Научные поиски никогда не являлись для А.В. Недоступа самоцелью и отдельным видом деятельности, они совершенно органично вытекали из его врачебной практики, помогали осмыслить ее, улучшить, найти новые возможности понять болезнь и помочь пациентам. Он всегда оставался терапевтом широкого профиля, любил цитировать Е.М. Тареева: «Кардиологи растут везде, как поганки, а терапевты — это белые грибы. Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя». Считал просто скучной сугубо узкую специализацию; не был и ученым ради науки, какие нередко встречаются в медицине и тщательно строят научную карьеру.
Характерен рассказ одной из многолетних пациенток А.В. Недоступа — легендарной актрисы Малого театра Татьяны Петровны Панковой. Ее близким родственником был весьма уважаемый профессор-кардиолог, известный многочисленными научными выступлениями и публикациями. Столкнувшись с аритмией («мерцаловкой»), Татьяна Петровна, естественно, обратилась за помощью к нему и получила честный ответ: я больше теоретик, а лечиться — лучше к Недоступу.
Однако это не означает, что Александр Викторович был чистым эмпириком. Он замечательно говорил о довольно традиционном и поверхностном противопоставлении «эмпирика» Г.А. Захарьина и «ученого» С.П. Боткина — в то время (конец ХIX века) в медицине практически отсутствовали ныне привычные «объективные» способы обследования (рентгенография, ЭКГ) — имелись, в сущности, только самые несложные анализы крови и мочи, и в таких условиях Захарьин довел до высшего совершенства метод опроса и осмотра больного, извлекая таким образом всю возможную полноту информации.
А.В. Недоступ перенял эти методы непосредственно от своих учителей и владел ими виртуозно — присутствие при его беседе с больным и последующем осмотре вызывало восхищение и служило великолепной школой для врача с любым стажем. Всегда говорил о том, что гениальных молодых врачей не бывает — в юности можно написать гениальные стихи, но не «Войну и мир» или «Тихий Дон». Нужен еще опыт. Убежденно отстаивал важность последовательного сбора анамнеза, учил ничего не пропускать и не жалеть времени на разговор с пациентом; вместе с тем, возможности современных инструментальных методик использовал сполна, хорошо видел их преимущества и открываемые ими возможности научного поиска.
Книги А.В. Недоступа — «Мерцательная аритмия: стратегия и тактика лечения на пороге XXI века», «Как лечить аритмии», «Медикаментозное лечение нарушений ритма сердца», «Болезни миокарда и перикарда: от синдромов к диагнозу» — давали врачам неоценимый анализ собственного опыта автора и возможность использовать полученные им результаты исследований в ежедневной клинической практике, вызывали доверие и интерес коллег.
Докторскую диссертацию А.В. Недоступ писал долго и тщательно, отказавшись от научного консультанта (работа, посвященная математическому анализу сердечного ритма и методам прогнозирования при мерцательной аритмии, была целиком выношена им самим). Понимал: на защиту — учитывая особенно пристальное внимания к нему руководства — надо идти с большим запасом прочности. Защита в 1987 году прошла блестяще. Через год Александр Викторович стал профессором Факультетской терапии — единственным беспартийным профессором в клинике.
Но как особенно радостные, счастливые события вспоминал лишь получение студенческого билета и защиту кандидатской, по объему достигавшей хорошей докторской и потребовавшей основательного «уплотнения». Ректор Московской медицинской академии М.А. Пальцев вскоре вызвал Недоступа к себе и потребовал объяснений по поводу его непрестанно ширящейся амбулаторной практики. Лишь узнав с немалым удивлением о том, что прием пациентов ведется совершенно бесплатно, позволил продолжать эту деятельность.
С годами Александр Викторович все больше укреплялся в вере, считая ее самым важным, определяющим началом в жизни; приходило отрезвление и в отношении диссидентского движения: многое в нем шло вразрез с убеждениями профессора и вызывало постепенное отторжение. Он говорил, что необходимо непрерывно развиваться. Его развитие шло в сторону православно-государственной идеологии. В 1984 году состоялось знакомство со старцем Кириллом (Павловым) — А.В. Недоступа попросили съездить к нему в Крым, где архимандрит Кирилл заболел тяжелой пневмонией. С этой первой встречи родились их взаимная симпатия, уважение и любовь. Александр Викторович до конца жизни старца оставался одним из его лечащих врачей. В данном качестве в 1998 году ему довелось побывать на Святой Земле и на Синае — эти дни он считал счастливейшими в своей жизни, хранил воспоминания о поездке как самые драгоценные, бесконечно готов был делиться ими.
Несомненно, и архимандрит Кирилл выделял Александра Викторовича, относился к нему с особой теплотой; во время лечения в ФТК, довольно серьезно болея (ему имплантировали стимулятор), продолжал принимать и духовно окормлять страждущих — и пациентов, и врачей. Для А.В. Недоступа он был примером полного забвения себя в служении ближним — профессор не раз напоминал себе и нам, что старец, как бы плохо ни чувствовал себя, принимал в день по 100 и более человек, неустанно отвечал на письма и круглосуточные телефонные звонки, сохраняя при этом спокойствие и излучая любовь. По словам Александра Викторовича, архимандрит Кирилл никогда не советовал «с плеча»; получив серьезный вопрос, надолго задумывался, замолкал (очевидно, молился) и давал ответ в очень мягкой, осторожной форме, глубоко вникая в «анамнез»; вместе с тем, обладал несомненной прозорливостью. Многие очень важные решения в своей личной жизни А.В. Недоступ принял по его советам. Говорили о поведении христианина в последние времена. Старец считал, что разделение людей — окончательное — уже произошло.
— Надо ли бороться? Ведь сил никаких нет.
— А как же, конечно, надо. Иначе мы своими руками открываем ворота антихристу.
И А.В. Недоступ боролся. С конца 1980 годов его общественная деятельность приобретала все более публичный характер, хотя он никогда к публичности не стремился. В 1989 году вместе с коллегами-врачами по Первому медицинскому он участвовал в расследовании событий в Тбилиси; события 1991 и 1993 годов воспринял как личную трагедию, находился среди защитников Белого дома, опубликовал статью «Не казнь, но мысль, но слово» в журнале «Москва» глубоко почитаемого им Леонида Ивановича Бородина, свято чтил память погибших, родным которых всячески помогал, каждый год на утренней конференции клиники 4 октября обязательно их поминал (непонимание и недовольство иных коллег никогда не останавливало Александра Викторовича). Особое значение придавал своим глубоко продуманным, выстраданным публицистическим статьям — «Русская идея» и «О постхристианстве»:
«Русская идея есть сохранение и утверждение православия как основы мироощущения и устроения личной, общественной и государственной жизни в соответствии с его идеалами при сбережении национальных традиций, постоянном попечении о народосбережении, независимости и ограждении от внешних посягательств, включая духовную агрессию. <…> Мы отдаем себе отчет, что для многих помещение в центр определения русской Идеи Православия покажется невозможным. В атеистическом сознании религия представляется лишь как часть культуры, философско-этическая система с элементами историко-этнографических деталей (кстати, именно такой образ мышления позволяет считать возможной некую эволюцию этой “части культуры” с последующим этапом ее развития в виде “постхристианства”); в нашем же понимании Христос есть начало и конец, альфа и омега всего сущего, и речь идет не о преодолении, а об отвержении Христа, т. е. об антихристианстве — и, соответственно, созидаемом под его черным покровом царстве антихриста».
«Очевидно, <…> что вне осознания религиозной стороны понимания смысла жизни мы никогда не уйдем от той материалистической аксиомы, что смысл жизни — сама жизнь. Ничего лучшего неверующий человек предложить не сможет или просто раздраженно попытается доказать нелепость самой постановки вопроса. Все остальное (жить для детей, для будущего, для лучшего, для воплощения своей мечты и т. п.) — лишь уловка. Не могут же все поколения людей и в самом деле жить только для будущего, и так до бесконечности. Религия же (будучи православным христианином, я имею в виду именно православие) давно дала ответ на этот вопрос, хотя он звучит иногда по-разному: смысл жизни состоит в богообщении, в обoжении, в стяжании Духа Святого, и далее — в спасении через очищение от коросты греха, в подготовке к жизни будущего века. Для верующего человека это не абстракции. Мы верим также в то, что Господь создал человека и как мудрого распорядителя мира, сотворенного Им ранее, и как со-творца в завершении создания тварного мира, и как радостного созерцателя красоты этого мира (имея в виду всю земную, материальную красоту, а также и красоту, рожденную духом). Верим, наконец, в то, что, Сам будучи любовью, Бог дал человеку счастье познать это величайшее из величайших чувств, дал познать Самого Себя, познать, что ты создан по образу и подобию Божию, и подчинить свою жизнь воссозданию утраченного в результате первородного греха черт этого тождества. <…> Рассуждая и, главное, веруя таким образом, мы постигаем смысл нашего бытия, обретаем основу для устроения своей жизни, понимания своего долга, отношения к ближнему, к труду, к отечеству и т. д. А теперь вспомним Достоевского: что правда для человека как лица, то пусть остается правдой и для всей нации» [1].
Совсем просто он выражал смысл сказанного так: живут не для себя, живут для других. То, что было в душе и в сердце А.В. Недоступа изначально, получило тогда четкие и ясные окончательные формы. Широко образованный, начитанный в области русской литературы, публицистики, философии, он с живым интересом читал и вновь издаваемые, ранее запрещенные работы великих русских мыслителей, находя в них подтверждение тому, о чем думал сам.
Неоценимым соратником Александра Викторовича была супруга, Ольга Георгиевна, которая оставалась верна традициям русского реалистического театра и, не находя на тогдашней театральной сцене достойного применения своему таланту, создавала десятки программ о русской поэзии и литературе, выступая в качестве автора, музыкального редактора и несравненного исполнителя. Ее программы памятны всем, кто хотя бы раз их слышал, как и нескрываемая гордость и любовь А.В. Недоступа, неизменно на них присутствовавшего и всячески Ольге Георгиевне помогавшего.
Одним из самых близких, сокровенных, во всем единомысленных друзей оставался для него до последних дней народный артист России Владимир Петрович Заманский, прошедший войну, служивший вместе с Ольгой Георгиевной в «Современнике» и в Театре имени М.Н. Ермоловой и ныне живущий в Муроме; мало кого Александр Викторович так любил и о ком говорил с таким восхищением — как об артисте, человеке, христианине.
В 1995 году по инициативе А.В. Недоступа было образовано Московское общество православных врачей, возглавлявшееся им практически до самой смерти, — первое подобное Общество в России, породившее позднее целое движение, появление региональных Обществ и, как итог, — Всероссийского общества православных врачей имени святителя Луки (Войно-Ясенецкого), председателем исполкома которого также являлся Александр Викторович. Много лет он состоял сопредседателем Церковно-общественного совета по биомедицинской этике при Московской Патриархии (совместно с протоиереем Димитрием Смирновым). На протяжении 20 лет проводил ежегодные секции по медицинской тематике («Православие и медицина») на образовательных Рождественских чтениях, с 2007 года входил в число организаторов съездов православных врачей России.
О том, как представляется ему взаимопроникновение православия и медицины, о многих фундаментальных богословских и чисто практических проблемах, встающих перед верующим врачом в современном обществе, А.В. Недоступ говорил постоянно — интервью и статьи опубликованы, в них надо вчитываться внимательно, круг затронутых там вопросов чрезвычайно широк, видение глубоко, в лучшем смысле традиционно — и все же неповторимо-индивидуально.
Что же касается истории возникновения Общества православных врачей, все началось с небольшого эссе И.А. Ильина «О призвании врача», по поводу которого Александра Викторовича пригласил выступить Ю.Т. Лисица — издатель многотомного собрания сочинений выдающегося философа. В указанном эссе Ильин писал:
«Деятельность врача есть дело служения, а не дело дохода; а в обхождении с больными — это есть необобщающее, а индивидуализирующее рассмотрение, и в диагнозе мы призваны не к отвлеченной “конструкции” болезни, а к созерцанию ее своеобразия. <…> Пациент совсем не есть отвлеченное понятие, состоящее из абстрактных симптомов: он есть живое существо, душевно-духовное и страдающее. <…> Я должен почувствовать моего пациента, мне надо добраться до него и принять его в себя. Мне надо, так сказать, взять его за руку, войти с ним вместе в его “жизненный дом” и вызвать в нем творческий, целительный подъем сил. Но если мне это удалось, то вот — я уже полюбил его. А там, где мне это не удавалось, там все лечение шло неверно и криво» [2].
Именно таким виделся А.В. Недоступу православный врач, таким был он сам. Из этого исходили в своей деятельности и члены Общества. Круг проблем обозначился довольно быстро. Современные медицинские технологии, а также нетрадиционные методики требовали профессиональной оценки. Многим пациентам Общество оказало безмездную медицинскую помощь в самые тяжелые 1990-е и 2000-е годы (хотя председатель не считал возможным сделать это главной формой работы). Александр Викторович говорил: православный врач должен быть прежде всего добросовестным, профессиональным — при нынешнем уровне медицины он не может работать «на коленке», без применения всех современных диагностических и лечебных методик, что, в свою очередь, исполнимо только в стенах крупных лечебных учреждений. И каждый член Общества продолжал оказывать людям помощь на своем месте, в своей больнице, подыскивая при необходимости нужного специалиста. Подобная деятельность давно являлась для А.В. Недоступа привычной: его блокноты пестрели соответствующими записями заданий самому себе.
Столь же органичным делом стало для него возрождение храмов Клинического городка на Девичьем поле. Храм Архангела Михаила в конце 1980-х годов близился к полному разрушению (лишь крепкая кладка и протесты жителей несколько притормозили процесс), храм Преподобного Димитрия Прилуцкого сохранился гораздо лучше, но его занимали различные службы. Ничто не происходит случайно. Избранный в 1987 году ректор ММА носил имя Михаил, и в одной из бесед А.В. Недоступ обратил его внимание на бедственное состояние храма Архангела Михаила; даже «наивно» подарил М.А. Пальцеву одно из своих стихотворений, посвященное этой теме. В преддверии 225-летия Академии весной 1990 года у ректора родилась идея о восстановлении Михаило-Архангельского храма, и за помощью он обратился к А.В. Недоступу, который тут же предложил возродить и храм Преподобного Димитрия Прилуцкого. Подумав недолго, М.А. Пальцев согласился.
Александр Викторович занялся сбором «двадцаток», необходимых для регистрации церковной общины, и составлением прошения о переводе в храм протоиерея Кирилла Чернетского, служившего тогда в Коломне. Хождение по чиновникам А.В. Недоступ подробно описал в одной из своих заметок, но умолчал о том, что практически не мог спать в эти три летних недели: «Лукавый искушал, точно совершенно». Профессор выстоял. Все последующие годы он был прихожанином храма Преподобного Димитрия Прилуцкого. (А отпевали его в большом и светлом храме Архангела Михаила, возрожденном буквально из руин.) Стараниями Александра Викторовича на храме Преподобного Димитрия Прилуцкого появилась мемориальная доска одному из основоположников трансплантологии Владимиру Петровичу Демихову (1916–1998), лаборатория которого долгое время находилась в этих стенах.
Любовь А.В. Недоступа к история русской медицины, русской культуры в целом была очень деятельной («доброта — это труд»). «Малых» свершений Александра Викторовича в области сохранения исторической памяти, памяти отдельных людей хватило бы на десятки профессиональных историков и «деятелей культуры», пассивность которых ему приходилось преодолевать. При всей своей мягкости и деликатности, он проявлял порой невероятные упорство и терпение, когда, например, год за годом добивался захоронения останков М.Ф. Достоевской — матери писателя — на упраздненном Лазаревском кладбище в Москве (они были переданы в Музей антропологии). На сегодняшний день там восстановлено надгробие Марии Федоровны, однако сами останки оказались в Зарайском соборе, ожидая возвращения в родовую могилу. Думается, теперь Александр Викторович молится о завершении этого дела вместе с Федором Михайловичем...
Вероятно, еще много таких горних встреч состоялось у него с теми, чью память он столь трепетно старался сохранить. В мае 2002 года, в дни 200-летия со дня кончины первого русского профессора медицины С.Г. Зыбелина (1735–1802), от которого ведет отсчет история Факультетской терапевтической клиники, в присутствии двух профессоров бывшего медицинского факультета Московского университета — А.В. Недоступа и Н.Б. Коростелева — священник Александр Ситников отслужил первую за десятки лет панихиду на вновь обретенной могиле Семена Герасимовича: ее точное расположение за алтарем храма Святого Духа на Лазаревском кладбище Александру Викторовичу удалось выяснить по архивным документам и фотографиям [3]. Спустя несколько лет здесь установили копию утраченного надгробия с надписью: «По сердцу и уму се истинный мудрец, / Он славы не искал, но был наук красою, / Любовь ко ближнему была его душою, / Из тихих дней она сплела венец». Сказано будто о самом Недоступе — он и чувствовал свое несомненное духовное и профессиональное родство с великим врачом, хотя, конечно, не думал о себе так возвышенно. А совместная фотография А.В. Недоступа и Н.Б. Коростелева — друзей-единомышленников — всегда напоминала мне «Философов» М.В. Нестерова…
Это могила стала первой в череде обретенных и восстановленных захоронений директоров ФТК. Невозможно забыть (и не пожалеть нынешних молодых сотрудников, которые уже никогда ничего подобного не услышат), как рассказывал А.В. Недоступ об истории клиники и ее директорах, проводя нас по портретной галерее, основанной в 1912 году профессором Л.Е. Голубининым (1858–1912). Каждый из запечатленных на этих портретах был Александру Викторовичу близок, с ними он постоянно себя соотносил (смиренно понимая свое недостоинство).
Одним из самых радостных событий явилось чудесное (иначе не скажешь) обретение могилы декана медицинского факультета Московского университета (1804–1809) Ф.Г. Политковского (1756–1809) в подмосковной деревне Славково, подробно описанное на страницах «Московского журнала» [4]. Через 100 лет после публикации последней фотографии могилы основателя отечественной терапевтической школы М.Я. Мудрова (1776–1831) мы с Александром Викторовичем стояли на заасфальтированной территории Ленинградского оптико-механического объединения («ЛОМО») — на месте исчезнувшего холерного кладбища, где когда-то упокоился Матвей Яковлевич; пока пребывают неосуществленными идеи установить памятный знак у расположенного неподалеку Сампсониевского собора, а также мемориальные доски в Москве — на территории первых клинических институтов (Большая Никитская улица, ныне — Ботанический корпус МГУ) и на храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне (придел Софии Премудрости Божией построен на средства М.Я. Мудрова, который проживал поблизости и долго был прихожанином этого храма) [5]. Постоянным местом паломничества сотрудников ФТК благодаря Александру Викторовичу сделались храм Владимирской иконы Божией Матери с усыпальницей Захарьиных в подмосковном Куркино и, конечно, наши некрополи на Новодевичьем и Немецком (Введенском) кладбищах. Все мы остаемся одной семьей.
Ну что же, постоим.
Так хорошо
Подумать, постоять.
Так хорошо,
Что никого вокруг сейчас не видно,
И ты один — наедине с собой,
С своей душой, и с совестью, и с сердцем,
И с этими могилами вокруг —
А значит, и наедине с Россией.
И чувства нет, что ты пришел чужой
К чужим, как бы непрошенный наследник.
Здесь все свое. И если вспоминать —
То не уйти отсюда. Сколько чувств,
Какие мысли и какие жизни
Родной земле отдали эти люди,
В своей судьбе навечно воплотив
Талант и силу многих поколений,
Добро и разум десяти веков,
И главное для русского народа —
Святую неустроенность души,
Мечты о счастье, о высокой правде.
Мы знаем эту правду или нет?
Мы,
Кто сегодня за нее в ответе?
Мы не забыли долгих горьких лет?
Мы не забыли прадедов и дедов —
Тех, в старомодных длинных сюртуках,
Или в лаптях, или в поповских рясах,
Горевших на огне любви к России,
Смотревших воспаленными глазами
За тридевять земель, в святое завтра?
И сколько их неведомых могил
Под серым небом мартовской России!
В последние годы, похоронив любимую супругу (2014), Александр Викторович серьезно болел, продолжать работу в клинике для него становилось все труднее, но без этой работы он совершенно себя не мыслил и по-прежнему принимал пациентов, помогал, устраивал… Его не раз спрашивали, почему так тяжело болел «всероссийский духовник» архимандрит Кирилл (Павлов). Александр Викторович много размышлял о духовных причинах и смысле болезней, всегда подчеркивал необходимость совместной «работы» врача и священника — духовного и физического лечения. Говорил: болели и святые, нельзя категорично утверждать, что болезнь — всегда «наказание». На вопросы о старце Кирилле отвечал: «Духовные люди, священники объясняют его болезнь как ношу за наши грехи, принимаемую им на исповеди. Он очень много исповедовал, брал на себя. Обычно ведь идешь к батюшке — страшно. А отец Кирилл так любовно принимал исповедь, так легко ему было исповедоваться».
Невольно хочется применить это и к А.В. Недоступу. Еще со студенческих времен запомнились его слова: «У каждого врача свое кладбище, у хирургов — побольше, у терапевтов — поменьше». За всех своих пациентов — живых и погибших — Александр Викторович неустанно молился (помянник постоянно расширялся), за неизбежные врачебные ошибки, которые сам считал таковыми и от которых не застрахован даже самый опытный врач, казнил себя годами, каждому приходившему отдавал частицу себя. Десятки, если не сотни раз приходилось слышать от пациентов самых разных профессий, уровня образования, образа жизни, что достаточно им было войти в легендарный, напоминавший келью, «заселенный» портретами и иконами кабинет профессора, чтобы почувствовать облегчение.
Те же чувства испытывали многие во время отпевания и на могиле Александра Викторовича. Едва ли не у каждого, кто знал А.В. Недоступа, найдется собственная история о том, как его незабываемая улыбка осветила жизнь, согрела в самые тяжелые минуты, приоткрыла иной мир — светлый и прекрасный…
«Невозможно стать верующим, если не увидишь свет воскресения в глазах другого человека», — писал митрополит Антоний (Сурожский). В глазах Александра Викторовича был именно такой свет, и десяткам людей он не только помог как врач, но привел их к вере. Говорил: взрослые должны подходить к крещению серьезно, однако в иных ситуациях это желательно делать быстро. Потому что дожидаться особых откровений, полной убежденности можно долго. На 100 процентов не докажешь ничего, тут не имеет значения, умный человек или нет. Не следует ждать, когда все ясно станет. Если хоть что-то в сердце дрогнуло, надо креститься. Жизнь сразу изменится, внутри легче станет. Он был подлинным современным миссионером — среди людей, воспитанных в стране атеистов. Говорил, что как-то очень неестественно, плохо, когда пожилой человек остается закоренелым безбожником. И ему верили, шли ко Христу лично за ним, нередко — интуитивно или намеренно — называли батюшкой, отцом Александром. Сам он не раз задумывался о том, чтобы стать священником, прекрасно чувствовал себя в черной одежде, но сам же себя и останавливал: мое поприще — врач. Свои чувства потомка священнического рода он лучше всего описал в поэме «Переход»:
Далекого Филиппа-иерея
Потомок понемногу приближался
Душою к пониманию того,
Что с ним на этом свете происходит,
Но понял лишь сегодня. Он еще
Не мог поверить до конца догадке,
Но снова помолился за живущих
И за усопших. И слова любви,
И скорбь, и слезы пращура воскресли
В его душе, и он подумал: «Да,
Порою мысль бессильна перед сердцем,
Особенно когда в нем говорит
Непостижимое: Любовь и Вера.
С каждым А.В. Недоступ легко находил общий язык, каждому казалось, что он — самый близкий профессору человек, которому тот безраздельно отдает свое время, с которым делится сокровенными мыслями и переживаниями. Александр Викторович не раз отмечал: люди — существа многогранные и обычно соприкасаются друг с другом только немногими своими гранями. Его же собственные многогранность и глубина были таковы, что писатель увлеченно беседовал с ним о литературе, забывая о медицинских проблемах, гениальный музыкант находил у него понимание самых тонких своих музыкальных открытий, политик и философ вступали в дискуссию о судьбах России, архимандрит делился сложностями управления монастырем и так далее.
Любил жизнь в самых простых ее проявлениях, очень чувствовал ее красоту, часто вспоминал «клейкие листочки» Ивана Карамазова (так ему это было понятно!), многочисленных домашних животных называл невзрослеющими детьми и полусерьезно цитировал Н.А. Бердяева: «Я не могу мыслить Царства Божьего без моего Мури (кота, неразлучного любимца философа. — О.Б.)».
Каждый вспоминает своего Александра Викторовича, бесконечно любимого. Однажды попросил: когда меня не будет, поставьте вот это (увертюру к «Тангейзеру» Р. Вагнера в исполнении оркестра Е.А. Мравинского). Эта музыка выражала для него что-то самое главное в жизни, чего не перескажешь словами (друзьям остается только размышлять, радости в ней больше или одиночества).
Многие сокровенные чувства он выразил только в стихах и небольших рассказах, которые писал понемногу всю жизнь (сборники «Из разных лет» издавались им несколько раз с 1998 по 2019 год). Большим поэтом себя не считал (с чем далеко не все согласны), с улыбкой называл свои стихи «стишками», но относился к ним серьезно и очень дорожил добрыми отзывами о них. Один из таких отзывов принадлежал поэту и прозаику И.Л. Лиснянской. Ее письмо, в котором она называет его поэтом, А.В. Недоступ хранил как одну из самых высоких в жизни наград.
Его строками, обращенными ко всем нам, скорбящим ныне, мы и закончим:
Выпал ночью снег, а утром стает —
Радости без горя не бывает.
Стихла буря, задремало море —
Не бывает радости без горя.
Выплакала слезы, замолчала.
Жизнь придется начинать сначала.
Дни помчатся быстрой круговертью.
Вечным боем бытия со смертью.
Только помни: в мире есть спасенье.
За Крестом настанет Воскресенье!
Душный мрак сменится вечным Светом!
Никогда не забывай об этом.
[1] Недоступ А.В. Русская идея. В поисках окончательной формулировки // Завтра. 2010. № 50 (891). 15 декабря (первая публикация).
[2] Ильин И.А. О призвании врача // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 тт. Т. 3. — М., 1994. С. 474–482.
[3] Коростелев Н.Б., Недоступ А.В. Тихий уголок Марьиной рощи // Московский журнал. 2002. № 9.
[4] Недоступ А.В., Благова О.В., Васюков С.С. В поисках Политковского // Там же. 2011. № 2.
[5] Благова О.В., Недоступ А.В. В поисках Мудрова // Там же. 2007. № 4.
("Московский журнал" № 2 (386), февраль 2023)
https://rusidea.org/250971186 |
