В Мо. 41 Военно-морского журнала „Часовой" от октября 1930 года была помещена корреспонденция из города Рива следующего содержания:
„После похищения генерала Кутепова в Ривском отделении Союза Галлиполийцев возникла мысль реагировать на это злодеяние призывом к русским людям, особенно к молодежи, вступать в ряды РОВС — толчек к этому дал и ваш журнал, в ряде номеров призывавший к подготовке борьбы. На этот призыв откликнулось девять молодых людей, что для русской колонии в Риве, насчитывающей 90 человек, можно считать хорошим процентом".

С разрешения ген. Шатилова и с одобрения ген. Головина, начальника штаба РОВС и вдохновителя Заочных военно-училищных курсов при РОВСе, сразу же начались занятия с молодыми людьми, и этим было положено основание отделения Курсов в г. Риве. Во главе Курсов стал председатель Союза Галлиполийцев, полк. Генорский, помощниками к нему были приглашены полк. Гаврилов и кап. Жуков.

Вскоре после этого в журнале „Часовой" появились следующие сообщения из Рива:
„На Курсах в г. Риве проходятся следующие преметы: фортификация, артиллерия, тактика, топография, устав, гимнастика, фехтование, пехотный строй и стрельба. Взаимоотношения на Курсах основаны на духе воинской дисциплины. 16 августа 1931 года была закончена подготовка молодых людей, как молодых солдат".
Следующая заметка в „Часовом" гласила:
„...Полк. Гонорский огласил почто-телеграмму ген. Миллера, поздравлявшего юнкеров с открытием Курсов.
Громкое ура было ответом!.." —
Курсы стали юнкерскими, и „Часовой" продолжал сообщать о Курсах:
„...был проведен экзамен по уставам: дисциплинарному, внутренней службы, гарнизонному и по общим сведениям (словесность). Ответы молодых людей показали прекрасное понимание ими своего долга и искреннее желание полностью влиться в Армию..." потом снова: „были проведены строевые занятия вплоть до взводного учения, экзамены по стрельбе, гимнастике и фехтованию. Результаты испытаний превзошли все ожидания".

„Часовой" не оставлял без внимания Курсы, на его страницах снова следующее: „...Занятия на Курсах успешно продолжаются. В настоящее время в распоряжении Курсов две верховые лошади. Так, скромно и без шума, делается большое дело подготовки молодых офицеров в духе русской воинской традиции, осененной жертвенным пониманием необходимости выполнения своего долга перед Россией".

Приведенные корреспонденции в „Часовом", кроме всего прочего, говорят о „необходимости понимания" о „выполнении своего долга перед Россией". Мне, как жившему в то время в Риве и окончившему вышеупомянутые Курсы, хочется паделиться с читателями „Переклички" своими воспоминаниями об этом периоде жизни русской эмиграции во Франции и в городе Риве в частности. Хочется рассказать, как тогдашняя молодежь участвовала в усилиях русских людей свергнуть советскую власть. Может быть эти воспоминания будут интересны для тех, кто не жил тогда и не знает как, с прекращением борьбы за Россию с оружием в руках, борьба эта и подготовка к ней стали принимать другие формы, как мы искали тогда иные способы, иные возможности участвовать в ней и продолжать дело спасения России.

Но прежде всего, расскажу о совершенно свободных условиях и обстановке, которые помогли и были использованы энергичными офицерами, чинами РОВС, жившими в то время в городе Риве.
В середине 20-х годов в семью богатого владельца бумажных фабрик, собственника нескольких замков и обширных парков, Верде-Клебера, жившего рядом с небольшим городком тысячи в две населения, расположенного в 30 километрах от города Грёнобля в предгориях Альп, преподавательницей английского и немецкого языков была приглашена Т.Е. Мельник, урожденная Боткина, дочь лейб-медика последнего нашего Императора, Царя Мученика, Николая Второго, доктора Боткина, оставшегося верным Царской Семье и погибшего вместе с ней в Екатеринбурге.
Муж Татьяны Евгеньевны, К.С. Мельник, офицер РОВСа, использовал свое знакомство с хозяином фабрик и стал устраивать на работы чинов Армии, переезжавших в это время в поисках заработка из Болгарии и Югославии во Францию. Разъезд на работы и устройство на местах производился группами, создавались русские колонии, полковые объединения. Тысячи бойцов Белой армии вынуждены были устраиваться на тяжелые работы, подписывая связывающие их контракты во Франции, в Бельгии, в Люксембурге или уплывая за океан в Аргентину, Бразилию, Парагвай, где им пришлось особенно тяжело на земледельческих работах.

Вскоре в Риве тоже была основана русская колония. Верде-Клебер охотно принял на свои фабрики до сотни офицеров холостых и семейных. С 1927 по 1929 год офицеров пополнили группы окончивших Галлиполийскую и Шуменскую русские гимназии в Болгарии. Молодежь, получив аттестаты об окончании средних учебных заведений, стремилась учиться дальше, но для этого нужны были средства, которых не было. Стипендии получали только те, кто окончил гимназию с золотой или серебряной медалью. Оставалась единственная возможность, работая, экономя, собирать деньги для поступления в университеты и продолжать образование.

Приезжающие на работы в Рив получили возможность жить в большом замке, вокруг которого был огромный парк с лужайками, с тенистыми аллеями, обсаженными с большим вкусом подобранными деревьями, начиная от старых кедров, сосен, развесистых каштанов, корявых платанов и кончая веселыми березками, ивами над прудом с островком, заросшим кустами магнолий и шиповника. Вокруг парка шла высокая стена, местами чугунная изгородь, покрытая плющем, закрывая все поместье от чужих глаз и создавая особое чувство чего-то своего, уютного, далекого от окружающего нас чужого мира.
В замке была столовая и кухня. Холостые и семейные могли получить вкусные и дешевые обеды и ужины. Рядом был большой зал со сценой, расписанной в русском стиле. В зале висели иконы, портреты вождей Добровольческой армии, висели флаги — было светло и нарядно, все напоминало обстановку военных собраний. Вокруг замка шла терасса, в центре под ней была устроена домашняя церковь с иконами хорошего старинного письма. Приезжал раз в месяц из Лиона священник, имя которого, к сожалению, не помню. Была у нас и билиотека с небольшим, но хорошо подобранным количеством книг.
Замок был трехэтажный, с высокой башней на углу углу, с которой открывался чудный вид на долину реки Изер. На первом плане были красно-бурые крыши домиков города, виднелся рядом шпиль костела, дальше шли парки, поля, разбросанные среди них фермы, где-то совсем внизу, как блеск ятагана, текла река, а за ней цепи гор, покрытые вдали уже за Греноблем вечным снегом.

Работали мы посменно. Работа, в общем, не была трудной — машинах, в магазинах-складах по упаковке рулонов бумаги; некоторым повезло устроиться в лаборатории, в офисах, получая повышение по работе, лучшие оклады, чему конечно очень помогало знание французского языка.
Фабрика изготовляла фотографическую бумагу, денежные банкноты, дорогую писчую бумагу — славилась на всю Европу качеством своей продукции и была одной из самых старых фабрик Франции.
Верде-Клебер отлично понимал наше положение „рабочих по несчастью", часто выручал в случае конфликтов с надзирателями отделений и очень снисходительно относился к неумению, к отсутствию рабочей сноровки своих заморских служащих.
Мы были благодарны ему за это, ценили его отношение к нам и работали добросовестно — мы были под особым покровительством хозяина и особого гнета не чувствовали. Фабрика была недалеко, все что нам нужно было для жизни было рядом — городок с одной главной улицей, на которой был десяток лавок, почта, базарный скверик, два доктора, пара ресторанчиков-кафе, небольшой отель, гараж да городское управление с несколькими чиновниками и тремя жандармами.

Свободного времени у нас было много. Поначалу, не буду греха таить, тратили мы его без зазрения совести легкомысленно и глупо: окунулись с головой в жизнь людей, у которых впервые в жизни оказались в карманах свои собственные деньги. Нам не надо было больше опасаться ока начальства, воспитателей, которые сажали нас в карцер или оставляли без отпуска. Многие из нас пустились во все нелегкие! Залезли в долги, прельстившись возможностью заказать себе впервые в жизни штатские костюмы, купить шляпы, фасонистую обувь. Кое-кто успел побывать в большом, блестящем мировом курорте зимнего спорта — Гренобле или в городке поменьше, веселом Вуароне. Нам очень нехватало русского женского общества.
Среди нескольких десятков молодых офицеров и бывших гимназистов было несколько дам да две девушки, премилые барышни, скоро вышедшие замуж.
Познакомившись с француженками и откопав где-то двух полек, приглашали их в наш чудный парк, пели романсы, любуясь прудом и плавающими на нем водяными лилиями, — впрочем, пели не только в этих случаях, — пели при любых обстоятельствах, всегда старались быть вместе и вносили много шума и веселия в жизнь замка.

С местным населением из-за нашего французского языка с новгородским акцентом в большинстве случаев сходились с трудом, и риска потери русскости не было. Но время шло своим чередом. Как ни старались мы, окончив работу в сменах на фабрике, забыть о ней, забыть о том, что удовлетворить нашу молодость не могло, рабочее положение наше, ради только хлеба насущного, начинало нас угнетать, и быт, окружающий нас, медленно, но верно, засасывать.
Все острее начинали мы чувствовать, что надежды, с которыми мы покидали Болгарию, все еще далеки, приезд наш во Францию себя не оправдал. Вместо поступления в университеты, вместо продолжения учения, о котором мечтали, ради которого покидали близкую нашему сердцу славянскую страну, мы вынуждены были подписывать новые контракты на фабрике. Но привычка учиться, читать, искать хоть какую-то пищу для ума, оставалась. Многие из нас засели за изучение языка. Другие стали искать возможности разобраться в калейдоскопе политической жизни эмиграции того времени. Многочисленные русские газеты, журналы, книги из Парижа, Берлина, Праги и Прибалтики в изобилии были доступны нам.

В журнале „Часовой" была поднята кампания по привлечению молодежи в РОВС. Лозунг — „Молодежь под знамена!" заставит сильнее забиться наши сердца, особенно сердца тех, кто получил крепкую закалку в Галлиполийской гимназии. Одновременно с призывом в „Часовом" стали появляться все чаще и чаще статьи, информация, а то и цетые отчеты о героической борьбе „Братства Русской Правды". Как-то легче стало дышать. Появилась надежда, смутная, неясная, но обозначилась какая-то новая возможность применить свои молодые силы, выростала новая цель, ради которой стоило жить.

Случилось так, что в конце 1929 года, объезжая группы РОВС, в Рив приехал генерал Кутепов. Колония встретила его очень торжественно. В зале замка был устроен парадный банкет, представление всех офицеров, вечером ужин, перед которым генерал Кутепов поделился с присутствующими положением в России, говорил о новых возможностях РОВС, о продолжении борьбы, борьбы теперь иной, требующей специальной подготовки, в общих словах рассказал о начале деятельности организации, не упоминая этого слова, которую потом стали называть „кутеповской". После доклада, видя в зале много молодежи, генерал попросил нас встать. Его командный голос, короткое приказание, словно подбросили нас с мест! Достаточно было его нескольких слов чего он ждет от нас, чтобы уже на следующий день мы записались на Военно- Училищные Курсы, открывавшиеся в то время во многих местах русского Зарубежья.

С большим энтузиазмом, молодо, охотно, приступили мы к занятиям.
Работа на фабрике стала легче. Мы знали, что вечером услышим что-то новое, интересное, мы верили — нужное, что даст нам опыт и знания для участия в деле Кутепова. В свободные от работы дни, после обеда в субботу и в воскресные дни мы полностью забывали рабочие будни. С утра и до вечера мы чувствовали себя юнкерами. Особенно помогла этому чувству военная форма, которую через год сумели мы, несмотря на многие трудности, соорудить. Достали сапоги, пошили гимнастерки, бриджи, умудрились заказать бескозырки, погоны, раздобыли у офицеров шпоры, кокарды.
Потом, летом, решили отремонтировать подвал замка и устроить в нем казарменное помещение. Оставили свои чистые, удобные комнаты на этажах дома и перебрались в подвал с земляным полом, с балками вместо потолка над головой, только лишь для того, чтобы все время быть вместе.

Новое свое жилище украсили лозунгами, портретами вождей Добровольческой армии, национальными флагами, построили стойку для винтовок, которые получили откуда-то из Парижа, повесили на стены циновки и развесили на них шашки, эспадроны, маски для фектования. Было составлено расписание дежурств, назначали дневальных, — вобщем, сделали все возможное, чтобы жизнь наша была как можно больше похожа на жизнь военного училища.
Вечерами шли лекции. Периодически сдавали зачеты. Начальник Курсов, Борис Николаевич Гонорский, полковник конной артиллерии в Первую мировую и участник Гражданской, был строг и требователен, но он отлично понимал, что без поощрения чувства нашего идейного увлечения Курсами успеха не будет.
Ведь он и мы были простыми рабочими, встречались на фабрике в обстановке далеко не похожей на ту, которую хотели себе создать. Исполнение требований Курсов было добровольным. Мы сами создавали себе такие условия, которые в доброе, старое время были в юнкерских училищах. Мы вставали в положение смирно, отдавали при встерече честь, называли офицеров не по имени отчеству, а по чину, причем поступали так не только с офицерами Курсов, но и со всеми остальными военными, проживавшими в нашем городке.

Примеры из военной истории были частыми темами полковника Гонорского, который также преподавал уставы, и мы старались исполнять их в нашей жизни того времени. Мы учились на примерах прошлого Императорской Армии. Старались всеми силами оправдать те усилия и тот труд, которые уделяли нам наши преподаватели, лишавшие себя свободного от фабричной работы времени.
Любимцем юнкеров был полковник инженерных войск, Георгий Феликсович Гаврилов. Он преподавал фортификацию и инженерное дело. Прозвали мы его „бермочкой" — это название полосы земли, идущей вдоль бруствера окопа полного профиля, — он приозносил это слово с какой-то особенной нежностью, и мы чувствовали, что он отлично знает и очень любит свое дело, отдавая много своих сил нам, молодым.
Преподавателем гимнастики и фехтования был офицер Сергиевского Артиллерийского Училища, капитан Гавриил Павлович Жуков, окончивший первым выпуском Главную Гимнастическо-Фехтовальную школу, выбранный в число трехсот офицеров из всего офицерского состава Императорской Армии при основании Школы в 1911 году.
Был он знатоком своего дела. Вольные движения, сокольская гимнастика, упражнения на брусьях, на турнике, прыжки через кобылу, козла, особенно фектование на эспадронах занимали большую часть нашего свободного времени.
По воскресениям проходили строевые занятия, стрельбу, рубку лозы и глины, упражнения с винтовками; нанимая верховых лошадей, занимались верховой ездой.

С этой последней связано немало комичных случаев, полковник Гонорский, хороший кавалерист, начал занятия как полагается — ездой без седла с одним недоуздком, по кругу, на корде и с бичом в руках. Многие из нас никогда на коне не сидели. Пока лошадь шла шагом, все было благополучно, но когда начиналось движение рысью, становилось хуже, — острый хребет коня давал себя почувствовать. При галопе же случались катастрофы, — не имея возможности хоть за что-то ухватиться, бравый наездник летел на землю!
Стало еще хуже, когда начали пробовать вольтижировку.
Перенести на галопе ногу через шею лошади и сесть дамским седлом, боком, казалось совершенно невозможным, но биф полковника, „случайно" попадавший не по крупу лошади, а по „крупу" горе-всадника, мгновенно ногу переносил!
Полковник вежливо извинялся, — не хотел, мол, ошибся, — и продолжал занятия дальше. Следующим приемом надо было спрыгнуть, оттолкнуться от земли, используя бег коня, и вскочить на него обратно. Но, видно, лошади французской кавалерии были приучены сразу останавливаться, как только всадник с нее слезал, и у нас из этого так ничего и не вышло. Не вышла и рубка в конном строю, — был риск, могли пострадать уши коней, и практиковались в этом только в пешем строю.

Мы очень любили стрельбу. Стреляли из учебного револьвера и винтовки, и стреляли хорошо, получая сромные призы, которые так трогательно изобретало для нашего поощрения наше начальство. Мы умудрялись даже заниматься топографической съемкой, вернее, проводили глазомерную в окрестностях города. Для камуфляжа надевали пиджаки на военную форму, снимали шпоры, и часами с планшетками и компасами бродили по полям и лугам, занося их на карту.

Вообще, вся наша деятельность проходила под прикрытием официально зарегистрированного спортивного клуба, о котором знал хозяин фабрики, догадываясь о наших истинных целях, и как офицер в прошлом, участник войны, дружески относившийся к старой России.
Условия же жизни в замке и огромный парк вокруг него, скрывавший нас от посторонних глаз, позволили этому „клубу" сделать себе даже учебную пушку, имитировать с ней заезды, проводить перебежки, полевые маневры в миниатюре. Вся эта кажущаяся на первый взгляд „игра в солдатики" однако имела очень серьезное значение и не могла не влиять на закалку нашего характера. Она, главное, научила нас служить определенной идее, добровольно исполнять тяжелые требования и оставаться верными своему долгу, сохраняя веру в лучшее будущее при других условиях, когда каждый из нас легко бы сумел отдать свои силы, а то и свою жизнь, в борьбе за родину.

В течение года Курсы пополнились, помощником полковника Гонорского был назначен окончивший Сергиевское Артиллерийское Училище поручик Константин Михайлович Сенцов. Он состоял в начавшей в то время свою деятельность „Внутренней Линии", и на его обязанности было проведение лекций по политической подготовке, которая была введена в программу Курсов. Старая русская армия жила вне политики, и этот пробел тяжело отразился как на судьбах офицеров, так и на судьбе всей России в целом. Генерал Кутепов отлично понимал, что теперь, живя вне страны, Армия будет вынуждена перейти к борьбе политической. Он знал, что для этого нужны будут кадры людей заранее подготовленных, и эта подготовка в РОВСе была начата. Нам она принесла большую пользу, т.к. после окончания Курсов мы попали в омут политических страстей, разыгравшихся в эмиграции.

Существование Курсов и их деятельность стала известна в других местах русского рассеяния, молодежь откликнулась, и нас стало больше. Из Африки приехал милейший молодой человек, Саша Трубников, — не захотел ни помыться с дороги, ни позавтракать, несмотря на наши предложения, пока не почистил своего ружья, как то положено настоящему воину.
Он внес очень серьезное отношение к военному делу и стал верным другом всем нам.

Спустя короткое время, на мотоциклетке с шумом и треском ворвался в парк граф Мусин-Пушкин. Оказывается, он жил совсем рядом с Ривом, служа тоже на другой бумажной фабрике, конкурирующей с нашей. Он стал ездить каждый вечер на лекции, оставаясь ночевать в конце недели. Вскоре стал портупей- юнкером и заслужил нашу всеобщую любовь и уважение. За графом появились на Курсах К. и В. Пробыли они недолго. Приехали не учиться, а отдохнуть, вид их был очень изможденный и усталый, долго не могли войти в нашу веселую, шумную среду; потом только мы узнали, что они несколько раз побывали в России, были из тех людей, через которых генерал Кутепов знал, что делается на родине и что нужно для народа.

Вслед за К. и В. появился в Риве некто, назвавший себя князем Василием Щербатовым. Записался на Курсы, оказался человеком веселого нрава, сыпал анекдотами, сумел как-то сразу подружиться со всеми и особенно обхаживал К. и В., но портил его какой-то противный польский акцент. Мы как-то ездили юнкерской компанией в гости в семью Мусиных- Пушкиных. Познакомились с графиней, матерью Андрея. Был с нами и Щербатов. На следующий день граф под строжайшим секретом сообщил нам, что его мать, отлично зная всю семью князей Щербатовых, живших где-то в Литве поблизости от имения Мусиных-Пушкиных, не может в нашем „князе" признать настоящего члена семьи князей Щербатовых. Двум из нас было поручено следить за самозванцем, и вскоре стало нам понятным и явным — Щербатов был советским агентом!
Окончил он свою подлую жизнь симулируя отравление где-то в Антибе, на юге Франции, куда он успел скрыться от нас, не рассчитав долю яда, разбавив его алкоголем, к которому он частенько прибегал.

После первого, солдатского экзамена, на Курсы поступил еще один из бывших учеников Шуменской русской гимназии из Болгарии, Жорж Киселев. Человек он был редкой силы и редкой мягкости характера; мы прозвали его „юнкером с душой пташки небесной". За ним приехал Новиков — замечательный строевик и танцор, на редкость хороший человек и верный товарищ. Пополнил Курсы также юноша-латыш, ни имени, ни фамилии которого, к сожалению, не помню — был он с нами недолго и по вызову генерала Кутепова скоро уехал.

Экзамены обычно заканчивались танцевальным вечером. Стало это возможным, когда недостаток барышень пополнился приехавшей в Рив из Лиона дочерью полковника Гонорского, ставшей нашей общей любимицей Ирочкой, которая окончила в Лионе школу.
Стали приезжать к нам узнавшие о бравых юнкерах и другие девушки, хорошие, русские, скрасившие нашу холостяцкую жизнь своим теплом, преображая будни в праздники.

Устраивали пару раз постановки на сцене, выбирая небольшие пьесы по силам нашим талантам. После двух лет существования Курсов устроили даже балетное выступление с участием балерины Матюшкиной-де-Герке, гостившей в Риве, приехав из Ниццы, выбравшей себе двух партнеров из числа юнкеров, которые говорили потом, что очень боялись искалечить бедную балерину во время неумелых своих приемов, когда требовалась соответствующая поддержка без достаточного на то умения.

Большим событием в нашей жизни тогда была свадьба нашего портупей- юнкера Андрея Мусина-Пушкина, женившегося на Ирине Гонорской. Съехалось много гостей. Была вся семья жениха и многочисленные друзья полковника Гонорского. Замок и особенно нашу церковь и зал украсили как могли и устроили пир горой с обильным угощением и танцами до утра!

За всей этой жизнью шли будни работы на фабрике. Где-то в мире бушевали события — забастовки, беспорядки; во Франции к власти пришел Народный фронт Леона Блюма, но все это мало трогало нас, — мы жили далеко от всеого этого, мысли наши были о другом, далеком, о России. Мы очень серьезно изучали все, что касалось жизни нашего народа. Очень внимательно читали все, что могло держать нас в курсе происходящего в СССР. Военное дело стала заменять подготовка политического характера.

26 января 1930 года, как гром с ясного неба, пришло известие об исчезновении в Париже генерала Кутепова. Тревога росла. Поиски ни к чему не приводили. Всем было совершенно ясно — враги убрали того, кто был особенно опасен. Все русское зарубежье собирало средства на розыски пропавшего. Мы легко и просто отчислили свой месячный заработок, залезли в долги, подтянули пояса. Мы готовы были ехать в Париж, разнести по кирпичам советское полпредство, игнатиевский особняк, предателя бывшего посла во Франции, но разрешения на это не получили и вынуждены были смирить свой гнев, досаду, боль, — должны были вместе со всей эмиграцией перенести еще один удар и продолжать свое дело. Гибель Кутепова была для нас горем личного порядка. Мы переживали его, как будто потеряли родного отца, родного человека! После генерала Врангеля, Кутепов был для нас кумиром...

Занятия наши продолжались до 16 августа 1931 года, когда состоялось производство в портупей-юнкера. К этому дню из Парижа приехал генерал Шатилов. Начальник группы РОВС в Риве, полковник Фролов, и наши курсовые офицеры представили нас гостю, имя которого мы знали по его службе в качестве начальника штаба генерала Врангеля. В его присутствии были проведены экзамены — сдавали теорию и показали практические занятия. Генерал поздравил нас с производством и представлением к первому офицерскому чину. Радости нашей не было предела!
Белые лычки на погонах были наградой нам за долгие годы усилий, труда, занятий, — мы были готовы служить, отдавать свои силы борьбе за Россию.
Борьба эта стала возможна, но приняла она другие формы, в иной обстановке, при других условиях. По разному включились в нее окончившие Курсы, выбрав участки фронта от служения Церкви Православной, через участие в политической деятельности, в воспитании нового поколения, в работе с молодежью, — каждый по своему характеру, своим способностям — по истине Господней — „кому больше дано, с того больше и спросится!.."

Окончивший Курсы,
Р.Г. Жуков

"Кадетская перекличка" № 44, 1988г.