Теоретические воззрения, принадлежащие собственно автору, носят на себе отпечаток односторонности, составляющей последствие сильной стороны его таланта, т. е. способности живописать отдельные явления. Всякий живописец, для того, чтобы картина была верна, должен рисовать ее с одной точки. Если он строго соблюдет при этом отношение света и тени, изображение выходит до того художественно, что дает возможность дополнять воображением то, что находится и за этой, одной только, представленной стороной. Как всякое верное воплощение идеи, такое изображение проявляет ее всю, не смотря на то, что воспроизводит только одну ее сторону. От этого и происходит, что художественное произведение наводит иногда критика на такие мысли, которые самому художнику может быть и не приходили в голову в момент творчества.

Условия верного воспроизведения¹⁶ той же идеи не посредством образов, а путем умозаключений, совершенно иные: кто берется за подобную задачу, тот должен исследовать идею уже не с одной какой либо, а с возможно большого числа сторон; иначе вывод получится односторонний, чтобы не выразиться иначе. Понятно, что кто привык работать в сфере, требующей для выполнения задачи не сходить, так сказать, с одной точки, тот, при малейшей оплошности, впадет в эту манеру и там, где она совершенно перестает соответствовать природе поставленной цели. От этого и происходит, что большинство живописцев - плохие философы, и на оборот: почти все философы - плохие живописцы, разумея, конечно, живопись словом. Первым трудно сдвинутся с одной точки зрения; вторым, напротив, невозможно установиться на одной точке зрения. Бывают исключения¹⁷, но они до такой степени редки, что за всю жизнь человечества их считают единицами.

Лучшее подтверждение сказанному - Гоголь: всякий знает пропасть, отделяющую первую часть его "Мертвых Душ" от "переписки с друзьями". Сильный в одном известном направлении, он потерпел полное фиаско, как только вздумал сойти с этого направления.

Подобные уклонения не ограничиваются тем, что способный дать превосходные образы дает плохие отвлеченные рассуждения; они ведут дальше, ибо отражаются впоследствии и на художественности самих образов, которые автор стремится, может быть незаведомо для самого себя, вогнать в мерку проводимых им отвлеченных воззрений. Никто, конечно, не поставит рядом у того же Гоголя хоть "добродетельного" напр. откупщика Муразова, нравоучительного Костанжогло с любым из героев первой части "Мертвых душ".

То же случилось и с гр. Толстым, хотя не в такой степени, и не дай Бог, конечно, чтобы оно когда либо дошло до такой степени.¹⁸

В IV части своего труда он нарушает иногда художественную гармонию изображения, чтобы подтвердить свои воззрения на историю и на военное дело.

Система его воззрений, собственно исторических, приводится к следующему:

Война - событие, противное человеческому разуму и всей человеческой природе; причины, которые выставляются историками войне 12 года, несостоятельны: "для нас непонятно, чтобы миллионы людей - христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герц. Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с фактом убийства и насилия ".

Ответим на это, во первых, что война есть дело, противное не всей человеческой природе, а только одной стороне этой природы, - именно человеческому инстинкту самосохранения, что далеко не одно и то же. В человеке этот инстинкт играет весьма видную, но далеко не исключительную роль: так, в порядочном человеке и в порядочном народе он подчиняется чувству личного достоинства,¹⁹ которое находит опору в свойствах, столь же естественных, как самосохранение, и вместе с тем прямо ему противоположных, - именно: в чустве самоотвержения, отваге, упорстве и т. п. Взяв это в расчет, односторонность положения гр. Толстого открывается сама собою; он мог сказать, что война противна человеческому инстинкту самосохранения - и только; но вовсе не противна всей человеческой природе и в особенности разуму.

Иногда она противна разуму, иногда нет: зависит от того, за что война ведется. Как сила вершающая, разум не подчиняется никаким узеньким нормочкам азбучной морали.

В одном и том же, по видимому, деле (но только по видимому) он приходит иногда к положительному решению, иногда к отрицательному: вот природа человеческого разума и в этом его превосходство над разумом звериным, который в данных особях всегда приводит к одному и тому же выводу: заяц уступает всегда; тигр или лев не уступают никогда; баран не может хитрить; лисица не может не хитрить и т. д. Человек может все это. Имея это в виду, странно сказать, что война - дело, противное человеческой природе; если бы это было так, то человек никогда бы и не воевал; между тем вся история показывает обратное: не только воюет, но даже иногда из-за нелепых²⁰ побуждений воюет. Может быть скажут, что это злоупотребление войною указывает на ее противоестественность; тогда нужно признать, что все существующее нелепо и противоестественно, ибо чем же нельзя злоупотреблять? Пусть вспомнят, из чего возникла инквизиция, что огонь греет и производит пожары; пусть вспомнят, что делают деньги и в хорошую и в дурную сторону, - и тогда едва ли будут опрокидываться на войну, как на "противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Война - явление, от человеческой воли независящее: недаром Пирогов называл ее "травматическою эпидемиею".

Не менее странно и то положение, будто между фактами убийства и насилия с одной стороны и между властолюбием Наполеона, твердостью Александра и проч. (см. выше) с другой - нет никакой связи; первое относится ко второму, как средство к цели; нужно быть, или желать быть сильно предубежденным, чтобы не видеть этой связи. Можно сказать только одно: эта связь затушевана автором, благодаря ловкой антитезе между фактами убийства и насилия сводной стороны и честолюбием Наполеона и проч. с другой. Но так чего не затушуешь? Переходя в другую сферу, можно поставить, напр., такой вопрос: что общего между фактом убийства быка и свойством человека утолять свой голод? Между жертвою известного числа рублей и необходимостью прикрыть тело от атмосферических влияний? Эти, и им подобные, антитезы могут показать только нежелание видеть связь там, где она есть; но доказать оне ничего не могут. Император Александр, благодаря своей твердости, ставит себе целью не положить оружия, пока хотя один неприятель останется на русской земле; и, как известно он достиг этой цели, благодаря тому, что решился пожертвовать сотнями тысяч людей и временным подрывом благосостояния нескольких губерний. В отношении ко всему народному организму это тоже самое, что делает единичный человек, не только непосредственно отстаивая свое существование, но делает на всяком своем шагу. Идете ли вы куда нибудь, работаете ли, думаете ли - в непосредственном результате получается все та же потеря некоторой массы частиц вашего организма: это закон физиологический, теперь всеми признанный. Сказанный закон совершенно строго и со всеми последствиями применяется и к тем большим организмам, которые называются народами. Если народ нуждается в достижении какой бы то ни было цели, важной для его существования, он должен пожертвовать для ее достижения известной массой личных и материальных частиц своего собственного организма. Если между этой жертвой и целью, для которой она приносится, нет никакой связи, то должно, вместе с тем, признать, что вообще нет никакой связи между любой жертвой со стороны человека и целью, для достижения которой он решается на эту жертву.

Далее, автор "Войны и мира", разбирая причины войны 12 года, выставляемые историками, находит их далеко недостаточными и потому ложными. Логический скачек: ибо из того, что не все сказано, не следует вовсе, будто то, что сказано, ложно. Рядом с признанными причинами и поводами - то и другое автор, к сожалению, смешивает - автор выставляет свои, совершенно не имеющие никакого основания, хотя кажущиеся ему столь же основательными, как и причины историков.

"Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо ежели бы он не захотел итти на вторичную службу и не захотел бы другой и третий и тысячный капрал и солдат, на столько менее людей было бы в войске Наполеона и войны не могло бы быть (!)

Эта причина, для постановки которой автору понадобился такой огромный запас условной частицы "бы", имеет один коренной недостаток: выставляемые историками причины и поводы были действительно, а эта только могла бы быть, по мнению автора, но в действительности не была. Факта, если он существует или существовал, не собьешь никакими доводами или предположениями. Как бы красноречиво автор ни доказывал, что могло бы быть, но если того действительно никогда не было, чего ему хочется, то следовательно и не могло быть. Пусть он укажет во всей истории хоть один пример того, чтобы война не состоялась из за нежелания солдат идти на службу, и тогда мы помиримся с его гипотезой. Но он не найдет такого примера и не может найти, ибо подобный случай противоречит существенным условиям органической жизни масс. Чтобы убедиться в этом, возьмем опять организм, аналогический народному во всех своих проявлениях, но попроще: именно организм единичного человека. Что сказал бы сам автор "Войны и мира", если бы кто нибудь, разбирая причины драки двух человек между собою, держал примерно следующую речь: "говорят, будто поводом к драке был лук Ивана, который захотелось иметь Петру; будто между ними и прежде уже происходили такия то и такие то столкновения, - все это вздор. Такой же причиной, как желание иметь лук и нежелание отдать его, представляется нам и желание или нежелание первого атома в руке Петра участвовать в драке; ибо ежели бы этот атом не захотел в ней участвовать и не захотел бы другой, третий и тысячный атом, - драки могло бы и не быть"... В организме живом и здоровом, - большой ли он, малый ли - все равно, - всякий отдельный атом не может не хотеть того, чего хочет та высшая сила в организме, которая и делает его организмом, и без которой он есть не более, как безжизненная куча безучастных друг к другу частиц. Сам автор признает, что Наполеон творил не столько свою волю, сколько волю того организма, которого был представителем, и мы совершенно с этим согласны²¹; как же он, после этого, допускает, что части, взятые отдельно, могли бы хотеть совсем не того, чего хочется целому?

Когда читаешь это место "Войны и мира", так и ожидаешь, что автор,. отвергнув причины, по его мнению несостоятельные, поставит, на место их причины события, кажущиеся ему действительными; и каково же удивление читателя, когда он открывает, что автору хотелось только сказать, будто "ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться".

Во первых, мы и не знаем историка, который бы останавливался на какой либо одной, исключительной причине; все они признают совокупность причин: следовательно в этом случае почтенный автор спорит с мнимым историком; во вторых, из того, что не одна какая либо причина произвела известное событие, вовсе не следует, чтобы ему вовсе не было причин, или как говорит автор, что оно должно было совершиться потому, что должно было совершиться.

Мы полагаем, что самое неудовлетворительное объяснение причин данного события стоит выше этого "должно"; потому выше, что оно удовлетворяет присущей человеческому уму потребности доискиваться причины всему происходящему. Эта дурная привычка служит лучшим доказательством того, что на место причин Нельзя поставить непостижимое "должно", которое ничего не поясняет, и отрицает какую бы то ни было причину; нельзя потому, что если бы не было причинности в явлениях и событиях, не могло бы быть и стремления к изысканию причин в человеческом уме. С этой точки даже пояснение грома тем, например, что Илья пророк по небу ездит, стоит, по нашему мнению, неизмеримо выше такого объяснения, что гром гремит потому, что он должен греметь. Придет время - и вместо Ильи пророка станет электричество, вместо электричества - что либо другое, еще более рациональное и уширяющее воззрения на феномен природы; но из-за "должно" никогда и ничего для развития ума человеческого не придет: это доказывается целыми эпохами, в которые под всевозможные явления подкладывали это давно известное "должно".

Став на этот путь, автор в силу отличительной черты своего таланта - смотреть с одной точки на изображаемое или разбираемое - пошел весьма далеко: именно до того, что задался вопросом: "когда созрело яблоко и падает, - отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер стрясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его? "

Автору кажется, что все это - причины равносильные, в том числе и последняя. Мы же выводим из этого примера совершенно другое: именно то, как приятно читать талантливого человека, который, если станет на ошибочную точку зрения, то уже не остановится пред последствиями и разовьет свой тезис до того, что предвзятая односторонность его станет ясна для всякого.

Примечания

16. В этом случае воспроизведение обращается уже в развитие идеи.

17. В роде Гёте.

18. К сожалению, как всем известно, дошло. Автор, усиленно настаивая в последних своих произведениях на том, что нормальный человек мыслим только в полном единении с природой и себе подобными, рядом с этим отрицает все то, что выработано человечеством для этого единения, так как проповедует чистейшую анархию. примеч. 1895 года.

19. Хорошо или дурно понятого - это совершенно, другой вопрос сюда не относящийся.

20. Т. е. из за нелепых относительно. Всякому известно, что человеку дорога не истина, а то, что в данную минуту он принимает за истину.

21. Машинист тоже подчиняется силе пара и именно поэтому он может дать машине и скорый, и медленный, и даже попятный ход. И что то же самое случается и с народами, в некоторые эпохи жизни их, - ясное доказательство представляет современная Франция: есть и попятный ход, и выпуск пара, в случае надобности, в образе мексиканских и других, экспедиций...