Сколько пре­красных воспо­минаний о жиз­ни в стенах Слав­ной Гвардейской Школы уже на­писано, но ду­маю, что этих воспоминаний у каждого имевше­го счастье ее окончить, еще бесконечное мно­жество и каждый при встрече всегда припоми­нает что-то еще новое.

Если не ошибаюсь, все до сих пор напеча­танное принадлежит перу бывших воспитанни­ков кадетских корпусов. Проведшие свои юные годы в военной обстановке, они, хотя и с подо­бающим трепетом, но уже подготовленными входили в стены военных школ. Конечно, по­ступающие со стороны находились в совершен­но ином положении. Но никакие препятствия не страшили их. Лично мне пришлось даже пу­ститься в обман и на проверке зрения мне, от рождения почти не видящему левым глазом, подсказывал фельдшер, заранее к тому поощ­ренный. Все же этот мой физический недочет не помешал мне на старшем курсе удостоиться звания отличного стрелка из винтовки. Должен сказать, что мы были удивлены, когда через не­сколько дней после поступления, всех, без иск­лючения, засадили в классы и сделали письмен­ную проверку наших знаний по некоторым предметам. Оказалось, что это было сделано во­енно-учебным ведомством для каких то специ­альных целей и для нас никаких последствий не имело.

Итак мы трое — барон Пиляр фон Пилхау, Ветчинкин и я — явились в студенческих фу­ражках. «А вы, молодой, с какого изволили прибыть вокзала?», внезапно задал летучий во­прос, позванивая шпорами, лихо подскочивший ко мне корнет школы. «С Николаевского», не растерявшись ответил я. — «А, великолепно, а в таком случае, что такое прогресс? — Странно, странно, что вы этого не знаете, потрудитесь завтра доложить мне, что это за штука».

На разбивке по взводам каждый молодой поручается попечению дядьки — юнкера стар­шего курса, обычно окончившего тот же кадет­ский корпус. С нами дело обстояло сложнее, так как мне был назначен дядькой болгарин Казаров, попечение которого состояло в том, что он выискивал способы оставить меня без отпуска и мне не раз приходилось прибегать к заступничеству симпатичного корнета Бектабекова. Увы, я еще не имел понятия о том, что «звери» лишены права быть знакомыми с «бла­городным корнетом», а потому, когда я наивно подошел к знакомому мне раньше таковому, то немедленно получил соответствующее количе­ство приседаний. Корнетская черта, чему упо­добляется жизнь сугубого, имена любимых жен­щин, знание форм кавалерийских полков со все­ми их деталями, стоянок, командиров, мастей лошадей и прочие премудрости были столь не­схожи со всем оставленным за стенами школы, что своею новизной вносили какой-то новый смысл существования. К счастью, изданная Главным Штабом иллюстрированная книга форм всех полков кавалерии с цветными изоб­ражениями и подробным описанием послужила нам прекрасным пособием.

Я имел счастье попасть в смену шт. ротмист­ра Л. Панаева, которому остался навсегда бла­годарен за те два года, в течение которых он сде­лал из нас настоящих офицеров нашей непо­дражаемой кавалерии. До присяги в отпуск мы шли в нашем штатском и, естественно, еще пользовались услугами трамвая, что уже после было невозможно, мы тогда ездили только на приличных извозчиках, платя им, независимо от расстояния, целковый. Появляться же в пе­шем виде по традиции юнкера эскадрона могли только на Дворцовой набережной и, пройдя от дворца через площадь под арку Главного Шта­ба, пройтись по Морской.

Вставание зверей по первой трубе, частая проверка корнетством правильно, квадратом, сложенного белья, для чего у них имелся специ­альный квадрат с ручкою. Насвистывание ими марша школы, при первых звуках которого все звери должны были вскакивать и становиться смирно. Все это быстро усваивалось нами. Пользуясь отпусками, мы заказывали выход­ную форму, сапоги и фуражки обязательно у Пляцкого, поставщика фуражементов всей гвардейской кавалерии. Вошли мы в Школу в год, когда ее принял любимый нами ген-майор Е. К. Миллер. Сам бывший воспитанник Н. К. У., он отлично учитывал нормальность тради­ций, которыми издавна жила Школа, традиций чисто товарищеских, не затрагивавших ничье­го самолюбия. Как сейчас помню красавца «кор­нета» Рубца, загримированного во время кор­нетского обхода под начальника училища, оде­того в шинель самого ген. Миллера. Единствен­ное приказание начальника училища было, чтобы шума во время обхода не производили в тре­тьем взводе, расположенном над его квартирой.

Наконец наступил день так долгожданной присяги. Осенью 1910 года еще не была дана казачьей сотне общая донская форма, а потому в день присяги особенно выигрышно выделя­лись стоящие в манеже на левом фланге кубан­цы и терцы в своих кавказских формах.

День присяги — нет больше сугубцев, мы смело переступаем корнетскую черту, никакого цука в этот день, все — только юнкера Славной Школы.

Вечером каждый «дядюшка» везет своего «племянника» в цирк Чинизелли, где уже за­благовременно заказаны корнетству несколько рядов мест и дирекция к этому дню приготовила особое тала с отличными номерами и лихими наездницами. Остальные места в цирке также заблаговременно заняты родственниками, зна­комыми и симпатиями, пользующимися редким случаем увидеть весь эскадрон Гвардейской Школы, живописным кольцом своих красных фуражек опоясавший несколько рядов.

Но самое интересное впереди. Мы все сидим в ожидании прихода «земного бога» — нашего вахмистра Вольского и вдруг, как бы по мано­вению волшебной палочки, наши ряды поды­маются и опускаются вновь лишь тогда, когда «земной бот» сел на свое место. На постороннюю публику эта немая сцена произвела несомнен­но надлежащее впечатление.

Но вот через некоторое время появляется и командир эскадрона, полковник А. Ф. Ярмчинский, и скромно усаживается в ложе.

«Бог знает, что такое», шутя говорит на сле­дующий день командир эскадрона — «вошел я и никакого шевеления; вижу, что вахмистром почетнее быть, чем командиром эскадрона».

По окончании представления все разъезжа­ются по домам, не имеющие же родственников в Питере приветствуются дядюшками в местах условно доступным нашим юнкерам. Отданные за ненадобностью лакеям наши пелендрики уступают место красивой форме Школы, ибо и «молодые с вокзала» стали отныне, наравне со всеми сугубцами, юнкерами младшего курса эскадрона.

Вспомнив своего дядьку болгарина Назаро­ва, упомяну и «молодого» болгарина Гаджева: он был сынком богатых родителей и постоянно хвастался, что по окончании Школы отец в Болгарии подарит ему «Aut Bentz». В 1921 го­ду, очутившись в Болгарии, я узнал в военном министерстве, что Гаджев числится в списке «изменников родины», так как во время войны перешел к русским.

Из оригинальных иностранцев при мне про­ходил курс китайский офицер Цзун-хао-сюй-вень, трагически погибший в Териоках от руки стрелявшей в него китаянки.

Несмотря на все усилия нашей так называем мой либеральной интеллигенции и ее печати, всячески старавшейся отстранить молодежь от избрания ею военной карьеры, таковая все же не полностью поддавалась антипатриотической пропаганде. Так, из окончивших со мною гимна­зию, двое поступили в Константиновское артиллерийское училище, двое в Тверское, я в Нико­лаевское, а один в Военно-Медицинскую акаде­мию.

В. Хороманский