1 апреля.
Около 9 приехали из Серогоз за винтовками. Дали 10 трехлинейных с патронами. Раздачи эти очень тяжелы — у нас самих всего штук 150 запасных. Когда колонна ушла, поехал на легковом в Серогозы проведать, как там самооборона, оттуда наискосок хорошая дорога на тракт —всего каких-нибудь верст пять крюку. Сдача оружия продолжалась все время, но вяло, однако с нашими винтовками вооружения почти уже было достаточно. Собирался волостной сход, который должен был дать людей для охраны и наладить порядок. Инертность, трудность и рабство массы поражает... Но есть надежда, что как-нибудь наладится среди учителей и гимназистов — есть хотя неопытные, но энергичные люди; помогут местные офицеры и солдаты — все обойдется.
На перекрестке дороги испортили обе перекрещивающиеся телеграфные линии, чтобы помешать большевикам взаимное осведомление, Сегодня опять с одного более близкого хуторского поселка (1 верста) прибыли крестьяне с молоком, яйцами, салом, хлебом встречать и приветствовать своих “спасителей”. Уплату отказались взять наотрез, извинялись, что мало вынесли, предлагали подождать, пока принесут еще. Трудно представить себе все те мучения и издевательства, которые они перенесли — это был систематический беспощадный грабеж имущества, продуктов, денег и полное разорение. Сравнительно недалеко от Калги на одном из хуторов наткнулись на сбор скота для отправки его в Мелитополь, очередная реквизиция, обоих посланцев-мелитопольцев (один еврей, конечно) отправили для выяснения их виновности, скот вернули по принадлежности. Счастье было видеть эту радость измученных, обездоленных людей; один начал молиться в уголку. И так весь путь отряда — встречается и провожается благословениями и восторгом одних, проклятиями и ужасом других и тупым безразличием массы; хотя, впрочем, не везде: где сильно поработали грабители, там удовлетворение было массовым.
Калга, куда прибыл отряд на ночлег, состоятельная, хорошая деревня, домов в 150, видна зажиточность, и на редкость не пострадала от бандитов; пропагандисты-гастролеры не встречали сочувствия, местный комитет оставался неизменным с первого переворота: председатель — староста, секретарь — бывший сельский писарь. Почти идиллия. Народ, в общем, так напуган всяким появлением вооруженных, что и здесь часть поскрывалась, особенно женщины, пока им не разъяснили, что мы не враги. В Калгу опять прибыл ряд хуторян с мольбою о помощи — послали экспедицию, но только на одном фольварке, что у почтовой станции Калга, удалось арестовать для разбора вины, а трех, выскочивших с оружием, ликвидировали на месте. Из остальных мест вся эта рвань разбежалась, но пока не удалось захватить.
Куда завтра идти? Опрос надежных людей выяснил, что из Мелитополя все разъезжается преимущественно на юг, что между станцией Федоровкой и следующей на север идут на Мелитополь “украинцы” (?) или большевики, мечущиеся не зная куда; кажется, собираются дать отпор. Из Веселого тоже бегут. Нас меньше ждут южнее Мелитополя, туда надо идти. Опять же мы отрезаем их отход, испортив дорогу.
До Мелитополя в один день все равно трудно, пройдя 53 версты, прийти к вечеру; нас ждут по тракту. Решил идти через колонию Ейгенфельд на Акимовку (тоже осиное гнездо), ликвидировать их там (крюк очень маленький), а третьего раненько на Мелитополь, чтобы попасть туда первыми (там много бензина). Есть ли там еще большевики, трудно сказать; слухи они распускают, что собираются драться, о своих силах “пужают”, а как бегут — не догонишь: полная растерянность. Всех встречных и поперечных зазывают к себе, грозят, что мы всех вообще едущих и идущих расстреливаем, и есть болваны верящие, сами сознавались. Такие времена, такое бесправие и торжество силы.
На Веселую же гораздо больше крюк, к Мелитополю могли бы опоздать.
День тяжелого удара, возвращение Кудряшева (его приключение, арест в Лепетихе, угроза крестьян расстрелять за большевизм); вести о Доне — Корнилов в районе Кавказская — Петровск (на Каспии); измена молодых казаков, поражения, расстрелы офицеров. Может, и преувеличено, но суть — едва ли. Эти показания дали два офицера; один из отряда, защищавшего Новочеркасск. Движение японцев; подход поляков к Воронежу. Бологовской поехал дальше. Маяком ему будут служить Симферополь и Ростов. Принципиальное решение — сохранить отряд до лучших времен. Что же делать непосредственно — обдумаем; пока же в районе Мелитополя немного задержаться. Надежда на помощь союзников, японцев больше, но какою ценой. Катастрофа Корнилова и Алексеева — это национальное несчастье.
Мое переживание: пройдя уже более половины пути, потерять точку стремления! И все же бороться до конца...
2 апреля.
Выступили в 8, тот же сильный восточный ветер, та же ясная погода. Привал в Екатериновке, имение, крепко пограбленное большевиками. Верстах в семи восточнее свернули с тракта на Ейгенфельд. На полдороге нас встретили на перекрестке колонисты из Александрфельда, горячо приветствовали, жалели, что, не зная кто, не вынесли поесть. Один предлагал деньги (25 рублей) ординарцу. У входа в колонию Ейгенфельд — триумфальная встреча: музыка, масса народу, зелень, бросают цветы. Пастор с женой и свояченицей встречает наш штаб, приглашает к себе, неловко отказать этому радушию. Останавливаем колонну — все втягивается в улицу, выносят молоко, хлеб, сало, яйца, раздают целые окорока, украшают цветами; штаб у пастора, угощение за сервированным столом, белая скатерть, вино — оставшаяся бутылка. В 12 часов ждали большевиков из Мелитополя за 120 тысячами контрибуции с волости — и ровно в 12 вошла с запада наша конница — избавители. Просили оружие организовать оборону, сказал заехать, если соберем в Акимовке. В колонии своих большевиков очень мало — притесняла приезжая красная гвардия.
Колонна задержалась на час. Только что собрались выступать — донесение (на автомобиле от Войналовича) о появлении большевистских эшелонов на станции Акимовка. Приказал одной роте с легкой батареей идти немедленно переменным аллюром на поддержку, если бы таковая потребовалась, а остальным тоже не задерживаться, идя частью рысью. Сам на автомобиле. Приехал в местечко Акимовку — на вокзале все уже было кончено; шло два эшелона из Мелитополя на Акимовку. На запрос ответили, чтобы подождали, пока еще путь неисправен. Потом приготовились и вызвали. Должны были взорвать путь позади второго эшелона, а первый направить в тупик. Второй захватить не удалось — раньше времени взорвали путь. Первый же приняли в тупик и встретили пулеметным огнем кавалеристов и с броневика, который стрелял почти в упор. Всюду вдоль поезда масса трупов, в вагонах, на буферах, частью убитые, частью добитые. Несколько раненых. Между прочим, машинист и три женщины. Когда пришел, еще выуживали попрятавшихся по укромным уголкам. Пленных отправили на разбор в штаб к Семенову. Всего на вокзале было убито человек 40. Как жили большевики: пульмановские вагоны, преимущественно 1-й и 2-й классы, салон; масса сахару, масло чудное, сливки, сдобные булочки и т.п. Огромная добыча: 12 пулеметов, масса оружия, патронов, ручных гранат, часть лошадей (много убитых и раненых). Новые шинели, сапоги, сбруя, подковы, сукно матросское шинельное, рогожка защитная, калоши, бельевой материал. Обилие чая, шоколада и конфет. Всего в эшелоне было человек около 150 — следовательно, считая пленных, не спасся почти никто. Вскоре запросился по телеграфу эшелон большевиков с юга, хотели его принять, но на разъезде южнее Дмитровки его предупредил, по-видимому, кто-то из бежавших — он не вышел с разъезда и вернулся. У нас без потерь, одному оцарапало палец, у другого прострелен бинокль, но выбыло 5 лошадей. Второй эшелон отошел после взрыва и скрылся из виду.
К вечеру были передопрошены все пленные и ликвидированы; всего этот день стоил бандитам 130 жизней, причем были и “матросики”, и два офицера, до конца не признавшиеся в своем звании.
Отряд сосредоточился в Акимовке часам к 17.
Селение большое, устроились очень недурно, кровати.
Выбор направления на Акимовку оказался очень удачным.
3 апреля.
Начинало светать — стук в окно: донесение о снятии “заставы”. Поднял всех, телефон в полк не отвечает, послал, благо близко. Вся артиллерия, кроме взвода у вокзала, уже направлена на север, пристрелка конно-горной по будке, к которой подходил поезд; остановился, вышли цепи. Цепи остановлены и бежали от двух шрапнелей. Огонь большевиков: 2 легких с поезда по трубе, разброс, масса неразорвавшихся, зажигательные (все без разбора по городу), убита одна еврейка. Части были подняты по тревоге и распределены: пулеметная рота заняла северо-восточную окраину деревни, 1-я стала уступом за левым флангом, 3-я сначала оставалась во внешнем охранении, потом была стянута в район штаба полка, а 2-я рота с частями Жебрака под его начальством (кроме взвода, что в коннице). На станции артиллерия вся смотрела на север, обозы сосредоточены на северо-западной окраине, у дороги на Ейгенфельд. Постепенно поезд, отогнанный снарядами, отошел за перегиб местности. Конный отряд в восьмом часу двинулся в обход в направлении на Дармштадт, отряд должен был выступить в 9 часов, как было раньше решено. Но выход задержался, так как мы не имели сведения о вывозе оружия со станции (повывозили конфеты, шоколад, калоши, дамскую обувь, а существенное, самое важное — задержали...). Колонна выступила в начале одиннадцатого. Броневик шел с конницей по дороге левее и рядом с полотном.
К началу движения конницы банды, высадившиеся с эшелонов (2), растянули длинную редкую охватывающую цепь по линии колония Дармштадт — колония Гутерталь и почти до русла Тащенака. Продвижение конницы совершилось с перестрелкой: двигаясь в направлении на Дармштадт, эскадроны, прогнав несколькими шрапнелями конно-горной цепи, на участке между Дармштадтом и дорогой Гутерталь — Иоганнесру прорвали цепь, разделили ее и, заходя в тыл, грозя окружением разрозненных групп, принялись их уничтожать; в то же время конно-горная стреляла по поезду, причем одна граната попала почти в платформу, большевики частью успели сесть в эшелоны и уехать, частью разбежались в дикой панике, кидая сапоги, шинели, портянки, оружие, спасаясь по разным направлениям. Уничтожение их продолжалось, в плен не брали, раненых не оставалось, было изрублено и застрелено, по рассказу конницы, до 80 человек. Броневик помогал своим огнем по цепи. Когда дело было кончено, броневик вернулся к колонне главных сил, а конница пошла через Иоганнесру на вокзал Мелитополя с целью обойти с запада и севера.
В этой операции конница потеряла 5 — 6 убитых и раненых лошадей и был легко ранен в ногу серб-офицер Патек.
Перед выступлением главной колонны часть имущества, что не могли поднять, была продана на месте (чай, калоши), часть роздана на руки. Тронулись в начале одиннадцатого.
Подход к Мелитополю — сплошное триумфальное шествие; уже в деревне Песчаное (пригород) встретили толпы крестьян с хлебом-солью и приветствиями; ближе к городу — еще хлеб-соль, в городе улицы, проходящие на вокзал, запружены. Делегация железнодорожников с белым флагом и речью — приветствие избавителям, еще хлеб-соль. Цветы, приветственные крики. Входили спасителями и избавителями. На вокзале депутация инвалидов с приветом. Большевики бежали спешно на Антоновку, оставалась подрывная команда анархистов и еще кое-какие мерзавцы, которых частью перебила, частью арестовала вооружившаяся железнодорожная милиция.
На квартиры стали в предместье Мелитополя, в Кизьяре, в районе вокзала. Меня с Невадовским и адъютантами пригласил к себе инженер К. Квартира была пуста, все было вынесено в ожидании боя, так как эти банды похвалялись, что дадут нам бой; квартира - мерзость запустения. Настроение у всей массы железнодорожников до нашего прихода было ужасное — измучены, терроризированы, озлоблены, много помогали в розысках и ловле анархистов и большевиков. В Мелитополе нашли громадный запас новых обозных повозок, решили заменить все потрепанные повозки, бензину мало, фуража много.
Намечается довольно большая прибыль добровольцев.
Прибыли в Мелитополь в 15.30.
4 апреля, Мелитополь.
Утром прискорбный инцидент — один капитан пионерного взвода застрелен жителем из револьвера: ехал совершенно пьяный верхом по путям, стрелял, был задержан часовым, угрожал стрелять, была отнята винтовка, тогда взялся за шашку, но был смертельно ранен выстрелом из револьвера бывшим поблизости жителем. Житель задержан. После производства дознания выпущен, но револьвер отобран: не сдал по объявлению.
Рано утром в Акимовку были посланы локомотивы и рабочие вагоны для исправления пути и вывоза из Акимовки захваченного поезда и прочего подвижного состава. Не вывезенное сразу имущество было оставлено на вокзале Акимовки и сдано Жебраком под охрану местных властей. Вчера поздно вечером все это прибыло на подводах в Мелитополь. В нашем распоряжении оказалась одна блиндированная платформа, которая и прикрывала с поставленным на нее пулеметным взводом эвакуацию Акимовки.
Около 14 часов был у городского головы, разговаривал об организации милиции — впечатление, что очень мало на месте энергичных, смелых людей. Все запуганы до безобразия. Голова говорил, между прочим, что в городе большая тревога: боятся нашего ухода. Дал несколько советов об организации милиции.
Днем начали поступать донесения по телефону из Акимовки, что к ней подходят эшелоны матросов; самые дикие слухи росли, внося в измученное население тревогу. Самый интересный слух — из Крыма движется 600-тысячная армия красногвардейцев... Прибывшие поезда тоже доносили, что не очень спокойно, но когда наша блиндированная платформа оставила-Акимовку и мы еще не знали, где она, с разъезда Тащенак пришло донесение по фонопочте от железнодорожников, что к разъезду подходит большевистский эшелон.
Ясно было, что слухи эти все панические и вздорные, но самую возможность факта — приближение большевиков — отрицать окончательно было, конечно, нельзя. После данного им урока мы настолько в это не верили, что никаких особых мер охраны даже не принимали, но с этими сведениями, как бы они ни были преувеличены, совсем не считаться нельзя, эшелон мог подойти, нужно приготовиться; решено офицеров вызвать из города, сосредоточить в фруктовом саду у балки Песчаная, выдвинуть роту, взвод конницы и взвод легкой артиллерии и вести разведку на фронте от реки Молочная через хутор Тащенак, колония Иоганнесру, столбовая дорога. Северное направление наблюдать только заставами, так как большевики, покинув Антоновку, ушли на Токмак; на разъезде Терпение иметь паровоз с 12 — 15 вооруженными железнодорожниками, а на разъезде Тащенак — блиндированную платформу с пулеметами, связанную со штабом телефоном. На случай, если бы большевистский эшелон решил подойти близко, например в бронепоезде, подготовлен был локомотив и вагон с рельсами для устройства крушения и последующего уничтожения эшелона. С посылкой за офицерами вышло не гладко — собирая офицеров, либо ординарец ерунду наговорил, либо кто из добровольных помощников из жителей кричали по улицам, чтобы отряд собирался, что наступают большевики и т.п. Началась настоящая паника. Милиция сразу побросала винтовки и разбежалась; едва успокоили население.
В 16 часов под командой подполковника Почекаева отряд выступил вперед по фруктовому саду. Обстановка к этому времени выяснилась: оказывается, наша блиндированная платформа доходила почти до станции Сокологорное, занятой бандами; потом поезд большевиков следовал на ними. Велась перестрелка пулеметами, враги стреляли артиллерией, но попадали почти все в свой поезд, давая чудовищный недолет — наши умирали со смеху, видя эту стрельбу. Верстах в 2 с половиной южнее станции Акимовка они сняли районные рельсы и увезли под огнем большевистских разъездов. Когда оставляли Акимовку, разъезды уже подходили к станции. Вот все достоверные сведения — ясно, что дальше этого разобранного пути поезд не мог пройти, а занять они могли только Акимовку.
Предполагаю назавтра послать конный отряд в Иоганнесру, чтобы захватить большевиков, если будут приближаться; устроить крушение севернее переезда Тащенак, дальше от города и глубже обойти место крушения с тыла. Отряд выступает в 9 утра.
Днем часов в 17 — 18 запрос о приеме поезда с делегацией немцев — очевидно, их части имеют в виду сойти к Мелитополю, Приказали ответить о приеме к 10 часам 5-го.
Квартира наша вновь обставилась — внесена мебель, картины, рояль... Уютно, комфортабельно; утром взял горячую ванну — блаженство после стольких дней похода.
Вечером собрались служащие, коллеги К. Прекрасно пел его помощник. Давно уже не приходилось слышать ничего подобного. Повеяло старым, довольным временем. Вообще радушие исключительное.
Понемногу город очищается от бандитов. В Акимовку из Мелитополя приехал на автомобиле офицер, сказался бежавшим. Там, однако, был опознан солдатами Крымского конного полка; один солдат, увидев его, сразу в морду — оказался вовсе не офицер, а убийца командира, похитивший его же шашку после убийства. Расстрелян.
Железнодорожная охрана (все низшие служащие) арестовала типа, призывавшего бить буржуев, анархист. Случай разобран. Расстрелян.
Мелитополь дал многое, есть военно-промышленный комитет, получили ботинки и сапоги, белье; из захваченного материала шьем обмундирование на весь отряд — все портные Мелитополя загружены нашей работой, посторонних заказов не берут.
5 апреля, Мелитополь.
Ездил утром смотреть заставу в саду у балки Песчаная — пришлось переставить артиллерию, чтобы обстреливала подходящий поезд прямо в лоб.
В день прибытия в районе было выпущено объявление о свержении власти большевиков и уничтожении всех их декретов. Вся гражданская власть передана в руки городской думы и волостных земств; городской думе предложено было сорганизовать самооборону сильной милицией, на станции организована железнодорожная самооборона. Оружие от населения отбиралось и передавалось самооборонам. Часть оружия выдавалась в волости.
Кажется, между 13 — 14 часами прибыл блиндированный немецкий поезд, а за ним их первый эшелон, остались на станции. Разговоры с ними вели Войналович с Жебраком — я уехал в город, уклонившись таким путем от этой невеселой встречи. Немцы на этот раз, очевидно, вполне доверяли нашей лояльности, ибо, как шуба, влезли на станцию, но нам нет другой политики пока. На офицерах эта встреча отражалась тяжело, многие нервничали — во избежание столкновений приказал снять всю охрану и внешнее охранение против большевиков, передав вокзал железнодорожной охране; охранение в Акимовке взяли на себя, естественно, немцы своим немедленным туда продвижением. Выступление конного отряда было отменено еще утром при сведениях о прибытии немцев. Завтра решил вообще оставить город и перейти в деревню Константиновку, где и ждать окончания портняжных заказов.
Хоронили убитого офицера конно-пионера. Бесславно погиб, но похороны получил почетные: металлический гроб, венки, трехцветные флаги на гробе; масса жителей, цветы, зелень, много участия и сочувствия отряду в поминовении усопшего.
Вечером железнодорожное общество и мы собрались вместе, тот же уют, прекрасный ужин, прекрасное пение, но уже не то настроение, отравленное немецким приходом. Прощальный характер собрания (наш уход).
Особенно реагировал К., резко говорил с немцами, не ведя вначале необходимой политики, слишком опирался на нас, на наши прежние распоряжения; приходилось его уговаривать вести политику, идти на уступки, ибо это могло в конце причинить вред даже и нам. Что делать, терпи пока, время не пришло: выдержка — это все.
6 апреля, Константинобка.
В 9 часов отправился обоз, выступление боевых частей в 14 часов. Так как немцы все время наблюдали за нами и у них, очевидно, немало агентов, решил двигать всю колонну, но по частям, разными улицами, чтобы затруднить подсчет сил. Странно, что немцы, всегда так прекрасно осведомленные, преувеличивают много наши силы, считая их не менее 4 — 5 тысяч (из их разговоров).
Утром отправился к немецкому генералу (начальнику 15-й ландверной дивизии) поговорить о положении перед уходом, главная цель — сгладить обострение их с железнодорожной администрацией, если бы таковое обнаружилось. Сказал о вооружении населения, о самооборонах городской и железнодорожной, спрашивал о нашем направлении, откуда и прочие обычные вопросы, ответы также обычны. Немцы корректны и любезны, никаких трений. Переводчик — немецкий офицер генерального штаба — с ним интересный разговор (предупредил, что частное его мнение); сказал скорее уходить, что настроение украинской власти против нас враждебное, что он очень симпатизирует нашим целям устраивать порядок своими силами, но они могут получить приказание о разоружении. Считают они нас 5 тысяч. Понимает, что им никто не будет благодарен за усмирение. Что в Великороссию не пойдут, разве пригласят, но, может, и тогда не пойдут. Весь тон и отношение к нам полны личного уважения, но в полной уверенности, что мы не преследуем широких целей или что выполнение их невозможно.
Я со штабом шел по главной улице во главе 1-й роты со знаменем и музыкой. Немало народа (и простого) встречало колонну, поклоны, приветы, одна женщина крестила. За эти дни определились ясно симпатии народной массы к нам, население ждало избавителей, откуда бы они ни пришли, и пришло избавление от русских регулярных войск; все симпатии, вся радость спасения отдана нам, своим.
Если бы пришли немцы или украинцы первыми избавителями, то к ним были бы направлены общие симпатии, а теперь пришли иноземцы, и появление их почти во всех группах населения произвело тягостное впечатление, оскорбление еще сильного патриотизма.
Идти впереди немцев, своим появлением спасать, вторичным появлением немцев будить патриотизм — вот наш триумф, наша задача.
Перед моим отъездом делегация немецких граждан — русскоподданных Мелитополя — благодарила за спасение. Два штатских и барышня с букетом, благословение отряду и пожелание успеха.
7 апреля, Константиновка.
В Мелитополе с помощью населения изловлено и ликвидировано 42 большевика.
Странные отношения у нас с немцами: точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами — всегда на нашей стороне, безусловное уважение. Один между тем высказывал: враги те офицеры, что не признали нашего мира. Очевидно, немцы не понимают нашего вынужденного союзничества против большевиков, не угадывают наших скрытых целей или считают невозможным их выполнение. Мы платим строгой корректностью. Один немец говорил: “Мы всячески содействуем русским офицерам, сочувствуем им, а от нас сторонятся, чуждаются”.
С украинцами, напротив, отношения отвратительные: приставанье снять погоны, боятся только драться — разнузданная банда, старающаяся задеть. Не признают дележа, принципа военной добычи, признаваемого немцами. Начальство отдает строгие приказы не задевать — не слушают. Некоторые были побиты, тогда успокоились: хамы, рабы. Когда мы ушли, вокзальный флаг27 (даже не строго национальный) сорвали, изорвали, истоптали ногами...
Немцы — враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим... Украинцы — к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандам.
Немцы к украинцам — нескрываемое презрение, третирование, понукание. Называют бандой, сбродом; при попытке украинцев захватить наш автомобиль на вокзале присутствовал немецкий комендант, кричал на украинского офицера: “Чтобы у меня это больше не повторялось”. Разница отношения к нам, скрытым врагам, и к украинцам, союзникам, невероятная.
Один из офицеров проходящего украинского эшелона говорил немцу: надо бы их, то есть нас, обезоружить, и получил ответ: они также борются с большевиками, нам не враждебны, преследуют одни с нами цели, и у него язык не повернулся бы сказать такое, считает непорядочным... Украинец отскочил...
Украинцы платят такой же ненавистью.
Они действительно банда, неуважение к своим начальникам, неповиновение, разнузданность — те же хамы.
Украинские офицеры больше половины враждебны украинской идее, в настоящем виде и по составу не больше трети не украинцы — некуда было деваться... При тяжелых обстоятельствах бросят их ряды.
Кругом вопли о помощи.
Добровольцев, в общем, немного, поступило в пехоту человек 70 — для Мелитополя стыдно, намечалось сначала много больше, пришли немцы, и украинцы успокоились — шкура будет цела, или полезли в милицию — 10 рублей в день.
Интенсивно ведется шитье.
8 апреля, Константиновка.
День разочарований.
Вчера упорные телеграфные слухи с разъезда Утмач об офицерах, едущих к нам на соединение. Утром послал автомобиль — никаких следов, никто ничего не видел, даже и близко, какая-то ерунда.
Можно было достать здесь 300 тысяч рублей в Военно-промышленном комитете, интендантские суммы от ликвидации имущества; заведующий сам предлагал, намекал прозрачнейше, но слышавшие это офицеры не передали. Интендант промолчал, сегодня все это узнал, поехал к С. (у кого были деньги). Поздно: уже украинцы наложили руку, даже задним числом нельзя ничего. Сам С. жалел, что попадут к украинцам, да что делать...
Узнал об этом у русского общества, приславшего делегацию часов в 18, программа — всероссийская. Спрашивали, что могут для нас сделать. Сказал — на местах готовить умы, для меня же связать с общественными деятелями крупных центров, ибо для меня важны три кита: деньги, добровольцы, огнестрельные припасы.
Обедал в ресторане. Разговор с украинским комендантом... Он просил, если нужно будет расстреливать, дать людей, кто мог бы не дрогнуть при расстреле, ответил:
“Роль исполнителей приговоров не беру, расстреливаем только своих приговоренных”. — “Имею большие полномочия приказывать всем германским и украинским войскам в районе”. — “Приказывать не можете”. — “Могу”. — “Можно только тому, кто исполнит, я — нет”. — “Вы обязаны!” — “Не исполню”. — “Вы на территории Украины”. “Нет. Где войска и сила, там ваша территория. Мы же идем по большевистской и освобождаем”. — “Никто не просит”. — “Нет, просят. Мы лояльны, не воюем, но должны с войны вернуться через ваши земли”.
Еще много прекословил, не совсем трезв. В конце концов просил помощи окружным селам и деревням; я согласился охотно, если помощь в направлении нашего пути. Наконец, разошлись, оба, очевидно, недовольные друг другом. Вечером в оперетте, масса офицеров. Вообще за время Мелитополя поведение корректное. Играли, как полагается в провинции, но некоторое было недурно. Ужин в ресторане, пьяный комендант (по рассказам, ему в конце разбили голову стаканом).
Немного жаль покидать Мелитополь. Другая жизнь, отдых нервам. Хотя мне нет отдыха. Всегда окружен врагами, всегда страх потерпеть неудачу, каждое осложнение волнует и беспокоит. Тяжело...
9 апреля.
Погода все дни прекрасная, но ветер, изводящий восточный ветер.
Утром телеграмма из Бердянска с просьбой о помощи — инвалиды выкинули большевиков, подпись — Абальянц. Может быть, и провокация. Заехал в город, взял френч (100 рублей за фасон и приклад). Прощальные визиты — и в поход. Езда на автомобиле ужасна, все время пришлось менять шины, новых нет, заклеили тряпками, как пластырем, привязали веревками — опять плохо. Так мучился до села Покровка, где удалось настигнуть хвост колонны, уходящей с привала, сел на предложенную мне лошадь и поехал вперед. Автомобиль еще долго маячил, обвивал шину веревками и едва добрался до ночлега... Хорошо, поспел в конный отряд.
Между колониями Владимировка и Богдановка (болгарская) встретил на автомобиле делегацию от инвалидов Бердянска — подтверждая телеграмму о свержении Советской власти, просили Христом-Богом скорей послать артиллерию, так как у них нет пушек, а матросы безнаказанно громят город с гавани, укрепив две шестидюймовых пушки на лайбах. Кто же пошлет одну артиллерию? Повел их в штаб в Богдановку вместе с Войналовичем выяснять обстановку. “Кто руководит обороной?” Назван ряд лиц, частных. “Я военный, специалист. Могу с доверием относиться только к специалистам. Разве нет офицеров?” — “Есть, много”. — “Кто же командует?” “Полковник Черков”. “С усами и бородой, среднего роста?” — “Нет ни бороды, ни усов”. — “Что на погонах?” — “Без погон”... Сбить не удалось, выяснилось, что это тот. Очевидно, нет провокации. Завтра рано прибыть все равно не можем, только к ночи, а это, с артиллерийской точки зрения, бесполезно. Решили идти 10-го в Ногайск, а на рассвете 11-го, часов в 5, выступить и рано утром прибыть. Послал Черкову записку держаться, успокоить испуганное население и терпеливо ждать. Артиллерии все равно прислать отдельно не мог, тем более одна-две пушки на автомобиле. Делегация уехала...
Богдановка — богатейшая болгарская деревня. У нашего хозяина каменный дом с городской приличной обстановкой, смесь с крестьянской простотой: зеркало, буфет модерн, масса стульев... Многие жители живут очень богато.
Богдановка — штаб. Конница, лазарет, связь с Владимировкой, где все прочее.
10 апреля.
Утром опять делегация Бердянска, но офицеры. Те же разговоры, те же просьбы — лететь не можем.
Хозяин ничего не взял, отказался от уплаты...
Сегодня двигался с конным отрядом. Недалеко от Ногайска встретил автомобиль с Черковым. Мою записку он получил. У них настроение не сдаваться, но все же тревога и неуверенность в массе “защитников”. Еще утром, рассмотрев карту, увидел, что идти на свету нельзя, вся дорога наблюдается с моря, а потому решил выступить ночью, часов в 10 вечера. К рассвету иметь уже артиллерию всю на позиции, подведя к городу конницу и одну роту, а весь отряд оставить в колонии Ивановка, чтобы не втягивать его в город и иметь свободу действий против покушений со стороны Новоспасского или Петровского, откуда, по сведениям, большевики могли ожидать помощь. Для защиты же набережной и собственно города у инвалидов своих сил и так достаточно.
Но Черков убедительно просил, как видимый признак помощи, послать хотя броневой автомобиль с мотоциклетками; это же послужит опорой для инвалидов. Теперь, когда возможность провокации исчезла, я согласился.
Прибыв в Ногайск, арестовали Советы, восстановили думу, захватили тысяч 20 советских денег, городские вернули думе. Выловили еще несколько мерзавцев. Тут получили сведения, что суда из Бердянска, по-видимому, ушли с рейда.
Оставив отряд в Обиточном (две версты восточнее Ногайска) и условившись о ночном марше, сам отправился с Невадовским и батарейным командиром для ознакомления с положением на местах и выбора артиллерийской позиции. С нами пошли: броневик и два мотоцикла, все в распоряжение Черкова.
Дорога прекрасная, ровная. Справа то показывалось, то скрывалось море, Азовское, но все-таки южное море, скрашивавшее унылый вид степи. Серое море в легкой мгле.
Позиции выбрали в районе маяка и кладбища. Осмотрел их позиции на набережной, достаточно неостроумно устроенные; посетил их “штаб”, в котором царил хаос, вмешательство миллиона людей, претендующих на право все знать и распоряжаться, не только военных, но и штатских, представителей политических партий (рабочих организаций).
Картинный объезд позиций с Абальянцем!!!
Броневик был встречен овациями, и его появление внесло в население уверенность и успокоение — видимый залог пришедшей помощи. Наш автомобиль приветствовали, но не слишком; мало публики на улицах (разбежалась по окрестностям).
Разрушения есть значительные, но редкие; в общем, город не очень пострадал. Матросов и след простыл — суда ушли, говорят, в Мариуполь.
Около шести пригласил к себе обедать бельгийский консул, состоятельный человек, накормил отлично, удивил радушием. Засиделся поздно, и уже часов в 9 поехал на встречу колонны. Встретил их уже по выходе с ночлега, на походе. Весь отряд приказал сосредоточить в колонии Ивановка (по-местному, Куцая), на позицию выставить только взвод легкой и взвод мортир с прикрытием их из двух “кольтов”, что при легкой батарее, а одну роту (3-ю) поставить для порядка в городе, придав ей броневик и мотоциклеты, имея в виду роты менять. Назначить комендантом Жебрака, вручив ему в городе военную власть, подчинить ему роту и броневик, устроить комендатуру и вербовочное бюро. Проехав впереди колонны в Ивановку, подождал Войналовича, передал ему все распоряжения относительно начальника гарнизона, комендатуры, вербовки и прочее, а затем уехал опять в “военный штаб”, в Бердянск, согласовать все распоряжения. Был третий час 11-го...
|
