Листки календаря срывались и уносились капризным ветром жизни в прошлое, невозвратное. Молодость срывала листки-дни небрежно, весело, беспечно. Жизнь казалась бесконечной, горе мимолетным. В зрелом возрасте, к листкам стали относиться внимательнее, дольше задерживали в руках, вспоминали прошлое, но больше думали о будущем. Строилась жизнь, царствовала надежда. Придя к черте, за которой садится солнце, усталая рука осторожно срывает прожитый листок- день. Не последний-ли? А властное прошлое неумолимо напоминает о себе, о каком то, когда то давно, давно прожитом дне, оставившем неизгладимый след свой. И тянутся нити воспоминаний извилистыми путями-переходами, по которым прошла безпечная красавица жизнь, а память любовно собирает рассыпанный жемчуг из ее разорванного ожерелья.
В начале ноября 1914 года, в Петербурге стал падать ранний снег. Затейница зима уютно на долгое время устраивалась в северной столице и заботливо украшала улицы, сады, дворцы, Неву и каналы. Но обычной зимней радости не было. Правда, Петербург шумел и грохотал. Днем и ночью, по залитым электричеством улицам бесперерывно двигались экипажи, автомобили, снова толпа. Петербург-Старожил растаял в потоке новых пришельцев. По улицам, с музыкой, проходили колонны войск, громыхали обозы. Всюду мелькали ремни походных офицерских форм, косынки сестер милосердия, папахи солдат. Гвардия ушла на фронт. Горе притаилось в городе. На улицах, в порывах ветра, черным, зловещими птицами метался траур женщин, ветер сушил слезы, но не мог высушить растущую, как лавина, боль.
Изменила война жизнь и в здании Морского Корпуса на Николаевской набережной Васильевского острова. Приближался ежегодный праздник Корпуса, 6-ое ноября, но всем было известно, что в этом году будет лишь парад и парадный обед. Обычный блестящий бал отпадал. Да и кто мог веселиться в те дни? Все мысли были на фронте и на судах флота. Все ушло в торопливую и усердную подготовку к неминуемому участию в быстро разворачивавшихся событиях. Боялись лишь одного — опоздать. Каждый день был перегружен лекциями, учениями, практическими занятиями.
В артиллерийском классе ведется практическая стрельба, на приборе Длусского. Таблицы поправок, установка, прицел, целик, недолет, перелет, два больше, три лево, накрытие, взлетают столбики воды вокруг двигающихся игрушечных корабликов. Скорее бы по настоящим!
В минном классе возятся со сложными механизмами самодвижущихся мин. Заветная мечта — лихая атака миноносцев! Кропотливо трудятся над огромными минами заграждения. Многим придется походить по минным полям.
Жужжит и трещит разрядами радио-теле графная рубка, говорит эфир. Много бессонных ночей впереди перед сложными шифрами.
В девиационном кабинете вертятся на площадках с компасами будущие штурмана, уничтожают и определяют девиацию компасов, гоняясь за таинственными магнитными силами. Скоро все это заменит настоящий «летающий» мостик.
Вечер 3-го ноября 1914 года. Совершенно неожиданно, старшей гардемаринской роте приказывают построиться в Столовом зале, перед статуей Петра Великого. Зал слабо освещен, но вот, включают яркий свет. Все офицеры на местах. Под хорами мечется, как обычно, ротный командир, капитан 1 ранга Завалишин, милейший «Мотор». Он взволнован, кого то и что то ждет. Гардемарины в недоумении.
Наконец, из Картинной Галлереи выходит в зал небольшая группа во главе с морским министром адмиралом Григоровичем и директором Корпуса, контр-адмиралом Карцевым. Поздоровавшись, после небольшой паузы, как бы что то обдумывая, министр обратился к гардемаринам, приблизительно, со следующими словами: «Директор Корпуса мне доложил, и я точно осведомлен о ваших успехах в науках и практической подготовке. Я произвожу вас в корабельные гардемарины и об этом доложу Государю Императору. Поздравляю Вас, господа, с производством. О дальнейшей своей судьбе вы узнаете от Директора Корпуса, которого я оповещу о решении Государя».
Радостный ответ благодарности, и начальство поспешило удалиться. Гардемарины были уволены в отпуск до утра. Было приказано срочно закончить офицерскую экипировку.
Дня 4 и 5 ноября прошли в ожидании. Начальство ничего положительного не знало. Строились предположения. Правда, вечером 5-то ноября, как легкий ветерок по заснувшей листве, пронесся слух, что «может быть» на парад завтра прибудет в Корпус Государь. Возможно, что надежда родила слух, слух же рождал надежду. Заснули в неведении.
Утром 6-го ноября легкий снежок играл по улицам Петербурга. Было бодро, свежо, чуть чуть морозно. Корпус шумел, как муравейник, готовясь, как обычно, к параду и обеду. Теперь уже, как то без слов, стало известно, что Государь обязательно прибудет на парад.
Старшая кадетская рота ушла в церковь на Литургию. Батальоны, кадетский и гардемаринский, ждали возвращения ее в Столовом зале. Наконец она вернулась и стала на свое место. В этом году блестящая группа гостей у статуи Петра Великого значительно поредела. Много было защитных и походных форм. Хоры полны, но и там как то тихо и настороженно.
Парадом командует полковник по адмиралтейству Алтухов. Он внимательно всматривается в широко раскрытые двери музея. В зале тихо, так тихо, что кажется слышен шум играющих за окнами снежинок. И, вдруг, резко и отчетливо, падают слова команды «Встреча слева!» Взлет приема «на краул», одновременный рывок поворачивающихся голов и в фокусе всех глаз, устремленных на двери, появляется входящий в зал Государь Император.
В двухсветный зал льются потоки света, блестит зеркало паркета, свет отражается в огромных люстрах, горят золото и серебро, сверкает медь труб оркестра, играет вороненая сталь штыков, кругом море блеска и света и, вдруг,… все это как то меркнет, стушевывается, скромно и почтительно отступает. Какой то особый свет-сияние окружает невысокую, стройную фигуру, так уверенно, спокойно и просто, но в то же время торжественно и величаво входящего Императора.
Приняв рапорт командующего парадом, Государь остановился перед серединой фронта, поздоровался и поздравил Корпус с Праздником. Вслед за тем, он прошел на правый фланг к старшим гардемаринам, теперь уже корабельным гардемаринам, поздравил их с окончанием Корпуса и, после нескольких напутственных слов, поздравил с производством в мичманы. Вспыхнуло «Ура!» новых мичманов. Государь, взглядом, попросил директора Корпуса остановить это ура, что директор и исполнил, подняв руку. Повернувшись к остальному строю, Государь громко сказал: «А вам Я назначаю Шефом Морского Корпуса Наследника Цесаревича».
И тогда уже неудержимое ура, слившись с аккордами гимна, заполнило огромный зал, рвалось из массивных стен здания, подступало сладко-горьким комком к горлу. На хорах плакали женщины.
Как в тумане, прошел церемониальный марш. В последний раз, под огромной статуей «Державного Плотника» стоял Его Венценосный потомок. Мимо Него проходили «Дети Гнезда Петрова» и никто не знал, что это был последний, прощальный марш…
Парад кончился. В Столовом зале звенела посуда, передвигались столы, готовились к обеду. В ротных помещениях кадеты и гардемарины приводили себя в порядок. Государь, после парада, осматривал помещения Корпуса, вновь строющийся огромный бассейн для плавания, посетил в лазарете больных.
Вдоль классного корридора и в Компасном зале выстроились 140 человек только что произведенных мичманов. Тихо стояли молодые офицеры. Происшедшее внезапно вырвало их из привычной обстановки. Радость была велика, сбылись мечты. Каждый верил в свою счастливую звезду в предстоящей борьбе жизни и смерти.
Двери лазарета открылись и вошел Государь. Он подошел к каждому мичману, каждому подал руку, каждого, вновь, поздравил с производством, каждому ласково улыбнулся. И было что то мистически-торжественное в этом посвящении в рыцари вечного долга служения России и Императору” *
“Еще раз пожелав успеха в жизни, Государь, сопровождаемый свитой, быстро прошел в вестибюль и уехал.
А потом был обед. Играла музыка, читались поздравления, говорились тосты, слышался смех. Новые мичмана были уже гости.
После обеда они оставили Корпус. Гардемарины и кадеты ушли в отпуск.
Весь день и весь вечер падал тихий, ласковый снег. Падал на золото накладных якорей гардемаринских погон, на звездочки погон молодых мичманов; снежинки таяли и превращались в кристально-чистые слезы… Небо Петербурга плакало…
Корпус затих. Вечером не вспыхнули ослепительным заревом его окна, к его подъездам не потянулся блестящий съезд моторов и карет, и «красавиц юных рой» не устремился в Столовый зал.
Там было темно. Вальс не звучал.
Леонид Павлов
http://lepassemilitaire.ru/carskij-vypusk-1914-1964-g-leonid-pavlov/ | 
