ВЕРЮ В РАЗУМ МОЛОДЫХ

Воспоминания Зинаиды Яковлевны Малыгиной (Тимошиной)

Дорогие мои, добрые, трудолюбивые родители!
Вас привезли на Север в июле 1931-го года из Вологодской области с шестью детьми. Старшей дочери - 16 лет, младшему сыну - 3 года. В деревне Захарово Кашкинского района был у вас добротный двухэтажный дом. На втором этаже - комнаты для детей. Около дома - приусадебный участок, надворные постройки для скота, крестьянской утвари.
Работали вы с раннего утра до позднего вечера, старшие дети помогали по хозяйству и ухаживали за младшими.
В хозяйстве было две коровы, две лошади, мелкий домашний скот. Живность требовала присмотра, нужно было запасти корм для скота, посадить и вырастить урожай овощей, зерна, испечь хлеб. Да мало ли работы в собственном хозяйстве! Были вы жизнерадостными, счастливыми, когда смотрели на своих красивых, здоровых детей, мечтали об их будущем. На старшую Аню уже заглядывались, парни не давали проходу красавице, уже приходили сваты. Ей только исполнилось шестнадцать.

Но все изменилось. Пришли незваные люди, объявили, что семья высылается на Север. Можно взять с собой только смену белья на каждого, посуду и теплые вещи. Старший сын Петр, 11 лет, не понимал почему нельзя взять его любимую собачку, почему они должны покинуть утром дом. Он стал стрелять из рогатки в незнакомцев, спрятавшись за печкой, но его быстро утихомирили.
Семье не разрешили выходить на улицу, утром предстояла долгая дорога. Повозка для отъезжающих стояла уже наготове.
Рано утром сели в последний раз у порога своего дома. Что творилось в душе родителей - знают только они! На телегу мама положила перину, чтобы детям было удобнее сидеть, на перину положила узлы с одеждой и посудой. Пришел главный уполномоченный, стал шарить по углам повозки, не взяли ли лишних вещей. Увидел перину, схватил ее за угол, выдернул, малые дети посыпались в другую сторону. Соседи наблюдали и плакали. Милосердия от власти ожидать не приходилось. Подходить к повозке никому не разрешали.
Несколько телег собрали в один обоз, который медленно поехал в неизвестность. На вокзале всех посадили в общий вагон, где возили скот. На полу расстелили солому, посадили детей. Пищу варили на остановках на кострах. Несколько человек умерли в дороге, которая длилась нескольк о недель. Умерли престарелые люди и больные дети, не вынеся тяжести пути.
А впереди - еще большие трудности. Я, Малыгина (Тимошина) Зинаида Яковлевна, родилась в Кировске в 1937 году. Как жаль, что я не расспросила родителей о первых днях пребывания на Севере. Знаю только, что привезли их на пустое место в тундре, стояло только несколько бараков-шалманов. Называлось селение: 9-й километр.
Помню, мама рассказывала, что в этих бараках спали люди на нарах вповалку все вместе: мужчины, женщины, дети. Одну семью от другой в этой "спальне" отделяла узенькая дощечка. Круглосуточно топили печку-буржуйку, но зимой все равно замерзали.
Нашей семье досталось неудобное место у двери. Люди входят-выходят, снег через дверь с порывами ветра проникает на нары, студит прижавшихся друг к другу детей. Утром на ногах надувало горки снега. Родители стряхивали снег и уходили на целый день на лесозаготовки, дети ухаживали друг за другом. Мама была беременна на день раскулачивания, но об этом никто не знал.
От лесозаготовок ее не освободили по этой причине. Родила она по дороге в родильный барак, ребенок упал в снег. Завернула его в чистую тряпочку, уложила в подол длинной юбки, так и дошла до медицинского барака. Ребенок впоследствии умер.
Много людей умирало без нормального питания, лекарств, тепла. Все эти несчастные похоронены на 16-м километре, где сейчас находится "Старое кладбище". От воспаления легких умерла 18-летняя моя сестра - красавица Анна. Она не захотела остаться в деревне, выйдя замуж, а решила разделить участь родителей, не бросила их, хотя могла остаться "вольной", как говорили раньше.
Наконец, семье дали комнату 12 кв.м в двухэтажном деревянном доме на 18 км. Это был дворец! Своя комната, да еще с плитой, отапливаемой дровами. На плите можно готовить пищу. Появились две железные кровати с досками и матрацем из сена. Спали подвое на кроватях, остальные - на полу. Радости не было конца!
По карточкам увеличили норму продуктов. Двое старших уже заканчивали школу-семилетку и решили поступить в единственный в городе медицинский техникум. Сестре Оле плохо давались науки, но она мечтала поступить в педагогическое училище и стать воспитателем детского сада. Впоследствии она все же стала воспитателем, закончила в Петрозаводске техникум, но умерла в 23 года от простуды (не было лекарств, питания).
Родители строили город. Появились первые каменные здания: кинотеатр "Большевик", жилые дома на ул. Хибиногорской, банно-прачечный комбинат.
В деревянном доме соседи жили дружно, на общем коридоре обсуждали свои проблемы, да иногда покрикивали на расшумевшихся детей. Пьяных не было. Воду брали из колонки на улице. Можно было готовить на общей кухне. Все знали про всех все, но завидовать было некому. Все жили бедно, впроголодь. Жил в доме сапожник - золотые руки. Чинил всем обувь почти бесплатно. Ночью замирали от стука в дверь: забирали кормильцев-мужей, уводили, и больше о них ничего не было известно. Воровства не было, комнаты не запирались. Дети ходили все вместе летом в лес ежедневно, рвали щавель, грибы, собирали ягоды. Это была прибавка к домашнему столу.
В 1938-м мама перешла работать нянечкой в детский сад-ясли на 20-м километре. Каждый день на руках относила она меня в ясли, а было ей тогда 48 лет. Иногда ей говорили:
"Бабка, смотри, у ребенка ноги голые". Это случалось тогда, когда одеяло было мало для подросшего ребенка, а завернуть не во что. Вечером мама бежала убирать дом "вольным", как говорила она. Ей давали за труд домработницы одежду подросших детей. И вот теперь меня можно было увидеть в красивых, нарядных платьях на грязном коридоре общего барака!
Маленьких детей все любили, играли с ними и присматривали сообща. Добавлю, что мое появление в семье старшие братья и сестры не приветствовали сначала, но потом забыли об этом и самозабвенно ухаживали. Старшему брату было уже 18 лет.

Но вот грянула война! До войны мои родители не могли никуда выехать, их называли "лишенцами" (лишены прав), к тому же из их зарплаты высчитывали какие-то деньги, за что - не понятно. Теперь их выросшие дети понадобились стране. На фронт воевать были отправлены Петр, Нина, а позднее - Василий. Все трое многое пережили, были ранены, контужены.
Василия откопали после бомбежки на 2-е сутки, пришел он домой со страшными головными болями, стал пить, чтобы прошла эта боль... Так и сгинул в бараке в безвестности, без славы, почестей и лечения.
Петр остался после войны в Вооруженных силах, дослужился до майора медицинской службы. Умер после событий в Венгрии в 1956 году. Приехал домой с черными ногами (тромбофлебит), все события были покрыты тайной, говорить о них ему не разрешали. Мать плакала у ног взрослого сына, от пенсии отказалась в пользу внука. Трудно хоронить взрослых детей.
Нина проживает в Московской области, больна, у нее взрослые дети, внуки, ей уже 73 года.
В годы войны семья была эвакуирована в Марийскую АССР. Меня потеряли, т.к. детские сады были вывезены в неизвестном направлении при первых бомбежках города Кировска. Нашли только в конце войны в одном из детских домов. Отец привез меня больную, с нервными припадками, с фурункулами и вшами. Меня лечили травами, добротой, теплом и лаской.

В 1945-м семья вернулась в Кировск. В нашей комнате проживали другие люди, но родители не стали скандалить. Они поселились у родственников в 12-метровой комнате. Терпеливо стали ждать очереди на получение жилья.
Отец, Тимошин Яков Яковлевич, 1888 года рождения, отличался тихим нравом, мягким характером, не пил, не курил, имел слабое здоровье. Вел все домашнее хозяйство, ходил по магазинам и долго выкраивал деньги на какую-нибудь одежду. Покупал по своему вкусу. Мне запомнилось, что в 10 классе в школе № 1 г.Кировска я ходила в кирзовых сапогах, которые очень понравились отцу. Он сказал: "Маленькие, аккуратные". Отца я очень любила, но нежности не были приняты.
Училась я очень хорошо. Родители любили говорить об этом своим знакомым и часто обсуждали, где я буду учиться дальше. Никто в нашей семье не учился в институте и я должна была "прославить" родителей. Но отец так и не узнал, поступила ли я в институт. Он умер накануне моего поступления.
Мама, Тимошина Татьяна Петровна, 1890 года рождения, не отдыхала ни одного дня, ни одного часа. За отпуск брала компенсацию, раньше разрешали. После работы бежала помогать по хозяйству "вольным", приносила хлеб, остатки пищи. Мы ждали ее всегда с нетерпением, каждому она совала вкусный кусочек. О себе не думала. Из своей пенсии в 21 рубль она посылала мне 10 рублей для учебы в институте, а сама нянчила малых детей и этим кормилась.

Мама моя, когда я вижу лики святых, то я приравниваю и тебя к ним! Ты никогда не жила в каменном доме, до конца дней своих носила воду ведерком из колонки. Была всегда приветливой и доброжелательной, даже когда была неизлечимо больна. Никогда ни о ком не говорила плохо, не злословила. Я мало берегла тебя, мало разговаривала с тобой, нужно было больше беречь, больше разговаривать, больше говорить ласковых слов. Прости меня.

Сейчас у меня свои взрослые дети, мне скоро шестьдесят, но мне и сейчас удивительно, почему ты никогда-никогда не говорила мне - пионерке, комсомолке, что советская власть несправедливо поступила с нами. Берегла меня или боялась, как все боялись в те годы? Вот поэтому я мало задумывалась, почему отобрали имущество у крестьян-тружеников, хотя собственность считается неприкосновенной. Бездумно учила я постулаты марксизма-ленинизма, не вдумываалась в жизнь. За нас думали Великие съезды, похожие один на другой, за нас думали и "великие" люди с речами, одинаково трескучими. Мама иногда выключала радио и говорила:
"Опять выполнили-перевыполнили план, так почему же так плохо живут люди в нашей деревне?".
Отцу все же удалось съездить на свою родину, посидеть на крыльце своего дома, построенного своими руками и отобранного. Всю жизнь мои родители мечтали еще раз побывать там, где они родились, где прошла их молодость, где похоронены их родители. Но выезд не разрешали. А когда разрешили (после войны), то денег на дорогу не было.
И вот, свершилось! Отца приодели всей семьей, купили хлопчатобумажный (шевиотовый) костюм, новую обувь. Ведь нужно показать землякам, что не пропали высланные на Север и живут не хуже других. Милая крестьянская хитрость. Прошел отец по деревне не спеша, может быть, гордо, да вот не выдержал, когда подошел к своему дому, заплакал. К счастью, поселились там хорошие люди, встретили отца с пониманием, разрешили пожить, обогрели.
"В деревне хозяйство разрушено, живут бедно", - говорил отец по приезде. Никого из родственников не осталось. Товарищи, с которыми он бегал босиком, постарели, больны, поплакали вместе с ним. Но приехал отец просветленным: он побывал на родине!
Теперь Север - моя родина. Я полюбила эту неброскую природу, людей, которые выручали меня не один раз. Я не собираюсь никуда уезжать. Ведь на моей исторической родине не осталось даже дома моих родителей, он разрушен, разрушено также крестьянское хозяйство.
У меня нет собственности, кроме своей квартиры. Моим детям я желаю жить лучше, быть материально обеспеченными. Пусть в нашей стране закрепится право на собственность, пусть она будет неприкосновенной.
Я верю, что наша страна возродится, верю в разум молодых.

САМЫЙ ПЕРВЫЙ ЭШЕЛОН

Устные воспоминания Устиньи Степановны Мельниковой

Мы приехали в тридцатом году, 14 марта. Наш эшелон был самый первый. Эшелон был псковский, Красные Струги, наш разъезд Лапино и станция Новоселье. Тех, которых привозили потом, летом, селили в палатках наверху, где потом была церковь, где больница. А нас привезли - было только три шалмана. Как едешь - мост-то. Проедешь мост - сразу мы на левой стороне были.
По “железке“ , по-настоящему нас довезли до Апатит. С Апатит нас вымыли в вагоне и по одному, по два вагона стали возить на “кукушке“. Едем - едем и свалимся, потому что в снегу было вырыто и на кочках - рельсы. Дорогу эту строили заключенные. Они жили там же на 13-м километре, где и нас поселили, только с другой стороны.

Теснота была страшная. Ночью, бывало, пойдешь в тувалет, вернешься - тебе места нет. А у кого коса - у тех волосы ночью примерзали. Ну а что ж - доски были кой как, и толью обиты. А печки были железные, небольшие.
Если вправду говорить - никто не поверит как жили. А если врать...
Матери пеленки детские на себе сушили, обмотает вокруг себя и сушит.
Ну, значит, привезли нас 14-го, а 15-го мы уже пошли на работу - снег рыть на 16-м километре. Дороем до земли , идем домой. Придем на утро - места этого уже не найти. Тот год был снег - в три человека рыли. Это жутко было - сколько снега! Из шалманов иной раз было не выйти - засыпало. А ведь тут траншеи все вручную. Это мы расчищали место, где должны были дорогу вести. Вот я помню, у нас был десятник вольный Аршинов, такой маленький. крутенький, а мы все молоденькие, говорили "Фу, не любим мы тебя, больно куришь много", а он из карманов все вытрясет - "Все, не буду больше курить".
Вот ведь говорят: “Краса не одна, а молодость во всех одна“. Господи, как было интересно и весело, а теперь, посмотрю, у молодежи и веселья-то нету.
А потом стали мужчины строить баню, сразу как под мост поедешь. Где теперь хоронят. Потом привезли лошадей, и многие лошадки узнавали своих хозяев. А наша лошадь сюда не попала.
У нас вообще-то хозяйство небольшое было - шесть десятин. Деревня стояла около железной дороги, как работы нет - идем на биржу: и графит сеяли, и вагоны грузили. Я еще девчонкой была - возьмется отец вагоны грузить, и я иду с ним.
Вот такие мы кулаки были. Меня потом сын спрашивал:
“Мама, почему кулаками зовут?
- Не знаю“, - говорю.
“А я знаю: потому что на кулаке спали“. Конечно, и на кулаке ляжешь - день и ночь работать. И сенокоса у нас своего не было. Ходили с отцом в лес косить, в казенный. У нас очень много было там казенного леса, там военные лагеря были рядом, может слышали, Владимирский лагерь раньше назывался. Вот в этот лес и идем косить. Он косит, мы собираем, по пояс мокрые... Когда высылали, отец говорил: “Ох, знал бы, я вас и не мучил бы“. А мы: “Тятя, так чего ж ты мучил?“ - “Так ведь надо было жить как-то“.

Которые хорошо-то жили и имели работников, так они уехали раньше. Продали помаленьку все, что могли. Первых детей отправили, а потом и сами - вслед за ними. Одни мы , дураки, как бывало тятенька скажет , остались, да работали день и ночь, пока не выслали.
Сперва к нам пришли с сельсовета ночью, все описали. А потом говорят :
"Степан Федулаич, запрягите лошадь и свезите к брату". А тот жил на хуторе. Отец у меня сиротой вырос, и мать моя - шестимесячная в животе была, как ее отец умер и шестеро детей осталось. Он мне говорит : "Ну, Устишка, иди запряги лошадь". Я пошла лошадь уцепила, запрягла и повезла, еще два раза вывернула их. У нас лошадь была такая... маленькая , худенькая, но летит как птичка. Они смеялись все, я говорю: "ну а я причем , что она такая сумасшедшая". Они говорят:
"Ладно, доченька, остановись, тут мы пойдем пешком.
Ой , думаю, милые мои, пойдете вы. Вам там собаки на хуторе...
Ну, значит, описали. Через сколько-то времени выгнали из дома на хутор, к дяденьке. Мы там и жили. Правда, одну нашу корову, нам дали. И бывало каждый день мы идем в деревню, собака нас встретит и проводит , и сразу к корове. Корова наклонится и у нее слезы-слезы так и текут, и текут у коровы, и собака ластится-ластится. Ну, думаем, не пустим ее туда. А там лошадь осталась, корова, овечки там сколько-то. Нет, собака нам покою не дает, мол, надо идти туда.
Ну, а потом нас увезли. Сестра моя старшая была замужем, ее не выслали. У нее девять детей было. Дядюшку оставили. Их в Синявино выслали. У него такие хорошие две лошади были, в яблоках. А потом приехал кто-то и говорит :
"Кирилл Федулаич, твои лошади идут по дороге и сено собирают". Он - ох по ох и на работе умер. А тетенька-то жила долго. И сыновья его оба были на фронте.

Ну вот, значит, когда пригнали лошадей, я стала возчиком работать. Мы щиты возили через озеро, где сейчас ботанический сад. Но до самого места не доезжали, на берегу бросали, а там лопари приезжали и забирали щиты, и везли на оленях на стройку. Олени-то по любому снегу пройдут, а лошади - нет. Я этих лопарей боялась, черные, разденутся, пар от них идет. А оленей тогда здесь было много. Ходили целыми стадами, по 500-1000 голов, совсем недалеко от 13-го километра.
Ну, зима кончилась, отец пошел в горсовет просить земли - картошку сажать. Его отговаривали: не вырастет, мол.
- Если работать - вырастет.
- А отберут ?
- Ну что ж, из дома выгнали, пусть и тут отбирают.
Все смеялись: "Дурак ты бородатый, ( у нашего отца во-от такая борода была , он старовер был, век не брил) какая здесь картошка в камне будет! А он говорит : "Попробуем".
Картошка выросла крупная, хорошая, и давай круг него все-все сажать. По горам ходу не стало - одни тропочки, столько картошки все посадили. Не дали нам ходу шире. Мы взяли и в другом месте посадили. У нас три участка было. Мы накапывали много картошки. Ну и работы хватало. Коз держали. Надо было как-то жить.
На 18-м километре клуб был сделан для нас, для переселенцев, а на 20-м - другой, туда переселенцам ходить было нельзя - выгоняли, хотя нас ребята вольные звали тишком.

У нас, у псковских фамилий не было. По отцу звали. Вот у меня свекор был - у них у всех в семье была разная фамилия.
Первое время , сколько не помню, у спецпереселенцев из заработка высчитывали с каждого рубля 25 копеек, а потом, покамест на фронт не пошли, по 5 копеек с рубля.

Муж у меня был тоже из спецпереселенцев, мы с ним на Ниве-2 встретились. Туда нас, девчонок, отправили в столовой работать . По-моему, в сентябре, вроде бы в 32-ом. И на Ниве-2 , нам в первую ночь в палатке ребята вольные залили печку, всех ремнем настегали. Хулюганили. Почему мы с ними не сообщаемся. Пришел наш заведующий- мы все в слезы , мол, мы здесь жить не будем, уедем. Он пошел в Пинозеро. Вызвал милиционеров - обыскали эту палатку шестую. Нашли водки много. Их сразу всех ходом в Кандалакшу отправили.
Потом мужики строили столовую. А мы выгружали вагоны : посуду, там, все. Мыли, готовили. Я в палатке в Пинозере готовила начальству обед. И ходила на Ниву-2 ночевать.

Спецпереселенцы там сначала один канал построили - на Ниве-2, а потом еще второй - закрытый. Мужа еще перед войной назначали на восстановление в правах, а он не подписался больше на заем, его и не восстановили.
А как война началась, нас повезли в эвакуацию в Казахстан, на Иртыше плотину строить. На Кольском кулаков вроде постыдились брать в армию, а там всех мужчин и взяли. Так, когда шли по четыре да по пять братьев, и все такие - дубьё , так все говорили: “Вот это армия, вот это армия!”. Взять моего мужа: кулаком считался, а учили на летчика.
Ну вот, а мужа убили, я сама пятая осталась. Двоих там похоронила, в Казахстане. Там теперь город, и могил не найти. Вообще у нас из родни человек двенадцать на войне убиты.
И еще скажу: трудно жили, но дружно, по-человечески. Помню, когда уже в “деревяшку“ переехали, там три семьи коров держали. Бывало, сено сохнет во дворе, дождь пойдет - так весь дом выскочит: раз-раз - и уберут сено. И воровства никакого не было, не то что теперь: половик, и то с веревки уведут.
Может, мы тогда бы и могли коммунизм построить, а теперь, по-моему, нет.
г.Кировск
(записала П.Беспрозванная) * * *

РАССКАЗ О ЖИЗНИ БОГАТОЙ

Несколько поколений семей, берущих начало от спецпереселенцев, составляют костяк коренных жителей Кировска и Апатитов. Они не теряются в массе приехавших позже, их семейные предания хранят богатую историю народной жизни, еще не освоенную профессиональными историками... Династия Зверевых - одна из них. Дед - крестьянин, сын его - рабочий, внук - научный сотрудник. Долгое время мы были знакомы только со внуком - Владимиром Леонидовичем Зверевым, кандидатом наук, руководителем международного центра данных по полярным сияниям в ПГИ. И вот Леонид Дмитриевич Зверев рассказывает о своем отце, Дмитрии Егоровиче. О своей жизни тоже, но фигура отца, мастера, на первом плане в этом рассказе.

Семья Зверевых, 1914г.
 

О БОГАТСТВЕ

До революции у родителей магазин был свой. Две мельницы у отца было, потом пчел завел, полсотни ульев было к тридцатому году. Пруд был, когда спускали воду, простую рыбу - окуней, щук - раздавали бесплатно. Так что временами богато жили.
    Отец был из дальней деревни, портной был ходячий. Тулупы шил. Мама его взяла в дом, ее первый муж был красильщик, он отравился от красок и умер. А когда отец перешел к нам, красками не стал заниматься. Штампы потом долго валялись в подвале. Такие деревянные коробки, на них рисунок вырезан. Их в краску обмакивали и красили полотенца или что еще нужно. Вот такой был красильщик, двое от него осталось детей.
    Мой отец завел мельницы. Одна водяная, на речке. Сделали подпор, плотину, чтобы вода зимой не перемерзала, молола всю зиму. Вода переливалась через плотину, крутила лопасти; один жернов для того, чтобы молоть, второй - дернуха. Сперва обдерет зерно, потом размелет. И еще толчея была, крупу делала. Лопасти крутили бревно, оно к берегу шло, там крутились такие штуки, лупили по зерну в корыте - он сам это сделал - и долбит, и долбит, а корыто с наклоном, его пускали на ветер и зерно оставалось чистым. Это водяная. А паровая - на ней крупу делали - для нее купили шведский двигатель. Эта мельница стояла среди пруда и называлась "погорелка" - не знаю почему.. При каждой мельнице сушилки были, на дровах, железный пол с дырочками мелкими-мелкими, чтобы зерно не просыпалось, а внизу печи, с трубами - зерно сушилось, пар выходил в трубу. Перед помолом надо просушить. Приедет мужик, а зерно сырое, вот и сушат.
    Село наше называлось Крылово. Больше двухсот домов было. Это на Урале, в Пермской области, рядом город Оса.

ЛЕПЕШКИ ИЗ ЛИПКИ

    В 21-м году мы голодали. Семья была большая - восемь детей у матери. Отец до войны три года отслужил в Петербурге, потом промежуток - тут я народился, потом германская, потом гражданская. Мельницы разрушились, потому что не было хозяина. И урожая не было у нас в крае. В 21 и 22-м годах мы дерево ели, липку. Ребята старшие сходят, липу нарвут, обдерем шкуру, кубики нарежем, высушим на печи или на коленке - на мельничку, размелем эту липку, с лебедой смешаем, мать напечет лепешек. Так и жили.

Отец заканчивал войну на Дальнем Востоке, выгонял беляков и кого там еще, и оттуда в 21-м пришел домой. Нет, не приехал, железная дорога не работала. Полгода шел. Полгода. Пришел, и мы стали плести лапти. На продажу. Я и сейчас умею. Маленький был, а помню. Сыновьям недавно плел - жарил. Ну вот. Воз наплетем, отправляем в Пермь, на рудники. В рудниках это спецодежда была горнякам. Это длилось может два-три года. В 21-м в декабре месяце его вызвали в город. Приехал, говорит, заставляют восстанавливать мельницы. Мол, плохие, не мелют, бери. Он взял с другими мужиками, она уже была коллективная, до 30-го года. И старшие братья там тоже работали, и еще машинист был отдельно.

КАК ЗЕМЛЮ ДЕЛИЛИ

    Меня в 24-м году отдали дяде. Маминому брату. Землю делили, на едока давали-то. У дяди детей нету, а земли ему мало показалось. Вот меня ему и отдали, все четыре-пять десятин добавили. А отцу куда, у него и так двенадцать душ семья. Родители материны еще жили, сестра матери. Земли им дали очень много. Да еще у нас была - как называется, забыл, нефондовая земля. Затапливалась - река Тульва, до июля месяца стояла затопленная. Неудобица - вот как называлась. И неудобицы бери сколько хочешь. Так вот, как только вода сходит, там наносит ил, прямо пахать ничего не надо, только кидай зерно. Лен сеяли, коноплю - просто кинешь зерно, прутьями замотаешь - чтоб зерно не наверху лежало - и все. И еще как родила неудобица!
    Земли там было очень много. Земля хорошая. Клали навоз через 3-5 лет. Урожаи были хорошие. А сейчас там все забросили, я был там - все забросили, все, ничего нет, где растут кусты, где песок переваливается... Деревень вокруг села было штук пятнадцать, ни одной не осталось.

ВЫСЫЛКА. ДЕТИ ПРОПАЛИ

    Когда стали раскулачивать...Старшие братья уже жили отдельно, и дочь вышла замуж. Они были приписаны на мельнице, и Иван, и Анатолий, а отец в Крылове с матерью, и у них еще двое было ребят, младших. Один в декабре 21-го года родился , другой позже. И вот отца с матерью выслали с двумя детьми. А старших нет, не тронули, они на мельнице работали, так и не тронули. Потом они из деревни убежали, не знаю, как, но убежали.

Так вот, выслали отца к Чусовой, на Урал. Возили их, возили, возле Свердловска, потом еще куда-то. И вот высадили в лес, и там ребятишки - весной это было, в тридцатом, - там ребятишки пропали. Один сам сел на плотик, его унесло по реке, младшего. А другой в лесу заблудился. И вот они обоих их потеряли. А отца с матерью взяли и перевезли сюда в Кировск, без детей.
    Спросили их согласия? Ну как же, они же высланные были...
Вот и привезли сюда. Мать тут с ума стала сходить. Детей-то нет. У нее их восемь было, а тут одна. Отец и пишет, где дети, нашли или нет ?

ПОИСКИ

    Я в это время все с дядей жил, в том же селе. Меня не забывали. Мед давали, одежду шили. Отец-то портной был. Сам все шил. Ребятам шьют и мне тоже. Дядю тогда не трогали. Да как не трогали? Лошадь взяли, корову взяли, поросят взяли, все в колхоз. И сам вступил. Тут старшие братья меня позвали. Анатолий уже женатый был, и ребенок - вот Мишка же, в Апатитах живет. 18 октября он родился, Мишка. Меня, значит, стали просить братья - поезжай, ищи ребят. Я и поехал в Чусовую. Семнадцать годов мне было.

    Место это называлось Понышем. Приехал в Поныш - говорят, их нету. Дети потерялись, отца и мать увезли, а куда - не знаем. Вернулся обратно, километров 30 выше по реке Чусовой завод, металл там плавили, на древесном угле. Грязь такая была страшная. Говорят, тут не было детей. Спустился ниже, пристань Калина и нашел одного, братишку живого. Спрашивал, люди показали, где болтаются дети - ходи ищи. Я его нашел. Восьмой год ему шел. А потом стал искать второго брата, того, что заблудился в лесу. Попал в Лысьву, город такой, там посуду делают, километров за 30-40. И тоже нашелся, беспризорничал там. И я их привез в Крылово.

    Ну что делать дальше? Кормить нечем. И отец пишет - мать плоха, если нашли их, везите сюда. Вот братья и говорят, вези, Леня, братьев туда. Я и поехал. В декабре месяце нас дядя свез в Пермь, посадил на поезд, и мы поехали. Билет взяли до Имандры. Ехали с 25 декабря по 1 января. В Кирове нас обокрали, утащили валенки. На пересадке намочили валенки, сушили в вагоне у трубы, а у нас их украли. Остались все босые. В Волховстрое - раньше называлась Званка - я обмотал ноги тряпками, вышел, купил галоши - у меня деньги были зашиты в домотканный пониток. Купил калоши - поехали дальше.

ЗАЧИСЛИТЬ В ПОСЕЛЕНЦЫ

    Приехали в разъезд Белый 31 декабря, посидели несколько часов, машина шла в Кировск, вернее, тогда его еще не было, все были километры. Привезли на девятнадцатый километр. Приехали, а жить негде, родители жили в одном бараке за печкой, нам нашли место в чужом бараке, одно разгороженное место троим. А у меня денег воротиться назад не было. Я стал поступать на работу. Пошел в котлотурбинный, хотел денег на дорогу заработать. А меня сгребли, вызвали в ОГПУ, отобрали все документы - свидетельство, справку от сельсовета и зачислили в поселенцы. Дальше 16 км отъезжать не моги. Так я и остался.

ДО ВОЙНЫ В КИРОВСКЕ

    Там, где река Услонка, у отца была слесарная мастерская. Я ходил к нему - он делал штампы, матрицы. Ударят - сделают форму. А еще он печи складывал. Когда мы приехали, он клал печи по Хибиногорской улице. И в тех домах, которые мы позже для себя строили, он тоже печи клал. А мама не работала. Она больная была и старая, 79-го года рождения. Когда дети приехали, она стала поправляться.
    Когда мы приехали, еще было событие - пекарня сгорела, долго не было хлеба, тогда мы спасались сухарями - мне на дорогу дали сухарей мешок. Вообще голодали не сильно. Кашу пшенную сварят с постным маслом, вот и наешься. Отец сети делал. У нас же пруды были, дома-то рыбы много было. Он же мастер был, сделал сети. Ходил в горы, в горах были лужи, он нам наловит рыбы. Идет с грибами, сетки тащит и рыбу. Рыба хорошая. И где аэродром, там окуни были. Тоже пойдет и наловит. В Белой реке рыбы было много, только замятывай. Так что не голодовали.
    В Кировске мы сами построили себе дома. Работали днем, а вечером шли строить, на Хибиногорской улице. Сейчас их нет, сломали. Комната была уже своя. Семь человек поселились мы в двенадцатиметровке. Хорошо. Полати сделали, спали.
    В 34-м году меня восстановили в правах. В 37-м дали мне квартиру в каменном доме. Построили электростанцию, и я остался на электростанции. Окончил курсы. Вольные люди уехали на другие стройки, а я остался. Полтора года жил в Лапландии - там строили электростанции на торфе. Привезли туда спецпереселенцев из Ленинграда, в 1934 году. Работали на болоте, торфоразработки готовили, много было всего... Люди у нас, и начальство, были очень хорошие. К переселенцам относились хорошо. Директором был Исаков, хороший человек. Убили в финскую войну.

ВОЙНА. СЕМЕЙНЫЕ СУДЬБЫ

    Отец в правах так и не был восстановлен. В 42-м году, как война началась, их эвакуировали в Татарию. Отец работал в лесу, деготь гнал. Уж не знаю сосновые ли, березовые - вроде березовые пни. Бочками сдавал, на фронт, раны лечить. Сюда они уже не вернулись - написали дочери, в Осу - она вышла замуж в город, так у нее и жили. Там он и умер, в 1949 году.
    А я остался, на войну не взяли - дали бронь. Но дома тоже не жили - всю войну кроме работы был в батальоне охраны. Охраняли, ловили врагов. Что вы думаете, финны до Кировска доходили тайком, сожгли научную базу на Малом Вудъявре...
    А братья воевали. Один вернулся с войны, глаз был выбит, похоронен в Осе, с отцом рядом. Иван похоронен под Ржевом, где могила неизвестно. А Дмитрий, младший, со мной работал, выучился, потом его убили. Около Пустошки, Псковской области, село Вултяй. Там их больше 500 человек похоронено в братской могиле.

ВЫСЫЛКА. ПОДРОБНОСТИ

Я подробности высылки родителей хорошо помню. Я приехал с лесозаготовок, масленница была в аккурат. Прижимать-то начали раньше, с 27-го года. Лошадей отбирали. хлеб стали отбирать. В 29-м году, когда жил у дяди, обкладывали нас налогом - дрова пилить, называлось - трудповинность. Лес рубили, потом сплавляли на плотах. 16 лет мне было, сейчас подумать, опасная вещь, но куда денешься? От Березняков - там у села Орел плоты складывали, собирали, и до Сталинграда плавали, - самосплавом.
    Вот я приехал, пришел к отцу - меня туда не пускают. Стоит солдат с винтовкой, не стал пускать. А мать уже сушила сухари. Через два дня повезли. 1 марта аккурат было, Понедельник после масленницы. Повезли. На санях - ведь зима была. До железнодорожной станции, Чернушка или Тай. Мать сухарей насушила - с мельницы разрешили, бери что хочешь. Мать пекла из муки хлеб, сушили сухари. Из новых половиков сшили мешки, так что ехали на пяти подводах. Еще меду бочку дали взять. Потом их там долго возили по Свердловску, туда-сюда, все растеряли. И швейную машинку разрешили взять, все же у нас было хорощо. Вот тесть из Горьковской области был, там даже носки у детей отбирали.
    У нас народ отца не давал выселять, из деревень приходил народ. А что поделаешь с солдатами? Если солдат пригнали?

ЕЩЕ О РАСКУЛАЧЕННЫХ

С нашей стороны и другие в Кировск попали. Двое стариков, по семьдесят лет, они со станции Чернушки, там мочала делали. Рубили лес, липку, мочили в болотах и мочала делали. Кто-то позавидовал, что зарабатывают много.
    А другие были - те только возили лес к Каме. У них две или три лошади были. Лес возили, тем и зарабатывали. Лошадей отобрали, их сюда. Или вот Белоусов Андрей, его сыновья в Кировске работают. Его отца не выслали, а он с теткой жил, его и выслали с ней вместе. У нее ни мужа, ни богатства не было, за что их? Много привезли неспособных к работе людей.
    У отца еще брат был, на двадцать лет его старше. У него тоже все отобрали, все. Только он уже старый был, лет семьдесят. его не высылали, жил по баням. А сыновья - один на шахте работал, умер, другой в Сибирь уехал, пропал где-то.
    Вот еще Федор Иванович Борисов, мой тесть. Он из Горьковской области, Ардатовский район. В колхоз он не шел. У него отобрали лошадь, а потом самого в Ленинград, в Кресты посадили. Сколько-то посидел и перевели его в Кировск. Сначала бревна на доски пилил, потом заведовал снабжением на ДОЗе, теперь мебельная фабрика. Теща тоже потом сюда приехала с дочерьми, не выдержала. К ним там, как к семье раскулаченных, плохо относились. Пойдут в лес за хворостом, а их воротят, отберут, живи как хочешь. За 15 верст ее в Ардатов посылали с донесением как посыльную. Ночью придут - давай иди. Замучили совсем. Он им посылки туда посылал. Здесь много было чего купить. Я помню, пошел, купил одеяла по 8 рублей три штуки. И он им послал. А ее заставляли расписываться, а посылки не отдавали. В избу пришли, у печки рукавицы сохли, и те забрали. Даже тетради отобрали школьные. Пропивали, конечно.

ЕЩЕ О БОГАТОЙ ЖИЗНИ

   Есть люди завистливые, хотят чужое отобрать. Вот у отца дом был. В гражданскую в нем белые стояли. Тетку тогда еще белые запороли насмерть. Нашли патроны на сеновале и запороли, она умерла. А потом в отцовском доме правление колхоза было. Его за дом-то и выселили, чтобы освободить. И сад был при доме большой. Еще отец был охотник. И это тоже повлияло, зависть была. Он сперва на охоту сам ходил один, а когда ребятишки подросли, он их брал с собой. У нас много было лисиц, горностая, белки. Орешник был на горах, белки много было. Зайцев возами возили в город, по 10 копеек за штуку продавали. У отца было три собаки - и собак забрали, и ружье, только швейную машинку разрешили взять с собой. Он и здесь портняжил.
    Говорить, что крестьяне хлеб стали придерживать, не продавали - это неверно. У нас стога оставались в поле, необмолоченные. Соломой закрывали, или сам обрастет сверху, так и стоит. Зимой его веяли и везли на пристань, сдавали, только бери, пожалуйста. Вранье все это, что люди прятали. У нас было зерна полно. Свиней гречей кормили. Вторые сорта, конечно. Отвеивали. Треир был у отца. Такой барабан под уклон, дырки в барабане. Крупное зерно идет дальше, мелкое проваливалось. Мелким свиней откармливали. У нас была трехполка - два поля сеют, третье - отдыхает. На этом поле ходили свиньи, все паслись - и овцы, и корова. Свиней вообще не загоняли домой все лето. А осенью собирали, откармливали и сдавали. Возили за 200 км мясо в Пермь. Там в Перми еще не продашь, возили в Мотовилиху, там тушами продавали, по 15 копеек килограмм. Я сам ездил с дядей. Яйца, мясо, все везем. Кричали, выходил народ, брали прямо тушами. А у нас было не продать нипочем. У всех все было. И овцы тоже, и телята. Так что хорошо жили. Но недолго.
* * *
Семья Зверевых родом с.Крылово Осинского района, Молотовской (Уральской) области. Репрессированы Осинским РИКом 18.02.30 года. Реабилитированы 14.04.93 года Мурманским УВД.

https://web.archive.org/web/20220626053829/http://xxl3.ru/teksty/zverev.htm