ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ... ПОНЕВОЛЕ

А.М. Бондарева (1914 г.р.) родом из деревни Журавка Леоно-Калитвенского района Донецкой области. Раскулачены 27.02.30 года Леоно-Калитвенским РИКом. Реабилитированы 15.09.92 года Мурманским УВД.

... Когда в начале 1930 года в наших краях началось раскулачивание, моего отца тоже забрали. Хотя об особой нашей зажиточности говорить не приходится, у нас и дома-то своего не было - жили у тети. И в колхоз отец вступил одним из первых. Скорее всего сыграло свою роль то обстоятельство, что в нашей слободе Тихожуравке мой отец считался “белым офицером”, хотя был таким же крестьянином, как и все остальные.
Получилось это из-за того, что когда в 1914 году он был призван на действительную военную службу, то за хороший почерк был определен в писари, а писарю полагался какой-никакой, а все же чин - подпрапорщика. Так за отцом пятно офицерства и осталось.

В Тихожуравке школа была 4-летняя, и те, кто хотел учиться дальше, ехали в Маньково, которое находилось в сорока километрах. В феврале 30-го я как раз жила там и ходила в шестой класс. Мне тогда шел 15-й год, но в нашем классе были ребята и старше. О том, что моего отца арестовали, в школе стало известно в тот же день, и меня тут же отправили домой.

Дома мать с сестрой уже собирались в путь. Когда и куда нас отправят, никто толком не знал. Всего из Тихожуравки выселяли около 20 семей, а дворов было примерно триста. Первый раз наш обоз под конвоем отправился в путь ночью. Но уехали недалеко - верст 20. Там нас остановили на дороге какие-то всадники.
“Откуда, кто такие?”
Когда узнали кто и что, велели поворачивать назад - распоряжения, мол, еще не было. Вернулись.
Второй раз тронулись в путь тоже под конвоем, но днем, уже во второй половине февраля. Привезли нас на станцию Чертково, погрузили в “столыпинский” вагон, тот самый: ”40 человек или 8 лошадей”. Правда, в нашем эшелоне получалось и по 50, и по 60 человек в вагоне - какие уж семьи подбирались. Рассортировали нас по вагонам, тут все женщины забеспокоились, - где наши мужчины? Но охрана успокаивала, не бойтесь, все записано, кто в каком вагоне, как стемнеет, привезут ваших кормильцев. И точно - к ночи привезли.

Всю ночь эшелон простоял на станции, а утром поехали. Ехали долго, и рассказывать об этом могу долго, потому что врезалось в детскую память это непривычное путешествие. На станциях нас, конечно, из вагонов не выпускали, только иногда по несколько человек от вагона с ведрами - за кипятком. Примерно раз в сутки поезд останавливался посреди безлюдной степи - всех выпускали оправиться. Питались тем, что захватили с собой. Ехали мы неделю или чуть дольше и приехали в коми-пермяцкий автономный округ. Место нашего назначения оказалось под Кудымкаром, но высадили нас примерно в ста километрах, на станции Менделеево До нас там был эшелон из Белоруссии, да и потом еще приходили эшелоны со спецпереселенцами. Было начало марта, снежно и холодно. Вещи и маленьких детей погрузили на сани, а остальные пошли пешком по санному следу. Ночевали в заброшенных церквях. Тогда много детей на санях замерзло. Через несколько дней добрались до бывших Пешногорских монастырей. Там стояли трое суток: распределяли, кому в какую деревню отправляться. В тех краях не было ни электричества, ни керосиновых ламп, освещали дома лучинами. Я ее тогда в первый раз видела, до этого только в книжках про лучину читала.

Определили нашу семью в село Юкеево, небольшое - дворов тридцать. У них были свои раскулаченные, вот в их опустевшие дома и поселили нас, по несколько семей в комнату. После таяния снегов стали приспосабливаться к работе. За деньги ничего купить было нельзя, да и не было денег-то. Нас спасало то, что отец шил обувь тамошним жителями они расплачивались с ним продуктами.

Ближе к лету мужиков и молодых парней направили работать на лесосплав. Пока ехали из родных мест, да и потом какое-то время никто и не пытался бежать, а тут, по-моему, часть парней воспользовалась предоставившейся возможностью. Во всяком случае, довольно многие из них бесследно исчезли, а в бумагах писали “утопли”. Хотя, может быть, на такой работе были и несчастные случаи.

Сама я начала работать на кирпичном заводе - делала вручную кирпичи. Там лавка была такая широкая, четыре кирпича, я в нее глину накладываю и кулачками утрамбовываю. В первый день пришла домой, ни говорить, ни есть не могу. Легла сразу, а утром мама меня еле подняла. А потом ничего - приноровилась.
Так прошло месяца четыре. Тут приехал какой-то уполномоченный и сказал отцу, который к тому времени был назначен старшим, что можно переехать в другое место. Какое именно место, уполномоченный не знал, знал только, что новостройка. Ну, отец подумал немного и решил ехать, потому что боялся, в Юксеевке мы зиму не переживем - умрем с голоду.

Таких желающих со всех окрестных сел набрался целый эшелон. И вроде мы ехали в этот раз даже без охраны, я, по правде говоря, не помню. И сколько ехали, не помню. Помню, что сошли на станции Белая. Вагоны с вещами дальше поехали - ж/д ветка еще была не совсем готова, а мы пошли пешком. Шли довольно долго. Километров через пятнадцать стали попадаться палатки. Спрашиваем у людей:
- Куда нам?
- А, говорят, - идите дальше.
Идем дальше. Кругом горы, пейзаж непривычный. Видим - колючая проволока, вышки, за проволокой бараки. Может, думаем, сюда? Одна бабенка побойче попыталась под проволоку сунуться, ну, ее с вышки мужик семиэтажным:
- Куда... стрелять буду! Мы к нему:
-Куда нам? Он рукой машет - дальше, мол.
Прошли еще немного и видим: - чуть в стороне от колючей проволоки стоят три барака. Вот они и были для нас приготовлены. В самом маленьком разместилось приблизительно 250 человек. В двух других по 500-600. А на воротах лагеря было написано УСЛОН.
Вот так 1 сентября 1930 года я и прибыла в Хибиногорск...

г.Апатиты
(записала П.Беспрозванная) "Котлован" (1) , 1989 г.

ВЕЩЕЙ - ТОЛЬКО СМЕНУ БЕЛЬЯ

Высланы мы были в 1931 г. в июне месяце в Хибины. Проживали в Ленинградской области, Череповецкого района, Талицкий с/с, деревня Попково. Сейчас Вологодская обл., Кирилловский район, Талицкий с/с, деревня Попково. Деревни давно уже нет, разрушена. Молодые уехали, старые умерли.

Вещей при выселении дали только смену белья и чтобы одеть на себя и верхнюю одежду. В Череповце посадили в товарные вагоны с двойными нарами, было тесно, голодно. Всю нужду справляли тут же в вагоне, на улицу не выпускали, охрана дверь запирала.
Привезли нас на 6-й км, где был лагерь заключенных, а потом пешком повели на 9-й км. Поселили в землянках. Было тесно, но жили дружно, помогая во всем друг другу. Мужчин сразу же отправили на рудник работать. А в сентябре и нас перевезли на 25 км тоже в землянки, к зиме перевели жить в палатки.
Было тесно и холодно, жили впроголодь. Отец работал в кузнице, старший брат - проходчиком, второй брат - откатчиком, сестра на стройке, мать не работала, т.к. была уже старая. А я училась в школе. Вначале 1933 г. перевели жить в бараки - стандартные.

В 1933 г. родителей отправили в инвалидный дом ввиду старости, как и многих стариков, и мы остались без родителей. Люди жили очень дружно и честно. И сейчас вспоминается эта дружба. Особенно запомнились нам учителя, как они относились хорошо к нам, помогали в учебе, приходили домой, если ученик болел или отставал в учебе. Даже приглашали к себе домой и занимались дома, исключительные были люди. Много нас, девочек, после 7 классов пошли учиться в фельдшерско-акушерскую школу. Также ощущали теплоту и внимание учителей-врачей, которые старались дать нам хорошее образование.

В 1937 г. после окончания техникума почти все выпускники были направленны на работу по области и в г. Мурманск в роддом. В 1941 г. эвакуирована с двухлетним ребенком в Горьковскую область, а в 1946 г. вернулась в г. Кировск, где и работала акушеркой до 1975 г. до ухода на пенсию.
Родители жили в инвалидном доме до 1941 года, во время войны были отпущены к старшим детям в деревню, где и жили до смерти.

Старший брат был на фронте. Младший работал на оборону. Сестра работала на стройке оборонного значения.

Родители очень переживали, что нет своего дома и хозяйства. Хозяйство было середняцкое.

Хочется отметить хороших, добрых и внимательных учителей и врачей. Егорова Елизавета Павловна, Михайлов Александр Алексеевич, Михайлов Василий Александрович, Бушуев Александр Александрович, Бушуев Иван Александрович, Акопова Маргарита Карповна, Шличейко Иван Игнатьевич и многие другие.
Может я что написала не так, извините, уж очень многое было пережито всего. Льготами никакими не пользуюсь, хотя и проработала 39 лет.

А.С. Гапова (Долгова)

* * *
Семья Долговых родом д.Попково Кирилловского района Ленинградской (Вологодской) области. Репрессированы в 1931 году Кирилловским РИКом. Реабилитированы 10.10.92 года Мурманским УВД.

В начале марта в Хибинское общество «Мемориал» пришло письмо от Зинаиды Осиповны Федоровой, пенсионерки из города Апатиты. Зинаида Осиповна писала, что прочитала и «Кировском рабочем» корреспонденцию Т. Цветковой «И это тоже о нас...», и ей захотелось поделиться своими воспоминаниями. Перенесенные два инфаркта не позволили прийти на собрание общества «Мемориал» и поэтому члены общества навестили ее дома.
Мягкая, приветливая, деятельная, а главное — неравнодушная, внимательная и отзывчивая к каждому, с кем сталкивала жизнь, Зинаида Осиповна близко к сердцу приняла те события, которые происходят сейчас в нашей стране. Она очень хотела помочь воссоздать полную, честную историю Кольского края, успеть сказать добрые и правдивые слова о тех, кто исчез в неизвестности. Поэтому передала нам фрагменты из своих воспоминаний. Это было шестого апреля, а еще через несколько дней ее не стало.
«Никто не забыт, и ничто на забыто» — пусть эти слова будут светлой памятью Зинаиде Осиповне Федоровой!
Е. Ф. ТОРОПУШИНА

Правдивые слова о времени былом

АЗ.О. Федоова родом из села Махновка (ныне село Комсомольское Казатинского района Винницкой области). Реабилитированы 15.09.92 года Мурманским УВД.

Было это в конце 30-х —40-х годов. Мы жили в Кировеке, в Нагорном переулке. Набегавшись, светлой летней ночью не могла уснуть, Выходя, услышала четкие, резкие слова: «Именем закона —- откройте!» Увидела около комнаты 34 мужчин в гражданской одежде и других, в фуражках с малиновыми околышами. Остановилась, сразу услышала строгое: «Проходи, девочка». Прошла в комнату, разбудила родителей, сказала, что пришли к Куликовым.
В окно мы увидели, что между нашим домом и магазинчиком стоит крытая грузовая машина (мы знали, что ее называют «черный ворон»). По т ом услышали, как все выходят, я в окно увидели, что Куликова посадили в эту машину и увезли.

Семья Куликовых жила жизнью не совсем обычной дли нашего барака. Во-первых, у них не было матери и они мало общались с дугими, так как общение между соседями поддерживали женщина, дети. Дочери и сыну Куликова было за двадцать. Дочь, кажется, работала в парикмахерской, а сын учился (наверное в Горном техникуме).
Куликова мы считали интеллигентом, он носил галстук, работал где-то в конторе. Единственное общение мужчин в нашем бараке было: поздороваются, вместе покурят и послушают радио в коридоре.
Еще отмечу, что в то время люди очень мало пили, если кто из отцов выпивал, то матери старались, чтобы дети не видели пьяного отца. Водка в магазине была постоянно и довольно-таки дешевая.

Больше мы Куликова не видели, и родители не говорили об этом, такое было время. Куда девались взрослые дети Куликова — не помню, но в 1940 году у моей сестры родилась дочь, и ей с мужем дали комнату Куликова.

Зацепился в памяти другой случай. Дети этого микрорайона учились в 29-й железнодорожной школе (теперь она, кажется, 12-я). Был у нас преподаватель географии и Конституции, по национальности еврей - Гойхберг (Исаак или Исаакович). У него была очень хорошая дикция, говорил вдохновенно, слушать его было интересно.
Однажды на линейке директор школы Н. П. Рудин объявил, что наш преподаватель Гойхберг арестован как враг народа, и еще что-то говорил, а мы стояли удрученные и испуганные, но как дети скоро и этот случай забыли.

В доме и в школе абсолютное большинство было русских, но немало жило и других национальностей: украинцы, белорусы, поляки, немцы, татары, финны... В нашем бараке жили немцы Пааль (старший дома). Он достал занавес; прибив ролики, отделили часть коридора. Собирались люди, и мы, дети, «давали представление», маршировали с флажками, ставили басни Крылова, читали стихи.

Другая семья немца — Бич, они состояли в родстве с норвежской семьей Ланкинен (сестры). В семье Бич были дети Тереза и Яков (старше нас), а у Ланкинен — Мария и Петр (мать их звала Марнхен и Пэтэр). Мы с Машей и Петькой дружили; играли в «театре». В комнате у Ланкинен для всего было свое постоянное место. В еде они отличались умеренностью, но с разнообразием. Мне как гостье даже давали полкружочка лимона, наши родители такого не покупали (хотя карточная система уже была отменена, и мы не голодали; ели «полубелый» пшеничный хлеб).
Однажды мы узнали, что немцев выселяют (опять говорилось — вредители). Товарные вагоны стояли не на вокзале, а где-то около фабрики. Прощаясь с Машей и конопатым Петькой, мы плакали, так как это коснулось нашей юношеской жизни. Было лето, очевидно, 1940 года. В то же время была выслана семья нашего сокурсника из ФАШ фельдшерско-акушерской школы) Людвига Люблинского.
Я получила письмо от Маши с Алтайского края. Переписка по какой-то причине быстро прекратилась, может быть это исходило от Маши, может, от меня: новые подруги, студенчество, новые событий...
Очевидно, в то же время выслали и финнов, что жили в бараке № 2 тоже в Нагорном переулке, весь дом был заселен семьями этой национальности. Мы с ними почему-то не дружили, а дразнили и швыряли снежками (они нам отвечали тем же). Но все-таки они иногда катали нас на «финских» санках с длинными полозьями. Потом мы научились из толстого железного прута изгибать полозья наподобие «финских» и в зимнюю пору часто по несколько человек неслись на них по улице.

Все эти важные и тяжкие события в нашем детстве и юности были скоро проходящими, но по какой-то причине не стирались в памяти, а при гласности воспоминания как бы ожили. Иной раз сама удивляюсь — некоторые события, касающиеся меня, близких людей, начисто стерлись в памяти, а эти — живы.

Мой отец, Дудник, Иосиф Иосифович, родился в 1886 году в селе Махновка (ныне село Комсомольское Казатинского района Винницкой области), Примерно в 1930 году, когда мне было семь лет, был, арестован, осужден по ст. 58 и сослан в Медвежьегорск.

В начале 30-х годов на Украине был гопод. Люди, оставшись без хлеба, сразу обеднели — не стало одежды, обуви, распространились болезни.

Нам было еще труднее других, так как остались без отца, а нас у мамы было четверо. /Долгие годы я думала, что голод был из-за неурожайных лет. Только в период гласности узнала, что урожая были неплохие, но все забирали в заготовку.
Несмотря на то, что одни обрекали народ на голод и вымирание, другие, как могли, спасали детей. Нас собирали в школе в основном не для того, чтоб учиться, а чтобы чем-нибудь покормить.
Сторож школы заставляла нас очищать от гряэи ветхую, развалившуюся обувь, а тем, кто приходил босиком, давала под ноги сухую мешковину, чтоб немного согреть ноги (даже осенью по грязи и заморозкам некоторые дети ходили босиком). Босые оставались в школе и занимались какими-либо делами, обутые шли в поле собирать колоски зерновых, стручки и горошины бобовых. Даже такое дело, как сбор колосков, разрешалось только школам.

Много обязанностей было у учительницы: учить нас, ходить вместе с нами в поле, добывать еще что-нибудь из еды. Каждый день нас чем-нибудь кормили: супом-затирухой из порушенного на ручных жерновах зерна, гороховой похлебкой с двумя-тремя капельками жира, иногда давали кусочек (со спичечный коробок) тяжелого мокрого хлеба, а случалось, и маленькую конфету.

Дома у нас месяцами не было ни кусочка хлеба, картошка тоже была съедена, да еще нас обворовывали. Единственная еда — суп из лебеды, заправленный стаканом молока. Да, у нас была корова — первотелок, которая давала очень мало молока, так как у нее корма не было.
Мы приносили ей (за пазухой) пучки травы, сорванные на полях, сдирали с крыши солому, секли и запаривали. И берегли ее от воров днем и ночью. В общем, корова и школьная еда спасли нас, детей, от голода и смерти.
Мама со старшей дочерью работали в колхозе.

После лагерного (или тюремного) заключения отца выслали в 1933 году на поселение в Хибиногорск (с поражением в правах). Получив письмо от отца, мама, взяв меня (младшую), поехала с Украины на Север.

Отец работал на строительстве кинотеатра «Большевик», жил в подселения у семьи Сыченовых из пяти человек (12 кв. метров), с нами стало восемь человек. Вскоре мы с мамой уехали обратно, чтобы продать хату и совсем переселиться в Хибиногорск, где был отец, где. по карточкам давали хлёб. Сделали это в 1934 году мама и трое нас детей. Отцу дали комнату в новом бараке в Нагорном переулке. Отец стал работать на почте, мама дворником в домоуправлении.
Наших родителей очень уважали соседи, называли по имени-отчеству. Отец, хоть и крестьянин, владел столярным делом. В комнате у нас вся мебель была сделана его руками. По просьбе соседей он ремонтировал электроплитки, делал из бутылок стаканы, проволокой скреплял треснутые тарелки.

В нашем З4-комнатном двухэтажном бараке жили Сапожниковы, Чугуновы, Мищерековы, Сафроновы, Андрощенко, Дудник, Спасские, Шиловы, Растороповы, Крюковы, Павловы, Турбачевы, Боровских. Абсолютное большинство были спецпереселенцы. Несмотря на неравные социальные права, в бараке жили дружно, не было оскорблений, ссор из-за детских конфликтов. Коридор, общественные места содержали в чистоте, очень мало выпивали. Около барака были садик и клумба, а там же и участок земли, где любой, кто хотел, мог иметь грядку и выращивать картофель.

В июле 1941 года отец остался один. Семью эвакуировали в Архангельскую область, а меня, студентку III курса фельдшерско-акушерской школы, направили на строительство оборонительных сооружений за Кандалакшу (в качестве практики). Вернулись наши из эвакуации весной 1945 года.

Возвращаясь к вопросу, за что был осуждён мой отец, отмечаю, что я эту тему я с отцом не говорила (тем более, я, младшая). Но из разговоров мамы, позже родни, услышала, что отец пострадал «за язык». Возвращаясь поздно вечером, он увидел, как председатель сельсовета увозил на возу скарб (мебель и вещи), а ночью случился пожар, сгорела старая хата председателя и так как она была застрахована — получил страховку. Отец открыто заявил, что председатель сам ее поджег, чтоб получить страховку. Мама его предупреждала: «Ой, молчал бы ты!» Вскоре отца арестовали. Люди говорили, что этот человек — председатель - написал дорос. Надо сказать, что во время немецкой оккупации он работал на немцев, а при их бегстве 6 1943 году ими же был расстрелян.

В 1947 году отцу на две недели разрешили поехать в родное село, С какой радостью он — бывший крестьянин, хороший столяр, увлеченный пчеловод - через 17 лет ехал в родное село: навестил родню, увидел хату, которую строил в 1922 году (но уже перестроенную), увидел брата и у племянника домики - ульи с пчелами. Он как будто чувствовал приближение конца жизни. На следующий год его не стало. Похоронен на 16-м км, там же покоится прах мамы, умершей через три года.

ФЁДОРОВА Зинаида Осиповна.

https://web.archive.org/web/20210925054052/http://xxl3.ru/teksty/fedorova.htm