ПРИОБРЕСТИ КНИГУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ:

http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15578/

Разбив противника в Восточной Галиции, наша 3-я армия перешла через реку Сан, про­двинулась значительно вперед, произвела лег­комысленный - и поэтому неудачный - штурм Перемышля и остановилась. В это время я возвращался из Киева по излечении от ранения, полученного в первом бою, и, проходя по доро­ге всевозможными этапами, мог видеть, что штаб 3-й армии переместился в Ярослав, штаб 11-го армейского корпуса - в Пржеворск, а штаб 32-й пехотной дивизии с управлением 32-й артиллерийской бригады - в село, назва­ния которого теперь не помню (хотя и помню, в сметане, а командир бригады сказал: «На­чался штурм Перемышля», что вызвало пес­симистические предсказания присутствовав­ших).

Отсюда я на следующий день приехал в се­ло Маркову (южнее Ланцута) к своему диви­зиону, прибыв как раз в такой неудачный мо­мент, когда голова колонны дивизиона вытя­нулась по дороге на север и на окраине села наткнулась на длинную колонну, шедшую на запад. Таким образом, вместо того, чтобы по­есть и выспаться после долгого путешествия из Киева, пришлось сидеть в хате и «выра­жаться» по адресу наших «Вейротеров», вспо­миная знаменитое: «Ди эрсте колонне марширт…». А на дворе накрапывал «осенний мел­кий дождичек», дул ветер и было «сыро, хо­лодно, мовэ» (Егор Егоров, в рассказе об «уро­чище Погибель»). Наконец, когда уже было темно, перекресток освободился и мы могли на­чать движение.

Поход был вообще ужасный, в особенности для человека, только что приехавшего из Кие­ва. Отчасти помогло то, что по дороге был Ланцут, а в нем завод спиртных напитков графа Потоцкого. Наш «корнет», подпоручик Максимовский (Тверского кавалерийского учили­ща, выпуска 1914 года), не утерпел: заехал на завод и разжился несколькими бутылками «Кюммеля» и вишневки, которыми мы затем поддерживали свое существование в седле.

Поход казался бесконечным. Мы шли все время по каким-то отвратительным, мокрым и грязным полевым дорогам, в кромешной тьме. Особенно много времени заняла переправа че­рез реку Вислоку по какому-то неудачному мосту. На рассвете мы наконец дотащились до села Чарна, где и остановились. Оказалось, что это и есть наша окончательная цель и завтра - дневка, которая затем растянулась на че­тыре дня. Село было таким же отчаянным, как и погода, и грязь всюду была невылазная.

На следующий день, 22 сентября старого стиля, поехали на разведку позиций, которая была произведена под личным руководством командира бригады. По возвращении из раз­ведки батареи выслали команды для построй­ки окопов. Ни к разведке, ни к укреплению позиций меня не привлекали, и я старался как можно больше спать.

Наконец 25 сентября утром мы выступили из Чарны и заняли построенные окопы. Они оказались совсем недалеко от села, за лесом. Какую задачу имел наш дивизион, мы, млад­шие офицеры, не знали, а командиры дивизио­на и батарей, если и знали, нам не говорили. Мы же, еще не отвыкшие от обычаев мирно­го времени, их не спрашивали, после же заня­тия позиции увидели, что она не годится ни для какой задачи. Мы стояли на поляне, имев­шей вид растянутой по фронту трапеции, кило­метра 2-3 по фронту и, примерно, 1 км. в глу­бину. Перед орудиями была низкая складка местности. Стоявший у орудий человек мог видеть подножие леса впереди и полоску по­ля перед ним, но панорамы прицелов были ни­же. Пехота предполагалась шагах в 200-300 перед фронтом дивизиона, но мы ее не виде­ли из-за упомянутой возвышенности. Наблю­дательные пункты двух левых батарей были на дороге, между этими батареями, тут же был и командир дивизиона. Наблюдательный пункт командира 6-й батареи был вправо от позиции.

Совершенно исключительной особенностью позиции было то, что 90% фронта было закры­то передним лесом, всего лишь в каком-ни­будь одном километре от наблюдательных пунктов, а вправо - плоским холмом с косте­лом. Видеть дальше можно было только по до­роге, проходившей между батареями, и далее, вдоль южной опушки переднего леса, но и то - не далее, чем километра на три. Да и тут наблюдение было затруднено горизонтальным характером местности, отдельными деревьями, мелким дождем и туманом.

Для улучшения наблюдения командиры 4-й и 5-й батарей посадили на деревья придо­рожной аллеи наблюдателей (фейерверкеров), а от дивизиона был выслан к костелу вправо передовой наблюдатель подпоручик С. Н. Ко­зырев, 4-й батареи.

Повторяю, что мы, младшие офицеры, не знали, что нам предстоит арьергардный бой, но начальнику дивизии и командиру артиллерий­ской бригады это, вне всякого сомнения, долж­но было быть известно! Тем не менее они лич­но и выбрали нам такую позицию! Ведь что является задачей арьергарда? Поскольку это касается артиллерии, цитирую ст. 169 «Настав­ления для действий полевой артиллерии в бою» 1912 года: «…Батареи арьергарда от­крывают огонь с самых дальних дистанций… Артиллерия должна замедлить наступление противника, не дать ему двигаться беспрерыв­но и беспрепятственно… Помочь войскам вый­ти из сферы огня, собраться и перейти в по­ходный порядок…» (цитирую в обратном по­рядке). Но наша позиция под Чарной позволя­ла противнику сразу же «сесть нам на шею». Немудрено было предположить, что грядущий бой окажется для дивизиона последним!

Полдня мы протомились в бездействии… Наконец наш наблюдатель на дереве, фейерверкер Егор Вуколович Ершков, заметил ко­лонну противника, шедшую по дороге. Она двигалась «спустя рукава», без признаков раз­ведки и охранения. Немедленно же, с благо­словения командира батареи Ершков открыл огонь. Начал он с прицела 50 (2 версты), но сей­час же съехал на 40 (800 саженей). Это и бы­ли наши «самые дальние дистанции», упомя­нутые «Наставлением!» С дерева Ершков до­ложил, что колонна противника разбегается по обеим сторонам дороги, что артиллерия ста­рается повернуть с дороги, но часть запряжек перебита, и часть орудий осталась на месте. Вскоре мы получили и подтверждение слов Ершкова: неприятельская батарея открыла по нам огонь. Стреляло только три орудия, ни взвод и ни батарея (австро-венгерские бата­реи были в то время шестиорудийными). Но командир батареи со своего, надо полагать, то­ропливо выбранного наблюдательного пункта не разобрался в том, где мы стоим, и обстрели­вал край леса за нами.

Развернувшаяся пехота противника сразу же перешла в наступление, и Ершкову приш­лось все время укорачивать прицел: 30, потом - 20… Когда прицел опустился ниже 20, пос­лышались встревоженные голоса нашей при­слуги: «Ваше Благородие, что это значит? Мы никогда не стреляли на такую короткую ди­станцию!». Хотя я и был недоволен нашими прицелами пожалуй даже больше, чем при­слуга, все же по долгу службы сделал «дели­катную улыбочку» и отвечал: «Не стреляли, а вот сегодня стреляем! Воюем ведь только пять недель!» (последняя фраза относилась к ним, а не ко мне: это был мой всего лишь вто­рой бой!).

Выше я говорю лишь о своей 5-й батарее, но две остальные батареи тоже стреляли и, если мы себе представим стрельбу всего тог­дашнего дивизиона, 24 орудия, то можно сде­лать только одно заключение: лобовая атака противника - дело совершенно безнадежное! Противник и был остановлен на прицеле 13, - 260 саженей! Было даже странно, что он все-таки подошел так близко! Итак, это был конец его наступления, настала тишина и даже пули перестали свистеть над нашими головами.

Тут произошел такой инцидент: «Ваше Благородие! - обратилось ко мне сразу не­сколько человек, - за нами в лесу австрийцы!». В этом не было ничего странного: они могли обойти нас. Влево от 4-й батареи я не видел ни­кого и даже подозревал, что наш дивизион со­ставляет левый фланг всей позиции! Я посмот­рел в указанном мне прислугой направлении, сперва невооруженным глазом, потом - в би­нокль, но сколько ни смотрел, не видел там ни одного человека, ни чужого, ни своего.

«Где вы их видите?», переспросил я их. «Вот там!» указывали мне канониры. Но ско­лько я ни смотрел, продолжал не видеть ни­кого. «Не говорите ерунды!», сказал я, и все сразу успокоились и об австрийцах больше не вспоминали.

К вечеру наступила повсюду полная тиши­на. Наступила и темнота, тоже полная. Дождь продолжал накрапывать. На дороге между ба­тареями послышалось какое-то движение. Ко­мандиры уехали назад, в лес, а затем оттуда приехал наш разведчик с передками левого взвода. Взвод взялся на задки, и разведчик по­вел его за собой. Мокрая почва делала эту опе­рацию совершенно бесшумной.

Мне пришлось ждать своей очереди дово­льно долго: мой взвод был правым в батарее. Но наконец разведчик, младший фейерверкер Мальцев, приехал и за мной и повел меня в не­известном мне направлении. На нашем быв­шем наблюдательном пункте, где теперь мы выехали на дорогу, стоял начальник нашей ди­визии генерал-лейтенант Вендт, которого, оче­видно, интересовал вопрос, удастся ли нашему дивизиону уехать?.. Однако австрийцы, кото­рым принадлежал решающий голос, ничем не интересовались.

Фейерверкер Мальцев довел меня до Чарны и доложил там, на окраине села, что «в темноте пропустил нужный поворот». Я ока­зался в глупом положении, которое усугубля­лось еще и тем, что один из зарядных ящиков взвода пропал где-то по дороге. Кроме того, после своего возвращения из Киева я был еще без карты. Все же в Чарне, во время дневки, я на чужую карту посмотрел и у меня осталось в памяти, что Чарнавский лес прорезан сетью параллельных просек, продольно и поперечно, в соответствии со странами света.

Куда мы отступаем, я не знал, но полагал, что на восток. Возвращаться на только что по­кинутую позицию, чтобы «начать от печки», мне не хотелось: я был рад, что унес оттуда ноги! Поэтому я решил идти ближайшей про­секой на север в уверенности, что на каком-нибудь перекрестке наткнусь на какую-нибудь нашу батарею или на пехоту (5-я батарея уходила первой, и потому время у меня было). Мальцева я послал вперед, на разведку, и дви­нулся за ним по той же просеке.

Мальцев быстро вернулся и доложил, что перекрестком проходит 4-я батарея, невидимая и бесшумная. Через пять минут были там и мы и с разрешения командира пристроились к ее колонне. А на пропавший ящик пришлось по­ка махнуть рукой: искать его было совершен­но невозможно!

Я ехал рядом с подпоручиком Козыревым, нашим бывшим передовым наблюдателем. Под влиянием пережитого он был все еще во взвол­нованном состоянии, «крыл» все начальство и говорил, что спасся только чудом. Он расска­зал мне, что, придя в село, поместился при какой-то роте. Прошло некоторое время и, ког­да показались австрийцы, его рота (и соседние тоже) поднялась из окопов и пошла в наступ­ление. «Привычка свыше нам дана» и, кроме наступления, пехота нашей дивизии еще ни­чего иного не знала.

Но тут раздались свистки и послышался крик командира батальона: «Назад!». Козы­рев узнал таким образом, что переходить в на­ступление воспрещено. «Ах так!» - сказал с возмущением командир «козыревской» роты, который был под сильным влиянием ланцутских напитков. «Ребята! - обратился он к сол­датам, - если нам не дают наступать, для че­го мы вообще здесь? Будем отступать! Смотри­те на своего командира: за мной!». И с этими словами повел свою роту назад, увлекая и со­седей. Образовался прорыв фронта, и Козырев, бросив телефон, едва унес ноги. Тем самым его задача как передового наблюдателя была за­кончена.

Рассказ Козырева вернул меня к инциден­ту «за нами австрийцы!». Выходило так, что охват нашей позиции справа, а не слева (чего я спасался) был возможным. Однако в его рас­сказе не было никаких точных данных. Все же можно было полагать, что командир батальона, который не пустил роты вперед, не пустил их и далеко назад, и этим заключением я коррек­тировал рассказ Козырева. Вообще же вдава­ться в подробности у меня не было никакой охоты.

Мы шли, вернее даже - плыли, в полной темноте в такой жидкой и мягкой грязи, что даже щиты не позванивали. Надо было беречь глаза от ветвей и не упустить движущуюся впереди невидимую же запряжку, в предположении, что она не упустит идущую перед ней. Помимо всего, у нас был вредный обычай питаться не из котла, а ждать, пока по приходе на место офицерский повар диви­зиона не сварит нам наш обед и ужин вместе, и потому мы в течение целого для никогда ни­чего не ели во время походов, но только в по­зиционной войне.

В местечке Жолыня мы вышли на шоссе. Само местечко с беловато - грязными сте­нами еврейских домов, сожженных, по обще­му правилу, производило кошмарное впечат­ление. Тут я мог наконец занять свое место в батарее и поинтересоваться пропавшим ящи­ком. Оказалось, что он не пошел со мной в Чарну, но свернул совершенно правильно на том перекрестке, который был пропущен Мальце­вым, и потому был налицо. А командир бата­реи считал пропавшим не зарядный ящик, а меня, но беспокоился обо мне не больше, чем я о ящике!..

После остановки в Жолыня мы пришли в какое-то село, кажется - в Гродзиско (не мо­гу сказать теперь точно, так как следующий день, 26 сентября 1914 года, не был ничем за­мечателен). Первый этап отступления перед только что разбитой австрийской армией был закончен.

Тут. командующий 6-й батареей штабс-капитан А.М. Ходоровский рассказал нам свои впечатления о появлении австрийцев в тылу дивизиона: «Старший офицер вдруг докла­дывает мне по телефону, что в лесу за батареей - австрийцы! Мне это казалось совершенно невероятным! Однако, повернув туда стерео­трубу, вижу - действительно австрийцы! Что мне было делать? Сказать «да!» означало бы возбудить панику. Я подумал и сказал стар­шему офицеру: «Ошибаетесь, это - наши!», и больше меня не беспокоили».

Итак, этих австрийцев в лесу за батарея­ми видели не только канониры моего взвода, но и 6-я батарея, включая ее старшего офице­ра, штабс-капитана Абамеликова, и самого ко­мандира батареи! Но я все-таки верю только своим глазам: их там не было! И когда я слы­шу о каких-либо видениях, я считаю их со­вершенно подобными этой массовой галлю­цинации наших артиллеристов в арьергардном бою 25 сентября ст. стиля под Чарной.

В. Милоданович