О.И. Бурова (1921 г.р.) родом из ст.Верхне-Гниловская,
Батейского района Ростовской области.
Репрессированы 16.11.31 года Батейским РИКом.
В 1937 году И.Д.Волохов осужден органами НКВД.
Семья реабилитирована 19.10.92 года Мурманским УВД.



Мой отец, Волохов Иван Дмитриевич, родился 5 мая 1893 года в станице Верхне-Гниловской, недалеко от Ростова-на-Дону. Он закончил 3 класса сельской школы, с 1920 по 1929 год проходил службу рядовым в Красной Армии.
В 1930 году наша семья (отец, мама, Елизавета Дмитриевна, и трое детей) была выслана на Урал. Жили мы не богаче тех, кого не тронули, все, что имели, было нажито честным трудом.
Уже в годы войны моя сестренка видела человека, который нас выселял, и слышала от него:
“Они день рождения справляли и меня не пригласили. Вот я их и раскулачил”.
Привезли нас на Урал зимой, высадили на снег, жили в недостроенных срубах, полы не были настелены, бревенчатые стены, а верх и двери из мешковины.
Летом 1930 года вызвали родителей и сообщили им, что можно отправить детей на родину, к старикам. Приехала бабушка и увезла нас к себе, а ближе к осени мы получили письмо от родителей с обратным хибиногорским адресом.
1930 и 1931 годы были голодными годами на юге России, и в 1931 году мы перебрались к родителям на Север.
Приехали к ним на 25-й километр.
Отец в эти годы работал десятником в цехе движения на руднике, мама - уборщицей на шалманах. Здесь же, на 25-ом километре, мы ходили в школу. Она размещалась в том месте, где сейчас дом № 24 по улице Кирова. Днем это была школа, вечером клуб.

Позднее повыше были выстроены еще две деревянные школы. Затем начали строить бараки по Нефелиновой улице, четыре дома, в них жили до 1937 года. После схода лавины, когда лавина засыпала наш дом, переселили на улицу Комсомольскую, 6 (теперь улица Кирова). Дома были в полтора этажа, с печным отоплением, рядом сараи.
Пилили бревна, заготавливали дрова. Жили мирно и дружно. Маленькая комната на всю семью, общая кухня, длинный коридор.

В 1935 году начались аресты. Были арестованы жившие на 25-ом километре геологи Усевичи, главный инженер рудника Борушко. Шли слухи, что по ночам ходит “тройка”. Забирали тихо.

Помню, что в дни перед арестом отец как-то сник. Приходя с работы, тихо делился с мамой:
“забрали того-то и того-то”.
Он был добрым, мягким, даже робким человеком.

25 августа 1937 года, в день ареста, отец выходил на работу в ночную смену. Днем я с ним пилила дрова. Уходя, он грустно попрощался, обнял детей. Арестовали его на работе. Я проснулась той ночью от звука шагов. Шли несколько человек в сапогах по нашему длинному коридору. Постучали в нашу дверь. Охрана ввела отца. Были еще двое понятых, один из них Тютрюмов, второго не помню. Начали обыск. Отца посадили поодаль, не разрешили разговаривать. Мама сидела с младшей сестренкой на коленях. Ничего не нашли. Сказали отцу:
“Собирайся”.
В дверях отец обернулся и сказал: “Дети, я ни в чем не виноват”.
Сестренка плакала, а мама словно окаменела.

Надо было как-то жить. Мне тогда было 14 лет, младшей сестре 7. Собирали и продавали в первую осень ягоды, стакан за 10 копеек, 80 копеек в день. Мама подрабатывала шитьем. Ее почему-то перевели работать уборщицей в милицию. Приехала бабушка со средней сестренкой. Спали впятером поперек кровати.

Отец находился в Кировской тюрьме, это место на въезде в город. Разрешили передачи, относили смену белья и что можно было собрать из продуктов. С передачами ходила мама, детей с собой не брала, хотя и обещала мне. Два раза ей удалось увидеть отца, когда его выводили на прогулку. Бабушке она сказала после того, как увидела отца в первый раз:
“Не узнать”.
В один из дней передачу у мамы не приняли...

Вместе с отцом на 25-ом км забрали многих. Знаю, что были арестованы Редин и Гусев. Они, как и мой отец, были десятниками в цехе движения. У Екатерины Ульяненко были арестованы сын, брат и зять. Из тех, кто был взят с отцом, ни один не вернулся.

Через какое-то время нам сказали, что отец осужден на 10 лет без права переписки.

Мама вскоре после ареста отца заболела тифом, лежала в инфекционном отделении на 16-ом километре. Я с бабушкой летом, весной и осенью ходила набивать патроны на Кировский рудник. Зимой устраивалась на снегоборьбу на 2-ой участок, на эту работу брали и подростков. Потом поступила в фельдшерскую школу, хотя хотела быть счетоводом.
В автобиографии при поступлении нужно было указывать, по какой статье осужден отец. Таких детей, как я, детей “врагов народа”, на свой страх и риск принимала директор школы врач Знаменская, взяла меня и позднее моих сестер.
На фронт меня не послали, оставили в Кировской больнице, было сказано, что наложена правительственная бронь.

Я писала в эти годы и Сталину, и Берии, просила за отца. В 1943 году знакомый работник НКВД сказал мне, чтобы не писала, иначе окажусь вместе с отцом.

В ноябре 1943 года перевели работать в больницу на 25-й км. Из больницы иногда не выходили сутками, дежурства были по 12 и 24 часа. Представляли к награде “За доблестный труд”, но представлению не дали ход. В 1945 году вышла замуж за летчика, командира эскадрильи 17-го полка, он воевал в Заполярье. В 1946 году родилась дочь Маша.
Маме в этот год дали паспорт, и мы в первый раз поехали в отпуск.

По прошествии десяти лет после ареста отца нам объявили, что ему присудили 20 лет заключения в дальних лагерях без права переписки.
В 1957 году начали приглашать родственников для получения реабилитационных листов. В реабилитационной справке, выданной Военным Трибуналом Северного Военного округа 14 ноября 1957 года, какую мы получили, было сказано, что уголовное дело от 1937 года по обвинению Волохова Ивана Дмитриевича “отменено за недостаточностью улик”, что “причина ареста - лжесловие” и что отец мой скончался 14 октября 1943 года от инфаркта миокарда.
После 1957 года маме дали пенсию за отца, 24 рубля.

В последние годы я сделала повторный запрос, написала на имя Н.И.Рыжкова, письмо было передано в Прокуратуру СССР, оттуда в Мурманскую прокуратуру. Вскоре сотрудник местного отдела КГБ доставил нам вторую реабилитационную справку, которой нас извещали, что отец был арестован по обвинению в проведении контрреволюционной деятельности и 29 сентября 1937 года постановлением Особой Тройки УНКВД по Ленинградской области на основе сфабрикованных материалов ему была определена высшая мера наказания, 4 октября 1937 года он был расстрелян.

Все, что осталось как память об отце в нашей семье, - его единственная фотография. Мы не знаем, где он был убит, где захоронен. И Мурманское, и Апатитское КГБ отвечают, что они не располагают этими сведениями.
Спасибо, что мы теперь хотя бы можем прийти, постоять, положить цветы к кресту, который поставлен на 16-м км в память о таких, как мой дорогой отец.
пос.Кукисвумчорр г.Апатиты
(записала Т.Рюнгенен) "Котлован" №1 (6), март 1991


http://xxl3.ru/teksty/burova.htm