С КАСПИЙСКОГО - НА БАРЕНЦЕВО

М.М. Афанасьева (1914-1995) родом из с.Икряное Астраханской области.
В справке о реабилитации указано,
что семья была репрессирована 23.06.30 Икрянинским РИКом.
Реабилитированы 22.06.92 Астраханским УВД.



Нас выслали в 30-м году, зимой, не помню, февраль месяц был или январь. Я из детей была самая старшая, мне было тогда 15 лет. За мною Клава, она на три года младше, потом Зоя, Павел и Мишенька, младший, ему было два года. Он дорогой умер, когда нас везли на Север.

За что нас раскулачивали - мы и сами не знаем. Жили бедно. У отца (он был рыбак) была лодка разбитая, на нее надо было какую-то рабочую силу, чтобы в море ходить, а в семье, если я самая старшая и мне 15 лет, рабочей силы не было. Папа в убойной работал, мама холодец варила, я по нянькам с 8 лет ходила, за сено нянчила двоих детей, сама еще ребенок. В школу ходила через день-два, некогда было. Баню топила, детей мыла. Мама мне говорила: “Ты у меня все равно как старая старушка, все мне помогаешь, Мария. Спасибо тебе”.

Сначала перевезли нас в какой-то чужой дом в нашем же селе, только в другом конце, за речкою, тоже люди уже были высланы. Мы прожили там недели две или три, потом пригнали нам лошадей, подводу, погрузили нас, а одеть-обуть нам нечего было, и повезли.
Нас везли с Икряного 35 километров на лошадях до Астрахани, поселили в какой-то барак, на нары. Пробыли мы там около трех недель. Потом погрузили в телячьи вагоны и повезли в Котлас. В Котласе распределили по деревням, я, помню, спала у кого-то на русской печке. А из Котласа повезли в Великий Устюг. Привезли в Троицкий монастырь. Сколько мы там пробыли, не помню. Пока мы там были, приехала бабушка, забрала Клавдию, Зою и Павлика, увезла домой, в Астрахань.
Весною, когда Двина разошлась, погрузили нас на баржи и повезли в Архангельск. Помню, что дорогой в самоварах картошку варили, яйца. А одна землячка у нас родилась на этой барже. Муки много приняли, конечно.
Привезли в Соломбалу, в Архангельск. В Архангельске погрузили опять на пароход и повезли по Белому морю, вдоль побережья. Там нас всех разбросали по разным деревням, понемногу в каждой. Мы с мамой жили в деревне Лопшенге. Папа раньше нас оказался на Мурманском берегу, он в Великом Устюге записался рыбаком, его вперед нас туда и отправили, и он в это время уже был в Восточной Лице. Потом мы с мамой приехали к нему и нас вместе отправили в Териберку, из Териберки в Гаврилово Становище, там жили год. Папа работал пекарем, а я в пекарне уборщицей. Там, в Гаврилово, родился брат, назвали Михаилом. А Аннушка, самая младшая, уже в Дальних Зеленцах родилась, куда нас переместили из Гаврилова Становища. Дальние Зеленцы строились для спецпереселенцев, быстро выстроили, ставили щитовые бараки.
На родине я после переезда на Север ни разу не была. Все здесь по Северу нас мотали. Папина мама приезжала сюда нас проведать, а мамина мама жила здесь, у моего дяди, тут и погибла, в Дальних Зеленцах. Дядюшка жил в 3-4 километрах от Дальних Зеленцов. Она пошла сюда, к маме, в баню помыться. Дорогой застигла метель. И она погибла, снегом замело. Третьего апреля это было!

В дальних Зеленцах я и выходила замуж. Мой первый муж, Герман Федорович Козлов, тоже был спецпереселенец. Земляк, но из другого района, Зеленгинского. Замуж я вышла рано, в 30-м году выслали, а в 32-м я вышла замуж. Муж у меня хороший был, и вот - за что взяли?
В Дальних Зеленцах всем семьям давали по комнате. Мы жили семьей 14 человек, меня взяли девятой в семью свекра. Три женатых сына со своими семьями и отец с матерью. У старшей невестки было трое детей, у второй мальчик и девочка, у меня дочка и сын. И комната 20 метров. Сырость, плесень, зимой все промерзало, по стенам течет. С соседями жили дружно, а ведь в бараках даже разговоры за стеной слышны.

Забрали наших мужчин в 38-м году. Муж мой тогда был как раз дома, а вообще-то они в то время были на промысле в районе Титовки, селедка тогда хорошо ловилась. Судно их стояло на рейде, залив у нас из окна был виден. Муж плавал на мотоботе, был мастером лова.
В один из дней у меня как раз сидела Галина Михайловна, кума, сына моего она крестила. Мы с ней очень дружны были . Сидит он в этот день невеселый, а я у плиты стою, обед варю. Слышу, что он куме шепчет, от меня скрывает. Говорит, что людей забирают и боится, что ему такая же участь уготована, “Но я, - говорит, - ни в чем не виноват”. Я услыхала и говорю ему: "Гера, что ты говоришь-то не дело?". А он: “Ты, Маруся, смотри, одного, другого (по фамилии называет) вызвали в Мурманск. И люди не вернулись”. А брать у нас начали уже с 1937 года.

Где-то в эти же дни он приходит домой и говорит: “Приехали артисты из Мурманска, будут давать концерт, пойдем”. Решили пожилую нашу соседку, тетю Дусю, она против нас жила, попросить посмотреть за детьми. Девочке нашей тогда шел 5-ый годик, а мальчику было 10 месяцев. “А сейчас, - говорит, - нам велено на суда собраться, хотят, чтобы на пробу вышли в море”. И вот ушел он на судно и не пришел. А ко мне пришли из НКВД. И концерт, видимо, решили ставить в этот день, чтобы проще было забирать.
Было это 23 марта, как раз мой день рождения. Вместе с мурманскими пришли и понятые из наших обыск делать. Ко мне из наших спецпереселенцев, тоже астраханец. Что они могли у меня искать? Раньше что у нас было? - из досок койка да сундук деревянный, небольшой. В сундуке рылись. Одеялко детское у меня было выстирано - и его прощупали. Пачка крахмала стояла в кухонном столе - и в крахмал руками понятый залез, и там все перерыл.
Вечером пришел свекор. “Милые снохи, разрежьте мое сердце, посмотрите, что в моем сердце. Черная туча на нас нашла”. Забрали всех троих сыновей.
Всего забрали в тот день 50 человек (в поселке было 500 человек с мужчинами и детьми). Труженики все были, работники хорошие, семьянины.
Пошли мы к морю, но не к пирсу, а к воде, напротив мотобота. Все плачем. Мотобот стоит. У мужа были вязаные белые перчатки, он надел их и хлопает над головой руками, чтобы отличили его. Кричит мне, успокаивает, слышит наши крики. Свекра моего под руки вели от моря. В тот же вечер погрузили их на тральщик. Тральщик, выходя из залива, дал гудок. Больше о них ничего не слышали.
Уже в Старых Апатитах, в комендатуре сказали, что отправлен он в дальневосточные лагеря и дан большой срок без права переписки. Позднее получила свидетельство о смерти, извещали, что скончался в 32 года от воспаления легких.

(записала Т.Рюнгенен) "Котлован" №1(10), май 1992
 

Из Книги памяти жертв политических репрессий по Мурманской области:
КОЗЛОВ Герман Федорович, 1910, с. Зеленга Володарского района Астраханской области, руский.
Мурманрыба, мотобот "Молотов", матрос, пос. Дальние Зеленцы, Териберского района Мурманской области.
Арестован 23.03.38, ст. 58-1а-7-9-13 УК. Осужден 14.10.38 Тройкой УНКВД по Ленинградской области, ВМН. Расстрелян 21.10.38.
Место захоронения - г. Ленинград, Левашовское кладбище. Реабилитирован 20.06.57 Военным трибуналом Северного военного округа.

 

ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ТАМ ЖИЛИ КУДА ХУЖЕ...

З.И.Голышева (1914 г.р.) родом из с.Калугино,
Тулугумского р-на, Свердловской области

Я из крестьянской семьи. Мой отец сеял пшеницу, рожь, овес, ячмень. В семье было три брата и три сестры. У нас был дом, лошади, коровы, молотилка и жатка.
В 1929 году в октябре, когда мы отмолотили, нас раскулачили. Сначала вымели под метелку все зерно, мы сдали около 3000 пудов. Требовали еще, но уже сдавать было нечего, и отца арестовали, посадили. На суде сказали, что посадили отца за то, что кто-то поджег солому, наверно, мол, кулаки.
Он сидел 2 года в тюрьме. Отец наш был очень старательный, он нас рано поднимал на работу.
В конце ноября нас выселили из нашего дома и пустили жить в другой. Все вещи отобрали. Но и в другом доме не дали жить, 12 февраля 1930 года стали выселять за Тобольск.
Туда свезли пятнадцать семей на подводах. Моих братьев выслали на лесозаготовки. Прожили мы так до лета, а в августе 1930 года сказали, что нас выселяют окончательно. Пришла я домой, а там все плачут.
Повезли нас на станцию Тугулым. Был сильный дождь, гроза, мы все вымокли. Ночевали на станции. На следующий день, 8 августа, пригнали телячьи вагоны. В них были нары верхние и нижние, в вагон загоняли человек по 30, все взрослые, мне было 16 лет. Охраняли нас с винтовками, но охранники были добрые, на остановках выпускали из вагонов.
В пути нас почти не кормили, но можно было пищу покупать за деньги. Только в Свердловске накормили - тухлой селедкой. Помню, что долго стояли в Волховстрое.
Привезли нас в Апатиты 21 августа. Воды на станции было по колено. Вокзальная будка была сложена из шпал, на станции было всего два пути. Сдала тут охрана нас другой, здешней, охране и привезли нас на 13-й километр к шалманам.
Там и поселили всех вместе. Нас поселили в шалман, крытый толью. А землянки были под дерном - как пойдет дождь, так на нарах полно земли. Комендант сказал, чтобы нас кормили пока бесплатно и давали пищу домой.
Как только приехали, двоих братьев отправили на рудник. До октября 1930 года я не работала, меня считали еще маленькой, а с октября взяли на рудник, и стала я носить воду, а с зимы работала на откатке вагонеток. Надеваешь лямку от вагонетки на 1,5 тонны, довозишь ее до бункера, там нужно освободить стопор, раскачать вагонетку, она перевернется, и руда высыпается в бункер. Потом нам поставили бремсберг, там было легче - вагон нужно было прицеплять к тросу, правда, трос был тяжелый. Потом пустили у нас диагональный бремсберг.

До войны так и работала на руднике, больше всего составителем поездов вагонеток. Потом, когда у меня были дети, меня посылали на склады, перебирать картошку. Тогда я познакомилась с Лидией Конфедерат, а она была прислугой у Кондрикова. Она мне сказала, что Киров и Кондриков женаты на сестрах.
Мой муж умер в 1939 году. Он был бурильщиком. Тогда бурильщики работали обычно по две смены. Много бурильщиков от непосильной работы заболевали воспалением легких и умирали. Мой муж заболел воспалением легких и на седьмые сутки умер. Их много тогда умирало, и все молодые, по 24-25 лет.
В 1931 году стали строить дома, и в 1932 году нас 12 человек поселили в комнату 12 метров. Сделали нары и так жили. В 1934 году, когда я вышла замуж, в комнате 16 метров жило 4 семьи - всего 9 человек. Голодать не приходилось, летом на деньги можно было купить и яблоки, и даже арбузы. До 1933 года карточек не было. Вокруг жили немцы, латыши, финны, поляки. В 1940 году всех выслали, оставили только татар.
А когда я после войны приехала в свою деревню, в Свердловскую область, оказалось, что там жили куда хуже, чем мы, переселенцы. И заработков никаких, и нищета.

пос.Кукисвумчорр
( Записал Ф. Горбацевич)
"Котлован" (3), сентябрь 1990 г.

ОНА ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИЗНЬ

Семья Дорошенко родом из с.Солонишевка
Котелевского района Полтавской области.
Репрессированы 01.02.30 года Котелевским РИКом.
Реабилитированы 8.07.92 года Мурманским УВД.

Я родилась в 1913 году в селе Шевченко Рублевского района Полтавской области в многодетной крестьянской семье. С восьми лет меня заставляли прясть, в 14 я уже не только пряла, но и вязала, а летом полола огороды у других. Отец крестьянствовал - он был очень большим тружеником. Мы имели корову, волов и одну лошадь, а хата была под гнилой соломой.

Весной 1930 года нашего отца арестовали и отправили в Хабаровск на два с половиной года. Всю нашу семью: одиннадцать детей и беременную мать погрузили в вагоны с решетками на окнах на станции Скороходы и повезли на север. А перед этим уполномоченный приказал забрать все наше имущество - отдали назад только сукна, из которых перед высылкой детям сшили одежду и пошили сапоги.
По дороге, в Вологодской области, мать родила мальчика - прямо между железнодорожными путями.
Привезли нас в Няндомский округ Приозерского района, в село Печозеро, а оттуда отправили еще дальше в лес. С нами вместе пришел еще эшелон из Екатеринослава (Днепропетровска).
Нам сказали, что нашего отца пришлют к нам, но так и не прислали. В лесу построили бараки из сырого леса. Было холодно, на голову капало, а хуже того - нечего было есть.
Всю молодежь и тех, кто мог работать, послали рубить лес. Если не можешь работать на лесоповале - иди в карцер. В карцере не давали еды до 12 суток.
От непосильной работы, холода, недостатка хлеба начали умирать, пошел тиф. Умер и наш родившийся в дороге мальчик. Весной и летом 1931 года умерли другие мои братья - хлеба совсем перестали давать.
Ели вытаявшую из-под снега прошлогоднюю клюкву и бруснику. От этой пищи, без хлеба, дизентерия косила людей. В 1931 году от голода умерла мать. Хоронить сил не было: замотают покойника в тряпку, мох раздвинут и туда засунут труп. Бежать было нельзя: на паромной переправе через реку Онегу требовали справку, а вплавь реку не осилишь. Почти все там и перемерли...

Нас, детей, для сбора сосновой живицы переправили на другой берег Онеги и мы сбежали. Перед этим старшей сестре выдали сапоги, и она убежала в Петрозаводск. А у нас на ногах были опорки. У младшей сестры болели почки, она вся опухла. Мы с ней ходили по деревням и просили милостыню.

Сестра попала в детдом в Няндоме, а я очутилась в Кировске. С 1 августа 1933 года я начала строить дорогу на Расвумчорр. Мы разбивали и укладывали камни. Нам давали по 800 граммов хлеба, обед возили на работу.
Я работала хорошо - бригадир говорил напарницам: “Ставлю тебя на работу с Настасьей - она не подведет”. Нашей лучшей бригаде хлеба давали до 1,1 кг на человека...
Младшую сестру из детдома в Няндоме мы забрали к себе. Жили в шалманах без перегородок, потом сделали перегородки на семьи. Ничего ни у кого не пропадало ни из продуктов, ни из одежды - жили дружно. Работали от шести до шести вечера, ходили с 23-го километра на работу до Кировска пешком.
Я вышла в первый раз замуж, и в 1936 году родился сын. Вокруг жили и работали русские и украинцы, латыши, поляки, финны, эстонцы. Спецпереселенцы были и из Псковской, Тюменской, Челябинской областей. После финской войны, в 1940 году, немцев, поляков и латышей выслали на Алтай. Финнов и эстонцев тоже выслали, но не знаю куда. Много семей разбили, разлучали с женами, детьми. Было много горя и слез.

Во время войны мы жили в Татарии, за Казанью. В войну мой муж погиб. Когда получала похоронку, меня уговаривали отдать детей в детдом, сын говорил:
- Мама, не плачь: как лучше станет, ты опять нас возьмешь...
Но я не отдала, хоть было и очень трудно.
В 1945 году привезли репатриантов - наших солдат, которые были в немецком плену. Репатрианты работали на железной дороге, где я была стрелочницей. Тогда и познакомилась со вторым мужем - репатриантом, родом из Херсона. Очень работящий был - мастер, дома все делал сам.
А три года назад несчастье - муж пошел в молочный магазин, по дороге шел автобус, из-за которого вылетел “уазик” из Филиала Академии, ударил в грудь и руку сломал. Муж лежал в больнице, потом его отправили в Мурманск, где он и умер.
А сын служил в армии. Помню: прислал письмо, что скоро отпустят в отпуск. Но за неделю до отпуска его послали ставить мишени на стрельбище. Кто-то там случайно выстрелил, и я получила еще одну похоронку...

Так с тех пор и живу одна. Здоровья нет совсем: и ревматизм, и ишемия, и стенокардия. Правда, по вторникам и четвергам ко мне приходит женщина из горисполкома, покупает и приносит продукты. А вообще из 12 детей нас в семье осталось четверо: брат на Полтавщине, старшая и младшая сестра живут в Кировске.
А рассказываю я о своей не слишком веселой и счастливой жизни потому, что хочу, чтобы о нас, старожилах Кировска и Апатитов, больше знала молодежь. Знала и уважала старших.
Например, в моем дворе один мальчик из третьего класса постоянно дразнится и ругается. Невольно подумаешь: почему дети сейчас такими неуважительными растут? Ведь мы жизнь свою отдали, построили здесь все и вправе требовать достойного к себе отношения.
"Котлован" (2) , март 1990 г.

https://web.archive.org/web/20210925061633/http://xxl3.ru/teksty/doroshenko.htm