Шестой том труда автора отличается тем, что вся последняя часть его посвящена рассуждениям, касающимся, более или менее удачно, науки только что возникающей - физиологии коллективных организмов43. Не имеем ни сил, ни охоты разбирать целиком эту неудобоваримую часть, в которой мысли действительно верные перепутаны с самыми странными парадоксами и высокопарными фразами довольно тощего содержания; коснемся преимущественно только тех мест ее, которые имеют хотя некоторое отношение к войне и войску.
В начале VI тома автор делает опять небольшой поиск в область собственно теории военного искусства, конечно, с целью указать некоторые несообразности положений этой теории. Поиск, как и предшествующие, вышел не совсем удачен, показав в авторе только дилетанта в этом деле. Одни из указанных им несообразностей, давно уже и без того отвергнуты военной теорией; другие же и несообразности не составляют, а показались такими автору просто по недостатку в нем основательного знакомства с делом.
"Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу".
Во первых, разрозненные люди нападают не на жмущихся в кучу, а на отделяющихся почему-либо от кучи; во вторых, в теории войны, как и во всякой теории, нет положительных правил, а есть только формулы, допускающие и положительные и отрицательные решения. Точно как в математике всякая формула приводится к нулю, т. е. представляет соединение совершенно равносильных "да" и "нет"", - точно также и в теории военного искусства. Если вы спросите человека, сколько нибудь понимающего дело, выгодно-ли сосредоточение? Он вам ответит: "смотря потому, где, когда и для чего. И вероятно пояснит это следующим образом: имеете в виду продовольствовать армию, гораздо лучше разбросанное, чем сосредоточенное расположение. Ожидаете боя - лучше стеснить расположение, хотя бы эта затруднило продовольствие; имеете в виду напасть на тыл или на фланг - лучше отказаться от известной части сил для этой цели, если можно рассчитывать на успех; ибо, предполагая последний, получите результат неизмеримо больший, чем получили-бы, сохранив эту часть для нападения с фронта. Устроили себе нападение неожиданное, или случай устроил его, - бейте с тем, что под рукою; имеете целью сломить неприятеля в решительном фронтальном бою, к которому он приготовился, не пренебрегайте ни одним батальоном, который можете притянуть, т. е. чем более сил сосредоточите, тем лучше. Наконец, в самом бою, для огня лучше рассыпаться, для натиска в штыки лучше собраться. Следовательно дело ни в том, чтобы держаться сосредоточенно, ни в том, чтобы разбрасываться, но в том, чтобы знать, когда нужно сделать одно, когда другое. Посмотрите на Наполеона, может быть прибавит к этому объясняющий: в бою все, что только можно притянуть, у него притягивается; но раз неприятель сломлен так, что возврат с его стороны невозможен, силы разбрызгиваются чуть не во мгновение ока: кто для преследования, кто для поддержки преследующих, кто для переформирования и отдыха после потерь и т. п.".
Действительно были теории, построенные исключительно на сосредоточении44, точно также как были и им противоположные, т. е. основанные на одной разброске сил45; но если автор хотел ратовать против первых из них, то тогда необходимо было и оговорить, что он относит свои замечания не к теории военного искусства вообще, в ее современном состоянии, а к теории господина X или V.
"Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска, с тем чтобы в момент боя быть сильнее своего противника".
"Партизанская война (всегда успешная, как говорит история) прямо противоположна этому правилу".
"Противоречие это происходит от того, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностью. Военная наука говорит, что чем больше войск, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison".
Уже из сказанного выше видно, во первых, что партизанская война не противоречит основаниям военного искусства, которое равно допускает и разделение и сосредоточение сил, в зависимости от поставленной цели и от обстоятельств, при которых ее приходится достигать. Во вторых, автору не безизвестно, что главные силы нашей армий не расходились по партизанским отрядам, а держались вместе: следовательно разброска сил была применена только отчасти; да иначе и быть не могло, ибо в противном случае французы тоже бы не преминули раздробиться по нескольким дорогам и отступили-бы с потерями несравненно меньшими, чем они понесли. Их держали в одной массе ведь не партизанские отряды, а именно то, что и наши главные силы держались вместе; и только благодаря этому, булавочные уколы партизанских отрядов обратились в смертельные раны.
В третьих, начало - быть сильнее противника на пункте нападения, - не во гнев будь сказано почтенному автору, не только не опровергается партизанскими действиями, но, напротив, находит в них блистательное подтверждение: партизан никогда не вздумает нападать на значительные и готовые к бою массы; старается никогда не нападать иначе как врасплох; следовательно прежде и более всего хлопочет именно об том, чтобы на пункте нападения быть сильнее своею противника. Если этих условий нет, он уходит; и чем скорее, тем лучше, т. е., по просту говоря, - бежит, чего никогда не должен делать значительный отряд. Правда, можно сказать, что это не положительное, а отрицательное усиление; т. е., что партизан не сам усиливается, а ловит минуты слабости неприятеля; но ведь результат один - нарушение равновесия сил в пользу партизана. Там же, где он может получить положительное подкрепление, партизан им не пренебрежет. Мы предлагаем почтенному автору на разрешение следующий вопрос: Денисов, выжидая присоединения Долохова для нападения на французский отряд, действовал-ли согласно началу сосредоточения сил на пункте нападения, или же вопреки ему?
Вдумавшись серьезнее в факты, им самим описываемые, автор может быть несколько осторожнее стал бы указывать на воображаемые односторонности в теории военного искусства; стал бы понимать шире ее положения и не провозглашал бы чуть не за открытие того, что в ней уже принято до его указаний.
Так автор, воображая будто военная теория под силою разумеет только числительность войск, пускается в разъяснения того, как это ошибочно, ибо сила не заключается ни в числе, ни в вооружении, ни в гениальности полководца, а в духе войск, т. е. в большем или меньшем желании драться всех людей, составляющих войско. До такой степени это не новость, что последняя мысль даже и по форме не принадлежит автору, а слово в слово взята у одного из самых выдающихся военных теоретиков - у Жомини.
Военная теория говорит то же самое, что и автор; только она не противополагает числа, строя, вооружения и других материальных данных духу, - как-то ошибочно делает автор; не ставит также способностей полководца - силы духовной и непосредственно действующей на дух войск - на одну доску с геометрическими построениями и с вооружением. Полагая основным условием успеха, как и автор, желание сразиться, - теория, на основании фактов, признает, что это желание может возникнуть только вследствие уверенности в победе над врагом в случае столкновения: уверенности, которая растет или падает в зависимости от того, хорошо или дурно вооружение, в какой мере геометрические формы соответствуют боевым требованиям, в какой мере мы превосходим или уступаем неприятелю числом, в какой мере начальник успел возбудить доверие к своим способностям и пр. и пр., - всего не перечесть.
Военная теория не останавливается на одних этих данных, присущих войску, она указывает и на чисто внешние обстоятельства, влияющие иногда весьма сильно на дух войск, как: неожиданность нападения; различные случайности, иногда самые ничтожные, а между тем приводящие к панике, т. е. к полному подрыву духа войск.
Военная теория, наконец, признав влияние мирной подготовки на дух войск, занимается разработкою вопроса о том, каким образом должно вести воспитание и образование войск в мирное время, чтобы не только не подорвать их духа, а напротив, развить и закалить его в боевом смысле.
Автор утверждает, что военная теория говорит будто - бы: чем больше войск, тем больше силы, и ссылается в подтверждение этого на заметку Наполеона les gros bataillons ont toujours raison. Нет, военная теория говорит не это, но только то, что при равных прочих условиях, вероятностей на победу имеет более тот, кто сильнее числом. Несчастие военной теории в том, что она не огорожена частоколом знакоположения, на манер математического: формулы ее выражаются словами, которые имеют слишком ограниченный смысл; они не растяжимы как алгебрические знаки, при которых под каким нибудь а укрываются все величины, заключающиеся между пределами положительной и отрицательной бесконечности.
От этого и выходит, во первых, что о военных вопросах всякий считает себя судьей: все так ясно и легко читается, все составляет достояние простого обыденного здравого смысла (а кто же допускает сомнение в том, что его имеет?); во вторых, всякая формула выражается так длинно, что дилетант читатель прочтет иной раз только начало, а думает, что уже добрался до конца, и спешит выводить заключения.
Возьмем для примера les gros bataillons ont toujours raison. На этой фразе можно построить что угодно; можно сказать напр. так: следовательно батальон в 2000 человек лучше чем в 1000; в 5.000, 10.000 еще лучше и. т. д. Какой однако дурак был этот Наполеон, умозаключит пожалуй подобный знаток теории военного дела (и какой я умница, что это открыл, наверное прибавит про себя), а его еще в гении пожаловали". Кто ищет верных выводов, тот не станет вырывать из цепи рассуждений отдельной фразы, игнорируя связь с предыдущим и последующим; тот несет обязательство, во имя законов логики, принимать в расчет, что это сказал человек, который, подобно всем писателям его закала, не любит распространяться и развивать свою мысль до уровня доступности для всех пониманий. Тот-же Наполеон говорит, что 3/4 боевого успеха зависит от нравственных причин: взяв это в расчет, не трудно понять, при каких условиях les gros bataillons peuvent avoir raison. Но автору для его целей не нужно понимать; и он или не понимает, или, по вышесказанному, не дочел до конца.
"Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя в наивыгоднейшее положение для драки".
Это уже совершенно неверно, ибо стать в выгоднейшее положение для драки есть искусство и принадлежит следовательно к области распорядительной, а не исполнительной деятельности в армии, т. е. исходит прежде из ума, чем из энергии. У Римлян при озере Тразимене не было недостатка в желании драться; но выгоднейшего для драки положения они далеко не занимали. Не было недостатка в желании драться и у наших войск под Фридландом напр., а между тем положение было не лучше Тразименского.
Уличив военную теорию в том, что она под силою разумеет будто-бы только численность, автор этим не ограничивается, но идет дальше и указывает вернейший по его мнению метод отыскания законов, по которым происходят боевые столкновения. Верность этого метода, положим, нуждается еще в подтверждении: но что до легкости, то она неоспорима. Посудите сами читатель; для вывода законов, по которым происходят самые сложные психические явления не в одном человеке, но в целой массе людей, достаточно, по мнению автора, уметь составлять самые нехитрые пропорции! Приняв для примера, что десять военных единиц, сражаясь с пятнадцатью, убили и забрали в плен всех без остатка, асами потеряли четыре, автор выводит, что 4 х=15 у или 4: 15=у: х, и неустрашимо заключает, что подобное невинное арифметическое упражнение определяет отношение между двумя неизвестными и может дать ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы. Да разве оставшиеся шесть единиц не принимали никакого участия в этом воображаемом деле?
И это говорит человек, который только и твердит, что про дух, и который поэтому одному дожен бы был, кажется, хотя несколько приглядеться к свойствам этой страшной и неуловимой силы! Даже при помощи высшего анализа не удалось пока схватить в формулы многих явлений, производимых неорганическими силами, а он думает вывести законы духа при помощи пропорций. Странное противоречие: то он отвергает значение всей материальной стороны во имя духа, то вдруг сам относится к. духу чисто материалистически, воображая возможным мерить его чуть не на лоты и на золотники
Дальнейшее рассуждение автора о том, что будто-бы по тактике нужно действовать массами при наступлении, разрозненно при отступлении; что это яко бы правило будто подтверждает бессознательно истину зависимости силы войска от духа; что русские напротив действовали разбросанно при преследовании французов, ибо дух их был поднят, - составляют такие фантазии, которые и без разбора очевидны.
Во первых, при отступлении, когда дух находится почти всегда в упадке, не следует разбрасывать войска и по теории автора; во вторых, правила, приводимого автором, в современной тактике нет: было нечто подобное в теории Бюлова, но и там нашло место не вследствие признания значения духа, а вследствие исключительного принятия в расчет тыла армии; в третьих, дух нашей армии при отступлении в 12 году не был ни чем ниже, как и при преследовании, однако наши войска отступали не разрозненно; в четвертых, наконец, и при преследовании главная масса наших сил раздроблялась не более, как на столько, сколько это требовалось удобством движения; но и при этом части ее держались на таком расстоянии, что всегда могли быть сосредоточены в случае надобности.
Далее автор снова возвращается к историкам и, стремясь в конец их истребить, навязывает им такое мнение, которого серьезно ни один из них не проводил.
Именно автор повествует, будто историки представляют даже и последний побег Наполеона, как что-то великое и гениальное. Не случалось нам читать таких историков. Если же автор знает их, то лучше было-бы прямо указать, чьи именно мнения он считает нелепыми и заслуживающими совершенно справедливого осмеяния.
Военно - историческую часть своего романа автор заканчивает разбором плана второй половины кампании и вопроса о том - возможно ли было преградить французам отступление. И в этом он, как и следует ожидать, не соглашается с общепринятым мнением; удивительнее было-бы, если-бы он согласился. По его мнению стремиться отрезать французской армии путь отступления было столь-же нелепо, как нелепо огороднику, выгоняющему скотину, затесавшуюся к нему в огород, забежав спереди, бить по лбу (это было-бы действительно нелепо; но убить ее, хотя бы и спереди, чтобы вперед не пакостила, не было-бы нелепо). И вот русские (масса), будто-бы сознавая эту нелепость, делали не то, что им было приказано, а то, что им было нужно: просто и ясно! Должно быть и Чичогов, принадлежавший тоже вероятно к массе, нарочно в этих видах дал себя захватить врасплох в Борисове и оттеснить на правый берег Березины. Нет нужды, что историки совершенно определительно и по документам доказывают, что план сосредоточения армии Чичогова, Витгештейна и Кутузова, не смотря на громадные расстояния, с которых они сходились, был замечательно близок к осуществлению; нет нужды, что они указывают ясно на ошибки Чичогова, на нежелание Витгенштейна прийти вовремя к пункту сосредоточения: все это объяснения слишком простые и понятные, "основанные на письмах" царей и дипломатов", слишком очевидно ставят дело в зависимость от начальников, чтобы автор мог с ними согласиться; и вот, он изобретает огородника, скотину и проч., лишь-бы только свернуть на самодеятельность, массы не только помимо, но наперекор ее руководителям.
Невозможность и бессмысленность попытки отрезать французов автор доказывает (т. е. ему кажется, что доказывает) в нескольких пунктах; из них один имеет, да и то только кажущуюся, основательность: это ссылка на страшное истощение армии Кутузова. Но ведь по плану, отрезать французов должен был не Кутузов, а Чичогов, который уже был на Березине, и Витгенштейн, который находился всего в 25 верстах от нее в день устройства переправы. У каждого из них было до 30 т. У Наполеона под ружьем было около 40 т. В состоянии духа перевес тоже был на нашей стороне: заключение кажется понятно.
Примечания
43. Писано в 68 году. Теперь ее называют Социологией.
44. Жомини.
45. Отчасти Бюлов; кордонная система.
|
