Конец сентября 1922 года… Прошло больше 60 лет с тех дней, которые я ежегодно вспоминаю в течение всего моего пребывания за границей, и мысли эти, я уверен, не покинут меня никогда. Это были дни перед нашим отъездом из родных краев куда-то в неизвестность, как нам, юным кадетам, тогда казалось. Кроме самого важного, – эвакуации нашего Хабаровского Графа Муравьева-Амурского Кадетского Корпуса, – немало огорчало нас и то, что наш корпусной праздник, 24 октября (св. Апостола Филиппа) впервые за все существование корпуса, пришлось встречать на берегу бухты Новик, на Русском Острове, под открытым осенним пасмурным небом, а не в Хабаровске, не в казармах 36-го полка, как это всегда было.

В тот год корпусной праздник был отмечен только одним молебном. Ни парада с церемониальным маршем, ни производств, ни праздничного обеда и, конечно, никакого бала. Всех мучил вопрос: что ждет нас впереди? Признаться, нас молодых все происходящее вокруг нас не особенно тревожило и волновало. Все это было больше похоже на приготовление к продолжительной экскурсии за границу, чем на эвакуацию, может быть, пожизненную…

Переночевав у горящих костров, сидим на берегу и ждем. Ждем спасательных кораблей. Так грустно под осенним дождиком прошел праздник. Ночь провели у костров, а 25-го около 9.30 утра, заметили на горизонте мачты кораблей. Из кадетских грудей вырвалось громкое “ура!”. Три судна прошли мимо нас к причалу бухты 35-го полка, как раз напротив нас. Первым шел ледокол “Защитник”, а за ним два портовых катера: “Воевода” и “Взрыватель”. Нам хорошо была видна противоположная сторона бухты у причала, где находились “Корниловское” Военное училище и госпиталь для раненых в последних боях при отступлении армии.

Проходит час, другой. Нашему директору Ген. Майору Корнилову показалось, что процесс посадки происходит очень медленно и он приказал 1-му взводу вернуться в расположение корпуса, взять вельбот и немедля приплыть к пристани. “Помните, – крикнул он вдогонку уходящему взводу, – помните, что от вас зависит судьба нас всех! Я полагаюсь на вас, Виктор Владимирович (подполковник Магденко), и на ваш взвод!”…

Мы знали, что вельбот всегда стоял на берегу бухты, около дома заведующего электростанцией. Направились прямо к нему, – застали его спящим.

Подполковник Магденко – Нам нужен вельбот, дайте ключи от него.

Зав. электростанцией – У меня их нет.

Подполковник Магденко – Хорошо, дайте весла.

Зав. электростанцией – Я не знаю, где они…

Подполковник Магденко – Первый взвод, сюда! Обыскать дом и найти весла! В случае, если он окажет сопротивление, застрелить его, как собаку!..

Весла были сразу же найдены под навесом, во дворе. По пути захватили топор, разбили замок и через несколько минут, напрягая все силы, гребли по направлению к пристани.

От директора получили: “Молодцы ребята!”. Он сел рядом с рулевым и мы пошли по направлению расположения 35-го полка и остановились около “Защитника”. Увидев на мостике адмирала Безуара, директор крикнул: “Ваше превосходительство, мы на пристани 36-го полка ждем посадки на ваши пароходы. Хабаровский корпус ожидает выполнения обещания адмирала Старка…”

Адмирал Безуар – Я не могу взять вас всех, суда переполнены, и здесь распоряжаюсь я, а не вы.

Генерал Корнилов – Я получил приказ эвакуировать кадетов на ваших судах, – и он замахал какой-то бумагой в руке, в которой была его палка – он всегда ходил, опираясь на нее, так что вышло очень внушительно,- если вы не возьмете нас, в истории будут записаны позорные строки: “Адмирал Безуар бросил Хабаровских кадетов на растерзание красным бандитам!”. Это проняло.

Адмирал Безуар – Хорошо, я пошлю вам “Воеводу”, на который вы погрузитесь. Люди только! Никакого багажа! Через полчаса все должны погрузиться на корабль!

Все это было выполнено. Через час пришел “Воевода”. Погрузили вперед младших, затем семейства корпусного персонала, а на второй рейс старших (мне было 15 лет). Конечно, со своим багажом – это ранец, винтовка и полные подсумки патронов. Каждый прихватил часть провизии. Всю же канцелярию, учебники и цейхгауз бросили на берегу.

Один из музыкантов, кроме своего казенного инструмента, притащил громадный контрабас; заметив эту махину, директор приказал бросить его за борт. Помнится, как он плыл, подпрыгивая на волнах… Было и смешно, и грустно.

Наша партия во главе с офицером-воспитателем А.Д. Кузнецовым с супругой, перешла с “Воеводы” на “Защитник” и начала как-то устраиваться. Все мы сгруппировались в уютном местечке под мостиком – и видно было все кругом, и какая-то защита от дождя. Винтовки и подсумки с патронами сложили здесь же рядом, покрыли брезентом, ранцы расставили по борту, заняв сухие места так, что можно было и посидеть, и поболтать и, разложив одеяло, поспать.

Каждый устраивался по возможности: где и как мог. Для примера: диваны в кают-компании были заняты морскими стрелками – в прошлом пленными красноармейцами, тогда как раненые юнкера ютились, где придется!

Через полчаса третьим и последним рейсом подошел “Воевода” к “Защитнику”. Тут же последовало распоряжение: “Не выгружать ни пассажиров, ни вещей”. На “Воеводе” оказались ген. А.А. Корнилов с женой и сыном, подполковник П.А. Яковлев с женой, докторИ. А. Цеханович с тремя ранеными юнкерами, о. Стефан Никольский, подполковник Н.Ц. Грудзинский с женой и несколько старших кадетов, деятельно помогавших с нагрузкой провизии. Вот что позже сказал полковник Грудзинский: “На “Воеводе” нас приняли неприветливо, грубо, начальственно, с криками и бранью. Правда, суда были перегружены…”. Катер “Воевода” казался лодкой по сравнению с другими судами Сибирской флотилии.

Вскоре посадка была закончена. Трап поднят, и было всем ясно, что мы начинаем путешествие, – так оно и было. Гудок… Громче зашипела и зашумела машина, и “Защитник”, слегка вздрогнув, тихонько начал двигаться. Погода портилась. Стал моросить дождь…

При выходе из бухты Новик, наши эскорты “Воевода” и “Взрыватель” приостановились у причала “Подножье”, чтобы кого-то подобрать. К вечеру 25 октября суда вошли в бухту Посьет, где и заночевали. Эта ночь была действительно отдыхом нам всем, после двух бессонных ночей на берегу пристани.

Однако на самый главный вопрос: куда же мы пойдем? – ответа не было. Будет ли это Япония, Китай, Корея или Гавайские острова? Все эти страны были предметом наших догадок и главной темой разговоров.

Как мы и предполагали, утром 26 октября “Защитник” загудел, зашипел, вздрогнул всем телом и, развернувшись, начал набирать скорость, унося нас дальше от Посьета, самого южного порта Российского Дальнего Востока, от наших берегов…

Погода улучшилась, все пассажиры “Защитника” вылезли из своих укромных мест. Здесь были офицеры, солдаты, молодые и пожилые женщины и детвора всех возрастов. Многие выглядели больными, утомленными и озабоченными, особенно при появлении по левому борту двух японских миноносцев. Они шли параллельным с нами курсом и поднимали на мачте различные сигнальные флаги, и наш корабль отвечал тем же. Нас предупредили, чтобы все оружие было припрятано, но мы по своей инициативе это сделали раньше.

Между собой многие почему-то говорили вполголоса. Исключением из пассажиров были лишь мы – кадеты, и особенно наша группа, под мостиком. Мы были в хорошем настроении, шумно разговаривали, шутили, и даже временами можно было слышать дружный юношеский смех. Пели песни, как-то: “Нелюдимо наше море”, “Ты моряк красив сам собою”, пели “Звериаду” и массу других… Как вдруг, совершенно неожиданно, веселое настроение компании было прервано сообщением с капитанского мостика. Вахтенный офицер, пользуясь обыкновенным ручным рупором, громко объявил “Прошу внимания, господа!”… Сейчас мы покидаем границу России и Русские воды”,- и повторил еще раз те же самые слова, – как только нам показалось, более внушительным тоном, и покинул капитанский мостик.

Я, внимательно выслушав объявление, перенес свой взгляд на массу людей на нижней палубе, которая вышла поглазеть и обсушиться на солнышке и, конечно, не была подготовлена к тому, что услышала с капитанского мостика.

Вдали, с правого борта, в тумане, неясно скрывались очертания гор. Это и была она – Россия. Неужели же правда, – как говорили некоторые, – что мы Ее видим в последний раз? Тогда мне это было непонятно. Описать эту картину, свидетелем которой я был, мне, не владеющему пером, не под силу; поэтому ограничусь лишь малым; напишу о том, что произошло около меня. Сидевший невдалеке казачий офицер с подвязаной раненой правой рукой, снял левой смятую фронтовую фуражку и, зажав ее между коленями, трижды перекрестился, произнося что-то невнятное, видимо, слова молитвы.

Из многих, находившихся на палубе, некоторые почему-то стыдливо или украдкой крестились или утирали слезы… Тогда мы были совсем юны, – от 14 до 17 лет, – и поэтому многое понимали по-своему, почти по-детски…

Для нас гражданская война была окончена, и я, как и все, скорбя душой и со слезами на глазах, оставлял последний кусочек родной мне России, которую любил всегда пламенно и беспредельно.

А вот сейчас, сидя сгорбившись у письменного стола, – не кадетом 5-го класса, а семидесятипятилетним стариком, я воспринимаю все по-иному, перед моими глазами проходило прошлое… и я искренне признаюсь, что у меня и, вероятно, и у моих одноклассников тогда и в мыслях не было, что покидаем мы не только русские воды, но и горячо любимую Родину, и покидаем ее навсегда. День же 26 октября 1922 года я никогда не забуду.

Я всю жизнь верил, – и эта вера не давала угаснуть надежде, – …надежде в будущее возрождение Великой России!!!