Из журнала "Кадетская перекличка" № 24, 1980г.

(Доклад, прочитанный 3 сентября 1979 г., на Втором Съезде Русской Православной Общественности Западно-Американской Епархии, в Ангвине, Калифорния).

"Пока живу в тумане бледном
Живет во мне твой Петроград
И светится под небом нежным
На золотой игле закат".

Эпиграфом к моему докладу я взяла четверостишие одного молодого поэта эмигранта, нашего поколения, чтобы подчеркнуть основную мысль того, что я имею сегодня вам сказать.
Когда говорят об эмиграции, обыкновенно не делают различия между поколениями, жившими в России, и поколениями, уже родившимися за ее пределами. Говорят о первой и второй эмиграции, теперь уже и о третьей, а если вообще говорят о русских людях, рожденных в чужих краях, то почти всегда с ужимкой, с мысленной или прямо высказанной оговоркой, что мы русского происхождения — но как-то не совсем русские по духу, или по взглядам. Такое мнение, конечно, распространено у жителей стран, принявших наших отцов. Думаю, что каждому, здесь присутствовавшему, который получал образование в Америке, не раз приходилось объяснять недоумевающему товарищу или учителю, что, хотя он родился в Австрии, в Китае, в Австралии, в Чили, он все-таки русский, во всяком случае не простой американец, и даже не американец «через черточку», как принято здесь обозначать себя, скажем, итальяно- американцам, поляко-американцам и другим группам. Так говорим все мы, даже когда в глубине души сами не полностью верим утверждаемому. Все дети из русских православных семей, да и многие дети наполовину русские, испытали такое чувство отчужденности, или, по крайней мере, обособленности, вырастая, воспитываясь и устраиваясь в американской среде.

Феномен эмиграции, вернее, русской эмиграции, эмиграции по убеждению, а не по материальным причинам, по разному отразился на поколениях, после катастрофы 17-го года. Хотя первоначальные различия, отличавшие эмиграцию старую, Белого Движения, от новой, выросшей уже под советской властью, за десятки лет их общего пути стерлись, различия, отличавшие поколения, выехавшие за границы России, от поколений, родившихся уже вне ее, не только стерлись, но во многих отношениях стали сложней. Цель моего доклада, во-первых, изложить факты, отличающие молодое поколение от старшего, во- вторых, уточнить, насколько возможно общие стороны положения нашего поколения в его окружении и его к нему отношение, в-третьих, попробовать определить будущее развитие этого положения и повлиять на него.
Каждое десятилетие, каждое поколение приносит с собой какие-то, хоть небольшие, перемены в настроении, мировоззрении и, попросту в быте народов, личностей, всего человечества. В этом ход истории. Поэтому, естественно, что каждое поколение в какой-то степени отличается от предыдущего — без этой разницы, этого удаления, мировое творчество лишилось бы одной из своих основ и главных тем.
За последние пятьдесят лет, когда общества цивилизованного мира пережили колоссальные перемены в политических, социальных, технических сферах, сопровождаемые коренными потрясениями религиозных, моральных и эстетических принципов и норм, когда эти перемены и потрясения продолжаются с усиливающейся скоростью, те естественные расхождения в опыте и мнениях, которые всегда существовали между отцами и детьми, увеличились и усложнились. Если добавить к этому, допустим, не очень большому расхождению между поколениями, переживаемое всей эмигрантской молодежью чувство отчужденности, вернее, неприкаянности, то что по-английски можно было бы выразить словами "поt Ье1опgiпg", среди американского окружения, то положение нынешней русской эмигрантской молодежи, уже третьего поколения беженской России, внуков тех первых гонимых, становится в своих исторических очертаниях уникальным, а в бытовых сторонах — невыносимым.
Когда я думаю о первой эмиграции, мне представляются пароходы, ушедшие в 20-м году из Крыма, направленные к далеким, неизвестным берегам. Вторая эмиграция — толпы, бежавшие через фронтовые линии, бесконечные эшелоны, катящиеся на Запад, под обстрелом. Мысли, надежды, вся последующая жизнь и тех, и других устремлены на родные, покинутые края. Наше же, молодое поколение эмиграции — небольшой пароходик, со всеми удобствами, заблудившийся в безбрежном пространстве, не знающий, где его пристань — на незнакомой родине, или в известных, но чуждых нам краях. Что для нас Россия? Отцы и деды наши унесли о ней воспоминания, массу деталей бытовых, память о родных и близких им людях. А мы знаем Россию всего лишь по картинкам, по сухим, часто враждебным, источникам, по нескладным, сказочным повествованиям.
Русские беженцы никогда полностью не почувствуют себя за границей «дома», сколько бы лет они ни прожили в одном, в нескольких городах. А мы здесь родились, здесь и учились, здесь работаем; у нас друзья и женихи, и семьи есть среди нерусских. Нас не всех тянет в Россию; вопрос о своевременном возвращении туда нас волнует — как его разрешить, когда нам с детства известны мечты родителей, идеал эмигрантский о всеобщем возвращении на родину, а нам трудно даже подумать о добровольном отказе от хороших условий жизни, которые почву — и когда уже третье на ней стоит, трудно подумать, что от нее придется отказаться.
Многие из нас уже решили, что не вернутся в Россию, если она освободится, а остальные, по крайней мере, серьезно задумывались над этим вопросом. И, конечно, если мы уже готовы к тому, что будем жить здесь, в Америке, то нас затрагивает внутреннее обеспечение этой страны, устройство наших карьер, воспитание молодой семьи для жизни в Америке, а не в какой-то эфемерной России. Вопрос о возможном возвращении особенно обостряется сейчас, когда многие утверждают, что приближаются дни выбора, когда в свободную Россию смогут переселиться не примирившиеся с коммунизмом эмигранты.

Вторая точка, с которой молодежь эмиграции начинает отрываться от старшего поколения — вопрос языка. Мы часто слышим от более пожилых людей упреки в том, что мы мало и плохо говорим по-русски. В этом видится как бы главная черта предательства — отречение от родного языка. Сами же мы чувствуем, что нам трудно говорить по- русски, у нас проскальзывают то американская интонация, то неправильно поставленные фразы и тяжелый акцент. Мы ходим в церковь и не все понимаем, что слышим. Мы мало знаем Россию историческую и современную, потому что нам тяжело читать по-русски. Мы думаем по-английски, сны нам снятся по-английски, и мы сами быстро соглашаемся со старшими, что мы уже неполноценные русские, выродившиеся, ассимилировавшиеся, чуждые эмиграции и ее тревогам, чуждые русскому народу и его переживаниям.
Боже мой, кому же мы не чужды? Мы дружим с американцами, но почему-то и с ними нам нередко скучно, они нам кажутся пустыми, удивительно наивными, их образ жизни нам противен, хоть и соблазнителен. Выходит, что мы ни к кому не пристали. Как часто это чувство у нас выражается в горечи, цинизме и злобе на самих себя, на наших родителей, которые нас воспитали такими, на эту же несчастную Россию, которая не дает нам покоя.
Огромное моральное и духовное бремя несет третье поколение русской эмиграции. И не с кем нам его разделить, как друг с другом. О наших ранах никто не знает; они прикрыты блестящими успехами, баснословным благополучием, а часто и неплохо разыгранным безразличием, за которым мы прячемся от до боли раздирающей действительности.
Мы все отказывались и отказываемся от России, только потому, что мы не умеем совместить несомненной нашей русскости с жизнью на богатом возможностями Западе. Но разве эти полярности так несовместимы. Необходимо ли всегда видеть противоречие в человеке русском по духу и в человеке, выросшем вне России, особенно на Западе? Я считаю, что категорически, безусловно — нет. Почему-то у нас, русских, всегда относились с подозрительностью к русским же, жившим на Западе, любившим его или им интересовавшимся. До какой-то степени, эта подозрительность обоснованная, воспитавшаяся на уроках истории? Россию Запад не особенно любил и не любит. Западные течения принесли России много вреда. Но непозволительно сваливать то зло, которое во всех нас есть, которое причинило русскому народу огромное горе, на какие-то отвлеченные внешние явления, действия тайных организаций, или исторические течения.
Можно любить русскую землю, не будучи прикованным физически к ее почве — это доказала сама эмиграция, и это как раз свирепо отрицает советская власть, нелепо утверждая, что эмиграция, включавшая таких исключительно одаренных людей, как Бунина и Шмелева, Стравинского и Рахманинова, не вывезла из России ни капли таланта, так как все гениальные русские люди гениальны только потому, что дышут русским воздухом, а не французским. Вспомним Гоголя, прожившего, по собственному желанию, около семи лет в Риме, где он написал самые вдохновленные свои строчки о России.

На мой взгляд, первый русский эмигрант по духу и настроению — Тургенев, проведший почти всю свою жизнь во Франции, из-за беззаветной, безответной и самоотверженной любви к одной женщине, которая, быть может, и не заслуживала такой преданности. Тургенев всю жизнь писал только о России и только для нее, с неимоверной нежностью описывая ее природу и ее народ. Вместе с Достоевским он понял, охватил и увековечил целую эпоху России в преддверии к революции.
А если отступить еще немного дальше, к русским людям Екатерининской эпохи и Пушкинского Золотого Века, то можно вспомнить, что вся русская знать говорила по-французски; многие считали, что по-французски даже молиться красивее. Образованный человек еще говорил по-английски, по-немецки. На родном же языке грамотности от него не требовалось. Теперь мы возмущаемся таким предрассудком, но разве можно справедливо сказать, что те люди — герои Отечественной войны, генералы; министры, дипломаты России; дворяне, строившие многочисленные храмы, жертвовавшие на ополчение двенадцатого года, породившие Пушкиных, Грибоедовых, Хомяковых, Тургеневых, Толстых — можно ли сказать, что они не были русскими? Можно ли упрекнуть мученически погибшую нашу Царскую Семью в том, что между собой они говорили по-английски? Разве это умаляет их подвиг, их жертву?
Я хочу обратить ваше внимание: с какой близорукой точки зрения мы смотрим на наше национальное достояние. Знание только русского языка не есть ключ к русскости. И стремление вернуться в Россию само по себе не заключает в себе русскости. Наша Россия в сердцах наших. Наша родина в ногах наших, по какой бы почве они ни ступали. Что бы мы сами и наши родители и наши друзья ни думали, мы все равно русские. Что же это значит? В чем это выражается? Это значит, что нас всегда будет тревожить положение русского народа, а, тем более, пока он страдает. Это выражается в том, что мы, русская эмигрантская молодежь, между собой чувствуем больше близости и имеем больше общего, чем среди американцев, почти без исключения.
Мы — русские. Наш быт, опыт, радости и страдания, грехи и подвиги, и все достижения сотен поколений русских людей вошли, в сосредоточенном виде, в состав каждого из нас — — в состав, во- первых, духовный, в состав умственный и даже физический. Пусть нас не смущает то, что в Америке нет такого же настроения, я не скажу, национального, а, скорее, родового, чувства причастности к нескольким поколениям предков, многое испытавших и, тем самым, неразлучно связанных. Что значит в истории человечества 200 лет, когда одно татарское иго длилось дольше? Смешно даже смотреть на самоуверенность, с которой американцы считают, что нынешний государственный строй сохранится вовеки без перемен. Америка — страна новая, искусственно созданная уже по прошествии главных эпох рождения западных наций. Америка — страна в самих своих истоках составленная из множества небольших сект, взаимно ненавидящих друг друга, а впоследствии из безконечного потока различных народностей, ищущих лучших материальных условий. Не удивительно, что среди американцев преобладает чувство раздробленности, а не единства. Мы не должны видеть в этом примера. Да и справедливо ли вообще мое суждение об Америке, если посмотреть на приверженность к местной истории, местной культуре и местному превосходству, которое мы встречаем на юге США, или в так называемой Новой Англии? Факт тот, что США еще не пережили таких тяжелых потрясений, из которых бы народ вышел с чувством единства.
(Именно об этом и говорил президент Картер в своей речи о нефтяном кризисе два месяца тому назад. Он указывал на недостаток сплоченности и дисциплины в американском обществе, в сущности, повторяя критику Солженицына в 1978-м году).
Но сегодня Америка интересует меня всего лишь как пример явления противоположного русскому. Мы должны помнить, что появлением на свет, воспитанием, судьбой каждого из нас мы обязаны невероятнейшему стечению множества случайностей, то есть конкретному осуществлению понятия, которое принято называть Промыслом Божиим.
Это значит, что каждый из нас не был бы тем, что он есть, если бы его предки и деды не участвовали бы в междуусоб-ных распрях, не ходили бы на богомолье в Лавры, не пережили бы татарского ига, не бились бы на Калке, под Полтавой и на Бородинском поле, не участвовали бы в Белом Движении, не голодали бы на чердаках эмиграции, и даже проще не пекли бы куличей и не водили бы хороводов, потому что ничто, существовавшее на свете от самого его сотворения, не пропало бесследно, а, наоборот, пошло на создание одного огромного целого. Назовите это историей, цивилизацией, эволюцией или вообще жизнью, чем хотите, только не думайте, что мы можем отрешиться от этого наследия, полнота и смысл которого раскроются лишь на Страшном Суде Господнем. Современный мир не может отказаться от прошлого, создавшего нынешний его облик. Так же и мы не можем отказаться от России, потому что она сама уже в нас.мы себе создали.
В окружающей нас среде, в которой нам хорошо живется и где мы, допустим, намерены остаться, мы видим потрясающий моральный упадок, сильный упадок в области просвещения, безразличие ко злу, политический хаос, экономический беспорядок, опасное напряжение среди бедных частей населения, в общей сложности — довольно неопределенное будущее. Можем ли мы с полной уверенностью сказать, что та обновленная Россия, о которой мы третий день говорим, нам, лично, никогда не будет нужна?
Что нам дал Запад? Обеспечил нам жизнь, предоставил возможность учиться и работать, молиться Богу, встречаться, высказываться, путешествовать — стать каждому тем, кем его совесть и способности определят. Мы обязаны Америке за возможности, которые она нам дала — но на этом ее роль кончается. За результат она не отвечает: посмотрите только, сколько здесь несчастных наркоманов, да и попросту пустых, жестких людей, выросших в тех же условиях, как и мы. Тем более, за положительный результат благодарить Америку нечего — если положение американских граждан русского происхождения находится на высоком моральном и материальном уровне, то эта заслуга наших родителей и нас самих. Здесь совершенно не причем наше русское происхождение. Все то хорошее, лучшее, что в нас есть — русское. Оно вышло из России, в изгнание — за это мы в долгу перед дальней родиной; этим мы обязаны ей и ей одной. Именно потому мы русские.

Начнем с того, что мы верим в Бога, что мы хотим бороться со злом, что мы не можем безразлично смотреть на беззакония и несправедливость, что у нас возвышенное понятие о жизни, что в мелких и больших горестях мы терпим и надеемся, что переживаем наши недостатки и стремимся быть лучше. Это драгоценное зерно добра дала нам наша Православная вера, в которой нас воспитали наши русские родители. От них же мы унаследовали чувство честности и порядочности, требовательности к самим себе, жертвенности в общественных делах, чувство ответственности за младшего, за несчастного, за пришибленного, знаменитое русское великодушие — все то, что принято называть русской душой, то, что я хотела бы назвать точнее русской совестью. Это наследие, к которому мы должны прислушиваться и которое мы должны развивать в себе.
Кто бы мы ни были, нам всем, третьему поколению русских, живущих в Зарубежье, нужна свободная Россия. Нужна хотя бы потому, что нужна она всему миру, живущему под угрозой атомной войны, живущему в бессилии перед голодом, беззаконием, ненавистью и страхом, и управляемому безумцами, ставящими личные и партийные интересы выше интересов человечества. Нужна нам свободная Россия еще и потому, что мы все любим ее.

Да, все, даже те, которые совсем не говорят о ней, не говорят на ее языке, те, которые не будут приносить себя за нее в жертву — одним словом, те, которые еще не знают ее, — но любят Россию.
Разве кто-либо из нас или из них совершенно не любит и совершенно безразличен к нашей Православной Пасхальной заутрене, ко всем обычаям, сопровождающим наше празднование Пасхи Господней? А ведь это не пустой, сентиментальный символ — это самая суть России, лучшее, что можно извлечь из нее вообще.
Кто из нас не любит своих русских родителей? Своих русских друзей? Кто из нас не любит самого себя, вернее, лучшего в самом себе? Кто из вас сможет мне сказать, что он не любит России, когда она сама живет в нем?
Так как когда-то, а мы верим, и ныне, русский народ носил в себе самого Христа, так и я вам всем здесь утверждаю, что эмиграция вынесла в себе Россию, несет ее ныне и будет нести, пока не удостоится, по великой Божией милости, вернуть ее всему русскому народу, народу, который отрекся от нее, когда отрекся от Царя, попрал ее вместе с иконами, которыми мостил улицы, продал ее, вместе с несметными ее сокровищами западным расхитителям, и пустил, вместе с эмиграцией, по миру.
Шестьдесят лет, три поколения, российские изгнанники скитаются по свету, исполняя подвиг и нося с собой дар, Богом данный. Подвиг и дар тот — любовь к России. Шестьдесят лет страдает русский народ, искупая тяжкие свои грехи. Но ведь страдания бывают разные — есть страдание заслуженное, искупительное и есть страдание закаляющее, созидающее.
Мы видим сейчас, как страдание на нашей родине меняется в характере; страдание животное, бессмысленное и неосмысленное, заменяется страданием сознательным, деятельным, страданием за торжествующую Истину. Так и у нас должно быть. Любовь слепая, подсознательная, но всегда серьезная, а главное, бездейственная, должна уступить любви деятельной, самоотверженной разумной.
Я пришла сюда сегодня, чтобы позвать вас — тебя, Володя, тебя Наташа, тебя Вера, Лена, Коля, тебя, Сережа, тебя Георгий, Мася — к воинствующей любви. Она имеет две стороны — абстрактную и конкретную. Объединяет их одна цель — НЕ СЛУЖИТЬ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. Ведь наша русская эмиграция, своим малодушием, склоками, скептицизмом и бездействием только помогает разрушительным действиям безбожников, стремящихся уничтожить все хорошее в русском народе.
Сила эмиграции в ее непримиримости с незаконно захватившими власть в России. В этом отношении мы еще не потеряли значения. Но теперь, когда мы видим наростающий рассвет, одного того, что мы вообще нашим существованием отвергаем законность коммунистической власти — мало. Мы можем и должны сделать больше. Даже если мы приняли решение никогда не возвращаться в Россию, не значит, что мы хотим, или даже имеем право, как верующие христиане, забыть русский народ в темницах и в заключении.
В чем должна выражаться наша любовь к России? Во-первых, в нашем духовном переживании. Мы сострадаем русскому народу. Это значит, что мы страдаем вместе с ним. К этому стремиться не надо; эта боль всегда в нас, но ее не надо бояться, ей надо посмотреть в глаза, узнать ее и осознать.
Мы должны различать, где в русском человеке добро и где зло, признать нашу общую вину и каждому в ней каяться. Мы должны отойти от эмигрантских споров, от эмигрантской робости, от чрезмерной эмигрантской опасливости, относящейся ко всякому положительному явлению в России с подозрением и недоверием.
Мы не должны поддаваться малодушию, неверию и цинизму, а напротив, пытаться укрепить в себе и друг в друге бодрый дух и крепкую веру.
Каждый из нас должен, по мере своих возможностей, все ближе и ближе знакомиться с нашим народом в Советском Союзе и в Зарубежной России. Каждый из нас должен, на первом месте, стать больше православным. Наш ответ на духовное перерождение русского народа не может быть иным, мы должны идти общим путем. До сих пор и дороги, и возможности наши были разные, но уже теперь они должны слиться. Когда-то нам напоминали молиться за Россию — теперь нужно призывать всех молиться и поститься вместе с ней.
Дорогие друзья! Я говорю об идеалах, которые нам всем дороги, но на которые мы привыкли смотреть, как на недостижимую вершину. То же самое нам когда-то говорили родители, что сгинет советская власть, будет Россия. И вот теперь мы видим, что эта фантастическая мечта сбывается. Это происходит на наших глазах. Как нам не верить, что русский народ перерождается, когда это в нас самих происходит? Там люди борются, жертвуют собой, там в лагерях постятся, там Бога ищут — а мы что делаем? Чем мы помогаем им, себе? Я предлагаю вам, молодежь, объединиться и заняться деятельной помощью русским людям.

1. Мы будем говорить по-русски. Это небольшой, но очень ценный подвиг. Во-первых, он помогает нам сохраниться русскими эмигрантами, а, во-вторых, он открывает нам возможность контакта с русским народом в Советском Союзе. Нам необходимо читать и распространять материалы о прошлом и настоящем России. Для этого следует трудиться над языком, который является для нас орудием и оружием.
2. Мы будем поддерживать духовно-национальное движение в России и Зарубежье. Опять-таки, это сводится к деятельной поддержке и чтению таких журналов, как «Русское Возрождение», «Ортодокс Монитор», «Вестник РХД», «Нового Журнала» и других органов, оказывающих поддержку русскому народу, борющемуся за веру и свободу.
3. Мы будем помогать просвещению иностранцев, поддерживая таких выдающихся людей, как Гекри Дэйкина, издающего за личные средства массу материала о гонениях на верующих христиан в России. Пример г. Дэйкина, нерусского и неправославного, должен нас всех пристыдить. Представьте себе, сколько могли бы сделать двадцать человек, если один уже так много сделал. Материалы, издаваемые им на английском языке, всем доступны; их следует читать и распространять
4. Мы возобновим поддержку заключенным Игорю Огурцову, Владимиру Осипову, Александру Огородникову и другим нашим духовным вождям, страдающим в лагерях и тюрьмах Советского Союза. Помочь им может каждый, хотя бы тем, что напишет им открытку с выражением поддержки. Если бы начальники лагерей увидели, что таких людей поддерживают тысячи людей за границей, они бы относились к ним лучше, так как советская власть еще не безразлична к мнению Запада. Кроме того, мы должны все о них молиться и помнить их подвиг.
5. Мы организуем поддержку Православному Делу, распространяющему духовную литературу в России. Как нам стало известно от людей, приехавших из России, рассылка материалов по частным адресам не является угрозой для адресатов. По советскому закону, ответственности они не несут. Просьбы же о духовной литературе все время усиливаются, отражая огромную духовную жажду русского народа.
6. Мы будем чаще встречаться, чтобы сохранить и усилить между собой чувство сплоченности, общего опыта и общих стремлений. Многие из вас слышали о том, как удачно прошел съезд в Торонто. Другие уже о том, что Четвертый Все-зарубежный съезд Русской Православной Зарубежной молодежи намечается на 1981-й год в городе Сан Франциско.
Нам предстоит огромная работа по подготовке к Съезду. Дела найдется для всех, и мы должны заняться им немедленно. Забудем всевозможные деления, которые между нами могут существовать. Мы должны объединиться, и не на основах политических, а на основах общих, культурных, во главе которых стоит наше общее Православие. Не гадайте о том, когда воскреснет Россия — через сто, через десять, через пять лет. Я верю, что скоро. Подумаем лучше о том, сколько нам осталось жить — пятьдесят лет, тридцать, десять — а, может быть, меньше? Не тратьте вашей жизни на несчастные телевизоры и обеды. Живите высшим, живите лучшим и послужите ему, кто как может. Когда я начала готовить доклад для этого съезда, я собиралась говорить о Владимире Набокове, писателе-эмигранте, которого русская эмиграция, к несчастью, мало знает. Почти все его осуждают, даже не прочитав полностью ни одного из его произведений. Набоков же в своем творчестве лучше кого-либо выразил переживания, всю тоску эмиграции. И вот, в надежде, что я смогу возбудить к нему интерес среди молодежи, которая почерпнет в его произведениях очень многое о России и о себе, а также чтобы напомнить нам всем, как необходимо нам побольше читать свое русское, эмигрантское, читать Зайцева, о котором нам так прекрасно говорил о. Павел Грибановский, читать Бунина, Тургенева, Пушкина и Набокова. Я хочу закончить мое выступление чтением трех стихотворений Набокова. Первое, написанное в 1944-ом году, скажет вам многое о его взглядах.

Каким бы полотном батальным не являлась
советская сусальнейшая Русь,
какой бы жалостью душа не наполнялась,
не поклонюсь, не примирюсь
со всею мерзостью, жестокостью и скукой
немого рабства — нет, о нет,
еще я духом жив, еще не сыт разлукой,
увольте, я еще поэт.

Второе было написано в 1928-ом году:

Мою ладонь географ строгий
разрисовал: тут все твои
большие, малые дороги,
а жилы — реки и ручьи.
Слепец, я руки простираю
и все земное осязаю
через тебя, страна моя.
Вот почему так счастлив я.
И если правда, что намедни
мне померещилось во сне,
что час беспечный, час последний
меня найдет в чужой стране,
как на покатой школьной парте,
совьешься ты подобно карте,
как только отпущу края,
и ляжешь там, где лягу я.

И, наконец, от 1937 года:

Бессмертное счастие наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше,
а были во многих краях.

Но где бы стезя ни бежала,
нам русская снилась земля.
Изгнание, где твое жало,
чужбина, где сила твоя?
Мы знаем молитвы такие,
что сердцу легко по ночам;
и гордые музы России
незримо сопутствуют нам.

Спасибо дремучему шуму
лесов на равнинах родных,
за ими внушенную думу,
за каждую песню о них.
Наш дом на чужбине случайно,
где мирен изгнанника сон,
как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружен.

Вот, как нужно любить Россию

Мария Беляева

https://web.archive.org/web/20071005140410/http://www.xxl3.ru/kadeti/beliaeva.htm