержавшись там два дня, я выехал на Тамань и через Керчь - Синельниково проехал в Петроград, куда и прибыл 11 декабря 1917 года поздно ночью.

В Москве пришлось пересесть в Петроградский поезд. Одет я был в военную форму при погонах. Вошел в вагон 2-го класса и нашел свободное купе, где был лишь один пассажир - вольноопределяющийся. Поезд тронулся. Через некоторое время мой спутник, который при моем появлении не потрудился встать, обратился ко мне с вопросом:

- Господин офицер, почему вы в погонах, разве не знаете, что товарищ Муралов отдал приказ снять погоны?

В свою очередь я спросил его:

- Кто такой Муралов?

Оказалось, что товарищ Муралов - командующий войсками Московского Военного округа.

- Я из Петроградского Военного округа, возвращаюсь из отпуска и мне неизвестно, какие распоряжения в Петрограде, - ответил я.

На какой-то станции вольноопределяющийся сошел с поезда.

Поздно ночью 11-го декабря поезд подошел к платформе Николаевского вокзала. С поезда я отправился к выходу на Знаменскую площадь чтобы найти извозчика. Не успел я сойти со ступенек вокзала на площадь, как почувствовал, что кто-то дернул за мой правый погон, и вслед затем грубый голос:

- Снимай, тебе говорят, погоны!

Оглянулся назад и увидел здорового верзилу-матроса в компании с другими. Погон он сорвал и держал в руке. Вступать в пререкания безоружному мне было опасно. На первой пролетке, с одним погоном на шинели, я поехал к себе на квартиру на Охту.

Утром 12 декабря я побывал в моей канцелярии и переговорил с моими двумя офицерами о положении в комендантской роте и в самом Петрограде. Ознакомившись с докладами, я заявил, что сегодня побываю у коменданта г. Петрограда и завтра, 13-го декабря, постаралось оставить должность и уехать.

Обсудивши положение, я предложил офицерам отпуск, предоставив им право при желании вернуться обратно. Решено: я возьму отпуск, мой помощник получит от меня командировку в Киев во вновь формируемые украинские части, а адъютант - уроженец Петрограда - займет мою должность и будет продолжать исполнять обязанности коменданта Охты и постепенно ликвидировать комендантскую роту.

Также я решил - солдат роты снабдить отпускными удостоверениями и разрешить им выехать. Касалось это, главным образом, сибиряков. Пока в роте приготовлялись отпуска, я отправился в Главное Комендантское Управление, явился к коменданту, доложил ему полную информацию о моей поездке на Кубань и Дон и просил дать мне отпуск на два месяца.

Комендант заметил мне, что он не может дать мне длительный отпуск, а даст мне командировку по делам службы в Тифлис, так как, по его мнению, это будет безопасней. Он уже знал кое-что о ген. Алексееве. На такую комбинацию я согласился. Утром 13-го декабря я был вновь у него, и он узнал от меня, что я еду вступать в отряды ген. Алексеева. Он вручил мне документы, без указания моего чина, рекомендовал мне снять военную форму и переодеться в штатское платье. Прощаясь, благословил меня, поцеловал и пожелал счастливого пути.

В тот же день я оставил Петроград.

За день до своего отъезда я подписал увольнительные документы солдатам, и половина моих подчиненных с моим помощником-офицером оставили роту.

Обратная моя поездка из Петрограда на Кубань вместо нескольких дней заняла 11 дней. Движение поездов было нарушено и поезда шли без расписания, ибо с фронта все бежало и все было переполнено солдатской массой. При внимательном наблюдении можно было среди этой толпы отличить и нашего «брата» - офицера. Поверки документов пока не было, но еще далеко до Харькова ходили слухи, что в Харькове ловят офицеров и «буржуев» и на 11 линии их расстреливают. Забирают их потому, что они едут к Каледину, с которым уже бьется красная гвардия.

Наслушавшись таких сведений, на одной из станций перед Харьковом оставило поезд десятка полтора людей. Среди них, как я потом узнал, большинство было офицеров, которые решили вернуться в Москву, а я предполагал через Москву - Грязи пробраться на Кубань.

С трудом и с разными задержками и пересадками приехал я, наконец, в Грязи. Из Грязей можно было ехать на Миллерово или на Царицын. В то время у Миллерова были бои, но говорилось, что, возможно, успокоится и поезда пойдут на Ростов. На Царицын я ехать не рискнул. В Грязях же, затерявшись в толпе, провел я два дня и одну ночь, и на мое счастье пустили поезд на Ростов. На станции Миллерово я увидел уже другую обстановку: донцы офицеры и казаки в погонах и полный порядок, и мы, приехавшие, кое-кто надели погоны.

Прошла проверка документов, и поезд тронулся на Ростов. Дальше - Екатеринодар, Черноморская железная дорога, и 24-го декабря, в сочельник, когда вся моя семья сидела за столом, я вошел в наш дом. Тяжелый и опасный путь остался позади. Не было за столом моего младшего брата штабс-капитана Николая, который в то время, когда я пробирался на Кубань, был на фронте где-то под Ригой.

Был январь 1918 года, фронт на его участке - в полном развале. Мой брат оставил полк и решил вернуться также в станицу. Штатского платья у него не было, все было военное без погон. В таком обмундировании ехать было опасно, в особенности, когда путь шел на Дон. Брат потом рассказывал, что где-то в пути в поезде он познакомился с матросом Балтийского флота. Матрос был уже в пожилых годах и, по-видимому, из младшего командного состава, а родом из Саратовской губернии. О политике они вообще ничего не говорили. Брат откровенно рассказал ему, что он сам родом с Кубани, офицер и едет домой, но не знает, удастся ли ему добраться домой. И вот матрос, «краса и гордость» революции, как их тогда называли, посмотрев на моего брата - юнца 21 года - предложил взять его под свою охрану и привезти его на последнюю станцию, откуда уж он сам доберется домой. Из Москвы они пустились на Грязи, потом на Царицын до ст. Тихорецкой. Там матрос посадил брата, на поезд на Екатеринодар, а сам вернулся обратно в Царицын. Прибывши в Екатеринодар, брат домой уже не поехал, а записался добровольцем в Кубанский правительственный отряд и принимал участие в боях под Энемом, а потом вышел в 1-й Кубанский поход.

25-го декабря 1917 года, в штатском платье, я отправился на базарную площадь посмотреть и послушать, о чем там говорят. Мать моя просила не вмешиваться в разговоры толпы, так как меня знают в станице, как офицера, и в это тревожное время это может плохим кончиться. Успокоив мать, что я уже стреляная птица и знаю это по Петрограду, я вышел из дома. Базарная площадь и двор станичного правления представляли в то время место встреч и летучих митингов для любителей поораторствовать и потолковать. Большинство таких митингов начиналось в 9-10 часов утра, а в обеденное время площадь пустела, чтобы после обеда опять наполниться. В этот день я заметил, что толковалось и говорилось о советской власти и о перемене станичного правления, а это означало, что руководство делами станицы перейдет в руки большинства, то есть иногородних.

Старое казачество держалось за свои вековые права и в этом вопросе не уступало противной стороне. На стороне же иногородних была и часть фронтовых казаков, а в особенности казакн-фронтовики 1-го Таманского полка Кубанского каз. войска. Этот полк не так давно вернулся из Финляндии, где он уже прошел если не основательную, то все же достаточную большевицкую подготовку. Между казаками стариками и фронтовиками образовался прорыв.

Старое поколение опиралось на свои старые казачьи устои и на право владеть своим краем без вмешательства со стороны пришлого элемента; молодое же казачество - фронтовики - считали иногородних за своих братьев, с которыми делили горести и радости фронтовой жизни.

В станичной казачьей среде шла явная борьба стариков с молодыми. Что творилось в казачьей столице, в Екатеринодаре, никто толком не знал. Местных газет не было, а из Екатеринодара получались редко. Новороссийск, Крымская и Темрюк уже были в руках большевиков. Из Темрюка до праздников и во время праздников приезжали ораторы, и ходили слухи, что Новороссийск после праздников решил водворить советскую власть в Екатеринодаре.

Первого или второго января станичная власть спасовала и передала свой авторитет советам. Перемена произошла внезапно, без боя и кровавых потерь. Во главе комиссариата был какой-то пришелец Рондо (фамилия что-то в этом роде). Вокруг него образовался комитет, и в этот комитет вошел мой дальний родственник, взявший на себя обязанности комиссара юстиции. Человек не кровожадный, и возможно, что благодаря ему в нашей станице не было повальных арестов и произвола, жил он недалеко от меня. Каждое утро, идя в комиссариат, он заходил ко мне поболтать. Беседы наши принимали иногда довольно резкий и затяжной характер. Дело в том, что, будучи идеалистом, он защищал позицию советов и старался убедить меня, что совершившийся переворот принесет нам благополучие и покой. Он был искренне убежден в своих взглядах, - я же, познав большевизм и революцию на себе, был для него неверующим Фомой.

В то время станица составляла часть какой-то Темрюкской республики с центром в нашей станице. Новороссийск и Крымская, собираясь в поход на Екатеринодар, просили пашу станицу прислать людей для красной армии. В одно утро мой родственник, зайдя ко мне, предложил мне принять командную должность в местном красном отряде. Предложение я отклонил по моим политический убеждениям. Этот наш родственный диспут продолжался бы до бесконечности, если бы не пришли казаки станицы Полтавской и не разогнали бы всех республиканцев Темрюкской Советской республики.

За семь-десять дней до критического дня 2-го февраля 1918 года - гибели Темрюкской республики - в станице Полтавской казаки под руководством своего станичного атамана Омельченко Григория Васильевича организовались и решили прикончить центр республики в станице Славянской.

О восстании в станице Полтавской нам было известно, и несколько нас, офицеров, решили переправиться через реку Протоку и явиться в станицу Полтавскую. Наше решение запоздало, как это часто случается, когда нет организатора. Казаки станицы Полтавской сами пришли в нашу станицу и освободили нас. Я не знаю, кто руководил военными действиями полтавцев, но потом, после Кубанского похода, была легенда, что станицу Славянскую взяла Мария Васильевна Омельченко, жена станичного атамана. Она-то, как говорили, привела в исполнение наступление на славянцев. Полтавцы были еще далеко от переправы через Протоку, когда Мария Васильевна, сидя на общественной тройке, приказала артиллеристам открыть огонь. Орудие выстрелило в сторону железнодорожного моста, и вся народная армия Темрюкской республики бросилась врассыпную и отошла на Крымскую и Темрюк. Полтавцы заняли нашу станицу и, не теряя времени, приступили к розыску членов «правительства Темрюкской республики».

Придя с базара, моя мать рассказала, что она видела большую толпу народа около комиссариата, и не успела она докончить свой рассказ, как в передней раздался гул многих ног. Без стука, грубо открывается дверь в столовую и вваливается группа человек 3-10 вооруженных людей; мне сразу бросилось в голову, что это большевики.

- Здесь живет Пухальский?

- Да, это я, - отвечаю им.

- Вот вас нам и нужно!

- А что вам нужно?

- Пришли арестовать вас, как комиссара, - был ответ.

- Какого комиссара? - спрашивало я.

- Что вы притворяетесь? Вы же комиссар!

- Нет, - отвечаю я.

- А кто же ты такой?

- Нет, я не комиссар, а офицер, всего пять недель тому назад, как прибыл домой в отпуск. А вы кто же будете такие?

- А мы полтавцы, - хором отвечают. - Только что освободили вашу станицу и теперь ищем всех комиссаров. Кто же был комиссар, не ваш ли родственник?

- Да, - отвечаю я.

- В таком случае извините, мы ошиблись!

Вежливо попрощавшись, толпа ушла искать моего родственника.

Итак, создавалась новая обстановка. Нужно было решать, как быть дальше. Узнаю, что казаки станицы Славянской мобилизуются, организуются и собираются гнать большевиков из Крымской. Сообщается приказание исп. обязанности Атамана отдела всем офицерам собраться. На дворе станичного правления собираются казаки, разбиваются по сотням, требуются сведения об оружии и патронах. Офицеры назначаются по сотням, а нас, армейских офицеров, никуда пока не определяют. Мы как-то невольно остаемся в стороне от станичных событий. Полтавцы еще в нашей станице. Но к вечеру того же дня они уходят в Полтавскую, чтобы завтра наверняка вместе со славянцами наступать на Крымскую.

Собралось нас 4 армейца около станичного правления и решили: так как славянцы нас не взяли, а мы, присмотревшись к организации казаков нашей станицы, не имели ни малейшего сомнения, что организация и мобилизация у них распадутся, то нам лучше направиться в столицу Полтавскую, а там будет видно, как поступать дальше. Решили на следующий день рано, чуть свет, выступить в Полтавскую. Утром 3-го февраля мы, четверо армейцев, к который потом за рекой Протокой присоединился еще казак-сотник, двинулись в путь. Спешили мы, чтобы присоединиться к полтавцам, когда они будут еще в станице. У нас не было багажа, кроме необходимых вещей в торбах на спине, винтовки и патронташа с патронами.

Пять офицеров рано утром появились на вокзале в станице Полтавской. На путях стоял поезд с паровозом, готовый к отправке; эшелон уже был наполнен полтавцами. Мы одиноко стояли на вокзале, присматривались и решали, к кому надлежит обратиться, кто начальник этого эшелона и где он. Время тянулось, а эшелон не двигался. Солнце уже высоко поднялось; казаки то в одиночку, то группами входили и выходили из вагонов, а поезд продолжал стоять, и никаких внешних признаков его отхода не было. Наконец мы спросили, когда же эшелон двинется и кто же начальник эшелона. Кто-то ответил, что пока еще отъезд неизвестен и что командир где-то в станичном правлении, а казаки еще сами не договорились, ехать или не ехать. Многие спорят, что, дескать, мы славянцев освободили, так «пущай» славянцы освободят Крымскую.

Вот солнце высоко поднялось над головой. Казаки сразу целыми вагонами двинулись в станицу. Была обеденная пора, и все разошлись по своим домам.

В станице Полтавской мы уже получили верные сведения, что под Екатеринодаром идут бои с большевиками и что сейчас есть возможность пробраться туда. До Тимашевской ходят поезда, только неизвестно, когда такой будет. На чем же можно все же добраться до Тимашевской? Видно было, что полтавцы сегодня уже не двинутся и окончательно разойдутся по домам. Мы на вокзале, и оставаться здесь не было смысла. Необходимо было искать средств транспорта, чтобы выбраться из Полтавской. В то время никто из нас не думал возвращаться в свою станицу, а ведь было всего 12 верст. И, как иногда бывает, что случай выручает из безвыходного положения, так случилось и с нашей группой. Нашелся среди нас один - кажется, поручик Вася Зорин, сын нашего станичного священника отца Николая.

- А что, господа, не используем ли мы железнодорожную дрезину? Она вот здесь стоит! - сказал Вася Зорин.

Мысль хорошая, почему бы не взять дрезину? Быстро на рельсы, попеременно на рычаги - и покатили. Я полагаю, что в тот момент мы и не думали, что может случиться на любой станции, на любом перегоне с маленькой группой офицеров - в погонах и с винтовками. Никто нас не задержал. Прибыли мы в Тимашевскую. На этой станции не было поезда на Екатеринодар. Не задерживаясь, на дрезине мы покатили в Екатеринодар. Кажется, с 3-го на 4-ое февраля мы добрались до Екатеринодара. Остаток ночи переспали на Черноморском вокзале, а утром отправились в город. Там я разыскал моего брата, собрал все сведения о записи в добровольческие отряды. В самом Екатеринодаре было несколько пунктов, где записывались добровольцы в ряды правительственных войск.

Наша группа разбилась на три части: я и Зорин записались в конную сотню, два других в пехоту, а сотник куда-то в другую часть. Выехало нас из станицы Славянской пятеро, потом разделились, чтобы уж никогда, в жизни больше не встречаться. Двое погибли в боях под Екатеринодаром 31 марта 1918 года, Зорин закончил 1-й Кубанский поход, чтобы потом сложить свою голову в боях с зелеными в районе Геленджика.


В Кубанском правительственном отряде


По приезде в Екатеринодар я и поручик Зорин 5-го февраля записались в конную сотню, хотя ни я, ни Зорин не были природными кавалеристами. Часть, в которую мы записались, была сотня имени Войскового старшины Галаева и располагалась на Сенном Базаре, в помещении бывшего постоялого двора. Кто такой был Войсковой старшина Галаев - я не буду на этом задерживаться. Многие кубанцы знают этого казачьего патриота и какую роль он играл в конце января 1918 года в боях под Екатеринодаром. Смерть его в этом бою дала возможность пожать лавры победы другим.

Помещение, где нас расквартировали, не было особенно представительным. Все было пригнано по казарменному образцу: кровати стояли в несколько рядов, оставляя узкий проход между ними; соломенные тюфяки, подушки, а о простынях даже помину не было. Во дворе - широкий и большой навес, как встречается это на постоялых дворах.

Записалось нас человек 40-50, это и составило сотню. Наличный состав - чисто офицерский. Если не ошибаюсь, ядром этой сотни послужила группа офицеров Черноморского полка Кубанского Казачьего Войска. Хотя дело подходило к кубанской весне, нам выдали полушубки, папахи, бурки и пр. Вооружение - шашки и кинжалы, а у кого не было винтовки, то и винтовку и все, что полагалось для коня, с придачей щеток и гребенок. У меня была винтовка пехотного образца.

Наличный состав разделился по своим полкам или держался вместе старой дружбой. Учений не было. Все спешили как можно скорее закончить формирование. Мой друг Зорин, кажется, за всю свою жизнь до записи в конницу не имел дела с конем и не знал, как к нему подойти и заседлать, а нужно сказать, что и конь ему попался неспокойный. Через несколько дней он решил оставить сотню и вернуться в свою родную пехоту.

Формирование наше продолжалось недолго. Да и некого было формировала и учить: приток добровольцев ослабел, а учить тоже было некого. Весь командный и рядовой состояв сотни - природные конники: войсковые старшины, есаулы, сотники да хорунжие, уже не раз водившие своих подчиненных в жестокие схватки. Сколько нас, пехотинцев, было там? Один, два... и все. Затерялись в массе, присмотрелись, выучились и потом позже не уступали в боевом отношении сильным, храбрым и отважным бойцам.

Кое-как на скорую руку сбили нас в крепкую группу, закончили формирование, вернее импровизацию - и на фронт. Фронт правительственных войск трещал по всем швам. Пришли неудачливые Выселки, не то - пропили, не то - проспали, и покатился наш фронт к Кубанской столице. Нужно было спасать положение, и послали нашу сотню на подмогу.

На счастье, большевики не были особенно напористыми, но все же с каждым днем фронт приближался к Екатеринодару. Наша сотня походным порядком прибыла в район ст. Пластуновской. Здравый разум подсказывал, что уже всему пришел конец и Екатеринодар нам не удержать, но у каждого из нас теплилась маленькая надежда, что наше кубанское казачество перед опасностью сдачи Екатеринодара проснется и выступит на защиту своей столицы. По прибытии на фронт я попал в число всадников разъезда. Нашей целью было выяснить, занят ли женский монастырь в районе Пластуновской противником. Разъезд отправился, достиг монастыря, узнал, что монастырь не занят большевиками, и, отдохнув в монастыре, вернулся обратно. Как сейчас помню: когда мы уже оставили монастырь и были в пути, влево от нас мы встретили группу в 20-25 всадников, которые направлялись в монастырь. Ни начальник нашего разъезда, ни командир этой группы не остановились, не встретились и не обменялись своими сведениями о противнике. Разъезд в одну сторону, а сотня к монастырю, и как будто бы так и следовало быть, хотя обе группы были друг от друга в расстоянии 500-600 шагов. Мы вернулись в расположение нашей сотни.

Было ли это в тот же день или на следующий день, я не помню, но вдруг сотня поднимается и вместе с двумя сотнями казаков - Пластуновской и Динской - направляется к этому монастырю. Оказалось, что та группа всадников, которая встретилась нашему разъезду и заняла монастырь, очутилась в тяжелом положении. Эта группа была сформирована в Екатеринодаре есаулом Забайкальского казачьего войска. Есаул занял монастырь и в свою очередь был окружен большевиками, появившимися со стороны железной дороги Екатеринодар - Кавказская. Нашей целью было желание выручить наших. Не доходя до монастыря, все три сотни остановились в поле. Казачьи сотни почему-то не захотели двигаться вперед на выручку. Я вспоминаю, что наш командир и некоторые другие офицеры уговаривали казаков идти с нами на выручку, я не знаю, на чем основывались казачьи сотни в отказе нам в помощи, ибо я не был близко от нашего командира, а некоторые детали этих уговоров теперь улетучились из головы. Так или иначе, казачьи сотни собрались и направились к своим станицам. Наша сотня тоже двинулась к своему исходному положению. Не берусь утверждать точное время, когда добровольцы погибли в этом монастыре - было ли это до нашего митинга в поле с казачьими сотнями или после того, как мы их оставили на произвол судьбы.

О гибели этой группы добровольцев вместе с есаулом я узнал уже через несколько недель от сотника Н.Т. Он мне рассказал и подробности всей этой катастрофы. Когда они заняли монастырь и расположились там, то большевики окружили их и захватили врасплох. Внутри монастыря произошел короткий бой, часть добровольцев отстреливалась даже с колокольни, но быстро все было кончено, и ему одному лишь удалось спастись в сарае, где он закопался глубоко в соломе. Несмотря на то, что красные щупали штыками, они его не достали. Ночью он вылез из сарая, перешел какое-то болото или гнилую речушку и во мраке ночи скрылся. Позже он присоединился к Добровольческой Армии. До сего времени я ничего не встречал ни в воспоминаниях, ни в печати о гибели группы есаула-забайкальца, и желательно было бы, чтобы кто-нибудь из живущих соратников дополнил мои сведения более точными подробностями.

Кажется, в тот же день сотне было приказано оставить фронт и с наступлением темноты отходить в Екатеринодар и дальше за Кубань. Стемнело. Сотня свернулась и пошла считать версту за верстой в сторону Екатеринодара. Ни остановок, ни привалов - вперед и вперед.

Вот и наша столица. Кое-где мелькают огоньки. Молчит город. Впереди лишь слышен стук колес и приглушенный шум. Подходим к железнодорожному мосту. Сотня сразу попадает между повозок и движется в один конь, с трудом пробиваясь вперед. Только и слышно:

- Не отставать! Куда прешь? Не видишь - отряд проходит!

Конец моста. Сотня сразу сворачивает влево и, немного пройдя, собралась и остановилась. Здесь же рядом - разъезд «Кубань», забитый вагонами. Ну как же не заглянуть в вагоны - все равно останется большевикам! Маленькая насыпь впереди - и наша братия около вагонов. Сахар, белье, шинели и прочее добро. Взял я себе две пары белья, несколько фунтов сахару и еще что-то, а главное - попалась винтовка, кавалерийского образца.

Команда - по коням! - и тронулись в аул Тохтомукай. По дороге - привал. Начинался рассвет. Приближалось утро. Многие из нас при дороге прилегли, и я тоже. Уснул и очнулся, когда солнце уже поднялось. Оглянулся кругом - ни души. Сотня ушла. Мой конь стянул повод с руки и тоже ушел вместе с сотней. Я сознавал, что сам виноват, но не мог понять, как же это могло случиться, что никто не обратил внимания на меня спящего. Посмотрел в сторону моста - все было пусто, только впереди к Тохтомукаю в нескольких верстах маячила группа. Запыхавшись, добежал я до группы, и на мое счастье это была моя сотня на привале. Кто-то из моих соратников закричал:

- Ну, что, сотник, заспал?

В тот момент давила меня злость на такой вопрос.

Двинулись дальше. По пути все повернули головы направо, и нам представилась печальная картина: в стороне от дороги лежало около двадцати убитых и уже основательно раздетых. Кто же были эти неудачники? Одни говорили, что днем раньше ушла группа добровольцев с целью уйти в горы и попалась в руки большевикам, а другие тогда утверждали, что красные расстреляли черкесов. Сотня прошла и в скорости вошла в аул Тохтомукай. Не останавливаясь в ауле, мы вышли на дорогу на Шенджий, где предполагался сбор всех частей правительственного отряда. В этом ауле произошло переформирование всех отдельных отрядов в крупные единицы. Простояли мы в ауле несколько дней, и за эти дни пехоту соединили в стрелковый полк и батальон полк. Улагая, а конница была сведена в дивизион полковника Кузнецова, из двух сотен. Одной из сотен командовал полк. Посполитаки, а другой, кажется, полк. Деменик. Моим взводным был подъесаул В. Чигрин.

За время пребывания в ауле Шенджий из сотни ушла группа человек 8-9 под командой есаула Терского Войска с целью пробраться на Терек. Навряд ли удалось этим смельчакам повидать свой Терек. За это время уходили одиночки и из других отрядов. Да и трудно было рассчитывать на такое счастье - пройти незаметно у врага под носом! Позже почти что целый дивизион полк. Кузнецова оторвался от нас и погиб. Тогдашняя обстановка складывалась так, что нужно было крепко держаться друг за друга. Уходить одиночным порядком или группами было большим риском.

Через несколько дней весь отряд перешел в ст. Пензенскую. Теперь было ясно многим из нас, что Атаман и его командование будут стараться прорваться в горы. Еще в ауле Шенджий ходили слухи, что на верхах нашего командования существуют какие-то нелады. Позже в дивизионе полк. Кузнецова среди нас кое-что начало прорываться наружу. Мы младшие были вдали от всех этих разговоров и слухов, но и среди нас падала вера в Покровского и в его штаб. Старшее офицерство в своей массе было против Покровского и не верило ему. Почти целую неделю мы крутились на одном месте от Шенджия до Пензенской.

Во время пребывания в станице Пензенской коннице было приказано построиться на площади и ожидать приезда Покровского. Прошло некоторое время, к коннице подъехал Покровский и начал говорить. Наша сотня стояла на правом фланге развернутого фронта, и слова Покровского доносились слабо. Из отдельных его фраз можно было заключить о существовании какого-то заговора. Наконец, с громким криком произнес он несколько раз слово: «Расстреляю! Расстреляю!» - и уехал. Сотни разошлись по квартирам. О каком заговоре говорил Покровский, так и осталось для нас неизвестным.

Простояли мы в Пензенской 2-3 дня, и отряд выступил в направлении Кубани. Были получены сведения, что генерал Корнилов разбил красных и наступает на Екатеринодар. Покровский и его штаб тоже решили брать Екатеринодар, переправившись через Кубань в районе стан. Пашковской. От нашего дивизиона была выделена застава для охраны со стороны Тохтомукая, а весь дивизион остался в районе Шенджий.

Как это случилось, я точно не могу сказать. Наш взвод из охраны был опять при дивизионе. Врезалось мне тогда в память, что кругом была вода и вдруг весь дивизион рванулся вперед и быстро исчез, получалось впечатление, что конница бросилась в атаку. Позади остались разбросанные всадники нашего взвода со взводным подъесаулом Чигриным. Собрались мы, и оказалось, что от дивизиона полк. Кузнецова остался наш неполный взвод. Знал ли подъесаул Чигрин о плане Кузнецова?

Полковник Кузнецов и лучшая часть конницы правительственного отряда ушли. Только после 1-го Кубанского похода стало известно о жестокой участи ушедшего дивизиона. Кузнецов, Деменик и многие другие были захвачены и расстреляны, часть погибла на месте боя, а часть попала в Майкопскую тюрьму.

Что делал правительственный отряд у Пашковской, нам не было известно. После ухода Кузнецова остатки взвода присоединились к Покровскому в районе аула Гатлукай или Вочерший. Если не ошибаюсь, то все мы присоединились к сотне войск. старшины Золотаревского, которая была назначена в охрану правительства, Атамана и казначейства. В этой сотне мы находились весь день 10-го марта, когда юнкера вели бой с большевиками за переправу через Псекуп.

Бой начался утром и длился почти что целый день. Взять переправу и разбить противника не удалось, а потому к вечеру было приказано просмотреть обоз, сократить его до минимума и все лишнее бросить; часть орудий привести в негодность и тоже оставить. За короткое время пространство около обозов превратилось в кладбище брошенных повозок, чемоданов и других вещей.

С наступлением темноты было приказано в полной тишине выступить. Предполагалось ночью с 10 на 11 марта незаметно прейти пространство между Калужской и Пензенской и открыть себе путь в горы. Сотня, по всей вероятности, была в арьергарде. По пути попался ручей или, быть может, горная речушка; воды в ней было мало, но берега были настолько круты, что лошади выбивались из сил, чтобы осилить переправу двуколок и повозок на другой берег. Этот ручей очень нас задержал. Движение, пожалуй, не было предусмотрено нашим штабом, так как нам не удалось проскользнуть намеченным путем и с раннего утра пришлось отряду вступить в тяжелый бой с большевиками у ст. Калужской. Наша сотня была в прикрытии. Мы спешились и оставались в небольшой низине; здесь находилось казначейство, часть обоза, недалеко - не то шалаш, не то палатка: там были Атаман, члены рады, правительство и Покровский.

Впереди шел бой. К нам подходили раненые и сообщали о большом количестве большевиков, об их убийственном огне, о недостатке патронов у нас, а главное - что противник местами потеснил наших.

Подобные сведения получали мы много раз во время боя. Создавалось тревожное положение. Тут же, по слухам, где-то близко находился и сам Командующий отрядом полковник Покровский. Вера в удачный исход боя постепенно падала, и в сотне начали «шушукаться», что в случае безвыходного положения нам нужно взять казну, Атамана, правительство и самостоятельно уйти в горы,

В то время, как среди нас в арьергарде росли и ширились слухи и предположения, вдруг раздался чей-то крик:

- Погибаем!!!.. Все, кто может, с оружием - вперед!!

Кто подал этот сигнал, так и осталось неизвестным, но вслед за этим криком последовал женский возглас:

- Где мой конвой? Где мой конвой? - и я увидел жену нашего атамана.

Сигнал «Погибаем!» сделал свое дело. Чувство опасности взбудоражило всех нас. Все кругом заволновалось: обозные, беженцы, члены Рады и Правительства, - все высыпало на склон небольшой возвышенности и цепь за цепью, без команды и командиров, двинулось вперед. Среди них я увидел и наших двух стариков-кубанцев, генералов Карцевых. Скоро наш последний «инвалидный» резерв скрылся за возвышенностью. Прошло некоторое время, впереди как будто бы все стихло.

Командир сотни или взводный подъесаул Чигрин (кто из них - не помню) послал меня узнать, что делается на фронте, и почему наступила тишина. Когда я, исполняя приказание, перевалил возвышенность и отъехал некоторое расстояние от сотни, то услышал крики – «Ура!» Еще не зная причины победного крика, я на пути встретил председателя Государственной Думы Родзянко, который остановил меня и сказал дословно:

- Не верьте, что это Корнилов. Большевики уже раз нас спровоцировали! - и тронулся дальше в тыл.

Разузнав впереди, что большевики разбиты и что от Корнилова прибыл разъезд, я вернулся в сотню. Там уже знали о разъезде от ген. Корнилова. В тот же день мы заняли ст. Калужскую. Наша сотня пришла в станицу основательно мокрая и покрытая снегом. Начался снегопад, дождь и мороз.

Из ст. Калужской наша сотня сопровождала Покровского в аул Шенджий для встречи с ген. Корниловым. Дорога, за время ненастной погоды превратилась в болото, кругом была вода, сильный холод с ветром.

Навстречу нам двигались повозки с ранеными корниловцами. Перевозили их в Калужскую.

Вот и аул Шенджий. У каждого из нас забилось тогда сердце увидеть того, кому мы верили и вручали свои души с надеждой на освобождение нашей Родины от большевицкой напасти.

Построили нашу сотню вдоль улицы. Командир сотни подал команду, и мы увидели ген. Корнилова. Он подъехал к нам на коне с нашего левого фланга. Одет был не то в полушубок, не то в так называемую поддевку, в серой солдатской шапке.

Поздоровался, сказал небольшую речь и уехал обратно в свой штаб.

Не знаю, как другие, но я в тот момент испытывал сильный нервный подъем от этой встречи. Это был первый и последний раз, что я видел нашего вождя ген. Корнилова.

Из аула Шенджий мы вернулись обратно в ст. Калужскую на свои старые квартиры, а через несколько дней весь отряд должен был принять участие в боях у ст. Ново-Дмитриевской. Но так не случилось.

Ненастная погода, дождь, снег с морозом продолжались. Сотня выступила по приказу, чтобы принять участие в бою у Ново-Дмитриевской. На пути нашего следования попалась речушка - возможно, что это был лишь маленький горный ручей, каких немало в нашем Закубаньи.

Но ко времени нашего подхода к нему дождь и снег с морозом покрыли нас и наших коней твердым ледяным покровом. Сам же ручей превратился в бушующую стихию. Сорван был мостик или гать через него, и нам пришлось всей сотней следовать вдоль берега в поисках хотя бы брода. Мы его не нашли, и сотня принуждена была вернуться обратно в станицу. Корниловцы взяли Ново-Дмитриевскую без нас.

Только на второй или третий день мы перешли в Ново-Дмитриевскую и влились в офицерский конный полк.

Дальше - Смоленская, Афипская, переправа через Кубань, смерть Вождя...

Наконец, тихий Дон. Добровольцы вернулись вновь в те места, откуда вышли в свой ПЕРВЫЙ КУБАНСКИЙ ПОХОД, но... без Вождя, замкнув восьмерку - бесконечность - своего «Легендарного» пути.


Ф.В. Пухальский